355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Julia Shtal » Капелла №6 (СИ) » Текст книги (страница 18)
Капелла №6 (СИ)
  • Текст добавлен: 15 мая 2017, 17:30

Текст книги "Капелла №6 (СИ)"


Автор книги: Julia Shtal


Жанры:

   

Мистика

,
   

Слеш


сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Над озером стали кружить чайки, почти неслышно, будто в отдалении, и жалобно крича. Над кроной деревьев чёрной тучкой плавно качалась туда-сюда стая воронов, каркая; становилось жутко из-за этих звуков, переливающихся по парку громким отзвучьем и завораживающим эхом. Сразу вспоминались детские сказки, где именно вот в таком вот сказочном лесу начинались какие-то невероятные приключения.

– У меня появилась идея. Жаль, что на её исполнение может потребоваться больше времени, чем я предполагал… – Форстер задумался, приложив ладонь к губам и нахмурив брови.

– А я-то тут причём?

– Притом, что я хотел поделиться с тобой. Впрочем… – Кристиан хмыкнул, покачал головой и, закинув конец спадающего шарфа на плечо, радостно продолжил: – Если ты никуда не спешишь этим вечером… а ты точно не спешишь, то… Достаточно найти хороший вид.

Джон давным-давно перестал принижать самоуверенность своего адвоката: некоторые вещи парнишка видел с ужасающей проницательностью. Несколько минут они шли в глубоком молчании, пока не свернули наконец на широкую дорогу, под углом ведущую к выходу. Правда, Крис потянул его в боковую аллею, которую было и не разглядеть среди чёрных кустов. Это была узкая тропинка, поросшая мхом; Форстер сказал, что раньше здесь была дорожка для велосипедистов, теперь её пристроили к аллее.

Тропинка шла вниз, спускаясь к озеру; от шумной, ярко освещённом аллеи Оранжери они были ограждены стеной кустов и деревьев и уходили всё дальше и дальше… В конце она вывела на уединённый клочок берега, по сторонам полностью закрытый зелёной изгородью. Посреди него неуклюже стояла покосившаяся скамейка с отсутствующими прутьями и облупившейся краской; только извилистые кованые ручки в виде стеблей, на концах которых распускалось по чудесной розе, ещё придавали этому помаленьку сгнивающему предмету былую красоту. Берег в этой части почти весь зарос рогозом, но небольшой просвет шириной метра в два открывал несколько печальный и таинственный вид на виднеющийся островок впереди; тёмно-зелёный, холмистый, без единого, казалось, признака жизни там, скрывающийся в тумане, он был похож скорее на какого-то ужасного мохнатого животного из уже далёких, но ещё всплывающих в голове детских сказок.

– Нам повезло, что нынче здесь не тусуются парочки влюблённых, – фыркнув, с насмешкой произнёс Кристиан. – Знаешь, я абсолютно счастлив, что сейчас осень: тогда становится очень мало любви. Только депрессии… – они столкнулись пристальными взглядами, – депрессии и расставания.

– Ты ещё больше становишься похожим на меня.

– Это довольно весело?

– Это довольно ужасно.

Кристиан приложил тыльную сторону ладони к губам, слегка повернув голову направо – этот жест был новым у него, но Джон знал, что он выражал: слишком глубокую задумчивость, настолько глубокую, что, наверное, в этот момент адвокат уходил полностью в свои мысли. Потом Кристиан выпрямился и, улыбнувшись, жестом показал Джону присесть на скамейку. Несколько недовольный этим положением, этой уединённой атмосферой, Джон медленно проследовал к скамье и присел туда; Форстер приземлился рядом.

– Надо подождать всего лишь полчаса. А может, и меньше. Можно даже подглядывать, но не слишком часто, – говорил Кристиан, доставая из кейса альбом и связку разномастных карандашей. – Думаю, тебе понравится.

Он тепло улыбнулся, дольше обычного задержав взгляд на Джоне, удобно пристроил чистый лист у себя на коленях и принялся делать настолько лёгкие отметки карандашом, словно и не прикасался к бумаге. Константину всегда нравилось наблюдать за творческой работой; совершенно воздушные движения, после которых, думалось, не должно оставаться никаких линий, оставляли за собой изогнутые наброски какой-то реальности, застрявшей в голове Криса и стремившейся выплеснуться на бумагу. Это было удивительно.

Но Джон старался не смущать адвоката слишком пристальным созерцанием, когда тот недовольно цокал и принимался усердно стирать резинкой, и иногда нарочно отворачивал голову в противоположную сторону. То и дело из большой связки карандашей вытаскивался один или сразу два; вскоре от неё осталась только чёрная нитка и куча карандашей – вокруг. Джон лишь однажды нарушил молчание, с удивлением спросив:

– Разве не слишком темно для рисования?

– Когда-то давно я рисовал и ночью… – секунд пять спустя ответил адвокат, грызя карандаш и критично посматривая на лист. – В этом деле, знаешь ли, найти отмазку легко. Труднее – отыскать причину, чтобы творить. Нечто внутри меня смутно шепчет, будто я нашёл… – на пару мгновений Крис поднял глаза; и снова они вдвоём уставились друг на друга так, будто в этот момент хотели говорить или даже уже говорили о чём-то важном. Джону казались опасными эти моменты – будто некая искра начинала неистово и ярко сверкать между ними… нет, между их душами. В такие моменты в груди назревала словно грозовая туча, насыщенная гибельными словами-«электричеством»; сгущавшийся мрак, непроницаемая уединённость, какое-то общее, слишком хорошо читающееся в их глазах отчаяние или безумие вызывали из памяти юные годы и просто приказывали действовать почти бездумно. Как жаль и как хорошо, что Джон не поддался им.

Он только лишь смахнул с пряди волос Кристиана «вертолётик», которые падали здесь многочисленно при порыве ветра с сосны, слегка коснувшись его щеки. Джон и не заметил, какими глубокими и частыми стали вдохи адвоката и каким тёплым – взгляд.

– Мне кажется, всем этим глупым парочкам всё же было здесь неудобно, они просто не хотели этого признавать. Смотри, сколько трухи падает с этого дерева! – Константин проговорил это с напущено серьёзным видом и отвернулся. Форстер усмехнулся и продолжил работу, склонив голову над бумагой.

Когда штрихи стали приобретать форму, цвет и, казалось, душу, Джон перестал подглядывать за созданием картины, хоть и признался сам себе, что полюбил наблюдать за тем, как создаются шедевры. Теперь он смотрел на скрывавшийся в тумане островок впереди: тот был холмистым и весь в тёмно-зелёном лесу. Почему-то напоминал большую черепаху, что с головой сидела в воде, а наружу высунула свой древний, покрытый мхом панцирь. На ум сразу приходили те детские, жутко наивные, но казавшиеся такими эпическими сказки из далёких-далёких лет про волшебные чащи, загадочные озёра и чудо-острова, которые были животными. Джон задумался об этом и усмехнулся; странно-меланхоличное чувство развивалось от этого в груди. Совсем не в его стиле, но какая-то даже приятная тоска нашла на него в тот момент. Только нечаянно дотронувшийся до него парнишка (спешно ловил укатившийся карандашик) вывел его из этого состояния. Взгляд Константина вновь упал на рисунок и поспешно отвёлся: Джон подумал, что лучше будет оставить сильнейшее изумление на потом. И, откровенно говоря, не ошибся…

Ровно через двадцать пять минут Форстер, пожёвывая карандаш и хмуро, критически поглядывая на картину, возвестил о том, что «вроде бы готово», и смахнул с картины остатки резинки. Потом улыбнулся и аккуратно протянул ему лист. Джон взял его одной рукой, но так полностью и не забрал из рук Криса; искреннее, почти не скрываемое (ибо смысла здесь противиться уже не было) изумление обездвижило Джона, заставив его остановить картину на полпути к нему.

Всё, что было возможно изобразить так качественно, ярко и непринуждённо за жалких полчаса, уместилось на этой картине. Сложно и в то же время просто было сказать, что изображено на этом рисунке; Джон не сразу осознал.

На ней был мир, их окружавший в эту минуту, и они сами, в этот момент, что происходил сейчас, с ними. Удивительное ощущение, будто он живёт и снаружи и внутри, настигло Джона в ту же секунду. На простом листе бумаги обычными карандашами был нарисован этот берег, частично заросший рогозом и камышом, склонившиеся чёрные ветви деревьев, летящие, словно снег, жёлтые вертолётики, утонувший в тумане остров-«черепаха» на заднем плане, бесконечная, чистая и невесомая, набросанная лишь штрихами, но оттого не менее чёткая озёрная гладь – казалось, что всё это оживёт: камыш задёргается от живущих в нём уток, деревья мягко закачаются на ветру, который вот-вот должен налететь, слетающие семена закружатся в своём особенном, лиственном и последнем вальсе до земли, остров позади вообще проснётся, вытащит голову из воды и черепашьим ходом поплывёт по своим делам, а в озеро достаточно кинуть лишь мелкий камешек, и его ровная поверхность покроется рябью.

Та же сломанная скамейка посреди этой природной идиллии; и они – те же, но, к счастью, не сломленные. Крис изобразил людей на своей картине в профиль – за полчаса, конечно, Джон не ожидал увидать каких-то изысков в плане изображения их самих, но был вновь удивлён: каждого из них Форстер обозначил характерными чертами, не вдаваясь в подробности. Вот он, Джон Константин, держит картину и, привычно нахмурившись, внимательно смотрит на неё; чёрное пальто, чёрные волосы, хмурый взгляд – этот парнишка без труда уловил всё самое важное в нём! А сам Кристиан на картине лишь мило улыбался, глядя на него, и явно ждал каких-то слов; такое же чёрное пальто, фиолетовый шарф, курчавые волосы и тёмные, но добрые глаза. Это сидели не они, а две противоположности, ищущие правды и уходящие всё дальше от неё.

Джон был приятно удивлён и совсем не заметил, что картина полностью перешла к нему.

– Это невероятно! Сделать такое за полчаса и в такой обстановке… а ты точно адвокат, а не известный здесь художник? – Джон вопросительно глянул на него; парнишка рассмеялся.

– Точно! Можешь и не сомневается. Тут ведь почти ничего не прорисовано, а набросано всё большими штрихами. А чтобы сделать траву и листву, как в реальности, особых умений и не нужно, а вода вообще на раз-два делается – каждый сможет также, если глянет урок в Интернете. Знание пропорций, света-тени и техники срисовывания вообще даётся чуть ли не на первых занятиях в художке, – Крис говорил это очень смущённый и собирал карандаши обратно в связку.

– Это для тебя всё так просто. Не каждому дано желание вообще копаться в этом и чему-то учиться. У тебя талант есть определённо… – Джон снова задумчиво окинул картину взглядом, а потом тихо добавил: – И фантазия…

– Сюжетом и надеялся я тебя удивить, – Форстер уже сложил карандаши и теперь запихивал бумаги. – Дай-ка её на секундочку. Последние штрихи…

Кристиан достал из общей связки чёрный мелок и что-то быстро накрапал в углу картины, а потом, покопавшись в кейсе, извлёк чёрную шёлковую ленту и, свернув лист трубочкой, завязал ею.

– Не должна помяться – бумага плотная, почти как картон! Держи, – он подал свёрток Джону, ещё пребывавшему в недоумении. – Да тебе это, тебе! – адвокат рассмеялся и встал со скамьи. – Пусть хоть что-то будет изредка напоминать тебе обо мне. Как знать, может, ты когда-нибудь и улыбнёшься, взглянув на неё… и вспомнишь обо мне… что-нибудь хорошее… – он опустил взгляд и задумчиво усмехнулся.

– Тебе так важно, чтобы тебя вспоминали? Особенно такие люди, как я? – заворожённо поглядывая на свёрток и чёрный блестящий бантик на нём, спрашивал Джон.

– Сам не знаю. Просто картины отлично сохраняют память о том человеке, что их написал. Это не какие-нибудь там безделушки, сувениры, бесконечные магниты, которые пылятся потом на полках… Взглянув на картину, сразу вспоминаешь что-то хорошее… – Джон поднял взгляд и посмотрел в слишком печальные для такого момента, но ещё искрившиеся теплотой глаза, посмотрел на эти тонкие сжатые губы, которые Крис прикусил, на эти беспорядочно взъерошенные волосы.

– Мы навряд ли увидимся. Может, и вспомнишь обо мне… честно? Я не знаю, зачем мне это, – он быстрым неловким движением взъерошил волосы и несколько нервно развернулся. – Впрочем, нам пора. Уже совсем темнеет… – пока Джон складывал свёрток в рюкзак, Крис, видимо, перед этим долго и напряжённо подумав, вполоборота негромко заявил: – Да и картину, во всяком случае, можно, если что, разорвать, легко разорвать. А магнит вроде жалко выбрасывать…

– Да не суетись ты так! Мне вот отнюдь не хочется выбрасывать этот шедевр. Я определённо полюбил твою писанину, – Джон наконец тоже встал со скамейки и поближе взглянул на почему-то глубоко задумчивого и печального адвоката. В темноте его бледность казалось даже серой, полузакрытые глаза нельзя было никак разглядеть – только будто бы пустоту. Джон не понимал, что могло случиться в его мозгу за столь малое время, но надеялся, что это какой-нибудь посттворческий синдром.

– Да я просто, рассуждаю… Не удивляйся так, со мной такое бывает… такое странное состояние. Часто после того, как я порисую, я впадаю в своего рода депрессию. Я не могу понять, как я нарисовал; а если понимаю, то мне всё равно кажется, что я сделал это слишком ужасно и прекрасно одновременно, – Крис кивнул головой в сторону тропинки, и они стали медленно подниматься; в тот момент парень и заметил начинающее нарастать удивление Джона.

– Вот так мы, почти творческие, и загоняемся…

– Да это всё от скуки и нехватки внимания! – он даже усмехнулся: такой простой вдруг и решаемой показалась ему проблема Форстера.

Крис не выглядел удивлённым – скорее заинтересованным. Весь его вид говорил о том, что он хочет, чтобы Джон продолжал эту тему, но Джон специально замолк и не стал распаляться – как когда-то священник ему не стал говорить банальные истины, так и теперь он только натолкнул парня на мысль.

До главной аллеи они шли молча; Форстер задумался о словах Джона, а Джон почти ни о чём не думал: он пытался запомнить этот элегический момент, полный мягкой мглы, спокойного шуршания мелкой ряби озера о берег, очень далёкого от них шума бурной людской жизни и, наконец, полный странного ощущения, доселе неиспытанного, будто он живёт по-настоящему, пусть только в единичный отрезок своего существования, но живёт, живёт… И живёт не только он, а ещё Джон Константин на той картине, с той только разницей, что пребывать в таком моменте тот Джон будет вечно. Он чувствовал себя странно счастливым; ужасно редкое для него состояние. Если бы его состояние можно было описать с помощью какого-нибудь насекомого, то это точно был бы мотылёк, что, необыкновенно счастливый, летел прямо в огонь. Он ощущал себя необычайно хорошо, купаясь в пока что тепле и свете от пламя их с Кристианом отношений, но скоро он должен был сгореть в нём дотла.

Но ведь пока до пламени было так далеко, расстояние казалось стремящимся к бесконечности, можно было даже и не думать о том, что свершится не так скоро. Пусть это даже и относительно глупая иллюзия, именно здесь, в Лионе, хотелось упиваться ею и верить в неё…

Как только они вышли на главную аллею, яркий свет фонарей и бурной парковой жизни обступил их; в ноздри проник запах сладкой ваты вместо затхлого озёрного. Невероятно спокойное чувство сменилось теперь каким-то живым и насыщенным; желание жить, а не существовать стало даже больше.

– Хотел сказать насчёт завтрашнего… мы должны будем встретиться около девяти рядом, допустим, рядом с перекрёстком улицы Биша и Шарлемань. Я доведу тебя до судебного зала, это недалеко, – начал Кристиан совсем серьёзно, но ещё с некоторой меланхолией в глазах. – Когда будут спрашивать, отвечай строго по делу, обращай внимание на то, что буду подсказывать я. Но я добьюсь, как смогу, чтобы тебя не трогали. Вот, наверное, и всё. Скорее всего, завтра или послезавтра ты уедешь счастливый и даже со множеством своих выполненных заданий. Так что особо не грусти, – Крис слабо улыбнулся и легко толкнул его локтем в бок. Конечно, до этого момента Джон и не собирался грустить, но после озвучивания адвокатом того, что ожидало его уже менее, чем через день, крайне неприятное пустое чувство подступило к его горлу.

– Счастливый? Я никогда в своей жизни не был счастливым, иногда – просто довольным и всё, – мешающее говорить отвратное ощущение заставляло Джона противоречить всему, в том числе и себе. «А как же в тот момент, когда я смотрел на нарисованную картину? А в прошлые дни, когда бесцельно гулял по городу с этим пропавшим в жестокой реальности художником? И тогда я был просто довольным?». Константин уже не верил в сказанное; что-то горькое кольнуло ему в район грудной клетки – ведь Крис-то, уж конечно, поверит в это дерьмо, как верил и в остальное. Хотя иногда это наивное существо и проникало в такие тайники его души, что казалось, будто они знают друг друга с ранних лет, всё же часто Джон как мог измывался над ним, заставляя верить в самые головокружительные небылицы про него. И это как огорчало, так и веселило Джона. Увы, странное свойство его натуры.

Адвокат опустил глаза и даже несколько застенчиво улыбнулся (по крайней мере, так увиделось Константину в грязновато-молочном мраке, что часто укутывал Лион после шести вечера, особенно после непрерывного дождя).

– Пусть так, без разницы, – он качал головой, смотря прямо перед собой. – Всё равно это будет что-то положительное в твоей душе. Одного этого мне достаточно, чтобы быть спокойным. Просто… знаешь, я не заметил, как пролетело время. И, несмотря на то, что я ценил каждую его минуту, мне всё равно жаль. Ведь счастливый момент никак не растянешь; на то он, наверное, и счастливый… – дёрнув плечом, он нервно усмехнулся. – Впрочем, я говорю много и непонятно для тебя. Просто признаюсь честно, что я привык к тебе. Не иначе.

Мимо неспешно проходили жмущиеся друг к дружке влюблённые подростки, большие и шумные семейства, молодые пары с колясками, группки пожилых, но весело смеющихся людей; нельзя было встретить ни одного человека, который бы шёл в одиночку, грустно предаваясь своим унылым мыслям. Ни одного. И Джон – какой жуткий разрыв шаблона! – тоже не шёл один. С ним рядом был человек, с которым и правда хотелось быть в это время; иначе и быть не могло – Джон просто сразу отсеивал ненужных ему людей. Тот, кто был нужен, оставался рядом по какой-то чудесной инерции, занёсшей его из бешеного потока жизни. Это почему-то не хотелось укладываться в понимании.

– Ты просто из тех натур, которые, только завидев на горизонте симпатичных им отчего-то людей, начинают им безотчётно доверять. И вдобавок привязываются к ним. Даже если причины на то совсем нет; даже если есть антипричина.

– Кто же они, по-твоему? Идиоты?

– Не встретившие человека, который бы заставил прекратить их эти страждущие поиски.

– Ты прав во всём, – вздохнув, сказал Кристиан. – Ты и говорил мне об этом не один раз. Но, стало быть, я уж не изменю себя; такая моя судьба: так сильно упиваться мнимым счастьем и так ужасно страдать от самообмана. Я ведь тоже уже говорил, что, видимо, мне это всё же нравится, – он обернулся к нему со своей привычной светло-печальной улыбкой. – Вот что я подумал: уж если всё равно осталось так мало времени, а ты, я уверен, не спешишь домой, то давай пройдём самым длинным путём до нашего района. Вероятно, покажу место, где учился…

– Я думал, это уже по умолчанию, – Джон усмехнулся и почти одновременно с собой услыхал смешок адвоката – кажется, струна, отвечающая за нечто или безумное, или грустное в их душах, была удивительным образом синхронизована.

Он был рад, что разговор о столь чудной натуре Криса замялся: слишком уныло было говорить об этом в приятное, правда, немного тёмное время. У Джона осталось только одно действительное желание: гулять вечно, навечно растянуть этот вечер и навечно растворяться в его чарующей атмосфере; мотаться туда-сюда, пить горячий кофе, сидеть в Богом забытых местах на поломанных скамейках, нарисовать ещё сотню картин – Господи, Джон был готов даже разоткровенничаться, если б знал, что это не прекратится. Может, только потому, что был уверен, что время нельзя зациклить бесконечно, как какую-нибудь программу, оттого и не говорил много и ни о чём.

В конце аллеи находилось кафе, обвешенное мелкими красными фонариками, с ещё открытой просторной верандой и с большими, сделанными под античный стиль горшками с раскидистыми алое, белыми бегониями и шипастыми кактусами. Так как с веранды можно было обозревать почти всё озеро, с этой стороны изредка рассекаемое быстрыми лодчонками, Джон и Кристиан не смогли противиться искушению пусть бесцельно и незапланированно, но посидеть там. Сев за большой, толстоногий деревянный стол с кружевными салфетками и сиреневой вазочкой, полной разноцветными декоративными стеблями, они тут же отыскали в меню на одном французском раздел с кофе: Джон заказал капучино, Форстер же решил взять свой любимый латте.

Когда принесли две ароматные чашки, дымок от них заполонил пространство над ними. Вокруг было шумно и явно весело, даже оркестр где-то недалеко играл что-то незамысловатое. Нет, чтобы определённо ощутить эту атмосферу, надо хотя бы раз окунуться туда с головой, полностью, не оставляя на поверхности суровой реальности ни кончика своих волос. Это кафе не было каким-то престижным, и в нём не сидели какие-нибудь знаменитые люди или люди, занимающие высокие должности; нет, но оттого обстановка становилась близка каждому из нас, пусть и некоторые уже и забрались на свою собственную вершину: вокруг кипела жизнь и веселье простых людей, ничем не обременённых именно в этот момент. Было что-то заразительное в этом, и это что-то активно проникало в душу, пьяняще обвивая её.

Неудивительно, но Крису, кажется, хватило одного взгляда, чтобы понять, что происходило сейчас с Джоном. Слегка расстегнув пальто и поправив шарф, он неспешно отпил латте, пытаясь скрыть за этим свою довольную улыбку.

– Знаешь, есть три вида, скажем так, обстановок в кафешках. Первый – это простая, житейская обстановка, понятная каждому; в ней мы сейчас и находимся. Второй вид – специфическая обстановка, свойственная лишь определённому кругу людей, например, артистам, художникам, писателям… Они, по какой-то сложившейся традиции, собираются именно в одном кафе и обсуждают что-то своё; конечно, туда вхожи и обычные люди, даже порой в большем количестве, чем те же творческие, но саму атмосферу, увы, уже ничем не смыть. Иногда, заходя в такие места, черпаешь вдохновение большими кружками. Ну, а третий – дорогущие кафе для богатых людей, где лично я, к слову, ощущаю себя неловко.

– А мы бывали во втором виде кафе? – задумавшись, спросил Джон.

– Не совсем… бывали похожие, по типу Le Moulin Joli, это рядом с Мэрией, помнишь? Но это не то… скажем так: встречаются там, конечно, творческие люди, но лишь с недавних пор. А самый смак в том, чтобы это место было уже давно облюбовано творческими. Честно признаться, я сам в таком месте был всего лишь один раз за свою жизнь, и то давно… с того момента и стал рисовать, между прочим…

– И как же это произошло? – Джон знал, что спрашивает о том, чего не было; но ему невероятно хотелось погрузиться в некую историю, настолько отдалённую от его собственной жизни, настолько отличающуюся, что было сродни чтению хорошей книги, где повествуется о нашем, кажется, повседневном мире, но с такими интересными героями и событиями.

– Мне было лет тринадцать или четырнадцать, я ещё жил в детдоме. Как ты знаешь, я часто любил сбегать. И однажды наткнулся на одно кафе, название которого я не помню, но знаю, где оно находится. На витрине было написано, что здесь обедали или выпивали свой утренний кофе знаменитые и не очень художники Франции, проездом прибывая в Лион или проживая здесь. Были даже старинные фотографии, только уже внутри. Я вошёл, денег у меня было только разве что на какой-нибудь кофейный напиток, но я без стеснения заказал его и больше оглядывался по сторонам, нежели отпивал его. Как сейчас помню, это был чудесный моккачино, я ни разу такого не пробовал. Мне стало в тот момент так хорошо и чудесно, мне так понравились резные украшения на фасаде и вообще сама чарующая атмосфера, что в тот же день, вернувшись, я отыскал краски, кисти, почти чистый альбом и карандаши и стал делать небольшие наброски. Не все они сохранились, увы, – Форстер пожал плечами, вдохнул и сделал пару глотков. – Наверное, тринадцать лет – всё-таки уже слишком поздний возраст для того, чтобы учиться рисовать, как мне кажется… я видел, как маленькие дошкольники, обучающиеся в художках, бегали по улицам и размахивали своими маленькими шедеврами, пусть и по-детски наивными. Я так комплексовал по этому поводу… Я думал, что уже не смогу ничему обучиться, да и зачем, если выходит всё равно много хуже, чем у мелких ребятишек…

– Так ты и схоронил свой талант? – пристально на него глянув, даже не спросив, а скорее утвердив, пробормотал Джон.

– Получается. Будучи подростком, как никогда нужна поддержка, нужно понимание, что то, что ты делаешь, создаёшь, имеет какую-никакую ценность. У меня этого не было, – по Крису было видно, что он отнюдь не горюет об этом, хотя, вероятно, когда-то давно страдал об этом; его выдал мелкий тяжкий вздох, говорящий, что едва видный осадок в его сердце ещё остался.

– А потом, как я уже говорил, пришла более прагматичная мысль стать адвокатом и сеять, так сказать, добро и справедливость в наш мир. А рисование, само собой, ушло на задний план – в университете учиться было сложно, времени ни на что не оставалось, кроме как учёбы и домашних хлопот в общаге. Может быть, только на каникулах брался основательно за кисти, что-то калякал, но, никому не показывая, складывал в толстую папку и убирал под кровать. Или на скучных парах делал какие-то фантасмагоричные наброски чёрной ручкой. В общем, ничего серьёзного.

– Ну, я могу сказать, что люди просто так не рисуют за полчаса такие чёткие и прорисованные сюжеты. Тут два варианта: либо ты до того усердно занимался, о чём, быть может, в силу своей самокритичности не говоришь, либо это угасающие остатки таланта ещё кричат в тебе, стараясь вырваться наружу, – в тот момент у Джона появилась хорошая идея, которая, однако, могла показаться с его стороны слишком большой заботой. Он стал разрываться между двумя своими сторонами характера; впрочем, в этом уже не было прошлой непредсказуемости – для Джона любой исход был ожидаем.

– Из тебя вышел бы, наверное, хороший психолог, – Форстер мягко улыбнулся и засунул в поданную официантом маленькую кожаную папочку со счётом купюру в пять евро; Джон проделал тоже со второй. Официант поблагодарил их и ушёл, оставив их допивать свой кофе.

– Вот правда: я долго размышлял на досуге, почему так вышло. Скажу честно, я был недалёк от твоих вариантов, но всё же не достиг их, по факту-то… Скорее, я был просто не уверен в своих способностях, потому и не додумался… Но даже когда ты мне сейчас рассказал это, я не смог определиться, какой именно из этих вариантов мой; может быть, это всё вместе.

– Кажется, у меня есть кое-какая идея, чтобы понять, художник ли ты глубоко в душе или нет. Допьём кофе и погуляем, а после расскажу, – Джон тут же замолчал, оставив без ответа и какой-либо реакции восхищённый взгляд адвоката. Ему почему-то хотелось, чтобы то, что он придумал, действительно понравилось Крису. Ну, или хотя бы помогло.

========== Глава 17. Настоящий художник. ==========

– Лучше бы некоторые вещи не менялись. Хорошо, если б их можно было поставить в застеклённую витрину и не трогать.

«Над пропастью во ржи» Джером Сэлинджер ©.

В полном молчании они допили кофе и вышли из кафе; впереди предстоял длинный путь по уже темнеющему Лиону, что теперь заманчиво загорался всеми цветами и огнями и гостеприимно приглашал вечерних гуляк в уютные рестораны и забегаловки. Они вышли уже с другой стороны через вторые ворота парка, менее массивные и бедные золотом – первые были закрыты.

Первое, что их встретило после парка, – бульвар Бельж, как выразился Форстер, с утра самый тихий из всех центральных улочек Лиона, а вечером будто подменявшийся на плацдарм для всех весёлых мотов.

Кристиан, улыбаясь, заметил что им придётся пройти около восьми улиц и проспектов – и это только главных, поэтому предупредил, что можно отказаться или, например, сбежать, пока не поздно. На это Джон высокомерно хмыкнул и поспешил напомнить, из какого он города родом.

– Здесь район, где богачи живут вперемешку со средним классом и даже бедняками. Тут находятся и милые особнячки, и обычные серо-бетонные жилые здания. Впрочем, скоро увидим всё сами.

Как только он это сказал, Джон заметил с одной стороны перекрёстка, на котором они стояли, чудесный трёхэтажный, выполненный в стиле рококо дом с жёлто-красными листьями, а с другой – обыкновенное пятиэтажное здание с балконами, увешенными бельём.

– Что-то типа района контрастов? – Задумавшись, последовал за Крисом и пересёк дорогу.

– Почти. Здесь, можно сказать, заканчивается Лион туристический и начинается Лион для местных. Говорю же, что я провёл здесь всю свою жизнь, пока не переехал во второй округ.

Сначала они последовали налево по бульвару; и правда, помпезные здания с типичными завитушками на окнах, большими входными дверями, с массивными балконами, украшенными витиеватой оградой, и с загадочными внутренними двориками стояли рядом с современными и светлыми. После того, как бульвар разворачивался направо, они резко свернули в боковую и типично узкую улочку Крийон – Кристиан сказал, что её назвали в честь самой старинной гостиницы Парижа.

– И всё-таки очень жаль, что не в твоих планах съездить в Париж – погода там, правда, покапризнее, но само величие города грандиознее раза в три.

– Мне кажется, там все люди ещё ленивее, чем здесь.

– Не совсем правда: если б все были ленивыми, как бы развивался туризм? Здесь, конечно, в этом плане проще…

– Вы просто почти ничем не озабочены, вам хватает всего: и удовольствия материального, и эстетического, поэтому, наверное, это уже давным-давно стало частью вашей культуры.

– Хочешь сказать, лень? – Форстер улыбался задорно и совсем не казался обиженным: видимо, нападки в таком роде он слышал довольно часто

– Хочу сказать, ленивая непринуждённость. Это уже в вас, в крови, как бы глупо ни звучало.

– Что же, разве житель тех самых Соединённых Штатов благоустроенной Америки не удовлетворён жизнью вокруг?

– Это довольно противоречиво, но… я из тех людей, которым очень мало где может понравиться, – Джон отчего-то понял, пусть только и интуитивно, что именно хотел спросить у него лукаво смотрящий Кристиан, слегка приоткрыв рот: так почему же, если ему не нравилось где-либо, он не пытался найти место по душе? Однако адвокат не издал ни звука, завуалировав желание говорить неопределённым хмыканьем. Но Джон точно знал, что именно это хотел спросить Крис; Крис не спросил, а тот, кому предназначался вопрос, зачем-то сам задумался над ним.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю