Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Лежа в кровати, окруженный темнотой и призраками, Жан Дюваль медленно сходил с ума, меж тем, как его верная и преданная супруга искренне радовалась, что ее благоверный с каждым днем становится все тише, спокойнее и покорнее, все реже жалуется на боли и, слава Богу, больше не поднимает вопрос о разводе.

…Он слышит за дверями шум драки, стоны боли, ругательства, сдавленный хрип, и чувствует, как трясутся поджилки: в соседней комнате убивают Соломона и, может быть, уже умертвили Мирей. И что же дальше? Что будет с ним? Его тоже убьют? Или… заставят участвовать в убийстве, чтобы повязать кровью?

Жан хочет соскочить с кровати и пуститься наутек, убежать подальше, спрятаться, но не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он и кричать не в состоянии: ему даже кажется, что язык отнялся вовсе…

Наконец, возня затихает, на пол падает что-то тяжелое, и дверь в комнату медленно приоткрывается.

Первым входит Рафаэль: невозмутимый, все в той же рабочей блузе и комбинезоне, в руке – рация… но комбинезон спереди покрыт противными бурыми пятнами, очень похожими на кровь. За ним входят двое его подручных, дюжие парни, смуглые, с волосатыми руками, одетые как сезонные рабочие, из тех, что хлопочут по саду или на винограднике. Они тащат бесчувственного Соломона, крепко связанного, почти что спеленутого – как охотничий трофей… Шея у него обмотана ремнем, лицо – иссиня-бледное, губы распухли, и поначалу Жану кажется, что мужчина мертв. Он начинает кричать от горя и ужаса, но Рафаль, бросившись к нему, зажимает рот пятерней, и грозит – грубо, зло…

«Заткнись, вонючая тварь! Сейчас ты получишь своего сраного содомита! И только попробуй дернуться, козлик!»

Соломона укладывают на кровать, рядом с Жаном, и он замечает слабое дыхание и слабое дрожание век:

«Жив, жив! Какое счастье…»

Гориллы-подручные тем временем споро раздевают Кадоша, снимают с него все: рубаху, обувь, джинсы и белье. Полуэрегированный – видимо, от удушья (2) – член внушительного размера выскальзывает наружу, и один из парней тянется к нему, с явным намерением сдавить пенис и выкрутить мошонку, чтобы причинить сильнейшую боль, а второй скалится и говорит что-то похабное… Окрик Рафаэля приводит их в чувство и вынуждает остановиться. Гориллы заканчивают процедуру раздевания и подступают к Жану, вынуждая лечь навзничь, после чего буквально взваливают на него голое тело Соломона, неподатливое и тяжелое…

«Вот, петушок, получай свое пидорское счастье! Соси жидовский хуй, пока есть возможность!»

Жан, охнув, обхватывает Соломона руками, цепляется за него, как за спасательный круг, и тут же теряет дыхание: грудную клетку сводит от адской боли. Одновременно начинают болеть живот, горло, бедра, напоминает о себе вспухший поврежденный анус; Жану жарко и душно, он обливается потом, ему хочется столкнуть с себя Кадоша, и вместе с тем он непроизвольно трется об него, прижимается грудью к груди, кожей к коже, чувствует его член между своих бедер, и почти что возбуждается… но в висках бьется странная, дурная, неуместная мысль:

«Саламандра… где же саламандра?»

На плече Кадоша нет татуировки, на боку нет шрама, и пахнет он иначе – не так, как помнит Жан. Чужой, незнакомый запах, как будто в теле поселился демон-двойник. «Саламандра, ползущая по песку… саламандра…»

К горлу подступает тошнота, и Жан не в состоянии побороть рвотный позыв. Он отрыгивает желтую слизь прямо на Соломона, кое-как отворачивается, пачкает подушку, простыню, и вдруг с ужасом чувствует, что перестал контролировать мочевой пузырь. Постель под ним промокает насквозь.

Гориллы довольно ржут: похоже, они чего-то подобного и добивались… Рафаэль одергивает их и продолжает отдавать четкие, спокойные команды. Никто не вытирает рвоту и мочу, но, видя, что к Соломону постепенно возвращается сознание, ему заново и крепко-накрепко связывают руки и ноги.

«Экий пидовский кабанчик!.. Любо-дорого посмотреть!» – удовлетворенно констатирует «поденщик» и фотографирует сцену на портативную камеру…

«Жертва» и «насильник» так и остаются в кровати, слепленные друг с другом, в нелепой и непристойной позе, перемазанные биологическими жидкостями, а белье перевернуто и сбито, словно они в самом деле боролись – прежде чем на помощь доктору Дювалю подоспели «спасатели». Рафаэль сидит рядом, гладит Жана по голове и ласково нашептывает, что и как ему следует говорить жене, когда она приедет, и что отвечать на вопросы полицейских, которых Сесиль привезет с собой.

…Жан дрожит, судорожно жмурится, надеясь выскользнуть из марева тяжкого кошмара, но кошмар длится и длится, и не только для него, но и для Соломона, который, очнувшись, рычит от ярости и тщетно пытается разорвать свои путы…

***

Кампана возвращался домой поздно: стрелки подбирались к половине первого ночи. Комиссар был в изрядном подпитии, но в настроении бодром и деятельном – хоть сейчас пакуй чемодан и отправляйся в отпуск на Лазурный берег. Юбер и собирался этим заняться сразу как войдет в квартиру, ему хотелось успеть на утренний рейс, ведь «отпуск» совсем не означало «отдых»… Его ждала деловая поездка и тайное дознание, замаскированное под каникулы.

…Месье Претр, прокурор, счел его рассказ убедительным, подозреваемого – гнусным и скользким типом, но собранные доказательства по делу о Нотр-Дамской химере недостаточными, а улики косвенными:

– Да, вы правы, показания двоих свидетелей, плюс показания врача, плюс показания консьержа, подтверждающие, что имярек виделся с покойной у нее дома за несколько часов до кончины…сочетание мотива и возможности… пожалуй, я мог бы выдвинуть обвинение, но оно будет шатким, очень шатким. Он наймет адвокатов, Кампана, наймет адвокатов! Они от нас мокрого места не оставят, если не будет неопровержимых улик и бесспорных доказательств! Да еще на нас спустит собак вся клерикальная пресса!.. Нет, Кампана, думайте, думайте еще.

И комиссар думал, преимущественно вслух.

Совместный ужин в «Ротонде» затянулся на три с половиной часа, и в итоге нашлось и было принято соломоново решение. Кампана ухмыльнулся этому каламбуру, а месье Претр строго отчитал его за несерьезность и с нажимом проговорил:

– Запомните, Юбер, вы едете в Ниццу как частное лицо, никаких официальных полномочий вмешиваться в расследование у вас не будет. Это не наша территория, не наш департамент, и хорошо еще, что Кадош постоянно проживает в Париже, хоть какая-то зацепка для проявления интереса с нашей стороны. Но я кое-кому позвоню, так что вас будут своевременно информировать о происходящем, а что до остального, полагаю, вы справитесь и сами. Ответственность за соблюдение законности и за конечный результат, разумеется, тоже полностью ложится на вас.

– Конечно, месье Претр. Я все понимаю. Все лавры прокуратуре, все шишки – комиссару Кампане, которому дома не сидится…

– Вот-вот. Не вздумайте подвести меня. Если уж вам неймется поссориться с церковниками…

Юбер горячо возразил:

– Эти церковники – не совсем церковники, мэтр! Это фанатики и сектанты, сумевшие незнамо как пролезть в милость к Ватикану, склонные к насилию и жадные до денег… Вспомните дело Дельмаса! И, как бы там ни было, католики нарушают закон и совершают преступления не реже всех остальных…

Прокурор отодвинул тарелку с паштетом и скривил рот в куриную гузку:

– Хорошо, оставим дискуссию о католицизме… Я только вижу, что вы снова ввязались в скользкое дело, которое неизвестно в какие дебри может завести, так позаботьтесь, по крайней мере, о процедуре, и соберите доказательства, бесспорные доказательства, которые признает суд. И заранее придумайте хорошую версию для коллег, чтобы обосновать ваш «отпуск».

Кампана едва не фыркнул: уж кого-кого, а его точно не стоило учить, как, что и кому врать, если это требовалось для дела…

Договорившись о главном, обсудив каналы связи (основной и добавочный), они с прокурором покончили с официальной частью беседы, перешли сперва к политике, потом к футболу, а когда допили бутылку и заказали вторую – к женщинам. Правда, здесь уж говорил больше месье Претр, жалуясь одновременно на жену и на любовницу, Кампана сочувственно слушал и ловко увиливал от провокационных вопросов на тему собственного семейного статуса. В голове промелькнула странная и грустная мысль о Кадоше, который никогда не лез к нему ни с любовными откровениями, ни с нескромными расспросами о личной жизни, но как-то вот всегда умел найти не только интересную, берущую за живое тему для беседы, но и доброе слово в трудную минуту, когда очередная красотка разбивала комиссару сердце…

Они с Претром расстались, когда закончилась третья бутылка. Кампана вызвал для прокурора такси, но сам отказался садиться в машину и пошел домой пешком -благо, от бульвара Монпарнас до улицы Федерации, где он проживал в доме номер двадцать, идти было чуть дольше получаса.

Ночной летний воздух, пахнущий рекой, зелеными листьями и мокрым асфальтом, протрезвил его не до конца, от кислорода в голове зашумело даже сильнее, как будто после вина Юбер пил еще и шампанское… В подъезд своего дома он вошел, слегка пошатываясь, а в кабине лифта и вовсе уперся лбом в стену, точно студент после вечеринки.

– Эк меня развезло-то… – пожурил он сам себя, пока лифт медленно полз на пятый этаж. – А все почему, спрашивается? Потому что высыпаться надо, а не шататься ночами незнамо где, и не подрываться ни свет-ни заря, как боевая лошадь, спасать очередного рыцаря, застрявшего в собственных доспехах!

Двери открылись. Кампана шагнул на площадку, направился к своей квартире и едва не споткнулся о человека, сидящего на полу, возле лестницы. Мужчина в черной мотоциклетной куртке и потертых джинсах положил руки на согнутые колени, спрятал лицо в ладонях, и то ли спал, то ли ловил алкогольные галлюцинации – и хорошо еще, если вообще дышал…

– Черт побери! Это еще что за явление природы?! – сердито закричал комиссар, обещая себе, что завтра как следует намылит голову консьержу, пропускающего в дом кого ни попадя. – Доставка работы на дом, ну надо же! А ну пошел отсюда, наркоша, пока я не вызвал патруль и не отправил тебя в участок!

– Эй, полегче, полегче, месье Юбер, – сказал голос Соломона Кадоша. – Так-то вы встречаете старых друзей? Мало того, что твой юный друг не пустил меня в квартиру и заперся на сто замков, так еще и ты грозишь опять упрятать меня за решетку? Как это невежливо с твоей стороны, дружище…

Глядя, как нежданный гость встает и входит в полосу света, Кампана, не веря своим глазам и ушам, пробормотал:

– Соломон?..

Да, человек, которого он видел перед собой, выглядел как Соломон, двигался и говорил, как Соломон – но что-то было не так, и это «не так» не имело отношения к тому, что доктору Кадошу в настоящий момент надлежало находиться в Ницце, в арестантском доме или, как минимум, под подпиской о невыезде…

– Нет, комиссар. Я не Соломон – я Исаак Кадош…

Нервы у Кампаны были крепкие, в призраков он не верил, но когда Исаак – если это действительно был Исаак, официально мертвый уже десять лет!.. – протянул к нему руку, комиссар инстинктивно шарахнулся назад, и крепко приложился затылком о стену.

«Допился, блядь…»

С губ Юбера сорвался хриплый вскрик и почти жалобный вопрос:

– К-как? Почему?..

– Потому что я жив, комиссар. Так уж получилось. Мой брат спас меня десять лет назад, и теперь я здесь, чтобы вместе с вами спасти моего брата… и Эрнеста Вернея.

Комментарий к Глава 15. Повязанные кровью

1 Яблоки и апельсины – идиома, соответствующая “в огороде бузина, а в Киеве дядька”.

2 Эрекция при удушении-довольно частая реакция мужского организма: при резком прекращении поступления кислорода в мозг, возникает головокружение и полное расслабление мышц всего тела, сопровождаемое половым возбуждением. На этом эффекте основан ряд БДСМ-практик.

Визуализации:

1. Адвокат Матье Кан:

https://a.radikal.ru/a30/1811/1d/7f97598ec294.jpg

2. Исаак при встрече с Кампаной:

https://d.radikal.ru/d12/1811/8a/d1b61d16ffa9.jpg

3. Соломон в сложных переживаниях:

https://c.radikal.ru/c00/1811/6c/4525a27ff092.jpg

https://a.radikal.ru/a22/1811/28/6d9c8ef259c7.jpg

4. Дом Кампаны на улице Федерации, вход:

https://a.radikal.ru/a35/1811/3c/b8add988e647.jpg

========== Глава 16. Пакт с дьяволом ==========

Но там, где все горды развратом,

Понятия перемешав,

Там правый будет виноватым,

А виноватый будет прав.

Гете, «Фауст»

Я так сейчас тону в потоке горя,

Что за соломинку готов схватиться.

В.Шекспир, «Много шума из ничего»

– Садись сюда. – сухо сказал Кампана нежданному гостю, проведя его на кухню, и мотнул головой в сторону продавленного дивана, стоявшего в оконной нише; это место частенько служило комиссару походной кроватью, когда срочная работа сокращала часы ночного отдыха, или попросту было лень перебираться в спальню, что обычно случалось после вечеринок с вином.

Исаак Кадош (если это действительно был он) послушно сел на диван, но держался так напряженно, что Кампана нахмурился. У него были веские основания для недовольства: он все еще не мог до конца поверить в чудесное спасение близнеца. Куда легче было предположить, что Соломон каким-то хитрым способом сумел смыться из-под стражи и теперь по-еврейски морочит старого друга, выдавая себя за воскресшего покойника.

Правда, смысла в таком обмане не было ни на грош… если на то пошло, то Исааку следовало выдавать себя за Соломона, но никак не наоборот.

Кампана покосился на сидящего мужчину – рассматривать его в упор все-таки было неловко – не зная хорошенько, что он ищет в этом странном лице с острыми и тонкими чертами, какую подсказку надеется прочесть в блестящих темных глазах, какую правду вызнать о прошлом и настоящем обоих братьев?..

Мысль, что Соломон лгал ему на протяжении всех этих лет, вызывала ноющую боль в левом виске. Близкий друг, можно сказать, боевой товарищ, если вспомнить их африканские похождения, знавший Юбера как облупленного, и не раз имевший возможность убедиться, на что Кампана готов ради дружбы, то ли не счел его достойным правды, то ли испугался довериться до конца слуге закона…

В любом случае Соломон поступил по-свински, и будь он здесь, Юбер бы его как следует вздул. Но Соломон сидел в тюрьме, зато на кухне у Кампаны призрак Исаака материализовался в живого человека, готового на что угодно для спасения брата: самому сесть в тюрьму, подписать договор с дьяволом… Голова от всего этого шла кругом.

«Ну и что мне теперь делать? На дверь ему указать, а перед тем настучать хорошенько по физиономии, чтобы передал братцу мои приветы?.. Н-да, Кампана, умно придумал, нечего сказать! Давай-ка, вспомни, что ты полицейский, тряхни стариной, поработай дознавателем. Допрашивать призраков тебе еще не приходилось, будет что в мемуарах описать!»

Ему казалось, что молчание тянется целую вечность, но на самом деле пауза между репликами была совсем короткой.

– Я налью нам вина. Или, может, хочешь пива? – Кампана повернулся сперва к шкафу, потом к холодильнику, а открыв дверцу, вспомнил и о других обязанностях хозяина:

– …и поесть. Ты, наверное, с голоду помираешь.

Исаак смущенно усмехнулся, по-мальчишески сдул со лба мешающую ему челку, потер нос кончиками пальцев… и вскинул глаза на Кампану:

– Не откажусь ни от первого, ни от второго. Но прежде чем выпить, я должен отлить. Восемь часов в дороге и три часа у тебя под дверью – это было серьезное испытание.

Сквозь маску смертельного усталого взрослого мужчины, с мрачным и тяжелым взглядом, вдруг проступил прежний беззаботный Лис, напрочь лишенный комплексов и жеманства, и Юбер наконец-то по-настоящему узнал его:

– Ах ты ж… так твою растак!.. Лис! Исаак! Значит, это правда ты!

Он подскочил к Кадошу-младшему, сдернул его с дивана и так стиснул в медвежьем объятии, что едва ребра не хрустнули:

– И вы, черти, действительно сумели всех наебать! Ну ладно, судейских и прокурорских – это понятно, приговор был несправедлив, но я-то? Меня-то вы за какие грехи за нос водили, черти вы, черти?! Но стало быть, ты жив…

– Ага… и намерен пожить еще какое-то время, если ты меня отпустишь! – прохрипел Исаак, запоздало вспомнивший, как бурно Кампана всегда выражал эмоции, частенько присовокупляя к ним физическое воздействие на объект.

– Да придушить бы тебя, негодяя, вместе с твоим лживым братцем! – Юбер разжал руки и пихнул Кадоша в коридор:

– Уборная там. Давай, быстро туда-сюда, я пока соображу что-нибудь пожрать, ну, а потом… потом ты мне все расскажешь. Всеееее, с самого начала!

Пока Исаак приводил себя в порядок, принимал душ и облачался в футболку и шорты, выданные ему от щедрот хозяином дома, Кампана принялся колдовать над трапезой. До кулинарных талантов Соломона ему было как до Пекина, но главный принцип готовки – горячее не может быть невкусным – он понял давно, и свято ему следовал.

Для начала Юбер извлек из холодильника упаковку с бифштексами и поставил на конфорку большую сковороду. Пока она грелась, налил во фритюрницу масла и, едва дождавшись, пока оно начнет пузыриться, высыпал в него пакет замороженного картофеля.

Расторопный Жюльен, пока комиссар отсутствовал, успел сделать вылазку за продуктами, так что в дополнение к мясу и картошке – лучшей мужской еде, что бы там ни плели диетологи – нашелся и салат латук, и помидоры, и зелень, и несколько видов сыра, и свежие бриоши… все это тоже пошло к позднему ужину (или, скорее, раннему завтраку).

Сам Жюльен, привлеченный сперва взволнованными голосами, а потом шипением масла и вкусным запахом картошки-фри, высунулся из гостевой спальни и попытался разведать, что происходит, но Кампана шикнул на него, как на щенка:

– А ну-ка, быстро в кровать! И не сметь подслушивать! Кто хорошо ведет себя, тот получает внеочередной бифштекс, с доставкой прямо в комнату.

Парнишка смиренно кивнул и стал закрывать дверь – как ни крути, его привычка беспрекословно подчиняться «старшему по званию» порой была очень полезна – однако, когда осталась совсем узкая щель, прошептал в нее, как в рупор:

– Месье комиссар, а это правда ваш друг?..

– Друг, друг. Утром познакомлю.

– Ой, как неловко… Вы же велели в дом никого не пускать без вас, я и не пустил его…

– Ну и правильно. Нечего являться без предупреждения. – рыкнул Кампана, нажал на дверь и окончательно затолкал Жюльена в его каморку. Изнутри донеслось:

– У него голос совсем как у доктора Кадоша.

– А у кого-то здесь слишком длинные уши, и язык как помело.

Кампана запоздало подумал, что Исаак может и не придти в восторг от близкого соседства с неизвестным юношей, который некоторое время состоял в католическом братстве колледжа Станисласа, готовящем новых рекрутов для «Опус Деи», и успел поработать секретарем у Густава Райха…

С другой стороны, а какой у Лиса был выбор, после того как он раскрыл свое инкогнито перед Кампаной, и фактически сдался на милость комиссара полиции, вручив ему собственную судьбу и судьбу брата? К тому же между ним и Жюльеном было и нечто общее, способное стать основой для взаимной поддержки: они оба в свое время стали жертвами Райха, один – ненависти, другой – похоти и потребности причинять боль…

Комиссар хмыкнул, подводя итог размышлениям:

«Ничего, как-нибудь договорятся… все равно им тут жить без меня по крайней мере пару недель, а то и целый месяц.» – и принялся переворачивать бифштексы, уже начавшие подгорать.

***

…Исаак стоял под душем – таким горячим, что едва можно было терпеть – уперевшись ладонями и лбом в кафельную стену тошнотного зеленого цвета, и пытался справиться с отчаянием, нахлынувшим, как только он оказался в относительной безопасности.

Каждая мышца в теле была скручена напряжением, каждая кость ныла, как после изнурительной гимнастической тренировки, но он почти не замечал физической боли, погруженный во внутреннюю тьму.

События настоящего, горестные и опасные, тесно переплетались с обрывками кошмаров из прошлого, перемешивались, как грязь с битым стеклом, и эта адская смесь вызывала из бессознательного таких монстров, что впору было спасаться от них психотропными лекарствами. Но Исаак не мог позволить себе роскоши сдаться болезни и сбежать от горя и ужаса сперва в безумие, а потом – в блаженное медикаментозное забытье. После смерти Ксавье, сломавшей его, разорвавшей пополам, он именно так и поступил в момент слабости… как трус, бежавший с поля боя, пока брат изо всех сил сражался за него на передовой – и теперь пришло время заплатить долг братской любви.

Теперь это была в первую очередь его война, где требовалась не бессмысленная гибель, а победа над умным и безжалостным врагом. И чтобы победить, он должен стать таким же умным и безжалостным, способным предсказать действия противника на два или три хода вперед… вот только пока получалось плохо. Очень плохо.

Исаак ударил кулаком по стене и едва не взвыл, снова припоминая (в ярких красках и мельчайших деталях), как потратил уйму времени, чтобы выбраться с кухни, где его глупейшим образом заперла старая нянька, как в конце концов вылез на крышу через дымоход, но только затем, чтобы увидеть, как его брата в наручниках заталкивают в полицейскую машину…

Лис мог только гадать, что случилось в соседнем доме за последние полчаса от спокойного звонка брата на виллу. У него просто не хватало фантазии придумать, кто и в чем обвинил Сида, который сам выглядел жертвой преступления – в рубахе, порванной по шву и перепачканной спереди кровью, со спутанными, разлохмаченными волосами, разбитыми губами и темным синяком на скуле…

Разглядев следы драки (или избиения?) он едва сдержался, чтобы не закричать от отчаяния, и, растянувшись плашмя на черепице, прячась за широкой трубой, вынужден был лишь бессильно наблюдать за происходящим безумием, не имея никакой возможности хоть как-то помочь Соломону.

Кроме полиции, к воротам виллы подъехали еще две машины «Скорой помощи»; в одну из них погрузили Жана Дюваля, распластанного на носилках, как рыба на противне – он был жив, но, похоже, ничего не соображал и не держал связи с реальностью.

Следом за Дювалем в «Скорую» запрыгнула стройная женщина, очень серьезная, с идеально гладкой прической, в строгом сером платье с белым воротничком, похожая на монахиню. Не трудно было догадаться, кто она такая – та самая Сесиль, в девичестве носившая фамилию Пети, спокойно и благополучно живущая с мужем на Ривьере, после того, как помогла Райху отправить на тот свет несчастного Ксавье…

Исаак заскрипел зубами и так вцепился ногтями в черепицу, что на подушечках пальцев выступила кровь. Он чувствовал, нет – знал, что эта прилизанная гадина приняла самое деятельное участие в интриге против брата: такая на все пойдет, лишь бы угодить попам и сохранить в неприкосновенности семейный алтарь. Ибо, для разрушения дьявольских козней, «всякое беззаконие законно, и в таких случаях правильно не соблюдать правил»(1).

Должно быть, она и вызвала полицию, сочинив для стражей порядка какую-то дикую историю в духе «он хотел отравить моего мужа ради наследства», а Соломон, как последний дурак, попался в ловушку собственного благородства…

– Ничего, ничего, братец… – бормотал Исаак, глядя вслед полицейскому «ситроену», увозившему близнеца в неизвестность, и смаргивая жгучие слезы, неудержимо катившиеся из глаз. – Они не смогут упрятать тебя в тюрьму по ложному обвинению. Этот номер не пройдет! Сегодня же у тебя будет лучший адвокат… или, черт возьми, мы с Торнадо превратимся в самых отчаянных головорезов, наймем еще парочку таких же – и выкрадем тебя прямо из камеры, как сицилийского наркобарона!.. Но где же Эрнест? Для кого вторая «Скорая»?

Сходя с ума от тревоги и страстно желая разузнать, что сталось с художником, как в воду канувшим, и увидеть собственными глазами «место преступления» на проклятой вилле, Исаак несколько раз порывался покинуть свое убежище за печной трубой. Он хотел незаметно соскользнуть с крыши, спрыгнуть сперва на балкон второго этажа, потом – в сад и подобраться поближе, для начала хотя бы к пролому в ограде… но словно чья-то невидимая рука придавливала его сверху, понуждая лежать там, где лежал, смотреть и ждать…

Вскоре его терпение было вознаграждено. Эрнест вышел из дома – на своих ногах, но бледный как полотно и так сильно пошатывающийся, что медикам приходилось поддерживать его с двух сторон и контролировать буквально каждый шаг. Следом за ним на носилках вынесли рыжую красавицу Бокаж – она была еще бледнее, со следами рвоты на одежде, и полностью без сознания…

И мужчина, и женщина выглядели накачавшимися (или накачанными) наркотой до полного изумления, и судя по всему, медики сочли их состояние опасным для жизни и намеревались доставить обоих в госпиталь.

Исаак уже знал, с каким трудом Эрнест избавился от наркозависимости, каким долгим было лечение, и насколько строго Шаффхаузен, после финального реабилитационного курса, запретил ему прикасаться к опиатам: для срыва было достаточно всего одного укола… Торнадо хотел жить и выдерживал героиновый «целибат» много лет, но похоже, сегодня его обет оказался нарушенным не по его воле. А Мирей, если верить цвету ее лица и губам, превратившимся в тонкую застывшую нить, могла и вовсе не очнуться.

Исаак тихо зарычал и дал себе клятву, что непременно разыщет виновника, невидимого режиссера, сочинившего и поставившего эту чудовищную пьесу, где главные герои должны были умереть или сесть в тюрьму. Но пока что он мог только смотреть… и отыскивать в сердце нужное количество ярости и мужества, чтобы не рехнуться от горя.

Замыкали «шествие наркоманов» недовольный полицейский, что-то бормотавший в рацию, и мрачного вида парень, одетый в рабочие комбинезон и блузу. Он напоминал поденщика, нанятого для работы в саду или на кухне, и случайно оказавшегося в гуще драматических событий, на подхвате у полиции и местечковых эскулапов; но держался очень уж уверенно и властно для простого работяги, да и выправку имел военную…

На всякий случай Лис напряг зрение и постарался получше запомнить этого доброго человека, каждую его черточку, каждую деталь костюма: он предчувствовал, что им еще предстоит пообщаться накоротке.

…Тяжелый кулак Кампаны грохнул в дверь ванной, и ворчливый голос комиссара вернул Исаака к реальности из страшных снов наяву:

– Эй, Лис, ты там в порядке? Не утонул? Ответь, а то я начну паниковать и вломлюсь к тебе с проверкой!

– И что? Прикажешь «руки на стену, ноги на ширину плеч»? – отозвался Лис с деланной шутливой бодростью и выключил воду. – Я в порядке. Просто дай мне еще пару минут.

– Ага, «на ширину плеч»… Размечтался, – хмыкнул Кампана. – Давай, натягивай портки и тащи свою балетную задницу поближе к бифштексам. Время позднее, а разговор будет долгим…

***

– Так… «Обязуюсь до окончания следствия… не покидать места жительства»… угу… «являться по первому требованию…» чудесно. «Обвиняемый…» распишись вот здесь… и с формальностями будет покончено.

Следуя указаниям адвоката, Соломон поставил нужную подпись на бланке подписки о невыезде, передал документ Матье и спокойно, даже слегка отрешенно, словно вся эта суета его не касалась, поинтересовался:

– Что дальше?

– Дальше все просто. Я отдаю расписку судебному секретарю, и можем ехать домой. Только будь готов, что на выходе из здания тебя ждет толпа стервятников-репортеров, и каждая газетенка, каждый задрипанный телаканальчик захочет отщипнуть кусочек твоей печени… ну ничего, нам только до машины дойти. Дальше они нас не достанут.

Соломон сделал жест, показывающий полное безразличие к проискам бульварных писак и телевизионных «охотников за головами»; мысль, что ему не нужно возвращаться в тюрьму, и сегодня он наконец-то ляжет в нормальную чистую постель, была приятна, но не более того. Все бонусы освобождения из-под стражи меркли на фоне бесследного исчезновения Эрнеста и отсутствия вестей о брате. Накануне Витц сумел, через посредство Матье, передать ему шифрованное сообщение, что Исаак скрылся и сейчас в безопасности, но это было намного меньше, чем хотел знать Соломон.

Пока адвокат утрясал последние мелкие формальности, Кадош курил, смотрел в окно (на крыльце здания действительно собралась толпа журналистов, человек в пятнадцать-двадцать) и простраивал план дальнейших действий. Под руками не было привычного ежедневника, но четко организованный ум Соломона с легкостью представлял его лежащим на подоконнике и раскрытым. Он заполнял воображаемые графы, одну за другой, и намечал первоочередные дела, с поправкой на свой нынешний статус обвиняемого в тяжком преступлении.

«Узнать, где сейчас брат, и найти способ связи. Это первое. Встретиться с Фрицем для временной передачи полномочий по клинике, и с Дюроком, для уточнения условий договора. Это второе. Убедить маму пока вернуться в Женеву, это третье. Ей ни к чему подобные волнения. И нет никакого смысла содержать виллу в Валлорисе, после того, как полиция перевернула ее вверх дном от подвала до крыши, и глаз не спустит с ее обитателей до окончания следствия. Остальное… остальное будет зависеть от Райха. Он наверняка следит за новостями и в курсе, что меня отпустили. До сих пор никто не пришел и не связался со мной по его поручению – значит, он предвидел развитие событий, и готовится нанести личный визит».

Мысли о Райхе и его планах отзывались тупой распирающей болью за грудиной, как будто там, под ребрами, шевелилась змея или огромный червь… но Кадош не мог не отдать должное дерзости замыслов и смелости противника, который после всего содеянного собирался встретиться с ним лицом к лицу и повести игру в открытую. Вот только есть ли гарантия, что в этой игре Райх будет соблюдать правила, предложенные им самим?

Соломон крутил уравнение и так и эдак, подставляя разные параметры, но каждый раз ответ выходил отрицательным… Ахиллесова пята на то и Ахиллесова, что даже пустяковое ранение в нее может оказаться смертельным – а Райх знал, доподлинно знал, что яд в рану уже занесен и распространяется в крови Соломона, стремясь поразить сердце и парализовать мозг. Кадош предчувствовал, что Райх закусит удила и не остановится, пока сполна не насытит свою месть, пока не уничтожит того, кто посмел помешать его планам и перехватить из-под носа желанную добычу; но чтобы оставаться хозяином положения, он ни в коем случае не должен был выпускать из рук такого ценного заложника, как виконт де Сен-Бриз…

Теперь уравнение становилось понятным и простым, с одним-единственным решением: заставить Райха совершить ошибку, которая поможет найти и освободить Эрнеста… и для этого Соломону нужно было самому остаться на свободе, любым способом, но не любой ценой.