355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Julia Shtal » Капелла №6 (СИ) » Текст книги (страница 12)
Капелла №6 (СИ)
  • Текст добавлен: 15 мая 2017, 17:30

Текст книги "Капелла №6 (СИ)"


Автор книги: Julia Shtal


Жанры:

   

Мистика

,
   

Слеш


сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– А какую церковь мы сейчас слышали?

– О, это звучали целых две церкви, самые красивые по моему мнению! Первую мы сейчас увидим – это собор Сен-Низье, а вторая… тоже замечательный собор, но его часто обделяют вниманием, так как считают, что он менее пышный, чем Сен-Низье. А по-моему, там очень даже хорошо… это собор святого Бонавентуры. Если хотите, мы можем пройти дотуда – это недалеко.

Джон вздрогнул при упоминании того места, в котором он полностью терял себя от исповеди к исповеди, где вскрывались наружу гнойники его совести и где, по его предчувствиям, грозилось разразиться нечто страшное. Он едва смог отойти от скорбной задумчивости, которая была ни к чему этим прекрасным утром.

– Можно и сходить, если недалеко.

– Я тут вспомнил кое-что: вы говорили, что были на площади Якобинцев. Но знаете ли вы, что названа она вовсе не в честь революционеров? С XIII века там обосновался монастырь братьев проповедников ордена Святого Доминика. То есть это те же доминиканцы, которых стали во Франции называть якобинцами после того, как Филипп II Август передал им во владение здание в Париже, откуда они отправлялись в паломничество по Пути Святого Иакова в Компостеллу. А в 1865 году архитектор Гаспар Андре и скульптор Эжен Делапанш воздвигли фонтан, посвящённый четырём людям искусства, внёсшим вклад в украшение города. Их имена ничего не скажут вам, Джон, поэтому нет смысла их перечислять. Добавлю только, что два имени были стёрты; осталось неизвестным, чьи это были имена и почему их стёрли. Позади фонтана в XVI веке находилась печатная мастерская, где был отпечатан первый экземпляр всем известного «Пантагрюэля».

– Вот оно как… а я и правда думал, что это в честь якобинцев, которые революционеры, – Джон чувствовал, что ни разу бы в жизни не стал говорить о таком; но в последний момент подумал: его жизнь слишком неинтересна, чтобы сейчас молчать и не говорить о таких вещах, о которых бы он ни разу не заикнулся. К тому же, эти пространные разговоры и слушание звонкого голоса Кристиана вовсе не раздражали, а очень наоборот; даже немного отвлекали от мрачных мыслей, могущих закрадываться в голову Джона в любое время.

– О, это ошибка многих приезжих! На самом деле, Лиону не за что чествовать этих людей… Впрочем, это уже глубокая история. Она нам ни к чему, – в это время они дошли до улицы де Брест и стали идти по ней вверх.

– Жаль, что мы не встретились чуть раньше, потому как недалеко от нас находится площадь Белькур – одна из красивейших площадей Лиона. Точнее, это парк, там чудесно, особенно в весенне-летний период, но и сейчас там цветут поздние цветы, и не со всех деревьев опали листья. Там стоит величественная статуя Людовику Четырнадцатому, который, я уж думаю, вам известен хотя бы по школьной программе. Там фонтаны, прекрасный вид на Базилику Нотр-Дам-де-Фурвьер!..

– Если ты считаешь, что нужно туда сходить, давай сходим.

– Посмотрим, будете ли вы такого же мнения, когда мы пройдём всё то, что запланировано на сегодня.

– Нет-нет, это я посмотрю на тебя, в каком состоянии будешь ты, ибо мне, человеку, живущему в Лос-Анджелесе, ваши расстояния кажутся мизерными.

Примерно так и продолжалась их прогулка: много созерцания, совсем мало – мелких перепалок и достаточно – какой-то установившейся между ними то ли нежности, то ли взаимопонимания, то ли их симбиоза. Джон начинал понемногу открывать для себя этот город, полный тайн, очарования и кокетства; вот и узкая улочка с не очень приятным для него названием Мерсьер представилась в новом свете – оказывается, то было место торговцев и само название шло от слова «меркатор»(торговец). Именно сюда наравне с торговцами перебрались и печатники, своим ремеслом внёсшие огромный вклад в процветание Лиона; в шестнадцатом веке Лион был третьим в Европе среди центров книгопечатания. И именно на этой улице, в одной из мастерских, работал гравёром известный Ганс Гольбейн Младший. Однако ж, увы, эту улицу постигли и несчастья: к середине прошлого столетия торговые лавки исчезли оттуда, заменившись борделями и секс-шопами, что сильно подпортило репутацию улицы. В 70-х годах мэрия решила избавиться от старинных домов, и именно поэтому в северной части улицы можно наблюдать низкие панельные дома. Правда, дома пятнадцатого века здесь всё же сохранились благодаря жителям; Джон мог приметить их, когда входил со стороны площади на де Брест.

Они продвигались по той же улице де Брест; в конце концов Крис предложил перейти на параллельную ей улицу Президента Эдуара Эрьо – она была, по его словам, «шире и просторнее, да и камень, из которых сделаны дома, был белее и ярче». Для этого они достигли первого перекрёстка и перешли на Тюпен – тёмную улицу, сужавшуюся вдали. Улица Президента Эдуара Эрьо была действительно в два раза шире предыдущей; они вышли и увидали ряд зелёных деревьев на той стороне, росших, казалось, из крыши кафе.

– Мне кажется, или каждая улица имеет свою собственную атмосферу? – вдруг спросил Джон, перед этим о чём-то задумавшись. Кристиан посмотрел на него и усмехнулся.

– О да! Конечно, я хоть и живу здесь, но совсем не в центре, но бываю много где из-за работы, потому имею уже некоторое мнение о здешних улицах. Например, эта улица полна помпезности и пафоса; здесь много фешенебельных магазинов. Кстати, если нам повезёт, мы сможем пройти по трабулю… знаете ли вы, что это такое?

– Какие-то катакомбы? – Константин повёл бровью. Кристиан тут же рассмеялся, что заставило того почувствовать себя неловко.

– Нет-нет, это отнюдь не катакомбы, а просто подземные улицы, я бы даже сказал, что крытые. Их разбросано по Лиону несколько сотен. Во времена Ренессанса, когда началась плотная застройка домами, появилась необходимость в создании таких трабулей. Вход в трабуль закрыт дверью, а сам он проходит под домом, потом выходит во двор и проходит через противоположную часть дома. Таким образом, можно войти в одну улицу, а выйти – совершенно на противоположной. Но трабули не сокращали путь, ведь они состоят из темных переходов и крутых лесенок. В их сплетении можно потеряться. Нынче они охраняются государством. Однако это очень любопытное место, и, если мне не изменяет память, чуть дальше мы встретим такой трабуль и перейдём вновь на де Брест, чтобы зайти к собору спереди.

– Там, должно быть, темно и очень неуютно… – заметил Джон.

– Отнюдь! Правда, что темно – не поспоришь, но очень даже уютно. Вы увидите! Они, несмотря на свою запутанность, для местных жителей порой очень сокращают путь. Но вам одному, конечно, я бы не советовал так переходить… да и мест таких вы не знаете.

– Слушай, я плутал по настоящим катакомбам. Думаешь, я заблужусь в этих трабулях?

– О, всё забываю вашу профессию… Наверное, вам не впервые таскаться по таким местам… – едва сдерживая усмешку, говорил Кристиан, лукаво на него поглядывая.

– Я тебе ещё больше скажу: наверняка в ваших les Traboules (сказал специально по-французски и нарочито исковеркал) водится демонов столько, сколько вы себе даже не представляете. Поэтому это я бы тебе не советовал там ходить слишком поздно…

Крис не стал спорить, наверняка припомнив недавнее приключение. Жуткие воспоминания были явно свежи в его голове; Джон даже пожалел, что перевёл тему на свою любимую.

Они молча прошли до перекрёстка с улицей Гренет – здесь, увы, не происходило ничего выдающегося и здесь не жил никто известный; здесь было просто красиво и приятно гулять. Правда, Кристиан тут же добавил, что, может, тут что-то и происходило, но не попало на страницы истории.

– История, конечно, интересная вещь, однако мы не можем уловить каждого вздоха тех людей. Мы не знаем, какие мелкие радости или горести здесь происходили, наверное, потому, что они мелкие. Кстати, я вспомнил про ещё один трабуль, среди туристов неизвестный, но известный каждому жителю. Правда, нам придётся пройти слегка лишнее и собор мы увидим таки сначала сзади, но, думаю, оно того стоит. Уже скоро мы дойдём до улицы Пулайри – именно там установлены часы, вокруг которых шли ожесточённые споры: можно ли их выставлять на аукцион или нет? В конце концов не так давно их хотели бы поставить на продажу за (если я не ошибаюсь) более чем 150.000 евро, но указ мэра Лиона помешал этому. После помощник следователя по этому делу писал, что продажа тех часов невозможна по нескольким причинам. Самая забавная из них – чтобы отделить часы от стены, необходимо уведомить архитектора, а это уже невозможно…

– Смешные вы люди, жители Лиона… – усмехнувшись, ответил Джон. – И что ж, эти часы были какими-то особенными?

Между тем они шли скоро, уже позади них оставался какой-то перекрёсток; Форстер улыбался, а потом проговорил:

– Впрочем, если повернёте голову налево, сможете сами посудить, – он махнул за плечо Джона, слегка к нему повернувшись. – Их хотели скупить многие богачи не только Лиона или Франции, но и мира. Они были сделаны в 1852 году и до сих пор работают; считается, что это часть стены, как бы украшение, а не отдельная часть. Именно это и помешало поставить их на аукцион.

Джон обернулся: часы представляли собой обыкновенные часы тех столетий из дерева, с огромным белым циферблатом и фигурными чёрными стрелками. Сам фасад с двух сторон был отделан широкими завитками, сверху его прикрывала как бы полукруглая многослойная крышка. Под этими часами виднелась дощечка, на которой виднелись золотистые надписи на французском и та дата, которую сказал Крис. Ещё ниже находился стеклянный стеллаж с какими-то механизмами.

Кристиан сказал, что им нужно не в сторону часов, а направо. Там, за МакДональдсом, по его словам, находился музей истории, в котором и был сделан трабуль. Улочка Пулайри отличилась домами кремового цвета и ажурными окнами; Джону не нравилось засилье различных магазинов и кафе на первых этажах и отелей и хостелов – на всех остальных. Ему хотелось бы думать, что там живут потомки каких-нибудь местных князей, чиновников, королевской прислуги. Он поделился этой мыслью с Кристианом, на что тот задумчиво ответил:

– Вы так только думаете. Если присмотритесь, то между магазинами и кафе увидите подъезды, которые ведут во внутренние тихие дворики и квартиры. Нечасто встретишь отель, который бы занимал весь дом. Максимум – пару этажей. Только взгляните наверх, – он сам поднял голову, Джон невольно последовал его примеру, – в этой красоте живут люди, правда, отнюдь не бедные. И, наверное, меньшинство из них произошли из знатных родов; да и некоторые не знают о своём происхождении. А вот и вход.

Джон, за разглядыванием зданий и слушанием звонкого голоса Криса, совсем и не заметил, что они уже пришли к какой-то полукруглой арке. Главным достоинством таких улочек было совмещение строений разных эпох: от симметричного ренессанса до пышного барокко. Все эти разные дома стояли близко друг к другу, даже можно сказать – жались, силясь слиться архитектурными стилями.

Кристиан слегка потянул его за рукав во вход в полукруглую арку.

– С утра почти все трабули открыты для хозяйственных нужд: ввоз товара, уборка… К обеду большая их часть закрывается, остаются только самые известные.

Арка оказалась длинной, проходящей под всем домом; впереди виднелся залитый солнцем внутренний дворик.

– Это же вход в музей, о котором ты говорил?

– Нет, вход в музей чуть дальше. Это трабуль для жителей дома, – они одновременно глянули друг на друга, и Форстер улыбнулся. – О, вы заметно повеселели! Но нас ещё многое ожидает впереди…

Константин хмыкнул и напустил на себя специально серьёзный вид; но, наверное, он уже не мог скрывать своё хорошее настроение – да и незачем. Что-то слишком беззаботное и безотчётное разливалось в его душе. Внутри трабуля было темновато, прохладно, но оттого и уютно. Два раза они выходили на внутренние дворики домов. В итоге они вышли на улицу Форс, как сказал Кристиан. Оттуда был виден каменный фасад собора, его выпуклая широкая башня и высокие заострённые окна. Это был вид сзади.

Когда они пересекли улицу, ту самую, которая была названа в честь Эдуара Эрьо, Кристиан начал:

– Сейчас мы войдём в один трабуль. Он был построен тогда, когда был заложен первый камень этого собора – в V веке. Несмотря на то, что теперь там видны достаточно новые дома, стены, из которых сделан трабуль, древние.

Они шли прямиком к очень короткой улочке, зажатой между камнем собора и стенами зданий. Как оказалось потом, эта была самая короткая улица в Лионе, названная в честь собора – Сен-Низье.

– Но это не самое интересное… интересно кое-что другое: легенда, которая ходит вокруг одной статуи, помещённой там. Говорят, во времена Реконкисты, когда сарацины (это такой народ, можете не запоминать названия) двигались по Лиону и всё здесь разрушали, священники поняли, что собору навряд ли устоять под этим натиском и многое его убранство пропадёт (что оказалось недалеко от правды), и решили они спасти хоть что-нибудь. Решение их пало на посеребрённую статую Девы Марии – впрочем, то было почти единственным их богатством на тот момент. И решили они упрятать её в в этом трабуле – он пролегал в то время как раз глубоко, мало использовался, а дверь в него с обеих сторон хорошенько замаскировали. Да и переходов там, лестниц всяких!..

Тем временем они переходили дорогу и ступали на улицу Сен-Низье. Джону даже стало интересно.

– Так вот, поставили они её туда. Когда началась реставрация собора, а случилось это ни много ни мало через пару веков, о статуе, естественно, вспомнили и решили перетащить. В то время, когда собор был почти разрушен, многие верующие ходили молиться к статуе в этом трабуле. Поэтому считается, что эта подземная улица священней, чем сама церковь. Но все попытки перетащить уже прижившуюся к тому месту статую заканчивались неудачами и травмами: в первый раз неожиданно обвалился потолок, до того времени казавшийся крепким, во второй – трабуль затопило, причём статуе не сделалось ничего, а в третий – самый удачный раз – когда рабочим удалось добраться до статуи, они нашли рядом с ней плачущего подброшенного младенца. Этот ребёнка сочли неким божественным знаком, поданным самим Господом Богом, чтобы не сдвигали статую Девы Марии; он плакал, значит, считали, плакала и сама Дева Мария. Так она и осталась до сих пор там. К неё идут целые паломничества, но в утреннее время там обычно мало людей.

– Эти люди побоялись обвала, потопа и плачущего ребёнка? Да они какие-то слабаки! – фыркнув, сказал Джон. Крис только покачал головой.

– Ну, вы бы подумали, в каком веке это было. Тогда почти любое событие обдумывалось с мистической точки зрения; да и три несчастные попытки – это священное число! Так что этих людей можно понять…

Наконец они дошли до конца улицы, где было много входов и даже один небольшой въезд для грузовиков. Где-то сбоку от них, почти вплотную к собору, притулилась массивная деревянная дверь, казавшаяся закрытой. Однако Форстеру было достаточно толкнуть её, и им открылась каменная лесенка, уходящая змейкой куда-то вниз. На влажной стене искрился блеск от ближайшего фонаря.

– Я даже не буду спрашивать, есть ли у вас клаустрофобия или никтофобия… это как минимум глупо… – прикрыв глаза на секунду и усмехнувшись, сказал негромко Крис, даже как будто не ему, а себе.

– А вдруг? Вдруг я экзорцист, боящийся пространства и темноты? – Крис смотрел на него и едва сдерживал улыбку.

– Тогда я решительно вас не понимаю… – они начали спускаться вниз; то продолжалось минуту (вот какой глубокий трабуль), потом они вышли в длинный узкий коридор с несколькими дверьми и маленькими помещениями по бокам. Потолок был очень низкий, так что даже Джон, с его средним ростом, ощущал, как волосы на его голове почти касались верха.

– Вообще, это место несколько неизвестно не то чтобы приезжим – даже обычным жителям! Только верующие знают о нём…

Справа стали виднеться приземистые толстые колонны – значит, то был вход куда-то. Оттуда мягко распылялся свет в сырую туманную мглу трабуля; отчего-то без всяких подсказок Джон бы понял, что это место было древним – всё это выдавали мрачные стены, выщербленный камень и низкий потолок. Наконец они добрались до колонн – между ними был вход, предназначенный для одного человека, – и увидели в небольшом полукруглом углублении (всего метра полтора длиной) ту самую статую Девы Марии. Местами серебро поистёрлось с веками; в остальном в ней не было ничего особенного – такую Деву Марию можно было увидать почти в любой церкви. Рядом с ней лежали цветы и горели лампады. Однако ж что-то невыразимое в этом тайном святилище поразило даже Джона – и сложно в такие моменты сказать, что именно. Вкупе с историей, рассказанной Крисом, эта фигура в лёгких струящихся одеждах наполнялась ещё большей загадочностью. Они постояли минуты две молча, словно отдавая дань стойкости и древности этой хрупкой девушки; может, Форстер и отдавал, а Джон же думал сугубо о своём.

После этого пусть священного, но затхлого помещения выход на свежий воздух и яркое солнце показался спасительным. Они с Кристианом ходили ещё много где и разговаривали Бог весть о чём; всё это, порой слишком личное, Джон хотел и не хотел вспоминать. Ему просто нравилось бездумно шататься по городу, радовать взгляд барокко, готикой и ренессансом, удивляться каким-то мелким историческим справкам, что давал Форстер (который теперь казался Джону какой-то ходячей энциклопедией), и, наконец, понимать, что недоверие и подозрительность отошли на задний план в их отношениях; теперь там больше было некой теплоты, даже дружеской ноты. Константин совсем перестал понимать эти резкие переходы в их общении; что ж, это ещё раз доказывало, что ничегошеньки в них не изменилось. Но это так… заранее сделанный банальный вывод.

Они немного полюбовались готическим фасадом собора Сен-Низье, даже зашли на минутку туда; Кристиан вновь начал рассказывать – и рассказывал, честно говоря, получше многих экскурсоводов. Джону не было интересно, когда и кем это было построено, а, например, какие неизвестные факты скрывало в себе это место. И Кристиан вполне удовлетворял его любопытство. После они двинулись вверх по улице Поля Шенавара; чем дальше они продвигались, тем пышнее и красочнее становились фасады зданий. К центру зодчие, казалось, начинали игру: кто лучше и искуснее украсит дома. Одно здание было лучше другого и так далее. Форстер сказал, что если здания вокруг становятся всё наряднее, значит, скоро впереди покажется мэрия – удивительный комплекс строений, построенных в стиле барокко.

Они сидели в какой-то кафешке прямо перед воротами Мэрии и разговорились о чём-то маловажном: о Лионе, о впечатлениях Джона, о Кристиане, об их деле и уже скорой повесткой из суда. Константину показалось, будто Крис хотел его обрадовать, сказав о уже недалёком разрешении дела; произвело это обратное впечатление, что удивило теперь даже его самого. Джон тогда мягко перевёл разговор в нужное русло и больше о том не заикался…

Они сновали между узких улочек, спускались в ещё по меньшей мере двадцать трабулей – больших, маленьких, узких, широких, тёмных и светлых, гуляли по каким-то бесчисленным паркам, скверам, сидели на скамейках, Форстер даже уговорил его купить мороженое; смех то и дело доносился со стороны этой странной парочки, гулявшей везде и всюду. Усталость догоняла-догоняла, но так и не смогла догнать их. Джон не помнил, сколько раз они проезжали на автобусе и на троллейбусе, но отлично запомнил, что помпезность зданий и интересность рассказов Криса так и не убывали. Названия кафешек лишь на короткий период оставались в памяти: Le Moulin Joli с его чудесным видом на мэрию, Le Falafel, стены которого были отделаны массивным камнем, кирпичное Atmosphere – и это ещё не все… Время шло незаметно, солнце пригревало сильнее, а улицы наполнялись людьми, как сердце – неким тёплым удовлетворением от происходящего. Джон не помнил, когда был так счастлив в последний раз. Наверное, почти что никогда…

Кристиан и Джон исследовали вторую часть полуостровного Лиона аж до трёх дня. Потом опомнились, решили перекусить. Там-то адвокат и заявил, что на сегодня экскурсия закончена. Что-то не очень охотно ёкнуло на это в Константине, но пришлось согласиться.

– Вы завтра свободны? – вдруг спросил Крис – судя по его хитрому лицу, он что-то задумал.

– Вполне, – едва сдерживая улыбку (Джон уже и не знал её причины – просто по-глупому улыбался), ответил и приосанился.

– Тогда… – адвокат прищурил глаза и хмыкнул, – а вы умеете играть в шахматы?

– Слишком много вопросов и мало ответов, – заметил Джон. – Ну, почти умею. Знаю только в теории, да и то не всё. А что? Ты скажешь или нет, в конце концов, что ты задумал? Судя по всему, завтра мы будем играть в шахматы весь день?

– Не совсем, – вдруг строго заговорил Форстер, приняв нарочито серьёзный вид (а делать такой резкий переход он умел). – Во-первых, если вы завтра можете весь день, то я могу отнюдь вовсе не весь, а только во вторую половину дня. Во-вторых, мы не только будем играть в шахматы. Мы пойдём с вами на другую сторону Соны. Вы ведь наверняка планировали гулять там, так? – Джон кивнул. – Я так скромно полагаю, что сегодня вам понравилась прогулка со мной. Поэтому и предлагаю вам. Вы явно не против, – видно было, что Кристиан, конечно, жутко осмелел и уже не боялся скверного характера Джона, явно к нему подстроившись. Константин это осознал, но теперь уже не противился – какая разница была в том, спрашивал он себя, и не находил внятного ответа. Но всё-таки с утверждением говорить, что он был не против, оказалось бы ошибкой – Джон просто не хотел об этом думать, вот и всё, а если б начал думать, наверняка бы стал резко отрицать.

– Это хорошая идея.

– Что ж, тогда встречаемся завтра в три около Англиканской церкви Сен-Жорж. Вы её видели на той стороне реки, когда гуляли рядом с синагогой. Всё понятно? – он подозвал официанта, расплатился за своё и встал. Джон кивнул, но и не думал спешить за ним – у него был недоеденным ещё целый стейк. Когда Кристиан должен был вот-вот уже уйти и даже прошёл несколько шагов от их столика, Константин окликнул его:

– Да, кстати!.. Спасибо тебе за эту прогулку. Из тебя мог бы выйти хороший экскурсовод, – и Джон, конечно, не впервые, но слишком редко для себя сказал правду. Кристиан обернулся, уже явно смущённый, быстро кивнул и скоро направился к двери – кажется, ему оказалось жутко приятно слышать похвалу. Хотя кому не бывает приятно её слышать?

Вскоре и Джон доел, расплатился и вышел из ресторана. Он теперь стал больше ориентироваться в этом городе, так что без труда отыскал остановку и сел на нужный автобус. Честно говоря, на сегодня он согласился погулять вместе с Крисом в качестве эксперимента – ведь святой отец ему сказал, что нужно постараться разобраться в настоящем, а не ковыряться в прошлом. И он хотел посмотреть – правда ли перед ним прежний Чес?.. Точнее, не то чтобы прежний… а хотя бы основа его характера такая же? И Джон был готов к полному разочарованию. Он был готов к полному провалу, к неловкому молчанию, к совсем чужому характеру, чужому человеку, коих он не любил и почти не пускал в свою жизнь. Но! Но получилось иначе.

Он не ощущал ни отвращения, ни разочарования, ни дискомфорта, когда общался с адвокатом. Он ощущал, что да, это несколько иной теперь человек, уже менее угловатый и менее наивный, чем его бывший водитель, более любопытный и раскованный, однако он всё тот же улыбчивый парнишка, слегка застенчивый поначалу, но всё же смелый, открытый перед нужными людьми (а критерии нужных людей у него свои особенные). Чес Креймер – это и правда Кристиан Форстер, а Кристиан Форстер – не иначе, чем Чес Креймер. Джон помнил, как зачем-то по-глупому пытался ещё совсем недавно разделить этих двух людей. Он совсем позабыл, какая обстановка воспитывала умершего и какая была втолкнута в разум воскресшему. Да, воспитание сделало своё дело, поначалу отвратив его от адвоката. А потом за работу взялись время и залёгшие где-то на илистом дне его души чувства к Креймеру. И ведь теперь сам Джон не отрицал, что они были. Ещё, конечно, оставалось много вопросов, но он отчего-то чувствовал себя отныне спокойно. Что-то, непонятное другим, если бы он эту историю рассказывал как книгу, решилось у него в голове. Что-то было слишком важным и запутанным. И в этом что-то не последнее место занимал Крис. Впрочем, о том было уже сказано слишком много. Если кратко – Джон был доволен.

Он долго думал, идти ему или нет на исповедь. Но потом передумал и поплёлся домой. На исповеди ходят, ясное дело, не от счастливой жизни. А разве, думал теперь Константин, его жизнь можно отныне назвать несчастной? Да и если не отныне? Ну, конечно, поначалу и у него были мучения, но после? Джон и знал, что приукрашал, но как тут не приукрасишь, когда вокруг, в сердце и на улицах, было тепло и светло, чудно и хорошо? Он понимал, насколько это были банальные мысли, но не мог себя не спрашивать, почему он был так глуп, когда отказывался гулять здесь? Конечно, вместе с Крисом он пошёл ради эксперимента и, скорее всего, бродить здесь одному было не так весело. По крайней мере, он ни о чём не жалел. Да и Лион нынче не то чтобы стал нравиться ему, но стал как-то по-особенному симпатичен.

«Кажется, я начинаю предавать себя», – с усмешкой думал Джон, вспоминая их с Крисом как бы со стороны, как сейчас слыша их смех тогда и видя их счастливые лица.

Радость его сегодняшнего дня дополнило сообщение от Миднайта – в нём говорилось, что тот нашёл дело Джону, даже несколько. Конечно, они были менее сложными и интересными, но всё-таки это была работа, по которой ещё скучал Константин. Удивительно ему порой становилось от того, как могло изменить его настроение какое-то событие – может, и почти неважное, но всё-таки значимое. И уж этим событием было явно не сообщение от Миднайта, хотя оно и дополнило его радость.

***

Утром Джон проснулся с удивительно хорошим настроением – хотя иначе было нельзя, ведь впереди его ждали демоны и прогулка с Крисом. Разобраться нужно было сегодня аж с двумя заданиями; Миднайт расписывал ему их суть, но в конце сообщения добавил «Впрочем я знаю, что ты этого читать не будешь, так как разберёшься на месте. Нюх на странных и подозрительных людей у тебя есть». Дальше шли адреса – первый был смутно знаком Джону, находился в первом округе и оказался в каком-то здании, однако сам Миднайт заметил, что это не определённая квартира, а будто какой-то потайной ход; второй адрес указывал некую улицу Монте дю Шмэн Нёф, что находилась на другой стороне реки Соны, не так далеко от берега и места встречи с Кристианом. Именно поэтому Джон решил оставить это дело напоследок.

Что насчёт сути этих дел, то Константин лишь бегло просмотрел несколько абзацев, написанных ему Миднайтом. Всё это было не так интересно и повторялось из раза в раз, только в различных содержаниях и сюжетах. В первом нужно было разобраться с каким-то человеком, что ведёт себя очень странно (возможно, он одержанный демоном), скрывается в каком-то подвале и мешает в вечернее время людям, спускающимся туда (хотя зачем они туда идут, зная, что в тёмное время суток там небезопасно?); во втором было что-то вообще непонятное – какая-то чуть ли не целая община, занимаются чем-то странным, живут в месте, обозначенным на карте как католическая церковь – от жителей и прихожан жалоб нет, но Миднайт уверял, что его знакомым просто не могло показаться. В любом случае, думал Джон, он с этим дерьмом разберётся. Разбирался и не с таким. К тому же, за выполненные четыре задания (считая прошлые два) он может получить такую сумму, которая скомпенсирует его затраты на поездку в Лион, на слишком дорого обошедшегося ему Чеса. Впрочем, теперь всё это стало представляться ему в несколько ином свете – это просто отдых, причём заслуженный, после произошедших событий.

Джон пересчитал имеющуюся у него сумму и понял, что прокутил вчера по кафе и барам четверть отведённой им суммы на оставшиеся дни в Лионе. Деньги на обратный билет он, благо, выделил заранее. Почему-то вспомнив об обратном билете, он с неприязнью отогнал эту мысль – ему, как ребёнку, которому говорят какую-то удручающий факт из жизни, а он не хочет это принимать и только упорно мотает головой, не хотелось также, с таким же упорством думать об этом. Ведь это ещё далёкое будущее, верно?

Он порой сам удивлялся, думая, что ни чуточку не повзрослел. А казалось-то…

Сегодняшний день в Лионе явно не задался – уже с утра лил дождь, правда, часам к девяти он прошёл. Но не выстиранные рваные облака с радостью натянулись над городом, укрыв его своим плотным и тем не менее мерзким одеялом. С рек с двух сторон дул пронизывающий ветер – а если город Франции стоит на реке, значит, в дождливую и сырую погоду здесь во сто крат хуже, чем в северной части Финляндии. Ещё вчера могло быть солнечно и беспечно, как летним деньком, а сегодня уже нужно будет искать тёплые шарфы и длинные пальто, как ноябрьским вечером, – такова была осень в Лионе и не только. В такую погоду у многих появляется желание притулиться где-нибудь в уютном месте, попивать латте или эспрессо и как можно реже выходить на улицу, а ещё лучше – вообще не выходить и иметь под рукой какого-нибудь приятного собеседника.

Хотя вчерашний день был скорее исключением, чем нормой. Кристиан рассказывал, что у многих лионцев начинается жуткая хандра, когда солнце покидает их край, и длится она с ноября по апрель – только где-то в мае солнечных деньков становится больше, и всё оживает. К слову, Джону такая погода была в новинку, но всё-таки больше ему нравился холод, чем жара. Последняя напоминала ему Ад.

Джон взял денег, собрал небольшой рюкзак нужных ему побрякушек и вышел в полдесятого. Тут он вспомнил о картинах, которые ему дал адвокат, и даже об их с ним желании сходить послушать органную музыку. Вчера они были так увлечены какими-то разговорами, историями, шутками, а может, и друг другом, что совсем позабыли об этом всём. Константин был впервые так беззаботен, что позабыл о своём решении рассмотреть эти картины и, возможно, найти что-то. Сегодня ему становилось довольно не по себе, когда он вспоминал, что делал вчера – ведь вчера он был счастлив с кем-то, а не в одиночку, как обычно. Да и когда было в одиночку… разве это настоящее счастье? Джону начинало приходить понимание того, что он сам ничтожно мало знал о мире: только Ад и Рай были полюсами шара его мировоззрения, между которыми пролегала суша этого земного мира. И что на ней, он тоже будто бы знал – всё было залито тёмным цветом (весь спектр отрицательного) и редкие островки светлого – это как бы добро, с которым ему точно не по пути. Вот и всё. А оказалось, есть не только добро и зло; мир был окрашен во все цвета и соцветья, которые могли быть. И это слишком простое для ребёнка, но сложное и невозможное – для взрослого первый начал доказывать ему ни кто иной, как Чес Креймер. Возможно, в нём было что-то от ребёнка (наверное, мудрость), раз он знал это. А Джон, вероятно, был слишком типичным взрослым.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю