Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Кто же там был?

– Месье Густав Райх, собственной персоной. Не знаю, где она его раздобыла, он вроде был не то в Женеве, не то в Риме, не то в Париже, однако же вчера этот святоша случился в квартире Дювалей. Ага, я же говорила, что тебе будет интересно!..

Соломон напрягся и невольно подался всем телом вперед, чтобы не пропустить ни одного слова собеседницы:

– Ты не ошиблась, мне очень интересно. Что он там делал?

– Они с Сесиль устроили надо мной натуральное судилище… и, представь только – даже приговорили к смерти за эту дурацкую интрижку с Жаном! Сесиль так на меня орала, а дядюшка Густав так шипел и плевался огнем и серой, что я всерьез подумываю – не составить ли завещание!

Тут Мирей нервно хихикнула и против воли передернула плечами, ощутив все тот же озноб посетившего ее накануне испуга.

– Ты ведь не знаешь, что мы знакомы с Сесиль чуть ли не с рождения. Но раньше я понятия не имела, что моя добрая подруга знает такие обидные слова и может смотреть с такой ненавистью! Бррррр…. Это Райх, конечно. Он ее накрутил, все-таки воспитатель, наставник, духовный покровитель – и все же я не думала до вчерашнего дня, что Сисс настолько находится под его влиянием.

Она последний раз затянулась и скомкала окурок в пепельнице. Глаза ее повлажнели, выдавая внимательному наблюдателю, как сильно ее задела вчерашняя безобразная сцена. Но Бокаж усилием воли сдержала слезы, как будто опасаясь, что тушь потечет, и продолжила:

– В общем, еле унесла оттуда ноги… Вот честно, меня трудно испугать, но вчера им обоим это удалось. Теперь, надеюсь, ты все понимаешь, да?

– Понимаю. Месье Райх знает, как пугать людей, в этом он настоящий профессионал. И, видимо, кроме адского огня и серы, тебе угрожали чем-то более реальным, так?

– Ты совершенно прав. Гораздо больше божьего гнева меня напугала слежка за квартирой Жана и Сесиль… Я, идиотка этакая, развлекалась с ним прямо в гостиной, а все это снимали на камеру из дома напротив! Райх передал фотографии Сисс, целую пачку, она бросила мне их в лицо. Теперь для суда у нее есть доказательства измены, и Жан прав – если она захочет, то оставит его нищим. Нет, ты представляешь?! Слежка за квартирой!.. Какие-то шпионы, соглядатаи… Я себя почувствовала как в драме Гюго.

– Знакомое ощущение.

Кадош взял новую сигарету, прикурил, сделал глубокую затяжку и медленно выдохнул, чтобы скрыть волнение и как следует уложить в голове полученную информацию. Стало быть, Райх, быстренько сбежав из Парижа после неудачного покушения, и не думал затаиваться, а снова возник в самой гуще событий, теперь уже на Ривьере. И первым делом принялся восстанавливать нарушенный порядок в семействе Дювалей.

Не было никаких рациональных доказательств, что попытка убить Эрнеста, странное самоубийство Ирмы Шеннон, изнасилование, которому подвергся Жан, слежка за неверным супругом и угрозы, полученные Мирей, связаны между собой, однако Соломон чувствовал эту взаимосвязь, видел колыхания нитей паутины, что слетались вокруг все туже и туже… но сам паук пока что держался в тени.

Мирей провела рукой перед глазами, словно желая отогнать неприятное видение, и подлила себе кофе. Она внимательно следила за Кадошем и старалась не упустить ни одного изменения в его скупой мимике, чтобы правильно выбрать момент для своего главного вопроса:

– Соломон, давно хотела узнать… и ответь мне, пожалуйста, прежде чем я продолжу рассказ о вчерашнем вечере.

– Спрашивай.

– Где и когда ты познакомился с Райхом? И что вы с ним не поделили, ну, кроме клиники и денег, на которые разевает рот некий фонд «Возрождение»? Я заметила, как вы «любите» друг друга, еще на том приснопамятном обеде в ресторане, куда ты так мило пригласил меня как свою даму, и где сделал предложение, от которого я не смогла отказаться… Только не надо твоих обычных еврейских отговорок, ваша вражда родилась явно не два месяца назад.

– Готов поспорить, что ты задавала Райху тот же вопрос.

– Задавала. Он предложил мне спросить тебя о твоем брате-близнеце Исааке… У тебя что, правда есть брат-близнец, которого ты ото всех прячешь?

Пристальный, ищущий взгляд Бокаж вонзился в Кадоша, как раскаленный нож, и разогнал сердечный ритм до ста ударов. Соломон понял, что Райх сумел обыграть его: это был настоящий цугцванг (1).

Комментарий к Глава 12. Опасное благородство

1 цугцванг – шахматный термин, принуждение противника к ходу, который в любом случае ухудшает его положение на доске.

Визуализации:

1. Исаак, получивший люлей от брата:

https://b.radikal.ru/b17/1810/cb/e94fd17992fb.jpg

2. Соломон вечером в Ницце:

https://b.radikal.ru/b20/1810/99/6dc502f4319c.jpg

3. Вилла, которую снимает Дюваль:

https://c.radikal.ru/c12/1810/5a/2ac49f5bce9f.jpg

4. Сердитая Мирей:

https://d.radikal.ru/d24/1810/50/08364d163f36.jpg

5. Соломон после осмотра Дюваля:

https://b.radikal.ru/b07/1810/08/e17e72055afb.jpg

6. Утренний Эрнест (“Утро добрым не бывает”).

https://d.radikal.ru/d39/1810/53/0e1d8da63810.jpg

========== Глава 13. Мышеловка ==========

Молились все, греха страшась,

И только рыцарь Ланселот,

Подумав, молвил, не спеша:

«Лицом, как ангел, хороша,

Да упокоится душа

Волшебницы Шалот!»

Теннисон, «Волшебница Шалот»

Не в красном был он в этот час —

Он кровью залит был…

Оскар Уайльд

Разговор Соломона и Мирей был неожиданно прерван звонком во входную дверь. Нервы у обоих были напряжены, так что мужчина и женщина переглянулись с равной обеспокоенностью: появление визитера не входило ни в чьи планы и едва ли обещало что-то хорошее.

– Я взгляну, кто это, – сказал Кадош и встал, чтобы подойти к окну, но Бокаж схватила его за руку:

– Нет, позволь, я сама! Тридцать процентов арендной платы дают мне права хозяйки… вместе с правом решать, когда принимать гостей, и принимать ли вообще.

– Пожалуйста. – Соломону хватило одного беглого взгляда, чтобы убедиться: на террасе стоит какой-то незнакомец, а вовсе не Торнадо, которому наскучило ждать возвращения любовника с врачебного вызова (или чья тревога за старого друга победила все прочие соображения). По лицу Мирей было понятно, что она тоже не знает посетителя, но ей очень не нравится бесцеремонное вторжение.

Звонок повторился. Незнакомец ждал со спокойствием человека, полностью уверенного, что хозяева дома и скоро впустят его: не проявлял признаков нетерпения, но и не собирался уходить.

– Соломон… Этот тип, кажется, взял нас в осаду. Что нам делать? – Мирей посмотрела на Кадоша с непривычным чувством растерянности: после всего, что свалилось на нее за прошедшие сутки, и даже за последний час, ее силы были на исходе, как и способность быстро соображать.

– Полагаю, открыть дверь этому настойчивому месье и спросить, что ему угодно. Оставайся здесь, я спущусь и узнаю. Может быть, Жан еще кому-то звонил.

– Хорошо… – она покорно кивнула и неохотно выпустила его рукав; апатия усиливалась, несмотря на несколько выпитых чашек кофе – должно быть, всему виной была полубессонная ночь, ссора с Сесиль, заново пережитая в воспоминании, и кровавые отблески семейной трагедии Соломона, на погружении в которую она сама же и настояла… На фоне истории о брате-близнеце, обвиненном в серии убийств и умершем в заключении, несчастье, случившееся с Жаном, выглядело всего лишь семейной неприятностью.

Мирей вздохнула и свернулась калачиком в кресле: пора было подумать и о себе, нормально поесть и хорошенько отдохнуть.

«Соломон прав, надо поскорее известить Сесиль, пусть мчится сюда и сама занимается своим мужем… Я не нанималась ему в сиделки».

Она с благодарностью вспомнила обещание Кадоша переговорить с мадам Дюваль и все устроить, и улыбнулась в надежде, что теперь-то, когда их объединяла общая забота и общая тайна, он не отвертится и пригласит ее на ужин. Ну, хотя бы только на ужин… и если пресловутый месье де Сен-Бриз даже вполовину так очарователен и сексапилен, как с придыханием расписывал Дюваль, и при этом галантен с дамами, то они вполне могут договориться о совместных посещениях царского ложа…

– Доброе утро, месье. – крепко сбитый, коротко стриженный брюнет, одетый в непритязательную и удобную рабочую одежду, просиял белозубой улыбкой. – Прошу прощения за опоздание, мне пришлось ждать в молочной лавке дольше обычного.

– Доброе утро. – Соломон окинул гостя пристальным взглядом, оценил размеры сумки-короба, висевшей на плече, и корзины, которую тот держал в руке, и уточнил:

– Вы принесли продукты для месье Дюваля?

– Да, – жизнерадостно кивнул брюнет. – Я Рафаэль, помощник по хозяйству, он нанял меня позавчера. Поденная работа, месье.

Он поправил ремень сумки и добавил:

– Ээээээ… могу я войти? А то, боюсь, молочко-то скиснет на такой-то жаре. Месье Дюваль просил все самое свежее, я и постарался.

– Хорошо, входите. Отнесите продукты на кухню и подождите там. Я узнаю у месье Дюваля, нужны ли ему сегодня ваши услуги.

Рафаэль хмыкнул, но спорить не стал, поспешно просочился в холл вместе со всем своим добром и, прежде чем повернуть в сторону кухни, спросил:

– Прошу прощения, месье, а… вы-то кто? Гость месье Дюваля… или тоже работаете на него?

– Я доктор. – сдержанно ответил Соломон, решив, что сам по себе факт нездоровья временного владельца виллы не имеет смысла засекречивать; к тому же появление поденщика, если Жан действительно нанял его для помощи по хозяйству, было весьма удачным совпадением.

Глаза брюнета расширились, рот сочувственно округлился:

– Доктоооор?.. Вот, значит, как… стало быть, заболел месье Дюваль… И как он себя чувствует? Кушать-то будет?

– Я узнаю у него. Идите пока на кухню и разбирайте покупки. Вы сможете сварить куриный бульон… или готовка не входит в сферу вашей компетенции?

– Не знаю, че за «копетенция», месье, но я подрядился на всякую работу, и по кухне тож. Так что супчик зараз сварганю, месье, даже не сомневайтесь!.. – Рафаэль по-военному отдал честь и, озабоченно прицокнув языком, снова подхватил сумку и корзину.

– Ну, что ж, пойду теперь, куда вы велели. Разберу покупки.

Соломон убедился, что поденщик двинулся в нужную сторону – и вообще ведет себя, как человек, знающий дом – и стал подниматься по лестнице, раздумывая над причинами своего инстинктивного недоверия к этому миляге-южанину.

Ему показалось, что в манерах Рафаэля, в оживленном простецком говоре сквозила наигранность, он был словно дебютант, произносящий на сцене тщательно отрепетированный текст, но еще не плавающий в роли, как рыба в воде… Самым естественным и привычным у него вышел только один жест: когда он приложил пальцы к воображаемому козырьку. Так мог бы сделать человек военный, который только недавно оставил свою службу и теперь осваивается в новой для себя роли домашней прислуги… или неумело исполняет ее.

Эрнест, наверное, посмеялся бы над его паранойей («конечно-конечно, наемные убийцы всегда маскируются под курьеров доставки, и варят бульон своим будущим жертвам!»), а Лис ехидно посоветовал бы вооружиться скальпелем и устроить парню допрос третьей степени… Но Соломон предпочитал всегда помнить о поговорке, что дыма без огня не бывает, и если вам вдруг что-то «кажется» – скорее всего, это неспроста.

«Хорошо, что я взял с собой медицинский ящик, а у меня в нем не только скальпель, но и шприцы с иглами…» – усмехнулся Кадош.

Воображаемый диалог с любимым и братом направил его мысли по другому руслу. Визит в дом Дюваля определенно затягивался дольше, чем он предполагал или хотел, а значит, нужно было позвонить не только Сесиль, но и на соседнюю виллу, где его с нетерпением ждали Торнадо и Лис.

…Войдя в просторную прохладную кухню с белыми стенами, отделанными кое-где терракотовой плиткой, Гаспар сгрузил покупки на стол и для отвода глаз – на случай, если жид притащится его проверять, или рыжую шлюху принесет нелегкая – сразу же достал из сумки молоко, сыр и пучки зелени. Походил туда и сюда, насвистывая, похлопал дверцами шкафов, пустил воду в раковине, чтобы ополоснуть зелень… и, наконец, извлек из потайного кармана портативную рацию, нажал кнопку и тихо, отчетливо произнес:

– Хрустальная ночь. (1)

После короткого сухого щелчка долетел отзыв на пароль, столь же тихий и отчетливый:

– Кровь их на них. Начинаем.

***

– Почему его так долго нет? – спросил Эрнест, ни к кому не обращаясь; он стоял у окна и прожигал взглядом стену соседской виллы, как будто надеялся силой мысли разрушить материальную преграду между собой и Соломоном.

Исаак поднял голову от книги, которую без особого успеха пытался читать уже в течение часа, и успокаивающе проговорил:

– Скоро вернется. Он пропустил завтрак в Ницце, но домашний обед ни за что не пропустит… иначе Ребекка сама притащит его за ухо, порубит в фарш и подаст нам на ужин в виде котлет.

– Тебе все шутки…

– Какие шутки? Я серьезен, как раввин в синагоге.

Поддразнивать художника, вспыльчивого как порох, было отдельным удовольствием, найденным Исааком в их общении, однако сейчас Эрнест наотрез отказался принимать подачу в перестрелке остротами:

– Стоп, Лис… Мне не до смеха сейчас, правда! – он резко взмахнул рукой и неловким движением сбил с подставки вазу с цветами; она упала, но не разбилась, а покатилась по ковру, разбрызгивая воду, сминая лепестки и ломая тонкие стебли фрезий.

Глядя на получившийся натюрморт, Исаак восхищенно присвистнул:

– Ух ты… это было красиво. – он отложил книгу и встал, чтобы устранить последствия гнева Торнадо. – Ты не пробовал перемещать предметы взглядом, когда злишься или расстроен? Мне кажется, у тебя врожденная способность к телекинезу.

– А у тебя врожденная способность заговаривать зубы. – проворчал Эрнест и принялся помогать ему; сдвоенными усилиями они собрали уцелевшие цветы и водрузили вазу на место. Закончив, Исаак привлек любовника к себе и попытался поцеловать, потому что снова мучительно хотел его, но ответного поцелуя не получил.

– Прости, я не… не сейчас.

– Понимаю. – вздохнул Лис и разжал объятия, чтобы вернуться к дивану и книге.

– Нет, ты не понимаешь! – снова вскипел Эрнест, злясь, впрочем, не на Исаака, а на самого себя. Он терпеть не мог манерных «голубых принцесс», капризами и жестоким кокетством доводящих любовников до исступления, но своим поведением сейчас напоминал одну из них…

– Ты думаешь, что я балованная пидовка, и удивляешься, с чего это я так с ума схожу из-за ерунды…

– Я так не думаю, – холодно возразил Исаак. – А ты ничего не обязан объяснять.

– Обязан. – Эрнест сел на диван рядом с ним, вытащил книгу из его пальцев и тут же переплел их со своими, стиснул и сжал в мучительном напряжении:

– Столько всего случилось за пару недель – со мной, с тобой, с Соломоном, с нами со всеми… а теперь еще и с Жаном!.. Ты же видел его – сущего теленка – ну и скажи мне, какая тварь могла причинить ему сознательное зло?

– Да уж не знаю… – Лис с облегчением вернул возлюбленного в свои ласковые объятия, и на сей раз тот не противился и сам прижался к нему. – Прости мою нечуткость, Торнадо, я как-то упустил из виду, что он твой старый друг. Насколько сильно он пострадал, что сказал Сид, когда звонил?

– Он был скуп на детали, как всегда, но там все плохо… Жана в самом деле насиловали и били несколько человек. На нем следы от ремня и ожоги – об него сигареты тушили…

– Ох, твою ж мать… Бедняга… – Исаак невольно поежился, припомнив свою первую ночь после ареста, проведенную в общей камере – тогда двое уголовников пытались проделать с ним тот же трюк, но мерзавцы не знали, на кого нарвались. – Ему бы надо в больницу, надеюсь, в итоге Сид его туда и отправит.

– Я тоже. Для начала они с Бокаж решили вызвать мадам Дюваль… и пока эта дама не приедет, Соломон не оставит пациента без присмотра. Ты же знаешь, какой он… он и со мной в госпитале сидел сутками, никуда не отлучаясь…

Лис всмотрелся в бледное лицо Эрнеста и глухо спросил:

– Сидел сутками, говоришь?.. Сутками? Из-за твоего аппендицита?

– Что?.. – переспросил художник, удивленный его странным тоном, и в следующий миг был крепко схвачен за плечи:

– Это ведь был никакой не аппендицит, верно, Торнадо?.. О, как же я раньше не догадался! У тебя там и шва-то никакого нет! Ну-ка, выкладывай, что с тобой тогда стряслось в Париже?! Какого дьявола вы с Сидом мне соврали?.. О боги, тебя ведь не…

– Нет, нет! Нет… Ничего такого, что сделали с Жаном… – губы Эрнеста нашли губы Исаака, и они принялись целоваться с таким яростным пылом, словно прощали друг друга после бурной ссоры, или только что чудом избежали смертельной опасности. Но и между поцелуями Исаак продолжал требовательно спрашивать:

– Что… что случилось в Париже?.. Я ведь видел, видел это все на картах! Башня, Дьявол, девятка мечей… (2) На тебя нападали?.. Кто? Отвечай, Эрни, отвечай же, я все равно из тебя вытрясу правду!

Отпираться в такой ситуации было крайне затруднительно, и, положа руку на сердце, Эрнест больше не видел особого смысла хранить от Лиса в секрете историю парижского покушения. Нападение на Жана Дюваля тоже не казалось ему простым совпадением; Жан поведал Соломону, что стал жертвой случайного знакомого по клубу, но это могло быть враньем, обыкновенным враньем сломленной жертвы, боящейся сказать правду…

Он поведал Исааку все свое приключение с Райхом, названное инспектором Кампаной «делом о Нотр-Дамской химере», и закончил невеселой шуткой:

– После всего, что было со мной в Париже, я скоро ворон и соек начну подозревать, что они за нами шпионят и докладывают дядюшке Густаву…

Лис, сжимая его в объятиях, потрясенно молчал, и смог только кивнуть, когда Эрнест заговорил снова:

– А тут еще несчастье с Жаном… совсем рядом с нами… Эта соседская вилла – как пирамида Хеопса, богатая гробница со смертельным вирусом внутри… можешь считать меня психом, но от нее веет злом… Вот почему я так волнуюсь за Соломона и хочу, чтобы он поскорее вернулся домой.

***

Телефонный разговор с мадам Дюваль вышел сухим и коротким. К немалому удивлению Соломона, Сесиль довольно хладнокровно приняла известие о беде, приключившейся с неверным супругом, задала всего два-три уточняющих вопроса и пообещала приехать «так скоро, как только возможно». Единственное, о чем она настойчиво попросила Кадоша – остаться с Жаном до ее приезда, не отлучаться надолго и не перепоручать никому заботу о пострадавшем.

Соломон спокойно ответил, что врачебный долг призывает его к тому же, Сесиль рассыпалась в благодарностях и выразила преувеличенное восхищение деликатностью и тактом патрона, не просто помогшего Жану, но сделавшего все возможное, чтобы уберечь доброе имя Дюваля от нежелательной огласки…

– Я немедленно отправляюсь в Валлорис, месье Кадош, и очень, очень надеюсь, что смогу поблагодарить вас лично… Ваши хлопоты просто неоценимы…

Беседа оставила странный осадок в душе Соломона и ядовитый привкус на губах, хотя и он, и Сесиль исполнили все необходимые ритуалы вежливости и прекрасно договорились. И все-таки ему было не по себе.

Может быть, сказывалась усталость, от накопленного напряжения болели спина и плечи, желудок напоминал, что хотел бы получить в работу что-нибудь помимо кофейного настоя и табачного дыма, на лоб и затылок давила жара, помноженная на недосыпание.

Соломону очень хотелось домой, пообедать в приятной компании любимых людей, обсудить насущные дела, успокоить тревогу матери, пошутить над Ребеккой и похвалить ее чудесную стряпню, наметить планы на ближайшее будущее… а после уйти в полутемную прохладную спальню и сладко задремать, уткнувшись лицом в Эрнеста, и подставив плечи рукам брата – чтобы размял, как только он один и умеет.

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Сейчас время врачевать».(3)

Кадош немного постоял у окна второго этажа, глядя на окна дома напротив – там в большой гостиной его наверняка ждал Эрнест со своим неизменным альбомом и коробкой пастели… – и направился проведать Жана. В будуаре, примыкавшем к спальне, он обнаружил Мирей, прикорнувшую на оттоманке, мысленно позавидовал и не стал тревожить, прошел мимо совсем неслышно.

Дюваль все еще был под действием успокоительного, но беспокойно шевелился в постели и довольно громко стонал: сознание больного наполняли явно не благостные картины…

«Да, реабилитационного курса не избежать, и чем скорее удастся начать психотерапию, тем лучше», – подумал Кадош, сел у изголовья и прижал пальцы к шее Жана, чтобы проверить пульс. Он был учащенным и таким неровным, что доктор нахмурился и засомневался, верно ли рассчитал дозу лекарства…

Пока Соломон заново оценивал результат уже проделанных манипуляций и продумывал схему дальнейшего лечения, которую намеревался предложить Сесиль, Жан внезапно открыл глаза и попытался сесть. Ему было больно, при каждом рывке из груди страдальца вырывался свистящий хрип, из уголка рта вытекла и повисла вязкая ниточка слюны, но он не прекращал попыток переменить положение тела. Успокоился только после того, как Соломон позволил ему ухватиться за свою шею и стал устраивать в сидячем положении, подсовывая под спину подушки:

– Вот так… Потерпите немного… сейчас… ну, вот. Теперь хорошо?

– Ух…ух…уходи… – вместо слов благодарности вдруг просипел Жан голосом персонажа из фильма про зомби. – Ууууух…ходи… буууудет пооз…дно…

Он продолжал цепляться за Соломона скрюченными пальцами, пачкал слюной его рубаху и смотрел с таким отчаянием, словно жить им обоим оставалось от силы минуты две.

Бессвязная речь Дюваля напоминала психотический бред, или, в более мягком варианте, сноговорение под действием лекарств, однако взгляд был на удивление ясным и осмысленным. Кадош понял – и одновременно почувствовал – что Жан не бредит, а пытается предупредить… и странные слова – единственная правда, сказанная им сегодня.

Логичным шагом было бы принять предупреждение всерьез и уйти как можно быстрее, забрав Мирей и предоставив Дюваля собственной участи. Бедняга по-прежнему выглядел плохо, но наверняка сумеет продержаться до приезда жены, какой бы воображаемый или реальный крокодил ни ползал по комнатам, и какие бы монстры ни таились под его кроватью.

Но этика поспорила с логикой, настойчиво шепча, что бежать от неведомой опасности нужно всем вместе, благо, надежное укрытие находилось совсем рядом. Логика же упрямо возразила: сначала стоит узнать, на какую угрозу намекает Жан, и что можно ей противопоставить, кроме суетливого побега? Крысиная житейская мудрость, несмотря на всю свою прагматичность, была глубоко противна натуре Соломона Кадоша.

Ругая себя последними словами за то, что сразу не доверился интуиции и обманулся таким дешевым трюком, как бидон с молоком и корзинка с продуктами, Соломон наклонился пониже и тихо спросил:

– Этот поденщик, Рафаэль… Когда я спрашивал в первый раз, вы подтвердили, что знаете его, но на самом деле вы его не нанимали, так?

Жан ничего не ответил, зато его телесная реакция была красноречивее любых слов: он затрясся как осиновый лист, побледнел еще больше и еле заметно кивнул… крупная слеза набухла в уголке глаза и поползла по щеке.

Соломон покачал головой:

– Жаль, что вы предупредили меня только сейчас, но не тревожьтесь. Я постараюсь справиться за нас обоих.

– Не… не выйдет. Слишком поздно… – изо рта Дюваля вырывался все тот же сдавленный шепот. – Прости… прости меня… я… подлый трус…

Лед тронулся: Жан, независимо от мотивов, определенно ступил на тернистый путь признаний, и наверняка раскрыл бы Соломону все подноготную ночного происшествия, и заодно и мутную личность мнимого «поденщика», в надежде найти защиту. Но для исповеди ему действительно не хватило времени: в соседней комнате послышался легкий шорох чьих-то осторожных шагов.

Чуткое ухо Кадоша уловило этот новый сигнал опасности. Бросив на Жана пристальный взгляд, он приложил палец к губам, бесшумно встал, подхватил за ножку тяжелый деревянный табурет и повернулся лицом к двери… И тут пронзительный женский визг ударил по барабанным перепонкам:

– Соломон!.. На помощь, Соломон!.. Спаси меня!.. – Мирей кричала от боли, и тишина сонного дома разломилась, наполнилась звуками ужаса и отчаянной борьбы.

Половчее перехватив импровизированное оружие, Соломон распахнул дверь и бросился на голос женщины, но едва оказался в будуаре, как на него напали сразу с трех сторон.

Кадош не рассчитывал на такое количество врагов, но успел опустить табурет на чей-то лысый череп, а другому нападающему свернуть челюсть, прежде чем испытал резкую боль и приступ удушья от захлестнувшего шею тонкого и прочного ремня.

***

Ребекка несколько раз приходила с кухни и, сердито качая головой, звала мальчиков к позднему завтраку. Она ворчала, что ей нечего делать в доме, где никто не ценит ее трудов и не хочет есть…

Если уж сама фрау Эстер укатила с утра пораньше в Канны, чтобы до вечера гулять с подружками по магазинам, а Соломон поит лекарствами какого-то мнимого больного, позабыв дорогу домой, то Исааку и Эрнесту надлежало постараться за всех. Но нет – эти двое продолжали безбожно отлынивать от трапезы, их невозможно было увести из гостиной, где они не занимались ничем полезным, кроме карточных пасьянсов и бесконечных таинственных разговоров вполголоса.

Ребекка, в нарушение всякого порядка, предлагала им «сигаретки»(4) – свои фирменные блинчики с мясом – и бриоши с кремом, предлагала принести «прямо сюда», однако на все уговоры слышала упрямый ответ, что они не голодны, и подождут Соломона, который вот-вот придет.

Старая нянька качала головой и уходила, гадая, уж не питается ли французский художник кровью близнецов, потому что Исаак казался ей бледным и нездоровым, и даже как будто резко похудевшим. Она удивилась бы, узнав, что Эрнест тревожится о Лисе не меньше ее самой, и за последние полчаса раз десять переспросил, все ли с ним в порядке…

А Лис не был в порядке, но не хотел говорить об этом Торнадо, все еще надеясь, что тревога ложная, и нахлынувшие на него одновременно жар и озноб никак не связаны с текущим состоянием брата. И напрасно: когда он внезапно вскинул руки к горлу и рухнул без сознания, опрокинув журнальный стол и разметав по полу карты, Эрнест оказался к этому совершенно не готов и не успел подхватить оцепеневшее тело любовника…

На крик художника прибежала Ребекка – со всем доступным ей проворством – и с порога скомандовала:

– Was stehst du wie eine Säule? Hilfe! (Что ты стоишь столбом? Помогай!)

Действуя сообща, в четыре руки, они кое-как сумели приподнять Исаака и уложить его на диван. Эрнест расстегнул на Лисе рубашку и ослабил ремень, приподнял голову и устроил на своем плече, а Ребекка тем временем растирала ему виски и грудь камфорным маслом.

Лицо старушки было серьезным и сосредоточенным, как у мойры, отмеряющей жизненную нить, и весь ее облик, вкупе с занятием, внушал почтительный трепет… но Эрнест все-таки решился спросить:

– Это часто с ним бывает?

Ребекка искоса посмотрела на него и буркнула:

– Случается.

До подробных объяснений она не снизошла. Кем бы ни был этот зеленоглазый красавчик для близнецов, как бы мальчики ни развлекались с ним, вместе или по отдельности, для Ребекки он все равно оставался чужим, а значит – опасным и недостойным посвящения в семейные тайны.

Эрнест почувствовал скрытую неприязнь няньки, но сейчас это ни в коей мере не задело его чувствительного сердца. Он подумал, что на месте Ребекки и сам бы проявлял настороженность к человеку, внесшему сумятицу в размеренную и устоявшуюся за много лет жизнь семейства Кадош.

Но теперь его волновало совсем другое: был ли обморок Исаака симптомом болезни – или бессознательным сигналом тревоги, маячком, что в помощи нуждается Соломон?..

У Эрнеста не шел из головы недавний рассказ Лиса об их с братом тесной, почти мистической связи, так что душа и тело одного мгновенно перехватывали боль и страдание другого, и отзеркаливали собственной болью. Он дрожал как в лихорадке, раздираемый надвое стремлением нестись на выручку к Соломону – и страхом, что с Исааком случился удар, и он вообще не придет в себя…

«Нет, нет, ни за что на свете, нет…»

Не смущаясь присутствием Ребекки, Эрнест склонился к любовнику и принялся целовать его побледневший лоб, покрытый каплями испарины, тонкие крылья носа, холодные щеки, отчаянно шепча:

– Лис, милый, очнись, пожалуйста, очнись!..

Он точно знал, что Исаак его слышит, в каких бы туманных далях ни блуждал, и в какие бы странные звуки и образы на той стороне сознания ни трансформировался голос зовущего.

– Лис, Лис, возвращайся… Ты нужен мне и Сиду… Очень, очень нужен! Вернись к нам! Я жду тебя… Я с тобой…

Он не вдумывался в то, что говорит, просто облекал в слова чувства, представляя, что рисует карту, способную вывести потерянную душу с берегов Стикса.

«Возвращайся…»

Торнадо звал, и мутные зеленые волны расступались, обнажая высокие берега с острыми скалами, но глубина не спешила отпускать. Цепкие водоросли, как щупальцы водяного или пальцы утопленников, опутывали ноги, стискивали плечи, душили… Горло сводило в болезненном спазме, нехватка воздуха побуждала шире открыть рот, сделать роковой глоток, чтобы вода, хлынув в легкие, довершила работу и удушила окончательно.

Прямо напротив Лис видел брата, совсем близко, но как будто отделенного прозрачной стеной – также тонущего, изнемогающего в тщетной борьбе с мутной водой и липкими лентами водорослей. Близнецы тянулись друг к другу, смотрели друг другу в глаза, но не могли коснуться, чтобы помочь…

«Я жду тебя… я с тобой».

Горловой спазм исчез, жжение в груди ослабело.

«Нет, я не умру сегодня… ни я, ни Сид… никто из нас не умрет!»

Исаак сделал сверхусилие и выбросил себя вверх, прорезая толщу воды руками, как во фляке(5), своем любимом гимнастическом прыжке… и вынырнул, очнулся, часто дыша, в облаке острого камфорного запаха, на диване в гостиной, в объятиях Эрнеста и под любящим, но строгим взглядом Ребекки.

– Сид… – имя брата первым сорвалось с губ Лиса, и Эрнест, услышав его хриплый, искаженный голос – голос висельника, счастливо вынутого из петли еще живым – снова ощутил дрожь леденящего страха.

«Значит, Соломон…»

– Что, что с ним?! Что ты видел?! – не сдержавшись, он сильно встряхнул Исаака, проигнорировал возмущенный вскрик Ребекки, и впился в него взглядом в ожидании ответа.

– Его душат! К нему, сейчас же! Пусти!

Исаак рванулся из рук любовника с такой силой, что Эрнест при всем желании не смог бы его удержать, но это и не входило в его планы. Он побежал следом и догнал Лиса на пороге гостиной, вцепился в предплечье мёртвой хваткой и развернул к себе:

– Стой! Ты помочь ему хочешь, или погубить вас обоих?! Я сам пойду туда.

– Нет! Даже не думай! – Кадош попытался освободиться из захвата, неожиданно крепкого для изящного художника, но не тут-то было, Эрнест повис на нем, словно гончая на хвосте у лисицы, и упрямо замотал головой: