Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– Скорее!

Звякнула пряжка ремня, «молния» поползла вниз, высвобожденный ствол, каменно-твердый и горячий от прилива крови, ткнулся в губы, но Эрнест хотел получить больше. Он полностью расстегнул на Соломоне штаны и стащил их ему на бедра, так, чтобы получить возможность одновременно сосать член, поглаживать напряженную мошонку, стискивать задницу и дразнить пальцами анус…

– Мммммм… Verdammt, wie schön… saugen… saugen meinen Schwanz, oh mein Prinz… Nimm meinen Schwanz tiefer!.. (Блядь, как хорошо… Соси мой член, принц… Возьми глубже!)

Устами Соломона говорило острейшее желание и удовольствие, не сравнимое ни с чем, Эрнест же не нуждался ни в просьбах, ни в подбадриваниях. Его губы скользили вверх и вниз, не ослабляя нежного и тесного захвата, язык кружил по гладкому навершию, кончиком то касался отверстия, слегка проникая внутрь, то принимался поддразнивать, старательно полизывая набухшие вены по всей длине ствола… А слух упивался стонами любовника, балансирующего на грани оргазма.

…Через несколько минут в двери купе кто-то деликатно постучал.

«Твою ж мать, проверка долбанных билетов!»

Эрнест чувствовал себя куском металла, притянутым к мощному магниту – отстраняться от Соломона было дискомфортно на грани физической боли… К тому же повелитель вовсе не стремился возвращать невольнику свободу раньше, чем он ее должным образом заслужит…

Стук в дверь повторился, на сей раз сопровождаемый мягким, но настойчивым предупреждением:

– Месье, билетный контроль!

Кое-как выкрутившись из могучих рук своего владыки, Эрнест перевел дыхание и встал, а Соломона, наоборот, заставил сесть, и набросил ему на бедра простыню:

– Я разберусь с этим.

– Какого черта ты делаешь? – Кадош деланно возмутился его самоуправством, но художник только усмехнулся:

– Героически спасаю целомудрие и мужскую самооценку служащих французской железной дороги. Твои размеры кому угодно внушат комплекс неполноценности…

Соломон шлепнул его пониже спины, но покорно остался сидеть на постели, с восхищением наблюдая, как любовник, открыв дверь купе, мастерски разыгрывает актерский этюд «Виконт де Сен-Бриз и скучные дорожные формальности».

Эрнест разговаривал с такой церемонной чопорностью, протягивал билеты с такой манерной небрежностью, справлялся о кофе и раннем завтраке с такой усталой томностью пресыщенного аристократа, что сделал бы честь Жаку Тожа (2) в роли Людовика Четырнадцатого…

Смотреть это представление без смеха было очень сложно, но Кадош старался, гадая, какую роль он сам мог бы сыграть – королевского фаворита-временщика, верного шевалье-телохранителя или… придворного врача, а по совместительству тайного любовника?..

Пожалуй, в его годы было глупо погружаться душой в подобные романтические грезы, и все же соблазн казался непреодолимым. Сердце Соломона билось чаще и жадно откликалось на выдумки Эрнеста, завлекавшие их обоих на территорию сказки, где была возможна любая магия, и самые жгучие фантазии и желания могли воплотиться в жизнь. Впрочем, сейчас он хотел только одного: чтобы дверь купе плотно закрылась и до утра отделила их от всего остального мира.

Наконец, это произошло. Щелкнул замок. Шаги контролера отдалились и скоро затихли.

Эрнест выдохнул, склонил голову и обхватил себя руками, как человек, только что закончивший тяжелую работу, и на несколько секунд замер… Соломон жадно потянулся к нему, чтобы поймать и снова привлечь в объятия, вернуться в тот самый сладкий момент, на котором их прервали.

– Сейчас… сейчас, владыка… – прошептал Эрнест и, повернувшись лицом к любовнику, принялся раздеваться перед ним, с грациозной пластикой танцора и сладострастным бесстыдством наложника:

– Ты позволишь мне?..

– Да… – тихо прорычал Соломон, чувствуя, что вот-вот взорвется, но не желая пропустить ни одной секунды искушающего зрелища.

Сперва на пол упала шелковая летняя рубашка цвета какао с молоком, открывая взору широкую безволосую грудь и подтянутый, впалый живот. За рубашкой последовал ремень, потом – черные узкие джинсы. Эрнест вышагнул из них и остался в одних облегающих трусах, казавшихся сейчас чересчур тесными для его члена. Он провел ладонями по животу, по бедрам, и, сделав еще один шаг к Соломону, спросил на немецком, незаметно успевшим стать их альковным языком:

– Gefällt es dir? (Тебе нравится?)

Кадош, удивляясь тому, что еще способен произносить слова более-менее внятно, проглотил слюну, и все-таки ответил:

– Fuck, Junge, wie ich dich will. Wie schön du bist (ебать, мальчик, как же я хочу тебя. Как ты прекрасен.)

Губы Эрнеста растянулись в соблазнительной улыбке, между зубами мелькнул кончик языка:

– Nimm das Blatt weg. Ich will sehen, wie sich dein Schwanz lohnt. (Убери простыню.Я хочу видеть, как стоит твой член).

Ох, это было уже чересчур… Соломон отшвырнул тонкое полотно, окончательно сбросил брюки и нижнее белье, оставшись в одной рубашке, расстегнутой на груди, и резко развел бедра:

– Du bist ein dreister Mann. Du wirst für deine Unverschämtheit bezahlen. Dieses Mitglied wird dich in zwei Hälften teilen. (Ты наглец. Ты поплатишься за свою дерзость. Этот член порвет тебя пополам).

В следующую секунду он, словно хищник, охотящийся из засады, молниеносным движением схватил Эрнеста и, повалив на постель, подмял под себя… но дерзкий невольник не готов был так легко уступить желанию владыки. Между ними завязалась яростная борьба, доведшая взаимное возбуждение до пика, так что поцелуи превращались в укусы, а объятия – в боевые захваты; и вот уже Соломон оказался лежащим вниз лицом, прижатый к матрасу всем весом любовника, и горячий член толкнулся между его ягодицами…

– Да!.. Дааа… – растеряв остатки терпения и не сдержавшись, выдохнул он. – Füge mir… (Вставь мне)

– Ооооо, черррт… – задыхаясь, простонал Эрнест, когда головка члена с неожиданной легкостью, почти не встретив сопротивления мышц, проникла в тело любовника. – Обманщик, ты подготовился заранее!.. Как?..

– В душе перед отъездом. Komm schon! (Ну давай!)

Соломон слегка приподнялся на локтях, пошире развел бедра и застонал от облегчения, когда почувствовал желанную заполненность… наконец-то они с Эрнестом были вместе.

…Одна мысль о том, что любовник все придумал заранее, что он растягивал и готовил себя для него, желая доставить особенное – совершенное особенное! – удовольствие от полного обладания своим телом, свела Эрнеста с ума. Никогда и ни с кем прежде он не трахался так яростно, так страстно… и так коротко: оргазм накрыл его всего через пару минут; кончая, он ощутил, как жаркая теснота вокруг члена становится еще теснее и жарче, и услышал знакомые низкие стоны и гортанное рычание Соломона.

Они кончили вместе и, потрясенные пережитым наслаждением космической силы, остались лежать пластом, мокрые, липкие и тяжело дышащие. Эрнест благодарно целовал шею и плечи Соломона, облизывал, собирал губами капельки со вкусом морской соли, а Соломон, нащупав руку своего принца, нежно сжимал и поглаживал ее, стараясь без слов выразить все, что чувствовал.

***

– Интересно, что сейчас делает Лис… – глядя в темное окно, за которым клубился голубовато-серый предрассветный туман, задумчиво прошептал Эрнест и поудобнее устроился на Соломоне. Теплая рука любовника, нежно гладившая его по спине, замерла, сонные глаза открылись и остро блеснули, а губы, утомленные поцелуями, обозначили вопрос:

– Почему ты о нем подумал?

– Я все время о нем думаю, – признался Эрнест. – Не могу перестать… с тех пор, как впервые услышал в телефонной трубке твой голос – и понял, сам не знаю, как, что звонишь не ты. Что я разговариваю с призраком твоего брата… черт побери, до чего здорово, что он все-таки не призрак!..

– Да уж… иначе мне тоже пришлось бы стать призраком. – вздохнул Соломон, и по его лицу пробежала тень мрачных воспоминаний. – Если бы его казнили, или он в самом деле умер в тюрьме, я бы тоже умер, скорее всего.

В купе было тепло, даже жарковато, но по телу художника пробежала дрожь, как от ледяного сквозняка:

– Ммммм… милый мой, прошу тебя, не говори так даже в шутку.

– Рад бы, но я вовсе не шучу. – это прозвучало совсем грустно, и Эрнест, сжав любимого обеими руками, порывисто поцеловал его крепкую жилистую шею:

– Если бы вы оба умерли тогда – мы бы с тобой никогда, никогда не встретились, ну разве что в моих снах… а скотина Райх, гнусный вампир, ходил бы победителем! Вы трое – ты, Витц и Шаффхаузен – просто герои, что спасли… кстати, ты ведь так и не рассказал мне, как вы все это провернули!

– Расскажу еще, – ласково улыбнулся Соломон и в свою очередь прижал губы к виску своего принца – такого горячего, такого доброго, такого страстного и полного жизни… Ему тоже было страшно вспоминать, что совсем недавно жизнь Эрнеста висела на волоске по вине все того же человека, Густава Райха, ставшего злым гением не только для братьев Кадош.

– Расскажи сейчас, ну, пожалуйста, – попросил художник и бросил на Кадоша свой фирменный молящий взгляд, глубокий и чувственный, делавший его похожим на ангела с картины Мурильо. – А то получается, что я все тебе выбалтываю сразу, как стукач полицейскому – но у тебя от меня секретов больше, чем у члена масонской ложи… может, ты вообще ее председатель? Великий Копта, Мастер стула, или как там называется эта чудесная должность?

– Дорогой мой, ты читаешь слишком много приключенческих романов… уверяю тебя, я не граф Калиостро, я всего только скромный врач.

– Я их брошу, потому что вы сами – как приключенческий роман, месье Кадош!

Соломон поднял брови:

– О, вот как? Я-то всегда считал себя самым скучным человеком на свете… Нудным, как ноябрьский дождь.

– Ты нагло врешь! – рассмеялся Эрнест и, приподнявшись, уселся верхом на бедра любовника и крепко уперся ладонями ему в плечи… поза была настолько приглашающей и провокационной, что легкая эрекция, которую Соломон ощутил еще во время поцелуя в шею, начала стремительно нарастать.

– Ты ведь врешь? Признавайся!.. Ты просто напрашиваешься на комплименты.

– Конечно, вру… и напрашиваюсь, – легко согласился Кадош и переместил ладонь на член любовника, уткнувшийся ему в живот.

Эрнест громко охнул, выгнулся, подался навстречу ласкающей руке, жадно потираясь повлажневшей головкой о жестковатую, но такую приятно теплую ладонь…

– Соломон… аааахх, Соломооон…

– Что, милый? Скажи мне. – он теснее обхватил член и пустил свои пальцы скользить вверх и вниз, с такой умелой чуткостью, что пленник его любви сразу же сдался:

– Я хочу тебя!..

– А я – тебя… – жаждуще выдохнул Соломон, очень довольный, что его тактика медленной осады сработала, и вспыхнувшее желание вытеснило из прекрасной головы Эрнеста печали прошлого и тревоги настоящего, и заставило отложить лишние вопросы по крайней мере до утра.

Им в самом деле было о чем поговорить и что обсудить самым серьезным образом, о многих вещах следовало договориться до приезда в Валлорис, до встречи с Исааком, с Эстер и тем более с Жаном Дювалем, но Соломон категорически не хотел пускать проблемы в постель, которую делил с Эрнестом. Маленькое путешествие от Парижа до Ниццы, длиною всего в одну летнюю ночь, даже половину ночи, было предназначено только для любовников.

Они любили друг друга до рассвета, с такой страстью и ненасытной пылкостью, как будто предчувствовали, что это последняя спокойная ночь, подаренная им судьбой, на долгое-долгое время…

Комментарий к Глава 5. Vita bella

1 бас-кантанте -один из самых красивых тембров, т.наз. высокий или певучий бас.

2 Жак Тожа – известный французский актер театра и кино, один из лучших исполнителей роли Людовика 14, в частности, в киноэпопее о приключениях Анжелики.

Визуализации:

1. Эрнест и Соломон в поезде:

https://c.radikal.ru/c26/1809/e1/cf1b4172b7fc.jpg

https://d.radikal.ru/d18/1809/df/d68c3cf5e9c5.gif

https://d.radikal.ru/d15/1809/92/438477411798.jpg

2. “Розовые сосны” и тюльпаны на крови Ксавье:

https://a.radikal.ru/a25/1809/8f/9491f7ad2006.jpg

========== Глава 6. Ангелы Исаака ==========

Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли.

Библия, Книга Бытия

Соломон пообещал, что они с Эрнестом приедут ночным поездом, прибывающим в Ниццу в понедельник, около девяти утра, стало быть, не имело смысла ждать их в Валлорисе раньше десяти, а то и одиннадцати. Эстер разумно заказала поздний завтрак как раз к этому часу: по ее мнению, первую встречу расширенного состава семьи следовало провести за щедро накрытым столом.

Доктор Витц, тоже получивший приглашение на военный совет, полностью одобрил замысел и заявил, что на сей раз прибудет без опозданий и проволочек. У него и выбора особого не было: старина Фриц всегда как огня боялся фрау Кадош, а теперь еще и чувствовал себя по уши виноватым перед близнецами. Если бы не его пятничный загул в режиме соло, опасных неприятностей, свалившихся на плечи Лиса и Сида, наверняка удалось бы избежать.

Но сожалеть о содеянном было уже поздно. Подумать следовало о настоящем, и крепко подумать, поскольку в длинном условии задачи, касающейся решения дальнейшей судьбы клиники «Сан-Вивиан» и обоих братьев Кадош, появилось сразу два новых неизвестных – Жан Дюваль и Мирей Бокаж.

…Несмотря на все старания матери успокоить его и настроить на лучшее, Исаак извелся в ожидании брата. Так плохо у него на душе не было со времен пребывания в тюрьме, когда он ждал приговора и перевода в камеру смертников. Он почти не спал и так мало ел, что Ребекка начала по часам приходить к нему в спальню с подносом и со скандалом запихивала в мужчину, которого помнила еще малышом, оладьи, куриный суп, овощное пюре или кусочки фаршированной рыбы. Благодаря настойчивой заботе старой няньки Исаак не сделался тенью самого себя, но кулинарное искусство Ребекки все же не могло избавить его от тревожных мыслей и запоздалых укоров совести. Помогали только танцы.

После сумасшедшей абсентовой ночи и ворота виллы, и двери, и окна предусмотрительно держали закрытыми; Исаак почти не выходил из дома, чтобы избежать очередной встречи с месье Дювалем или демуазель Бокаж до возвращения настоящего доктора Кадоша. Помимо того, что близнецы должны были обсудить ситуацию и выработать новую стратегию действий, Лис попросту боялся не справиться с ролью и наделать новых непоправимых ошибок.

Удивительнее всего было то, что ни Дюваль, ни Бокаж, по-видимому, не считали произошедшее чем-то постыдным, неловким, что следует тщательно скрывать от посторонних и как можно скорее забыть. Наоборот, они восприняли хмельную любовную авантюру как индульгенцию, приглашение в элитный свингерский клуб. Оба решили, что, переспав с патроном и подтвердив свою лояльность, получили особенные привилегии и даже приобрели некоторые права на Соломона Кадоша.

Патриархальный Валлорис, не имеющий и десятой доли курортного блеска, присущего Каннам, Антибу, Ницце или Босолею, открыл им свою темную сторону, полную жгучих тайн и сокровенного бесстыдства, превратился в лабиринт, где господин и дама наконец-то освободились от цепей респектабельного приличия и вдоволь наигрались с похотливым чудовищем, местным Минотавром…

По крайней мере, что-то подобное Дюваль нес по телефону, когда звонил Соломону в клинику на бывший личный номер Шаффхаузена.

Интригующую запись на автоответчике, полную затейливых метафор и цветистых иносказаний, которые сделали бы честь «Тысяче и одной ночи», обнаружил фон Витц в субботу днем. Он скрупулезно зафиксировал содержание, стер запись, сразу же поехал в Валлорис и передал Исааку это странное послание, после чего потребовал объяснений, а получив их, едва не слег с сердечным приступом…

Со стороны все это казалось дикостью, сюжетом порнокомедии, анекдотом, и Лис посмеялся бы первым, если бы услышал подобную историю из чужих уст; но поскольку он стал прямым участником, и – что греха таить – отчасти и виновником события, ему было ни капельки не смешно. Мало того, что он невольно опозорил брата, но еще и сам опозорился перед матерью, сделав ее свидетельницей оргии…

Освободить голову от неприятных образов и хотя бы ненадолго забыться в звуках музыки и биении ритма получалось только в зале для хореографических занятий. Полчаса жесткой гимнастической разминки, полчаса у балетного станка, и по меньшей мере час или два, проведенные в постоянном пластическом движении, в ритме танцев, классических и современных, в разных стилях, приносили куда больше пользы, чем любые лекарства, и латали душевные прорехи надежнее, чем молитвы.

Сюда, в просторный и светлый зал, к зеркалам и паркету, Исаак и поднялся, как только выпил чашку кофе под строгим надзором Ребекки, и получил от матери, собственноручно готовившей тесто для эклеров, не менее строгое указание «не перенапрягаться и привести себя в порядок ровно к половине одиннадцатого».

…Когда он ждал Сида, коротая время за танцами, его всегда тянуло в Испанию, в Мексику или в Аргентину, а иногда еще и в Бразилию. Так было и сегодня. Танго, милонга, румба, пасадобль, сигирийя, бачата, севильяно и снова танго. Рокочущий плач гитары, томное постанывание скрипок, чувственная цыганская жалоба аккордеона.

Исаак танцевал самозабвенно, выкладываясь полностью, словно на представлении в «Лидо»; все фигуры давались легко, движения плавно перетекали одно в другое и создавали гармоничный пластический этюд, законченный сюжет, полный желания, боли и страсти…

Он танцевал соло, и с воображаемым партнером, чаще всего – с Ксавье, а иногда – с братом или случайным незнакомцем, наугад выдернутым из толпы несуществующих зрителей. Музыка и фантазии пьянили не хуже абсента, они постепенно увлекали Лиса все дальше, и вот уже стены дома раздвинулись и стали прозрачными, дубовый паркет под босыми ступнями показался горячим, как разогретые солнцем белые плиты площади в маленьком испанском городке, и в воздухе запахло лимоном, оливками и кипарисовой хвоей…

Снова зазвучала сигирийя – хрипловатый голос певца, полный непритворного драматизма и горя, вел свою партию под звуки гитары, глубокие, тревожащие, проникающие на самое дно человеческого сердца. Исаак вскинул руки вверх, в остром пике, повел бедрами… Флорео, сапатеадо (1). Он перестал быть созерцателем, полностью отдал себя музыке, позволил темной печали, скорбной неутоленности сигирийи протекать через тело, как воде источника – через песок. Он стал уличным танцором, цыганом, рассказывающим в танце историю своей жизни, страдания и потерянной любви.

Этим танцем Лис хватал невидимых зрителей за горло, не давал отвлечься, остыть, делал их сообщниками, соучастниками истории, подобно хору в трагедии. И зрители-призраки смотрели и слушали, открывая сердца и души чарующей сигирии, ибо нет танца, кроме фламенко, а Исаак Кадош был его пророком…

Сегодняшняя магия была особенно сильна, или, может быть, он опять дотанцевался до галлюцинаций, но только призрак необыкновенно красивого мужчины-цыгана, отразившийся в зеркале за спиной, не желал рассеиваться. Он весь был как с картины Гойи – длинная грива темных волос, светлая кожа теплого тона, тонкие черты лица, свободная рубаха цвета какао, черные штаны с высоким поясом, плотно облегающие стройные ноги…

«Может быть, это я сам, в зазеркалье, вот так я выгляжу на той стороне, в параллельном мире, где меня ждет Ксавье…» – промелькнуло в мыслях Исаака, когда он заканчивал танец резким сапатеадо, прежде чем остановиться у зеркала и, с последним аккордом, положить руки на холодную гладкую поверхность…

Призрак не исчез – он поднял palmas(2) и зааплодировал, как подобает восхищенному зрителю, а потом еще и заговорил, как самый обычный человек:

– Браво… Браво, сеньор. Умоляю, простите мою бесцеремонность, я никакого права не имел сюда врываться, но… я просто пошел на звуки музыки, и потом, увидев вас, уже не мог пошевелиться. Вы лучший танцовщик в мире.

Голос у него был выразительным, певучим, очень мягкого тембра: так обычно разговаривают выходцы из хороших семей, в свое время получившие уроки музыки и риторики, и актеры в ролях прекрасных принцев.

«Принцев…»

У Лиса стремительно забилось сердце, когда он понял, кто стоит на пороге и говорит ему комплименты. Ну конечно же, художник, дитя богемы и графский сын, избранный Соломоном себе в мужья, и получивший прозвище Принц с Монмартра.

«Черт возьми. Как это я сразу не догадался».

Исаак медленно отступил от зеркала, приглушил стереосистему и, постаравшись придать вспыхнувшему лицу выражение дружелюбного гостеприимства, повернулся и пошел навстречу неожиданному гостю:

– Доброе утро, месье Верней. Добро пожаловать в наш дом. Рад, что созерцание моих экзерсисов смогло доставить вам удовольствие… а теперь, надеюсь, вы извините мои дурные манеры, если я спрошу – куда, к чертям собачьим, подевался мой негодный братец?! Я, месье, нисколько не против нашего знакомства, но предпочел бы сперва увидеть Соломона. Где он?

Эрнест несколько опешил от непосредственности Лиса, граничившей с грубостью – настолько резко она отличалась от обычной вежливости и суховатой сдержанности Сида – но, после секундного колебания, решил, что ему по душе эксцентрическое поведение Исаака.

Облизнув губы, пересохшие от волнения, он заставил себя улыбнуться и кротко проговорил:

– Вообще-то я сам его ищу.

– Хммм… и где же вы его умудрились потерять? Надеюсь, не на вокзале?

– Нет. Но как только мы вошли в дом, им завладела ваша матушка, а меня отправили наверх… переодеться.

– Весьма бесцеремонно со стороны нашей матушки, но очень типично, признаю. – Исаак усмехнулся. – Ну что ж, давайте познакомимся поближе, прежде чем идти и выцарапывать брата и супруга из нежных материнских объятий.

Точная копия Соломона, облаченная в облегающую спортивную майку и легкие полотняные штаны, подчеркивающие длину ног и превосходное сложение, приблизилась почти вплотную и протянула мускулистую руку для взаимного пожатия.

Эрнест застыл столбом, как Дон Жуан перед статуей Командора, не решаясь вложить пальцы в раскрытую ладонь… Он знал, конечно, что близнецы похожи, но оказался не готов, что сходство окажется настолько полным и совершенным. Черты лица, текстура волос, прическа, голос, манера говорить, фигура, осанка братьев Кадош были идентичными. Это одновременно пугало, восхищало и возбуждало, как любое истинное чудо, сотворенное Богом или природой, побуждало вглядеться, причувствоваться, прежде чем решить, как вести себя дальше.

Хорошо всмотревшись и дав волю интуиции, Эрнест все же начал замечать небольшие различия между близнецами, крохотные штрихи, еле уловимые мазки, делавшие одного из них – Соломоном, а второго – Исааком.

Лис выглядел немного суше и чуть моложе, на лбу и в уголках глаз было меньше морщинок, но абрис губ казался более резким, напряженным, как у трагического актера, а в глубине взгляда притаилась печальная тень, не исчезавшая, даже когда он улыбался.

На левом плече Исаака красовалась тонкая, отлично выполненная татуировка в виде саламандры; она как будто всегда там жила, но тоже выглядела немного печальной. Эрнест уставился на нее с неприличной жадностью, даже с ревностью, присущей художнику, и дал себе слово, что в самое ближайшее время лично займется остановкой мгновений, чтобы сохранить историю и телесный облик братьев Кадошей для вечности.

«Сангина, сепия, на папиросной бумаге… Будет парным к портрету Соломона, который я сделал черной тушью. А потом еще напишу две парных эмалевых миниатюры».

Братья, по-видимому, пользовались похожим парфюмом, курили одну марку сигарет и придерживались сходной диеты, поскольку пахли почти одинаково, но это «почти» для Эрнеста оказалось главным и самым заметным различием, благодаря которому он никогда не спутал бы Исаака (острая морская соль, душистый табак, можжевельник и лавр) и Соломона (золотая смола, цитрус и кедровая хвоя, с той же примесью морской соли и табака) даже в густой темноте.

Оба близнеца были потрясающими, восхитительными, прекрасными, полными благородства и силы, как древнегреческие герои-полубоги, и Эрнест понял, что будет любить – нет, уже любит! – обоих, да, обоих, но каждого по-своему, и Соломон для него на всю жизнь останется Соломоном и только Соломоном. Партнером. Супругом. Любовником. А Исаак… Исаак будет для него тем же, кто он есть для Соломона, то есть братом и близким другом, если только захочет и сумеет подпустить его на такую короткую дистанцию.

…Насмешливый вопрос Лиса вывел художника из оцепенения:

– Ну так что? Мы пожмем руки по-родственному – или ты так и будешь пожирать меня взглядом? Впрочем, я не возражаю, смотри, если хочешь. Все на месте: руки, ноги и голова…

Он отступил на пару шагов, сделал пируэт и склонился перед Эрнестом в театральном поклоне:

– Может, я неправильно себя веду с вашим высочеством? Кланяюсь недостаточно низко?..

Эрнест с улыбкой покачал головой и теперь уже сам шагнул вперед, молча обнял Исаака и по-родственному четырежды расцеловал его в щеки.

– О-о… – выдохнул Лис, никак не ожидавший подобного, и мгновенно оглох от собственного сердцебиения: с тех пор, как он, полураздетый, весь мокрый после танцевальных занятий, прямо в зале обнимался со сногсшибательно красивым мужчиной, прошло очень много лет…

Бессознательно он поднял руки, скрестил их на изящной спине «цыгана» и с силой прижал его к себе. Ощущения были потрясающими… более потрясающими, чем он сам бы хотел, более яркими, чем допускали приличия.

Ноздри Исаака дрогнули, как у зверя, взявшего след, втянули запах густых волос и теплой кожи художника… Чувственная смесь ароматов кофе, итальянского масла, горького табака и свежего холодного ветра показалась до странности знакомой, почти родной, как будто он дышал ею изо дня в день много лет подряд. Обнимать же Эрнеста было еще слаще – все равно что в солнечный день выпить молодого вина и голым задремать на цветочной поляне.

Нет, лучше бы они уснули там оба… после того, как не по одному разу отымели друг друга во все доступные отверстия…

Лис помотал головой, силясь стряхнуть наваждение – он понимал, что сейчас попросту ловит чувства Соломона к любовнику, осколки его недавнего желания и страсти, налипшие на эфирное тело Эрнеста, как песчинки на мокрую кожу, но ничего не мог с этим поделать.

– Ты… Господи боже мой, ты… ты знаешь?..

– Что? – севшим голосом переспросил художник: почувствовав животом эрекцию Исаака, он понял свою оплошность с поцелуем, но просить прощения было несколько поздно, да и нелепо.

Нахлынувшее обоюдное возбуждение напоминало наркотический угар, которому Эрнест не собирался поддаваться – он все время напоминал себе, что перед ним не Соломон, а его брат-близнец, разгоряченный после занятий. Оставалось только напрячь руки и, насколько это возможно, отклониться назад, чтобы удержать ситуацию под контролем и сделать ее менее двусмысленной.

– Ты… черт… ты очень красив, – Исаак, наконец, нашел нужные слова. – Сид говорил мне, что ты дьявольски хорош собой, но я и представить не мог, что настолько. Теперь я понимаю, отчего он так сошел с ума.

– Ты из-за этого злишься на меня? – Эрнест тоже нашел правильную фразу. – Но мы ничего не могли поделать, понимаешь, Лис? Все случилось как будто само собой, сразу, и мы в себя не успели прийти, как…

– …Как очутились в одной постели, – закончил Исаак и слегка ослабил объятия, но продолжал удерживать Эрнеста рядом, очень-очень близко. – Я… понимаю. У нас с ним по-другому не бывает. Если любовь, то исключительно с первого взгляда. Если страсть – то такая, что крышу срывает напрочь, ну, а если секс…

Художник вскинул глаза, в них больше не было смущения, но со дна души как будто плеснуло яркое летнее солнце:

– …Я знаю. Я сплю с ним третий месяц и… я видел, как ты танцуешь сигирийю…

– А-а… и как же?.. – комплимент искусству танцора был ожидаем, но в груди Исаака что-то сладко сжалось в предвкушении собственных слов Эрнеста.

– Как сам дьявол… воплощенная страсть. Как саламандра, живущая в пламени. У тебя есть дуэнде. (3)

– У тебя он тоже есть.

Они, не сговариваясь, потянулись друг к другу и обнялись, не как любовники, а как двое байлоров (4), и полетели по залу в чувственном ритме севильяны, повторяя движения легко и грациозно, и так синхронно, словно один был отражением – или продолжением – другого…

***

Эрнест Верней редко бывал гостем на благопристойных семейных обедах и ужинах, а родственникам особы, на которой собирался жениться, представлялся всего один раз, и с той поры минуло почти семнадцать лет.

Многочисленная греческая родня Лидии Фотиади, собравшаяся за огромным столом, заваленным горами разнообразной еды, изучала его со всех сторон, едва ли не ощупывала, как диковинного зверя, и втихомолку судачила, достоин ли этот мазилка-лягушатник смешать свою подозрительную кровь с благородной кровью строителей Парфенона и Афин…

Тогда, помнится, они так и не пришли к единому мнению, но когда свадьба расстроилась, радостно плясали сиртаки и выпили целую бочку узо за избавление «ангелочка Лидии» от мезальянса.

Эрнест рассказал Соломону историю своего незадавшегося сватовства как бы между прочим, с циничными комментариями и черным юмором, пока они ехали в поезде, и заставил любовника смеяться до слез над этой новеллой в духе Боккаччо. Она действительно звучала очень забавно, но Соломон понял и скрытое послание: Эрнест заранее прочерчивал границу и возводил защитные укрепления.

«Я не знаю, как воспримут меня твои родственники, твой брат и особенно – твоя матушка, но в любом случае буду вести себя так, словно мне совершенно на это наплевать. Мы вроде бы не собираемся вместе идти в церковь или в мэрию, я не прошу твоей руки, и мне совсем не хочется, чтобы встреча с твоей семьей хотя бы отдаленно напоминала смотрины».

Кадошу очень хотелось успокоить Эрнеста на сей счет, объяснить, что защита не потребуется, потому что никто не станет нападать, что мать и брат будут счастливы познакомиться с ним, а доктор Витц умеет быть таким же деликатным и бережным к тонким душевным материям, как и покойный Шаффхаузен… Да и первый совместный обед, на котором им придется присутствовать, задуман скорее как военный совет, а не как чопорная трапеза по случаю расширения состава семьи.

Соломон так и не произнес всего этого вслух, ограничился тем, что взял Эрнеста за руку, поцеловал в ладонь и сказал:

– Я тоже очень волнуюсь.

Правдивого признания оказалось достаточно, чтобы вдохнуть решимость в сердце художника и вернуть улыбку на его губы. Самому же Соломону пришлось до предела напрячь волю, чтобы выглядеть спокойным и беспечным, и не краснеть, как мальчишка, когда он открывал перед Эрнестом входную дверь – и боролся с идиотским сентиментальным желанием подхватить любимого на руки и перенести через порог…