Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Для начала он доковылял до умывальника, стащил и выбросил в мусорное ведро изгаженную футболку, и в том же ведре обнаружил свою полицейскую фуражку, вероятно, закинутую туда подонком, напавшим на него сзади…

Кто же это все-таки мог быть? Кому он так насолил за последнее время?

Карло размышлял об этом, пока тщательно умывался, приводил в порядок лицо и волосы, осматривался в зеркале на предмет других повреждений – и мысленно перебирал врагов и завистников, кредиторов, недоброжелателей, ревнивых любовников… Список кандидатов набрался не очень внушительный, человек пять-шесть, да и то Карло не верилось, что хоть кто-то из них стал бы подкарауливать его в мужском сортире и лупить со всей дури, без всяких прелюдий и пояснений. Очень уж это было мелко, по-крысиному.

«Ладно, я все равно разузнаю, вычислю ублюдка, и тогда ему не поздоровится. Неделями кровью ссать будет», – подвел он итог своим размышлениям, вытерся насухо бумажными полотенцами и пошел в зал, стараясь держаться прямо и ступать как можно тверже. По пути Карло успел сочинить более-менее правдоподобную отмазку для «принцесски», благоразумно рассудив, что незачем до усрачки пугать клиента, который и так отличался повышенной трепетностью… но врать сходу не пришлось, потому что возле бара его никто не ждал.

– Эх, надо было пристегнуть его все-таки, а то бродит теперь по чилл-ауту, приключений на свою задницу ищет… – проворчал Карло, облокотился на стойку и попросил у бармена минеральной воды и таблетку экседрина, поскольку голова по-прежнему болела адски, а от грохота музыки и мигания гирлянд опять начало тошнить. В груди поднялась досада на непутевого любовничка.

«И куда его черти уволокли, болезного? Постою здесь минутку, может, он меня увидит и сам выскочит».

Он забросил таблетку в рот и принялся хлебать воду большими глотками, зная, что выглядит как старшеклассница после минета, но спиртное в глотку совсем не лезло, даже пиво…

– Что, Бульдог, слил блондинчика залетному херу в капюшоне, а теперь жалеешь? – осклабился бармен, с непонятным любопытством вглядываясь в опрокинутое лицо Карло. – Вижу, что жалеешь. Я-то думал, ты правда опять закрутил с Бабочкой и свалил с ним из клуба, а ты вон, здесь…

– Чего? – при упоминании Бабочки, с которым они полюбовно разошлись больше полугода назад, жиголо едва не поперхнулся водой и вытаращился на собеседника в полном изумлении. – Ты обкурился, что ли, Паскаль? Когда это я клиента сбагривал в разгар вечеринки, да еще какому-то неизвестному херу?

– Ладно-ладно, Бульдог, не заводись! – Паскаль на миг вскинул ладони и снова вернулся к своим шейкерам и рюмкам. – Видно, это я не расслышал толком, что там этот хер пиздел твоей «Жанне»… прежде чем увел…

Рука Карло змеиным броском выстрелила над стойкой и схватила Паскаля за воротник:

– А ну-ка, давай, выкладывай, что слышал! Кто увел моего клиента? И куда?

…Через пять минут, вне себя от злости, он бежал к автомобильной стоянке – настолько быстро, насколько позволяли гудящая голова и слегка нарушенная координация движений. Паскаль, рассказывая о сцене, которую наблюдал, пока Карло так несвоевременно отлучился в сортир, не пожалел красочных подробностей, но даже в самом лаконичном изложении история прозвучала, как нечто запредельное…

В клубе «Кадэ», где территория была давным-давно поделена между профессиональными жиголо и проститутами-любителями, завелся браконьер! И не просто браконьер, а наглый вор, не гнушающийся залезать в чужие садки, да еще и возводить напраслину на честных охотников, гадить на репутацию, что зарабатывалась не один год!

Карло сильно задела за живое клевета чужака, посмевшего утверждать, что он, беря деньги с клиента, не отрабатывает их на сто процентов, и способен бросить неопытного беднягу на произвол судьбы. А еще больнее зацепила легкость, с какой «Жанна» приняла на веру эту оскорбительную чушь. Вот что теперь делать? Где его искать, глупого блондинчика, в свои сорок с лишним лет ведущего себя как школьник?..

Карло не мог объяснить сам себе, почему он так уверен, что с его подопечным случилась беда, но звериное чутье на опасность редко его подводило… Нападение со спины наверняка было частью коварного плана – если бы удар, прилетевший в голову, не вывел Карло из строя, никто не сумел бы перехватить у него клиента в разгар вечеринки… да и после нее тоже.

Паскаль обмолвился, что, вроде бы, блондинчик жаловался на плохое самочувствие, и просил проводить его домой, и хер в капюшоне пообещал – мол, да-да, но за полчаса перед тем тот же хер, стоя у бара, кому-то звонил и сговаривался насчет «частной вечеринки», упоминая при этом, почему-то, Марди Гра, и какую-то виллу в Грассе. Бармен счел это все какой-то тарабарщиной, но для Карло, хорошо знавшего жаргон и шифровальные фразы эскортных служб и дорогих борделей, тарабарщина была полна смысла – зловещего и неприятного…

…Дослушав до этого момента, Жан по-детски шмыгнул носом и посмотрел на Карло повлажневшими глазами. Сознавать, что малознакомый, посторонний, в сущности, парень, которому он всего-навсего платил за секс, всерьез обеспокоился его судьбой, и ринулся преследовать похитителей по горячим следам, было до того удивительно и приятно, что сердце растаяло, как воск на огне… Еще удивительнее было узнать, насколько жиголо, оказывается, способен дорожить профессиональной репутацией и добрым именем – ничуть не меньше, чем респектабельный врач или адвокат.

Карло тем временем продолжал свою историю:

– Я, конечно, мог бы решить, что браконьер просто очаровался твоей пухлой попкой и свежими щечками, – он с грубоватой нежностью провел большим пальцем по щеке Дюваля, и вырвал из его груди довольный вздох… – Так очаровался, что сманил тебя на отвязную частную вечеринку, наобещав райских удовольствий и попутно полив меня дерьмом – но уж больно это не в твоем стиле, срываться неизвестно куда, неизвестно с кем, неизвестно зачем… Да и бармен говорил, что ты домой просился, а вовсе не строил планов куда-то ехать. Я и понял, что скорее всего было так – тебя из клуба-то выманили, а на парковке перехватили, запихали в машину и повезли в Грасс. Есть там, знаешь, одна вилла с дурной репутацией… Ну, что молчишь? Так было или не так?

– Так… – прошептал Жан и задрожал всем телом, вспоминая, как его в полубессознательном состоянии везли на заднем сиденье. – Все именно так и произошло. Этот человек… Рафаэль… он обманул меня, пообещал проводить, и… поймал на крючок. Я попался и угодил прямо на сковороду.

– Эээээ, ну-ка, хватит, не трясись! – Карло крепче приобнял подопечного и погладил по спине. – Все уже позади. Но почему ты не позвал на помощь, дурачок? Вышибалы в «Кадэ» не зря жалованье получают, за периметром следят, они бы мигом на помощь пришли, подай ты голос… Сторож на парковке мне сказал – ты в машину без звука сел, только выглядел странно, как обдолбанный. Они тебе что-то дали?

– Укол… сделали укол в шею… – хрипло прошептал Дюваль, и тут же бурно запротестовал: – Не надо, Карло, не надо!.. Я не хочу… не хочу вспоминать, я и так живу словно в кошмаре!

– Блядь, дорогуша, да ты в нем так и останешься до конца дней, если продолжишь сидеть здесь, обложенный подушками, как маразматический старикан, и нюхать собственное дерьмо в темнотище!

– Карло!

– Что Карло? Хуярло! Вставай! Пойдем на воздух, на море, к людям! Договорим обо всем не здесь, а в ресторане! Тебе надо нормально поесть и выпить, а не жевать эту диетическую дрянь, запивая лимонадиком!

Он легко вскочил на ноги и заставил подняться Жана, который, впрочем, не оказывал сопротивления, но чувствовал себя неуверенно – сможет ли стоять без посторонней помощи? Не закружится ли у него голова при попытке спуститься с лестницы?

Тело не подвело: впервые после изнасилования Жан ощутил прилив настоящей бодрости. Нигде ничего не болело. Дюваль тщательно прислушался к проблемным зонам, но так и не смог обнаружить уважительных причин для отказа от соблазнительного предложения. Сесиль, конечно, раскричится, как стая ворон, когда, вернувшись домой, не обнаружит своего узника, и бог знает что устроит, ринувшись на поиски, однако Жана это ни капельки не пугало.

Он неожиданно понял, что жуткая история, приключившаяся с ним, хотя и травмировала душевно и телесно, парадоксальным образом уменьшила общее количество страха, и сделала его менее ранимым. Пережив групповое изнасилование, он в самом деле мог сойти с ума или умереть, но у него была возможность сделать и другой выбор – в пользу продолжения жизни. Той жизни, которую как спасение принесли ему теплые ладони и чуткие пальцы Соломона, умело врачевавшие раны, острый язык Мирей, старавшейся его успокоить и насмешить, и ее твердая воля, не позволявшая падать в бесконечную истерику, а теперь вот и Карло, перевернувший вверх дном всю Ривьеру, чтобы отыскать его, и готовый снова стать проводником в мир из склепа, где он сам себя заточил.

– Поехали! Поехали отсюда, и поскорей…– забормотал он, вцепившись в широкие, по-спортивному накачанные плечи жиголо, и затряс головой, желая избавиться от запаха болезни и горя, пропитавшего всю комнату. – Я хочу подышать… хочу на улицу… поужинать с тобой, и чтобы ты дорассказал все, что знаешь. Это важно, Карло. Я хочу все исправить, спасти Соломона, спасти Эрнеста, потому что я…

– Погоди-погоди, экий ты прыткий, – усмехнулся Карло, радуясь перемене в настроении «Жанны». – То лежал-помирал, а то вдруг за полминуты куча дел образовалась!.. Я за тобой не поспеваю.

– Но ты поможешь?.. – Дюваль просительно взглянул в лицо парню. – Мне ведь, кроме тебя, и довериться некому… я совершенно один…

– Ясно, помогу, что ж мне теперь делать-то остается? – вздохнул жиголо, гадая про себя, за каким хреном он пристроил на задницу этакий геморрой, но в то же время страшно довольный своей неожиданной причастностью к настоящему расследованию… и благородному делу спасения каких-то невинных душ.

Все-таки Карло был урожденным итальянцем, крещеным как полагается, и оставался в сердце добрым католиком, помнящим о заветах любви к ближнему и о том, что сам Господь – это любовь.

***

Кадош смотрел на Райха – злобного старого шута, похожего на изображение джокера в карточной колоде – и ему казалось, что он слышит колокольчики безумия, звенящие на его погремушке. Психическая несохранность собеседника впервые представилась ему в такой ужасающей ясности…

Это выбивало из колеи, лишало сил и болезненно выкручивало нервы, которые и так напоминали перетянутые струны, готовые разом сорваться с колков.

Исаак не раз говорил, что «дядюшка Густав» совершенно чокнутый, того же мнения придерживались и Дельмасы, однако Соломон считал это мнение слегка предвзятым. Несмотря на жестокость и садистические сексуальные наклонности, помноженные на религиозный фанатизм, Райх мыслил логично, действовал хитро и в социальных контактах умел выбирать самую выгодную линию поведения, адекватную обстоятельствам. Это делало его опасным, но предсказуемым человеком, чьи поступки и замыслы можно раскрыть и просчитать наперед.

Выигрывать у такого противника было сложно и удавалось далеко не всегда – гибель Ксавье и судебный процесс «Черного танцора» были тому трагическими свидетельствами; и все-таки Соломон, учтя допущенные в прошлом ошибки, при новом столкновении со старым врагом сумел сперва сравнять очки, а потом и повести в счете.

Стратегия «игры на опережение» оправдывала себя, пока дело касалось только денег и раздела сфер влияния; но покушение на Эрнеста вкупе с бессмысленным убийством Ирмы показали Кадошу, что Райх в прямом смысле жаждет крови, иррационально, как серийный убийца… Он не успел сориентироваться достаточно быстро, не успел выстроить новый бастион защиты, и пропустил один за другим несколько ударов, нанесенных хаотично, но полностью достигших цели, и попавших не только в репутацию Соломона, но и в близких ему живых людей: Жана, Мирей… Эрнеста.

Ускользнуть пока что удалось только Исааку, но Райх и тут дал понять, что знает их тайну и что близнецу не стоит чрезмерно полагаться на свое везение.

Он сидел в кресле, белея ухмыляющейся маской, щурил глаза, как сытая рептилия, кивал головой, и всем своим видом, каждой фразой, каждым новым условием торга сообщал: вы проиграли, Кадош, ваши форты разгромлены, ваши войска бегут – довольно, признайте свое поражение, подпишите капитуляцию… И будьте готовы плясать под мою дудку, сделать все, что вам скажут, чтобы утолить мою жажду мести и власти, которые я выдаю за волю Бога. Тогда, может быть, у вас появится шанс увидеть живым и невредимым вашего обожаемого любовника. Тогда, может быть, я позволю себе забыть, что мертвец, которому следует мирно лежать в могиле, нахально расхаживает по земле. Тогда, может быть, возмездие коснется только вас…

– Каково же ваше решение, месье Кадош? Что вы отдадите мне для начала, может быть, ключи от «Бентли»?

– Ничего не отдам.

В глазах Райха мелькнула тень удивления – и сейчас же пропала, он вытянул губы трубочкой и противно почмокал ими, словно пробовал что-то горячее:

– Фуууу, какой позор… слышал бы вас виконт де Сен-Бриз… что же, ваш Иосиф Прекрасный напрасно рассчитывает, что вы его выкупите из рабства?

При слове «рабство» Соломон похолодел, прекрасно поняв гнусный намек, но сдержался и ничем не выдал своего испуга и нового приступа горя.

Райх продолжал плести вязь из угроз и увещеваний:

– Неужели деньги – этакая безделица! – и вилла на Ривьере для вас стоят дороже человеческой жизни? Впрочем, это так типично для племени сынов Авраама – поклоняться не Богу, а золотому тельцу… Но как же вы тогда смеете именовать вашу жадность и похоть высоким чувством «любовь»?

– Избавьте меня от проповедей, – оборвал Райха Кадош. Сухой и сдержанный тон сейчас был его единственной защитой, нельзя было показать, насколько глубоко его ранит каждое слово, бросаемое собеседником, точно дротик.

– Просто усвойте: вы не получите от меня ни одного сантима, пока не дадите мне бесспорных доказательств, что Эрнест жив и здоров, и надежных гарантий, что я получу его живым и здоровым – и невредимым – после того, как мы уладим наши дела. Вы достаточно умны, чтобы понять: я не держу нотариуса под кроватью и не ношу в бумажнике по три миллиона франков.

– Я понял вашу позицию, месье Кадош… – елейный голос Райха сочился, как мед из разбитого кувшина, разлитый по гнилым доскам. – Пожалуй, я мог бы устроить вам с виконтом… нет, не встречу – телефонный разговор. Достаточно долгий, чтобы вы убедились: он жив, здоров и в здравом уме, по крайней мере, пока. Но эта услуга тоже не будет бесплатной.

***

– Догоняй! – крикнул Ксавье, настегивая гнедого жеребчика, весело пляшущего под умелым наездником, и помчался вперед по белой каменистой дороге, петляющей между холмами, поросшими лесом, в сторону живописной деревушки на берегу озера.

Исаак пришпорил свою белую лошадь и направил ее вслед за юношей; галоп был резвым, расстояние сократилось очень быстро, и всадники поскакали бок о бок. Они смеялись, с любовью глядя друг на друга, и с нетерпением предвкушали будущий пикник у воды, объятия и поцелуи прямо на прогретой земле, на травяном ковре, сладко пахнущем вступившей в свои права весной, и безмятежный сон под крышей уединенной хижины.

– Как хорошо, что мы сюда приехали… – шептал Ксавье; его улыбающееся лицо, разгоряченное скачкой, казалось совсем юным и ангельски прекрасным, а кудрявые волосы золотились в лучах солнца, как шлем. – Мне так нравится Швейцария!..

– Я рад, что тебе нравится… Может, останемся здесь навсегда? – полушутя спросил Лис, поймал руку любовника и прижал к тяжело бьющемуся сердцу. Он и в самом деле хотел бы никогда не покидать этого благословенного края, с цветущими лугами и глубокими озерами, где в прозрачной воде тонет небесная синь, зелеными холмами и лесами, гостеприимными сельскими домиками, рассеянными тут и там, окруженными белоснежной тиарой горделивых гор… Исаак и Ксавье нашли бы здесь все, что нужно, и даже немного больше, для спокойной жизни в любви и согласии, и больше никогда, никогда не ссорились и не расставались. Это был бы их личный Эдем, настоящий дом, неподвластный времени, где нет ни болезней, ни смерти, ни горькой нужды, ни мелочного, жестокого Бога, ни его отвратительных слуг.

– Хочешь, останемся? – повторил Исаак, не понимая, почему горло вдруг сжалось в спазме безнадежного отчаяния, посмотрел на Ксавье… и увидел, что тот мертв. Лицо и руки юноши стали воскового цвета, губы посинели, на щеках проступили темные пятна. Из глаз и ноздрей засочилась зеленоватая жидкость. Ладонь, все еще зажатая в ладони Исаака, теперь напоминала острый кусок льда, такой она сделалась твердой и холодной, а все предплечье, от кисти до локтя, покрылось глубокими багровыми порезами.

– Ксавье! Ксавье, милый!..– закричал Лис, горе и страх прорвались неистовыми рыданиями, но он не услышал ни своего голоса, и никаких других звуков – как будто внезапно оглох.

Ксавье взглянул на него пустыми глазами, лишенными всякого выражения, его губы зашевелились, а рука потянулась в сторону, указуя на что-то, но Исаак по-прежнему ничего не слышал и не замечал, он не мог пошевелиться, скованный ужасом и смертной тоской…

Мир вокруг стремительно темнел, горы трескались, как стекло, вода в озере стала черной и поднималась все выше, закручиваясь в тугую воронку смерча. Ладонь Ксавье выскользнула из пожатия, в нос ударил запах разложения.

Мягкие, склизкие пальцы вцепились сзади в шею Исаака, жирный язык лизнул ухо, знакомый елейный голос отчетливо прошептал:

– Я убил Ксавье, и Эрнеста тоже убью. Ты ничего не сможешь сделать, грязный педераст. Ты был на похоронах Ксавье – то была великая милость тебе, недостойная тварь – но Эрнеста ты никогда больше не увидишь, даже мертвым.

Исаак рванулся, пытаясь уйти от захвата, но это был напрасный труд, стало только хуже. Подкравшееся чудовище так сдавило горло, что перед глазами заплясали красноватые блики, а в ушах надсадно зазвенели колокольчики…

Шепот продолжался, перемежаясь с мерзким хихиканьем:

– Я буду терзать его плоть, пожирать, истязать, я пролью семя на его раны, на мертвое лицо, а ты никогда не узнаешь, что с ним случилось, и никогда не найдешь его могилы… Твоего брата я убивать не стану, он слаб без своего демона – он убьет себя сам, и ваши заслуженные муки, гнусные жидовские отродья, будут слаще меда для моих уст.

– Нет! Нет! Нет! Ты не тронешь его! Нет!

Превозмогая боль и нехватку воздуха, Исаак боролся изо всех сил, он рвался прочь от чудовища, подальше из этого адского места, и небо, в которое он втыкался пальцами, рвалось, как бумага, но за ним открывалось еще одно небо – другого мира, и это по-прежнему был чужой мир…

«Нет, я не умер… Я жив… жив! Я должен оставаться живым, чтобы спасти моего любимого и моего брата… аааааххх…»

– Ааааааах…

– Месье! Месье! Проснитесь! Месье, как вы себя чувствуете?

Исаак открыл глаза и несколько секунд пытался понять, где он – в нужной ему реальности или по-прежнему в плену кошмара. Подушка под головой была мокрой от пота, на шее бешено бился пульс, руки дрожали.

Около кровати горела настольная лампа. В ее мирном оранжевом свете Лис увидел спальню в доме Кампаны, которую они с Жюльеном делили на двоих, и самого Жюльена, сидящего в изножье постели, со стаканом воды в одной руке и яблоком-в другой. Молодой человек смотрел на него с искренней тревогой, и, видя, что он очнулся от забытья и приподнялся на локтях, облегченно выдохнул:

– Слава Создателю, вы проснулись, месье Кадош!.. Вам что-нибудь нужно? Хотите воды или, может быть, сварить вам кофе?..

– Нет… спасибо. – Исаак рассеянно вытер лицо – его все еще преследовали образы из сна, но он не готов был делиться ими с Жюльеном, бывшим секретарем Райха…

– Вы кричали… сперва все звали Ксавье, а потом Эрнеста. Это ваши друзья?..

– Очень близкие, – сухо ответил Лис и слегка толкнул медбрата-самозванца в бок, побуждая встать и вернуться на свою кровать (накануне он уступил тощему мальчишке с больной спиной громадный «сексодром» Кампаны, с удобнейшим матрасом, а сам устроился по-походному на жестком диване):

– Иди спать. Со мной все в порядке, если будет нужно, я сам о себе позабочусь.

Ему отчаянно хотелось покурить, лучше всего на балконе, вместе с табачным дымом вдохнуть ночной Париж и, успокоив сердце и охладив голову, разобраться в приснившемся сюжете…

Жюльен послушно встал, но не спешил уходить, топтался рядом, как будто хотел что-то сказать, но не решался открыть рот без разрешения.

Исаак нащупал на столе сигареты и зажигалку, спустил ноги с дивана и отстраненно проговорил:

– Ну, что еще?.. Что ты на меня так смотришь? Говорю же, я в полном порядке. Извини, если напугал.

– Отцу Густаву тоже снились кошмары, – вдруг выдал Жюльен. – Он тоже сперва говорил, что все в порядке, а потом просил меня помочь ему заснуть…

– Мне помогать не надо… – у Исаака мелькнула неприятная догадка, каким образом Райх справлялся с бессонницей, и еще неприятней стало при мысли, что юноша сейчас предложит ему те же услуги – по старой памяти. Дальнейшее показало, что он был недалек от истины, но угадал не все:

– Да, понимаю… у вас же и плетки нет, месье Кадош, а отец Густав обычно просил меня принести две дисциплины, одну для себя, одну для меня, и мы… молились, наказывая плоть, чтобы прогнать ночных бесов, иногда и по целому часу. А потом я еще читал вслух жития святых, о мучениях святой Екатерины, или святой Домнины с дочерьми, или святой…

– Хватит, Жюльен.

При каждом упоминании о Райхе Лис снова чувствовал, как склизкие мягкие пальцы сжимаются на его горле… однако юноша, похоже, был захвачен собственными переживаниями, и не мог замолчать, пока не выговорится до конца:

– Я почему вспомнил, месье Кадош… Отец Густав, как раз после того случая, с мадам Шеннон и месье де Сен-Бризом… когда он так на меня рассердился, что едва не убил… так вот, ночью ему тоже снился кошмар, и он тоже звал сперва Ксавье, а потом Эрнеста – вот прямо как вы… Так странно!.. Он еще говорил что-то про Швейцарию… про какой-то дом, которого боятся все демоны, и что месье де Сен-Бризу там самое место. Ой! Вы что, месье Кадош? – Жюльен пискнул от неожиданности, когда Исаак резко схватил и сжал его запястье.

– Что, что он говорил про Швейцарию, ты помнишь? Где находится тот дом? В каком кантоне, хотя бы? – Лис очень старался расслабить лицо и сделать голос спокойным и тихим, умиротворяющим -как у Соломона, когда он говорил с больными – но фокус не очень удавался, судя по тому, каким испуганным выглядел Жюльен:

– Я… я постараюсь вспомнить, месье Кадош. Постараюсь, правда. Только сначала все-таки сварю кофе, ладно? Мне так легче думается…

***

– Мне холодно, – пожаловалась Мирей и покрепче прижалась к Эрнесту; он подвинулся на диване и переложил книгу в другую руку, чтобы женщине было удобнее умащиваться рядом с ним.

Библиотека в «сельском домике», куда их привезли несколько дней назад в закрытом трейлере, и где, судя по всему, намеревались держать под замком и под охраной неопределенное время, была небогатой, но хотя бы была, и ей дозволялось пользоваться. Сторожа только лениво глазели, как пленник копается на книжных полках, и не вникали, что он там придирчиво выбирает.

Среди религиозной и нравоучительной литературы и книг, посвященных разведению лошадей фризской породы, Эрнест с трудом нашел «Фауста» Гете, пьесы Шиллера и Шекспира, сказки братьев Гримм и Шарля Перро (великолепные издания, с яркими картинками), пару томов Вальтера Скотта и несколько потрепанных романов Агаты Кристи. Благодаря этому улову, он избавился от томительной скуки – бича всех узников, не занятых никаким полезным делом, и не имеющих сведений, какая участь им уготована – и набросился на чтение со школярской жадностью.

Мирей не понимала, как он может оставаться таким спокойным и молчаливым, и, вместо того, чтобы следовать его примеру и вести себя предельно незаметно и тихо, делала все, чтобы охрана ее возненавидела. Она то ныла и жаловалась, пуская слезу, то приходила в ярость, как фурия, начинала грозить, требовать немедленного освобождения, не считаясь с реальным положением дел, то заигрывала со сторожами – и, по мнению Эрнеста, который, притворяясь безучастным, не упускал ее из виду-выглядела наредкость глупо…

Было очевидно, что ражие парни в черной одежде, весьма похожей на военную форму, назначенные стеречь пленников, многое повидали на своем веку и обучены противостоять искушениям. Таких, как они, не трогали мольбы, не пугали угрозы, а попытки соблазнения встречали у них только брезгливость.

Каждый раз, когда художник смотрел на охранников, в голове у него вихрем проносился образ Дикой охоты (бог знает почему) и смутно знакомые пафосные девизы вроде «Timete Deum et date ille honorem, quia veniet hora judicii ejus» («Бойтесь бога и воздавайте хвалу ему, ибо приблизился час суда его» или же «Meine Ehre heißt Treue!» («Моя честь – моя верность»)… (1) Они с Мирей сидели в кругу «псов Господних», как загнанные волки, и смиренно ждали, когда появится охотник, чтобы проведать свою добычу, а потом… снять с них шкуры или отпустить на волю. Против собственного желания и чаяний Мирей, Эрнест чувствовал, что на последний вариант полагаться не стоит.

Рациональное сознание образованного француза-горожанина, протестовало и сопротивлялось: ну невозможно, невозможно же всерьез опасаться, что в конце двадцатого века на самом деле существуют безумные фанатики, готовые совершить любое преступление, любую средневековую дикость во имя несуществующего бога или ложно понятой католической морали!

Глубинный инстинкт только усмехался и мрачно ответствовал: существуют, еще как существуют, и вы с Мирей у них в руках. Скоро вы убедитесь, на что они способны… Поэтому – тсссс, Эрнест Верней, если хочешь спастись сам и вытащить из беды рыжую своенравную ведьму, сиди тихо, слушай внимательно, смотри в оба и думай, думай… Нет такой стены, что не имела бы бреши, нет сети, в которой нельзя проделать дыру, нет стража настолько неподкупного, что не стоит даже пытаться.

Губы Мирей почти прижались к его уху:

– Извини, но мне опять нужно в туалет.

Эрнест вздохнул. Посещение уборной в условиях плена было тем еще приключением. Мирей не отличалась особой стыдливостью, но сторожа, похоже, находили извращенное удовольствие в манипулировании простой человеческой потребностью и нарочно дразнили женщину, когда она просилась по нужде: грязно шутили, предлагали «помощь», стояли под дверью и комментировали каждый звук, доносящийся изнутри…

В конце концов, после очередной «экспедиции», с Бокаж случилась истерика, на шум прибежал главный – коротко стриженный, крепко сбитый мужик, тот самый, что руководил засадой на вилле – и пригрозил еще одним уколом наркотика, «если эта сука немедленно не заткнется». Эрнесту пришлось выступить в нелюбимой роли рыцаря без страха и упрека и потребовать безусловного уважения к даме, причем отнюдь не куртуазным стилем.

Неожиданно это сработало: многоэтажная площадная брань из уст утонченного аристократа и его полная готовность как следует подраться произвела впечатление на «бригадира», и он дал укорот подчиненным, приказав оставить женщину в покое, и «благородно» разрешил Эрнесту самому провожать Мирей в туалет и обратно, когда только потребуется. Благо, нужное помещение находилось в трех шагах по коридору от смежных комнат, где постоянно держали пленников.

– Хорошо. Пойдем.

– Только побыстрее!.. – она отобрала у него книгу и нетерпеливо вскочила, Эрнест тоже поднялся и первым пошел к двери, где охранник сразу же зашевелился и заухмылялся, предвкушая любимое развлечение:

– Что, опять по нужде? Дамочки, у вас обеих мочевые пузыри размером с наперсток, что ли?

Мирей покраснела до ушей, глаза ее наполнились слезами, голос сорвался на визг:

– Не смей со мной так разговаривать, мужлан!.. Когда я отсюда выберусь, ты – и вы все – ответите за каждую свою грубость!.. Твари, ненавижу…

– Тшшшшш… – игнорируя хама, как будто он был пустым местом, или чем-то не стоящим внимания, вроде коровьей лепешки, Эрнест успокаивающе обнял подругу по несчастью за плечи и вывел в коридор.

– Только стой тут, никуда не уходи! И смотри, чтобы эти не подслушивали… – потребовала она, прежде чем скрыться в уборной.

– Да куда я денусь… – грустно усмехнулся он, скрестил руки на груди и прислонился к стене.

Деться и в самом деле было некуда: коридор был узким, практически глухим, с низким потолком и без окон, и упирался одним концом в «тюремный блок», а другим – в фальш-стену, на самом деле представляющую собой раздвижную деревянную дверь с секретным замком. На Эрнеста он действовал более угнетающе, чем комнаты, где приходилось жить: они тоже не имели окон, но были удобными и довольно просторными, в коридоре же возникало отчетливое ощущение могильного склепа.

Художнику порою слышался запах сырой земли, и он не знал, что это: галлюцинация, или их в самом деле держат в подземелье… Он старался не развивать подобные мысли, поскольку следом вспоминались жуткие рассказы Эдгара По, о погребенных заживо, и приходил настоящий страх. Тогда он искал защиты в воспоминаниях о самых любимых людях. О Соломоне, таком сильном и нежном, ради которого открывал глаза по утрам, ради которого боролся за свои тело и душу; об Исааке, таком отчаянном и смелом, пробудившем в нем яростную жажду жизни; об отце, никогда не теряющем чувства юмора, и о названном отце, научившем его сражаться с внутренними демонами и побеждать их.

«Не подавляйте свой страх, Эрнест, – говорил ему Шаффхаузен, когда они работали с глубинными душевными травмами художника. – Но и не поддавайтесь. Идите ему навстречу, знакомьтесь с ним, изучайте… знакомое и привычное перестает быть страшным. То, что вы знаете и осознанно принимаете, никогда не победит вас. Наоборот, может помочь».

В коридор выглянул охранник и окликнул его:

– Эй, ты, принцесса, что там твоя подружка, в толчке застряла? Долго еще?

– Сколько потребуется.

– Она там цистерну выписывает, что ли, чего возится целый час?

Эрнест только плечами пожал. При общении со сторожами он неукоснительно следовал принципу минимализма: там, где можно было обойтись несколькими словами, он произносил всего два или одно, и не поддавался соблазну вступать в беседы. На него не действовали ни подначки, ни заигрывания, ни откровенные провокации, и в конце концов охранники стали общаться с ним только по делу. Для развлечений им вполне хватало эмоциональных вспышек Мирей.