Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Зрелище полураздетого Принца с Монмартра оказалось чересчур соблазнительным. Едва вдохнув легкий мускусный аромат его кожи, перемешанный с запахом кофе, сандала и лотоса, Исаак зарычал и, потеряв самообладание, уткнулся лицом в голый живот Эрнеста… Подбородок больно царапнула ременная пряжка.

– Сейчас… – чутко шепнул художник, его руки быстро расстегнули ремень и пуговицу на джинсах, взялись за молнию -но сверху тут же легла властная ладонь Соломона, напоминая о своей привилегии. – Ооооо, дааа…

Лису хватило паузы в пару секунд, чтобы приспустить свои легкие брюки и белье, и высвободить член -о, какое же это было облегчение. Он чуть поддразнил головку, размазывая прозрачный секрет, несколько раз огладил твердый ствол сверху донизу и слегка сжал, уговаривая эту требовательную часть тела потерпеть…

Наблюдая за ним, Эрнест издал глухой жадный стон и резко двинул бедрами, но Соломон погладил его по спине успокаивающими широкими движениями, еще крепче обнял и зашептал на ухо что-то горячее и возбуждающее, заставившее любовника извиваться от острого удовольствия и стонать еще громче. Они обменялись долгим алчным поцелуем и принялись быстро раздевать друг друга.

Исаак, охваченный уже не просто плотским желанием, а самой настоящей страстью, потерял дыхание, и, ежесекундно опасаясь кончить, как перевозбужденный подросток, помогал им с удвоенным старанием.

Вскоре Эрнест оказался полностью обнаженным ниже пояса, а распахнутая на груди легкая рубашка, едва прикрывая плечи и спину, не препятствовала ни касаниям, ни поцелуям, ни свободным движениям. Соломон же полностью скинул рубашку, открыв на всеобщее обозрение великолепный загорелый торс, но остался в джинсах, расстегнутых, приспущенных на бедра и с вынутым из шлёвок ремнём.

Лис взглядом спросил у брата разрешения и, получив его, протянул руки к Эрнесту и умоляюще прошептал:

– Иди ко мне!..

Он едва смог поверить в реальность происходящего, когда Принц —воплощенная красота и чувственность -наклонился к нему, обвил в ответном объятии и впечатал губы в его губы.

…Пока Эрнест с близнецом жарко целовались, со стонами и хриплыми вздохами утоляя обоюдную жажду, Соломон дотянулся до флакона, предусмотрительно спрятанного между диванными подушками, и, щедро плеснув на пальцы ароматное тунисское масло, принялся разогревать его между ладонями. По гостиной тут же разлилась густая эссенция розы, мирта и можжевельника. И стало так легко вообразить, что они, как персонажи арабской сказки, перенеслись во владения Сулеймана ибн Дауда, в тайные покои роскошного дворца, где царь царей, повелитель джиннов, занимается любовью сразу с двумя принцами.

– Пожалуйста, Соломон, пожалуйста!.. – взмолился Эрнест, теряя остатки терпения; он сумел ненадолго оторваться от Исаака, но продолжал чувствовать на губах и языке его потрясающий вкус, похожий, так похожий на вкус Соломона, но все же немного иной – чуть более горький, с нотами черного тмина и миндаля…

– Пожалуйста «что», mein liebe? – дразняще прошептал властелин его любви. – Скажи, чего ты хочешь?

– Тебя, тебя, тебя!.. – выстанывал околдованый невольник. – Тебя, мой царь!.. Хочу твои пальцы! Хочу твой член… ооооо…

– Ты меня получишь.

Сильные пальцы, сплошь покрытые маслом, вошли между ягодицами, чуть подразнили подрагивающий вход, проникли внутрь и начали медленные, глубокие, нежные движения, растягивая для основной любовной битвы.

Долгая подготовка не потребовалась… Эрнест открылся навстречу страстно желанному мужчине почти сразу же, и Соломон, не встретив сопротивления, забрал его у брата, чтобы мягко и властно насадить на свой член. Как только любовник оседлал его, сжимаясь вокруг упругого ствола, Соломон откинулся на спину и перестал сдерживаться. Его толчки сделались частыми, сильными и глубокими, а стоны, больше похожие на низкое гортанное рычание охотящегося льва, слились в унисон со всхлипами Эрнеста и хриплым, рваным дыханием Исаака…

Лис соскользнул с дивана, встал на колени между двумя парами разведенных ног, и приблизил губы к возбужденному члену Эрнеста – эрекция была такой мощной, что истекающая смазкой головка почти прижалась к подрагивающему животу… об этом было необходимо позаботиться прямо сейчас, немедленно.

– Да… дааа… – еле смог выговорить Эрнест, ошибочно полагая, что Исаак нуждается в разрешении -и, откинув голову на плечо Соломона, задохнулся от наслаждения, когда губы близнеца захватили его во влажный и тесный плен.

Это было немыслимо прекрасно – чувствовать, как твердый стержень снова и снова проникает в него сзади, а нежный рот одновременно ласкает спереди, умело и неутомимо… Еще прекраснее было видеть, слышать и ощущать всем собой двоих мужчин, похожих как две капли воды, и принимать от обоих поклонение и страстные знаки любви.

…Соломон сильнее стиснул его бедра, напрягся всем телом, и Эрнест, понимая, что любовник вот-вот кончит, немедленно оказался на грани… Он попытался мягко отстранить Исаака, чтобы не спустить ему в рот, но Лис не позволил, да и все равно было уже поздно: предоргазменная судорога пронизала всех троих.

Кончая, художник не смог быть тихим, и едва не потерял сознание, когда ощутил внутри горячую сперму Соломона – и увидел, как Исаак, выпив его до капли, поднимается с колен и нависает над ним, чтобы пролиться ему на живот тягучими струями…

***

Эрнест проснулся от оглушительного пения птиц и нежно-медового, чуть терпкого запаха мокрого от росы сада, втекавшего в спальню сквозь распахнутое окно. Было еще совсем рано, едва рассвело.

Он потянулся, нежась в потоке первых солнечных лучей и ловя приятные тактильные ощущения от шелкового белья, лениво открыл глаза и обнаружил себя лежащим между двумя теплыми мужскими телами. Слева от него крепко спал Соломон —любимый, любимый до невозможности, желанный до жара -а на подушке справа красовался еще один сонный профиль, похожий на брата как две капли воды и… тоже теперь любимый, хотя и совсем по-другому.

Исаак. Лис. Как же ему подходит это гибкое, колдующее прозвище!

В Эрнесте тут же проснулся художник: слегка приподнялся на локтях и принялся рассматривать братьев Кадошей так заинтересованно и жадно, словно никогда прежде не видел. Они были прекрасны, как греческие боги, как библейские герои, изваянные Микеланджело, или положенные на полотно волшебной кистью Караваджо. Он смотрел и смотрел, пожирая взглядом своих натурщиков, старался украсть, запечатлеть каждую похожую черточку, отыскать и запомнить все различия в их облике. Ему хотелось вплести пальцы в копну волос Соломона и одновременно покрыть поцелуями саламандру, обвившую плечо Исаака.

«Сид… Лис… вы оба со мной, я не брежу. Ахххх, черт, как же хорошо!..»

Он осторожно выдохнул, влюбленный и счастливый настолько, что щемило в груди. Значит, ему не приснилось, и все, что произошло с ними вечером и ночью, сперва в гостиной, а потом наверху, на этой самой кровати, случилось на самом деле.

Память, как чистый колодец, сохранила мельчайшие подробности ночного праздника жизни, и теперь легко отразила события, без ретуши, без стыдливых купюр. Эрнест, краснея от чувственного волнения, вглядывался в яркие образы, проходившие перед мысленным взором, словно смотрел эротический фильм с собой и близнецами в главных ролях.

Братья же, уловив его движения, тоже зашевелились, и, не просыпаясь, заявили свои права на тело любовника. Руки Соломона жадно обхватили Эрнеста, притянули в тесные объятия, заново и по-хозяйски устроили на широкой груди, теплые, чуть шершавые губы уткнулись в шею. А Исаак не менее жадно прижался к нему сзади -лбом, грудью, животом и бедрами, и внушительным утренним стояком… Арабский поэт сказал бы о них -«переплелись в объятиях, как виноградные лозы», и художник пожалел, что не может одной силой мысли перенести эту картину на холст.

Вставать не хотелось, усталые мышцы сладко ныли, дрёма обдувала веки, побуждая поскорее сомкнуть их и погрузиться в сон по примеру близнецов, расслабленных и беспечных.

Для Сида и Лиса все наконец-то было правильно: вместе, любимы и влюблены, здоровы и счастливы, они отдыхали рядом, подобно Диоскурам, только что вышедшим из Аида, и копили силы для новых битв. Эрнест охотно провалялся бы с ними в постели до самого обеда, но лёгкая похмельная головная боль, тяжесть внизу живота и жгучая жажда призывали вернуться в обыденность и уделить внимание самым простым потребностям тела. И потом, ему хотелось немного побыть наедине с собой, обдумать произошедшее, разобраться в сложном переплетении чувств и понять, как встроить в сюжет сложившихся отношений с Соломоном Кадошем нежданно воскресшего Исаака…

Улучив удобный момент, он тихо выбрался из кровати и удрал в гостевую комнату, куда вчера отнёс свои вещи, но так и не воспользовался ею по назначению. Благо, это помещение располагалось совсем рядом со спальней Исаака, где все трое провели ночь.

Эрнест принял горячий душ, неспешно массируя и разминая спину и шею, потом тщательно побрился, расчесал волосы и собрал их в «индейскую» косу – он знал, что в таком облике особенно нравится Соломону.

С выбором одежды все было просто: художник терпеть не мог таскать за собой лишние вещи, и потому его повседневный гардероб всегда состоял из небольшого количества стильных, удобных и универсальных комплектов. Этим утром выбор пал на летние бежевые брюки, свободные, с высоким поясом, жилетку-безрукавку персикового цвета и кожаные сандалии на римский манер. Подобный наряд тоже нравился Соломону, он почему-то называл его «каталанским» или «пиратским», так что Эрнест, подумав, добавил к штанам и жилетке терракотовую бандану, чтобы сходство с пиратом было полным.

Удовлетворенно оглядев себя в зеркале, он решил, что полностью готов для небольшой утренней прогулки по улочкам Валлориса. Художник прихватил с собой компактный этюдник на широком черном ремне -неизменного спутника в путешествиях и похождениях -крадучись вышел в коридор и сумел покинуть дом, никого не разбудив и не побеспокоив…

***

– Ты не останешься позавтракать со мной? – спросил седой гончар, наблюдая, как Эрнест тщательно отмывает руки, едва ли не по локоть испачканные голубой глиной, и снимает длинный фартук.

– Нет, прости… – художник взглянул на часы, дожидавшиеся его на тумбочке, и озабоченно цокнул языком. – Мне надо бежать. Уже почти одиннадцать, и хорошо, если меня уже с собаками не разыскивают.

Гончар улыбнулся ласково и немного грустно:

– Твой новый друг настолько ревнивый? Должен сказать, что я его понимаю…

– Нет, он не особенно ревнив, – усмехнулся Эрнест, и немного покраснел, в очередной раз вспомнив прошедшую ночь… – Но у него есть некоторые причины тревожиться обо мне. Да и я тоже хорош -сбежал потихоньку, пока все спали, не сказав, куда и зачем.

– Ну хорошо, тогда поспеши. Не нужно заставлять близких волноваться, пусть даже Валллорис – самое безопасное и мирное место на земле. – мастер поднялся со своего места, чтобы заботливо переставить чашки, только что сделанные Эрнестом на гончарном круге, на полку, к другой посуде, ожидавшей первого обжига.

– Только не ставь их в печь без меня, – попросил художник. – Я надеюсь сам их обжечь, а потом и расписать.

– Конечно, не тревожься об этом. Дней через пять ты еще будешь в Валлорисе?

Эрнест утвердительно кивнул:

– Да, судя по всему, я останусь здесь надолго.

– До осени?

– Может, и дольше… но я в любом случае хочу закончить начатое. Это подарок. Ты же ведь не против?

– Наоборот, я очень рад. Приходи в любое время, меня всегда можно найти здесь или дома. И спасибо, что навестил старика.

– Ах, мэтр, оставьте ваше кокетство… Вы и в сто лет будете таким же молодым и прекрасным, как в двадцать пять.

– Да ну тебя, льстец, – засмеялся гончар, но потому, как вспыхнули его глаза, когда-то ярко-синие, а теперь напоминавшие осеннее северное небо, было видно, что ему очень приятно.

Они обнялись, дружески пожали руки и простились на пороге мастерской.

Эрнест поправил на плече ремень этюдника и пустился в обратный путь. Он хорошо знал и помнил этот городок, хотя в последний раз приезжал сюда больше десяти лет назад, и без труда ориентировался в лабиринте узких боковых улиц, вымощенных камнем, строгой геометрии асфальтированных авеню с широкими светлыми тротуарами и мозаике небольших живописных площадей, обсаженных платанами и пальмами.

Верней ни разу не заплутал, не ошибся в выборе нужного поворота, однако дневная жара давно вступила в свои права, и ее обжигающее дыхание заставляло замедлять шаг и мечтать о коротком отдыхе и прохладном питье. Он остановился около бистро, раздумывая, присесть ли за столик, или просто купить бутылку воды или оранжада, чтобы пить на ходу, и тут чьи-то руки легли ему на плечи, и очень знакомый голос прошептал на ухо:

– Попался…

Эрнест с трудом удержался от импульса с разворота залепить непрошенному поклоннику, но разум взял верх над инстинктом самосохранения. Обернувшись, он увидел того, кого меньше всего ожидал встретить здесь и сейчас -Жана Дюваля.

– О-о… привет, Жанно. Как ты здесь оказался?

– Видимо, так же, как и вы, месье Верней -приехал на машине, – хмыкнул Дюваль.

– Зачем? – вопрос был дурацким и даже неприличным, но Эрнест ничего не мог поделать со смутной настороженностью, плескавшейся у солнечного сплетения, как изжога.

Дюваль покачал головой и выразил законное возмущение:

– Хорошо же ты встречаешь старого друга! Между прочим, я могу спросить тебя о том же -зачем ты приехал в Валлорис? Я слышал, что ты засел на своей новой родине, в Англии, и не собирался возвращаться на континент.

– Этот слух давно протух.

Художник с интересом разглядывал старинного приятеля и бывшего любовника -Жан выглядел совсем иначе, чем на похоронах Шаффхаузена, когда его едва можно было узнать из-за дурацкой бороды и топорного костюма, и не так, как на встрече у нотариуса, когда было оглашено завещание. Он интересно постригся, похудел и постройнел, как человек, регулярно посещающий спортзал, был гладко выбрит и элегантно одет, одновременно модно и просто. Дорогие швейцарские очки, с затемненными стеклами и тонкой изысканной оправой, довершали образ плейбоя.

– Видишь, нам есть о чем поговорить, милый, – Жан лучезарно улыбнулся и, взяв Эрнеста под руку, не то чтобы развязно, но очень по-свойски, потянул его к ближайшему столику на веранде бистро:

– Куда бы ты ни торопился, уверен, у тебя найдется четверть часа, чтобы выпить по чашке кофе.

– Найдется, – Эрнест подумал, что ему в любом случае влетит от Соломона за несанкционированный побег, так что несколько лишних минут, проведенных вдали от дома, погоды не делали.

Были и другие причины, побуждавшие его принять предложение Жана -и довольно серьезные. Несмотря на общие воспоминания и романтический шлейф прошлых отношений, Верней больше не доверял «старому другу». Художника неприятно поразило поведение Дюваля после оглашения последней воли Шаффхаузена, он никак не ожидал найти в талантливом враче и подающем надежды ученом склочного сутяжника, марионетку, пляшущую под дудку деспотичной жены и католических попов… Ну, а после того, как Соломон -очень бережно и без лишних подробностей, касаясь только фактов -поведал ему о случившемся в садовой беседке, где Жан, пьяный в хлам, захватил Исаака врасплох, и, думая, что имеет дело с Соломоном, отсосал патрону с умением и старанием заправской шлюхи; после того, как Эрнест узнал о всех последующих художествах Дюваля в связи с воображаемым «романом» с доктором Кадошем, он начал всерьез опасаться, что старина Жан повредился в уме.

Он знал о случаях, когда незадачливые влюбленные впадали в подобие одержимости, становились преследователями и начинали превращать в кошмар жизнь своего объекта, назойливо стремясь стать ее частью, но прежде думал, что это касается только знаменитостей -актеров, певцов, политиков…

Жан Дюваль, знакомый художнику в прошлом, был чересчур робок и прагматичен для рисков, сопряженных с такой охотой, он никогда бы не решился на активные действия, ограничившись тайными фантазиями.

Но рассказ Соломона рисовал совсем иную картину: Дюваль изменился, и не только внешне, скорее, наоборот: внутренний «щелчок» запустил внешние перемены. Вилла, снятая по соседству с виллой Кадошей, была реальностью. Необузданная любовница, заведенная не то в пику фригидной жене, не то в качестве стенобитного орудия и образца для подражания, была реальностью. Визит парочки к «Соломону» был реальностью, как и последующий отказ Жана от всех моральных и юридических претензий на наследство Шаффхаузена.

И сам Жан, выскочивший, как черт из табакерки, за спиной Эрнеста, в нужное время и в нужно месте -как будто следил за ним -был реальностью… и с этой реальностью Эрнест Верней хотел разобраться лично.

***

Дюваль был вне себя. После того, как адвокат Дюрок выполнил его поручение со всем необходимым тщанием, и довел до сведения доктора Кадоша благую весть об отзыве юридических претензий к завещанию, Жан ожидал немедленной благодарности. Он и сам толком не знал, как и в чем она должна выражаться -едва ли в предложении руки и сердца, или открытом призыве на любовное свидание. Но нанести Жану визит по-соседски, пригласить его на обед или на ужин, сводить в ресторан, а потом и в клуб -любой из этих вариантов казался хорош, и любой из них был под силу Соломону, без особых расходов или ущерба для репутации.

Дюваль, как призрак, бродил по дому, кружил вокруг телефона, торчал на балконе, гулял вдоль забора «Ангельского виноградника», и ждал, но ждал напрасно. Ничего не происходило. Телефон молчал, оставался мёртвым и дверной звонок, да и соседская вилла выглядела опустевшей.

Мирей убеждала его не торопить события, дать Кадошу время «замести следы» – как-никак, они своим визитом нарушили все возможные правила и приличия, и поставили его в очень неловкое положение перед пожилой родственницей -и вообще, не быть идиотом… Жан злился, скандалил, спрашивал любовницу, нет ли у нее каких-нибудь срочных дел, и не хочет ли она съездить в Жуан-ле-Пен, поутешать Сесиль, вернувшуюся из Лозанны в их опустевшую квартиру, где нашла только письмо от мужа и бумаги от адвоката. Мирей отвечала, что боится об этом даже подумать, и останется пока в Валлорисе, с его позволения или без оного.

Но в понедельник она все-таки уехала, а Жан, наскоро выпив кофе, занял свой наблюдательный пост на втором этаже, в угловой комнате, где из эркерного окна можно было прекрасно видеть и дом Соломона, и сад, и улицу. Вести слежку ему помогали инфракрасный бинокль и подзорная труба, приобретенные за сумасшедшие деньги в Каннах у какого-то папарацци (по наводке Карло).

С помощью своей оптики он в подробностях видел все: как в девятом часу утра от виллы отъехал знакомый «бентли», как через пару часов машина вернулась, и как из нее вышли сперва Соломон, а потом – Эрнест…

Неожиданно для себя Дюваль не только не обрадовался появлению на горизонте прекрасного виконта де Сен-Бриз, но испытал такую же неприязнь, как при самом первом их знакомстве, много-много лет назад… Только теперь к неприязни добавилась еще и дикая, болезненная ревность.

Жан сидел с искаженным лицом, стискивал в потных руках подзорную трубу и бормотал как помешанный:

– Чёрт побери, почему, почему он здесь?.. Он ведь уехал в Англию, Дюрок сказал об этом совершенно ясно! Неужели это был для него не разовый трах, и он вернулся, чтобы жить здесь с Соломоном?.. Соломон, получается, тоже этого хочет… Соломон хочет Эрнеста… А как же я?.. Как же я?.. Я ведь из-за него жертвую карьерой! Развожусь с женой!

Никто не слышал его жалоб, никто не отвечал на них.

Жан провел у окна почти весь день, и вечером стал свидетелем еще одной сцены в саду, весьма красноречивой и нежной: Соломон качал Эрнеста на качелях, пока тот что-то рисовал в альбоме, а потом они долго сидели рядом, склонив друг к другу головы, шептались и ласково держались за руки…

Видеть это было невыносимо, но Дюваль заставлял себя смотреть, у него болело сердце, кружилась голова, а член стоял колом, когда он представлял себе дальнейшее – страстный безудержный секс двоих влюбленных мужчин, без стыда, до полного удовлетворения. Он же мог только подглядывать в замочную скважину, чувствуя себя жалким неудачником, бесполезным куском дерьма.

Когда Соломон с Эрнестом ушли в дом, переживание привело Жана к подобию катарсиса. Он решил подстеречь художника, если понадобится -выследить, поговорить с ним с глазу на глаз, объясниться, и таким образом самому направить свою судьбу, хотя бы один раз в жизни…

Судьба услышала и дала ему шанс.

***

– Я хочу тебе кое в чем признаться, – начал Жан, когда они взяли по чашке кофе и круассану. – Тебе первому, потому что… ну, в определенном смысле, ты единственный человек, который знает обо всем уже много лет. И потому что ты мой друг… Во всяком случае, мы обещали остаться друзьями, после того, как…

– …Как ты бросил меня, чтобы обручиться с Сесиль, – сухо подытожил Эрнест, недоумевая, к чему Дюваль ударился в воспоминания о прошлом. – Да, я твой друг, Жанно, я неоднократно это доказывал. И в чем же ты хочешь признаться?

«А самое главное – зачем? Будь осторожен в своих поступках, дорогой Жан…»

Дюваль сладко улыбнулся:

– О, Эрнест… Ты все еще злишься на меня за ту ошибку… Признаю, я поступил гадко, но у меня не было выбора.

– Был. – он мог бы и не настаивать -зима в Лувесьенне давным-давно закончилась и больше не имела над ним власти, боль давно прошла, но Дюваль задел гордость виконта, напомнив о пережитом унижении, и гордость сейчас же подняла голову, как змея над цветком.

– Хорошо, был… – легко согласился Жан. – Я струсил. Я никогда не был таким храбрым, как ты, хотя очень хотел научиться. Сесиль слишком много знала о нас, ведь я ей доверился… и она пригрозила, что погубит мою карьеру, а с ней и репутацию патрона, если я откажусь «бороться с болезненным влечением». И если не выберу ее в качестве основного лекарства, ну что же я мог поделать?.. Мне ведь еще и тридцати не было.

Он снял свои модные очки -его взгляд сразу стал нежным и беспомощным, а лицо -виноватым. Теперь он был гораздо больше похож на себя прежнего, и Эрнест почувствовал, как потеплело на сердце. Художник сделал глоток кофе и покачал головой:

– Ладно, оставим это. Сейчас нам обоим уже сильно больше тридцати, пора бы научиться говорить кратко и по сути. Если ты хочешь, чтобы я выслушал твое признание, поторопись -у тебя есть время, пока в моей чашке остается кофе.

– Ты говоришь, как Соломон… – заметил Жан, и слегка задохнулся, произнося роковое для себя имя. – Он сильно на тебя влияет, да?

Эрнест промолчал и снова отпил из чашки, давая понять, что не шутил насчет временного ограничения.

– Я развожусь с Сесиль, – сообщил Дюваль, и сейчас же зачастил, по-школьному, как будто боялся, что собеседник его прервет:

– Да, развожусь! Она уже получила документы. Канцелярии все тянут без конца, наверное, я получу свободу только через несколько месяцев, но я уже уехал от нее. Я… я теперь живу здесь, по соседству с “Ангельским виноградником”.

– Браво, ты решился. Так тебя поздравлять… или сочувствовать? – усмехнулся Эрнест.

– Не знаю… наверное, и то, и другое, потому что этот развод меня разорит.

– Это и есть твое признание?

Глаза Дюваля вдруг стали очень холодными, пустыми, как у покойника, и у Эрнеста засосало под ложечкой, когда Жан совершенно мертвым голосом проговорил:

– Не совсем. Ты не спросил о причине развода…

– И какова же она?

– Соломон Кадош. Я люблю его, хочу быть с ним, и… и надеюсь, что он любит меня тоже. По крайней мере, пару раз он мне это доказывал.

Эрнест сделал над собой громадное усилие, чтобы не выплеснуть остаток кофе Жану в лицо. Он аккуратно поставил чашку на блюдце, отодвинул ее подальше и тихо спросил:

– Ты в своём уме?

Дюваль снова уставился на него глазами мертвеца и отчеканил:

– Я никогда в жизни не был настолько в своем уме, как сейчас. Послушай, Эрнест… я в самом деле хочу тебе признаться и лучше прямо здесь, не откладывая… Я уверен, что Соломон меня любит, и что у нас с ним все может быть очень хорошо -только если ты не станешь нам мешать. Если ты уедешь.

Комментарий к Глава 7. Змея под цветами

Небольшой комментарий к главе. “И так бывает” (с) И снова “вотэтоповорот”, да еще какой!

“Не виноватая я, он сам пришел!” – честное слово, я от него уворачивался-уворачивался, но он все равно пролез. Персонажи творят что хотят, но что же я могу поделать, если это их правда?

И это только цветочки, продолжение следует…

Визуалы:

1. Улица в Валлорисе:

https://b.radikal.ru/b16/1809/8d/1adcd3ca86a6.jpg

2. Гостиная с диваном, где все и произошло:

https://d.radikal.ru/d04/1809/39/f1c8274c1b1f.jpg

3. Жан Дюваль на своем наблюдательном пункте:

https://d.radikal.ru/d32/1809/c7/c5262e1cea59.jpg

4. Бистро, у которого остановился Эрнест:

https://a.radikal.ru/a35/1809/4c/ab76e23d85e7.jpg

5. “Гончар” в мастерской, думаю, вы его узнали:

https://d.radikal.ru/d28/1809/7a/b9d0d5e66484.jpg

6. Близнецы со сложными лицами:

https://a.radikal.ru/a37/1809/2e/6fd39a00a4dc.jpg

7. Соломон во время “киносеанса”:

https://a.radikal.ru/a33/1809/87/1bc06b94a0cd.jpg

8. Исаак смотрит на Эрнеста – видимо, еще “до”:

https://c.radikal.ru/c17/1809/f0/82d857c3b54e.jpg

9. Соломон после:

https://a.radikal.ru/a23/1809/c6/35efb6f47bac.gif

10. Соломон утром:

https://b.radikal.ru/b13/1809/40/f6885a837293.jpg

11. Исаак утром:

https://d.radikal.ru/d16/1809/6b/6c7285911d7e.jpg

12. Эрнест утром:

https://a.radikal.ru/a00/1809/4e/f2d376c18951.jpg

13. Эрнест в процессе:

https://b.radikal.ru/b31/1809/6c/f9048d03f10d.gif

========== Глава 8. Расколотые зеркала ==========

Он пригвоздил меня стрелой навылет.

Я ранен так, что крылья не несут.

Под бременем любви я подгибаюсь.

В.Шекспир, «Ромео и Джульетта»

Прежде чем снять трубку телефонного аппарата, висящего на стене у входа в туалет, и набрать номер, Эрнест тщательно огляделся, чтобы убедиться – Дюваль не потащился за ним, послушно остался ждать за столиком, и никто подозрительный не крутится поблизости, не подглядывает и не подслушивает. Все было тихо, спокойно и сонно, как и положено в мирном курортном городке во время позднего завтрака.

Исаак (это точно был Исаак) ответил после первого гудка, и это означало, что он бог весть сколько времени провел рядом с телефоном, в ожидании хоть какого-то сигнала от исчезнувшего любовника. Эрнест успел только выговорить:

– Привет, это я… – как на его голову обрушилась самая настоящая гроза.

– Где ты, черт побери?! Ты что вытворяешь, блядь? Тебя нет четыре долбанных часа, и хоть бы один звонок!

– Тшшшшш, Лис, остынь… Я просто гулял и немного увлекся.

– Ich werde mich beruhigen, wenn ich zu deinem Arsch komme! Bist du verdammt noch mal so verrückt? (Остыну, когда доберусь до твоей задницы! Ты совсем охуел – так сматываться?) Мы думали, что тебя похитили!

Ситуация не располагала к безудержному веселью – Исаак в самом деле был зол как сто чертей, но художник не мог сдержать невольной улыбки. Близнецы о нем тревожились, только о нем и думали, повсюду разыскивали, и это стремление к опеке не раздражало, вопреки обыкновению, а льстило и возбуждало…

Эрнест перевел дыхание и попробовал еще раз:

– Meine Liebe, ну, извини… Я виноват… просто не хотел будить. Кое-кто так сладко спал. Скажи, Сид еще дома?

– Нет. Он уехал полчаса назад, очень расстроенный. У него сегодня дел выше крыши, а ты, похоже, об этом забыл.

– Ох, черт… – осознав правоту Исаака, Эрнест покраснел до корней волос и слегка стукнулся лбом о стекло телефонной кабины. – Да, он же собирался с утра поехать в… я идиот!..

– Еще какой. Вот дай только до тебя добраться, я…

– Послушай, прошу, это важно. У меня тут в самом деле небольшие неприятности.

Возникла короткая пауза, потом Исаак спросил совсем другим тоном:

– Что случилось? Где ты?

– В «Старом Бистро», на авеню Мимоз… со мною тут Жан Дюваль.

– Кто?!

– Ты слышал. В этом и проблема. Похоже, он следил за мной, и не без успеха.

Лис тихо чертыхнулся, но, как показалось Эрнесту, не особенно удивился:

– Вот дерьмо…. Чего он хочет на этот раз?

– В основном тебя. Вбил себе в голову, что ты его любишь, и мое присутствие – единственная помеха вашему счастью. Умоляет меня уехать с Ривьеры и даже предлагает деньги. Хорошие, между прочим, деньги – в других обстоятельствах я бы, пожалуй, подумал…

Исаак не оценил его юмора и проговорил тяжело и мрачно:

– Verdammt, er ist wirklich nicht in sich selbst (Блядь, он действительно не в себе).

Эрнест усмехнулся, отметив, что переход на немецкий в пикантных ситуациях явно был в порядке вещей у братьев Кадошей. Эта маленькая деталь еще раз подчеркивала их удивительное сходство… но размышлять о почти мистической связи сознания близнецов было несколько несвоевременно.

– Это еще не все. Он настаивает на трехсторонней встрече, с моим и твоим участием, чтобы «раз и навсегда все прояснить», иначе грозит поселиться под воротами виллы. Говоря проще, со скандалом требует себе место в гареме… Я за него даже как-то беспокоюсь…

– Ах, вот оно что… – Лис будто оскалился. – Ладно, давай все проясним раз и навсегда, я не против. Оставайся там, я сейчас приеду.

– Лис, подожди! Ты уверен? Я бы не стал вот так идти у Жана на поводу. Может быть, сперва позвонить Сиду, и…

– Нет, – рыкнул Исаак. – Меня достал этот балаган! Жди, я буду через пятнадцать минут. Закажи мне кофе.

– И мороженое?

– И мороженое. На твой вкус.

Раздались короткие гудки – они казались очень злыми. Эрнест нехотя вернул трубку на рычаг и еще с полминуты постоял в кабине, пытаясь понять, насколько правильным было решение позвонить Соломону, в надежде на его мудрость, если теперь за «дело Дюваля» возьмется Исаак, горячий, как кайенский перец…

– Ну что? – тревожно спросил Жан, когда Эрнест вернулся за столик, и посмотрел таким взглядом, словно от слов художника зависела вся его дальнейшая жизнь.

– Он приедет, и мы поговорим. Большего я не могу тебе обещать, Жанно.

Дюваль выдохнул, его ресницы затрепетали, на лице расплылась блаженная улыбка, щеки сразу же порозовели, он стал почти красивым, и Верней, наблюдая за ним, испытал странную смесь сожаления, досады и глубокого сочувствия…

Жан явно был болен, но не сознавал этого, он тянулся к Соломону, как наркоман к дозе, и, как только доза была обещана, симптомы ломки уменьшились. Придуманная им любовь не могла питать его по-настоящему, но давала иллюзию насыщения.

Эрнест с ужасом спросил себя, сколько же Жану пришлось голодать, что он теперь с такой жадностью, утратив достоинство, готов был наброситься на эмоциональные объедки?.. Была во всем этом и другая неловкость, связанная с профессией и служебным положением Дюваля.