Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– Мама! Мама!.. – зашептал Ксавье в последней отчаянной надежде и, упав на колени, прижал к груди стиснутые руки. – Мамочка, помоги мне! Мама, мама, мамочка… Ма-ма…

Наверное, она все-таки услышала его призыв, его бессвязную, отчаянную молитву-потому что воздух внезапно стал густым и сладким, мягко наполнил легкие и успокоил судорожные всхлипы. Постепенно Ксавье снова обрел способность дышать, и в голове, затуманенной горем, немного просветлело. До возвращения Исаака оставалось совсем мало времени, нужно было все прибрать, привести в порядок, приготовить ужин… и принять решение, что делать дальше.

…Решения он так и не принял, но до сегодняшнего дня ни словом не обмолвился о желтом конверте и его содержимом ни Лису, ни Сиду. Только дяде Густаву, перед самым отъездом, когда пришел к нему в гости получить благословение и добрый совет.

***

Время шло, дрова в камине прогорали, превращаясь в жемчужно-красноватую золу, Соломон и Франсуа допивали вторую порцию глинтвейна за просмотром соревнований по фристайлу, курили и обсуждали перспективы французской сборной на чемпионате мира, а Исаак все не возвращался со своей затянувшейся лыжной прогулки…

Ксавье искусал себе язык и губы, пытаясь соблюсти собственный «обет молчания», защититься подчеркнутым равнодушием и не вмешиваться в тайную жизнь любовника, задавая неуместные вопросы его брату-близнецу. Пусть изменник делает что хочет, до поры, до времени, раз ему так нравится… и минуты продолжали ползти сонными улитками по стеклу.

Но на исходе третьего часа пустого ожидания юноша все-таки не выдержал и, не обращаясь ни к кому в отдельности, как будто произносил театральную реплику «в сторону», поинтересовался вслух причинами столь долгого отсутствия Лиса.

Дядя Франсуа, перебитый на полуслове, засопел по-медвежьи и бросил на племянника укоризненный взгляд – мол, некрасиво так прерывать беседу старших, а Соломон с налета сделал попытку смягчить его враждебность:

– Он скоро придет, Ксавье, не волнуйся. Лис ни за что не пропустит обеденное время. Катание на лыжах и горный воздух пробуждают зверский аппетит.

Юноша хмыкнул и соизволил повернуть голову, чтобы Соломону не приходилось общаться с его затылком:

– Вы ведь уходили вместе. Почему же вернулись по-отдельности? Знаю, вы нарочно его там оставили… У него изменились планы? – он сам ужасался, как звучит его голос, ставший вдруг скрипучим и жестким, похожим на голос отца.

Тогда Соломон, нимало не смутившись, сообщил, что Исаак, катавшийся на тренировочном склоне, был взят в заложники группой испанских школьников. И, вероятно, до сих пор развлекается с ними на импровизированном чемпионате по лыжному балету, затеянном аниматорами.

Ксавье с презрительным видом выслушал эту бредовую историю и холодно дал понять, что не верит ни единому слову, и если уж доктор Кадош берется покрывать похождения брата, то мог бы придумать что-нибудь получше.

– Уже полчаса как совсем стемнело, не видно ни трасс, ни подъемников, какой еще «чемпионат»? И с каких это пор Лис играет в школьного учителя?.. Может, ты еще скажешь, что они его в Испанию забрали?.. А может, «это был Фантомас», а?.. Нууууу, в таком случае, плакал не только наш совместный обед, но и ужин в «Гризли»… не будет ни раклета, ни фондю…

В воздухе отчетливо запахло грозой, но Соломон все еще надеялся разрядить обстановку мирным разговором:

– Не думаю, что нас ожидает такая неприятность, как вынужденный пост… ну если только ты не наложишь на Исаака епитимью. Тогда нам всем придется поголодать: Лису – из раскаяния, мне – из братской любви, месье Дельмасу – из дружбы, ну, а некоему сердитому молодому человеку – из упрямства.

– О, вы, как всегда, необычайно остроумны, доктор! Скажите, а когда ваши пациенты лежат на операционном столе со вскрытым черепом, вы тоже над ними шутите?..

– Нет, – кротко ответил Соломон. – в это время я над ними не шучу.

– Тогда… какого ж дьявола вы издеваетесь надо мной?! Думаете, я бревно бесчувственное, и мне не больно от ваших… богохульных шуточек?

Прозвучало резко и грубо, но Ксавье испытал неожиданное облегчение, позволив себе эту грубость, и не стал извиняться, только сжал кулаки.

Мужчины отставили стаканы с вином и переглянулись. Франсуа развел руками, показывая, что понятия не имеет, как бороться с подобным настроем племянника, и уступает Соломону почетную роль переговорщика.

Кадош, начавший серьезно тревожиться – не только как брат Исаака, но и как медик, повидавший на своем веку немало нервных расстройств – едва заметно кивнул и встал, чтобы подойти к Ксавье и присесть с ним рядом. Он надеялся, что смена диспозиции поможет вернуть беседу в конструктивное русло, и заодно выяснить, что в очередной раз навоображал себе несчастный влюбленный…

Неожиданно юноша сам вскочил с дивана, словно пес, почуявший хозяина, и метнулся к окну, выходящему на ближайший лыжный склон и туристическую тропу, что вела в горы, мимо шале и основного многоэтажного корпуса отеля.

– Куда ты? Постой! – дядя попытался поймать его за руку, но Ксавье увернулся, приник к оконному стеклу, напряженно всмотрелся, увидел того, когда надеялся увидеть, и страдальчески выдохнул:

– Так я и знал!

Соломон, приблизившись, в свою очередь бросил взгляд за окно и похолодел в предчувствии неизбежного…

По тропинке шла красивая молодая пара, отчетливо видная в ярком свете фонарей. Мужчина и женщина так увлеклись разговором, что явно не замечали ничего вокруг. Это был Лис, собственной персоной, под руку с восхитительно красивой блондинкой в элегантном лыжном костюме.

«О чёрт, это еще кто такая? Где он её подцепил?» – мысленно простонал Соломон, соображая, как бы отвлечь Ксавье и увести от окна, чтобы дать близнецу хоть небольшую фору. Он ни секунды не сомневался, что общение Исаака с белокурой красоткой не имеет никакого отношения к ухаживанию, скорее всего, он просто оказывал любезность даме, живущей в соседнем шале, или случайно встретил парижскую знакомую – не такой уж невероятный вариант во время праздников.

Вот только Ксавье не выглядел готовым воспринимать разумные доводы, наоборот, напрягся и ощетинился, как готовый к драке кот…

Старший Дельмас, хотя и не отличался особой чувствительностью, тоже понял, что происходит неладное, и решил вмешаться в ситуацию на свой манер: наполнил бокал глинтвейном и понес его племяннику. Поравнявшись с Кадошем, Франсуа шепнул ему:

– Иди, встречай брата, предупреди, что барометр показывает бурю… а я пока тут полежу в окопе.

– Хорошо. Держи оборону.

– Нет! – яростно воскликнул Ксавье, чей обострившийся слух без труда уловил эти перешептывания; он схватил Соломона за запястье и сдавил так, что мужчина охнул от боли.

– Нет, Сид, остановись, не смей его предупреждать!.. Пусть он войдет и посмотрит мне в глаза! Я хочу знать, будет ли он лгать мне прямо в лицо!

– Тише, тише… Успокойся. Лис немного задержался на прогулке, но это не повод подозревать его бог знает в чем. – Соломон старался говорить ровным тоном и не показывать закипевшее в груди раздражение: он ненавидел подобные сцены из мелодрам и не имел никакого желания становиться участником одной из них, однако деваться было некуда. Гроза разразилась раньше, чем к ней успели подготовиться.

Ксавье закричал еще громче и яростнее:

– Ах, не повод?! А что тогда повод?! Как же мне все это надоело! Ваши эти уловки… ваша постоянная ложь! Вы постоянно мне лжете! Негодяи, негодяи! Вы все лжете мне прямо в глаза, и вам ни капли не стыдно? Да вы просто… больные! Вы больные, все трое, слышите?!

– Ну здрасте-приехали… – пробормотал Дельмас и, вместо того, чтобы вручить глинтвейн Ксавье, выпил сам живительную рубиновую эссенцию. Он впервые в жизни видел племянника в таком состоянии, и внезапное превращение воспитанного, романтичного и добродушного «прекрасного принца» в нечто среднее между покойным Бернаром и скандальной фурией, «королевой драмы», поразило его до глубины души.

Соломон видел, что с Ксавье приключилась настоящая истерика – об этом ясно говорили покрасневшее лицо, сильная дрожь и хриплое, клокочущее дыхание, с трудом проталкивавшее воздух сквозь спазмированное горло – и что тот в шаге от того, чтобы упасть на пол или начать рвать на себе волосы. Нельзя было терять времени.

Кадош быстро подошел к юноше сбоку, положил обе руки на его напряженный загривок и, слегка нажав, повелительно сказал:

– Сядь. Я дам тебе успокоительное.

– Не нужно мне ничего!.. – огрызнулся юноша, но маневр Соломона сработал: Ксавье как-то сразу обессилел, утих, и почти упал на диван…

Хлопнула входная дверь, послышались шаги, и через несколько секунд в гостиной появился Исаак-усталый, раскрасневшийся с мороза и совершенно счастливый.

– Привет, мои дорогие, а вот и я, наконец-то! И принес вам чудесные новости насчет… – начал было он с порога, но, заметив замершего Ксавье, ничком лежащего на диване, и опрокинутые лица брата и Франсуа, осекся на полуслове и в непритворном испуге воскликнул:

– Что стряслось?!

– Пока что ничего… – вздохнул Соломон, отмеряя в стакан сердечные капли. – Но могло бы, пробудь ты на улице еще хотя бы четверть часа.

Не дослушав и даже толком не поняв ответа, Лис подбежал к дивану, рывком поднял Ксавье, обхватил и прижал к себе:

– Боже мой, мальчик, ну, что с тобой такое?.. Что случилось? Ты переволновался из-за меня? Все хорошо, я здесь…

Вопреки обыкновению, ласковые объятия любимого не успокоили юношу, а произвели ровно обратное действие.

– Пусти меня! Пусти! Прочь! – прорычал Ксавье с упорной враждебностью, почти с ненавистью, и с силой толкнул Исаака в грудь.

– Олененок, ты что? – опешивший Лис не сразу разжал руки и получил еще один яростный толчок. – Охххх… ну, ладно… будь по-твоему…

Ксавье не замедлил воспользоваться обретенной свободой и, размахнувшись, отвесил любовнику звонкую пощечину, и сразу же за ней – еще одну, по другой скуле. Этого показалось мало: ненавидя себя, но не в силах остановиться, он ударил Лиса еще раз… и еще…

Исаак, стоя на коленях перед диваном, смиренно вынес «епитимью». Следы от пощечин горели на его побледневшем лице, как алые пятна крови, но в глазах по-прежнему было непонимание, перемешанное с горечью несправедливой обиды.

– Ты доволен? – тихо спросил он у Ксавье, который отполз от него подальше и спрятался за диванной подушкой. – Может, хочешь еще меня побить за то, что я катался на лыжах и немного побродил по округе с фотоаппаратом? Ну, давай, не стесняйся. Ты ведь знаешь, как управляться с ремнем.

…Соломон вытолкнул Франсуа за порог гостиной, вышел сам и плотно закрыл за собою дверь. Он надеялся, что ссора Лиса и Маленького принца исчерпает себя так же быстро, как и все прошлые эмоциональные бури, но смутная, неприятная тревога за обоих продолжала точить сердце. Что-то подсказывало ему: истерика с Ксавье случилась вовсе не из-за чересчур долгого катания Исаака на лыжах, и даже красивая блондинка была здесь ни при чем.

***

Ночь отсчитывала темные часы до рассвета, отмеряла дыхание, замедляла сердцебиение, ворожила на смерть. Ксавье сидел на постели, обхватив колени, прильнув к ним щекой, и слушал звуки собственной жизни, истекающей наружу солеными слезами и прерывистыми вздохами… Ему казалось, что он тает, что плоть истончается и становится ломкой, прозрачной, еще немного – и она попросту спадет, останется только обнаженная, грешная душа. Готовая отправиться в ад. Получить воздаяние по заслугам, ибо каждый грешник будет судим по делам его, только по делам, а не по мыслям и намерениям.

Он сорвался сегодня, не смог обуздать свой гнев, поддался ослепляющей ревности, хотя дядя Густав, конечно, был прав, когда призывал терпеть и смирять гордыню, принимать измену Лиса как испытание, ниспосланное Господом… как маяк, способный привести к исцелению…

Ах, что же он наделал, вместо исцеления?.. Нагрешил еще больше. Нагрубил дяде, обидел Соломона, а самое главное, по-настоящему ударил Лиса.

Ксавье вытянул перед собой руки, осмотрел их сверху и снизу, с таким чувством гадливости, точно они были по локоть испачканы в вонючей грязи, навозе или болотной жиже.

«Отрубить бы вас за такое, обе!.. И язык мой поганый – тоже отрезать. Зачем, зачем я кричал на него, после того, как он извинился, зачем наговорил ему гадостей, зачем назвал – о, Боже, как я мог?.. – жалким паяцем и уличным танцоришкой?.. Зачем сказал, что мне противно до него дотрагиваться?..»

Конечно, Лис не вытерпел такого обращения. Ксавье застонал, вспоминая, как исказилось и каким чужим стало его лицо сразу после пощечин, и как оно застыло трагической маской под шквалом гадких, неприличных упреков…

Стоило ли удивляться, что Исаак не захотел делить с ним постель и предпочел провести ночь в комнате брата? Впервые за три с половиной года совместной жизни он не захотел помириться перед сном и наказал Ксавье отлучением от тела, холодным, равнодушным уходом.

«Ох. Лис… Лис… Я виноват, правда… Но ведь и ты тоже!.. Ты не должен был уходить.»

Поступок Лиса казался тем более ужасным, что Ксавье готов был принять заслуженное наказание, он ждал, что, как только они окажутся наедине, любимый жестоко отругает его, застыдит, может быть, надает пощечин или от души нахлопает по заднице, пусть даже ремнем! Пряжкой! Ксавье и на это был согласен, но только не на пытку равнодушием и одиночеством, а именно ее Исаак и выбрал. Он знал, знал, как ударить побольнее, как швырнуть душу на самое дно черного колодца.

Ночь тянулась до бесконечности, Ксавье ждал, прислушивался, надеялся – Лис не шел, не возвращался, и не звал его к себе, а он не смел пойти к нему первым… ведь это означало не просто нарушить ясно выраженную волю Исаака – «Мы поговорим с тобой утром, когда ты успокоишься и выспишься», но и вломиться без разрешения на территорию Соломона, который и так не рад его видеть, после сегодняшних художеств.

Братья довольно долго о чем-то разговаривали, голоса их звучали глухо и взволнованно, Ксавье пару раз послышались сдавленные рыдания… но, может быть, то было лишь галлюцинацией, отражением его собственной боли и неутоленного желания. Он убедился в этом, когда голоса затихли, повсюду в доме повисла мертвая тишина, а Лис так и не вернулся, чтобы простить его и убаюкать в своих объятиях.

***

Кто-то на цыпочках прокрался мимо двери – деревянный пол предательски скрипнул под осторожной ногой.

Соломон, вынырнув из неглубокой дремоты, полной сумрачных видений, рожденных в мозгу неспокойным сердцем, прислушался и тихо позвал:

– Ксавье?.. – но шаги уже отдалились, сместились в сторону гостиной, и юноша (если это был он) не ответил.

Медленно и аккуратно, чтобы не потревожить брата, Соломон дотянулся до часов, лежащих на прикроватном столике, взглянул на циферблат: половина шестого. Время самого сладкого сна, особенно зимой, когда солнце еще и не думает вставать, и на отдыхе, когда можно оставить дела и заботы и со спокойной душой проваляться в постели до позднего завтрака. Вот только эта ночь в горах была далека от беззаботности, и неизвестно, что приготовит утро, заслужит ли название доброго…

После ужасной сцены, устроенной Ксавье на виду у всех, несправедливых упреков и гневной неуступчивой враждебности, которую он проявлял до конца дня, Исаак просто не нашел в себе сил остаться с ним в спальне наедине. Он боялся, что струна терпения лопнет, и в сердцах он сам наговорит любимому мальчишке таких обидных вещей, что процесс примирения станет крайне затруднительным и затянется надолго…

Лис поступил со своей бедой так же, как в детстве и в юности, и в тяжелые моменты взрослой жизни – укрылся в объятиях брата, ища у него защиты и поддержки, и мудрого совета, в котором Соломон никогда не отказывал.

Завернувшись вдвоем в одно огромное одеяло, прижавшись плечами и сблизив головы, они ели печенье из одной коробки и запивали теплым вином из одной кружки, но это обоюдное погружение в уютный мир детства не мешало им вести серьезный и до предела откровенный разговор взрослых мужчин.

Исаак делился накипевшим, выплескивая в пространство тихой и теплой спальни обиду на Ксавье, растущую усталость от капризов маленького диктатора и злость на собственную мягкотелость. Постепенно хмелея, он горько жаловался, что загубил карьеру танцовщика ради попытки семейной жизни по образу и подобию натуралов, со строгим регламентом, тонной обязательств и неизбывной верностью каторжника своим цепям… Но мягкий вопрос Соломона, означает ли сказанное, что страхи мальчишки не напрасны, и брат подумывает о расставании, мгновенно протрезвил Лиса и вызвал новую вспышку гнева, уже в адрес Сида:

– Ты… ты с ума сошел?! Какое еще расставание?.. Да я уже сейчас сдохнуть готов, пока он преспокойно сопит в соседней комнате, я на коленях буду стоять, целовать его сверху донизу, а после снизу доверху, только бы он утешился, перестал ревновать и смотреть на меня как злобный крокодильчик!.. Мне нелегко с ним, это правда, но я все равно его люблю, понимаешь?.. Люблю и буду любить, чтобы он там не вытворял и не придумывал насчет моих «измен», маленький дурачок… Сид! Ты же умный! Ты все знаешь! Твое сердце такое твердое, не то что мое – мягкий воск… Ну что мне с ним делать?.. Как избавить от этой дурацкой ревности, которая отравляет нас обоих, как радиация?..

Горло Исаака судорожно дернулось, он закашлялся, подавившись не то вином, не то своим отчаянием, вперемешку со слезами; Соломон прижал близнеца к себе, похлопал по спине и принялся успокаивающе гладить, описывая широкие круги теплой ладонью.

Это волшебное средство всегда срабатывало, сработало и теперь. Вскоре Лис затих, уткнувшись носом ему в шею, его дыхание стало мерным и глубоким… но он не спал, а внимательно слушал, как Сид размышляет вслух над странным поведением Ксавье:

– Мальчик ревнив и вспыльчив, но при этом отходчив и разумен… а сейчас он словно ослеплен, сбит с толку, как птица, потерявшаяся в метели. Если бы я хоть на йоту верил в колдовство и магию, то предположил бы, что какой-то злой колдун опоил его отворотным зельем. Но магии не существует, как и отворотного зелья, а вот насчет злобных колдунов я не так уверен, Лис…

– Ты насчет «доброго дядюшки» Густава? – Исаак на лету словил намек и поднял голову с плеча брата. – Ты… правда думаешь, что Ксавье опять непостижимым образом попал под его влияние?..

Соломон несколько секунд колебался, открывать ли известные ему обстоятельства – ведь он обещал Ксавье не выдавать его – но в итоге решил, что имеет право нарушить конфиденциальность, поскольку другая сторона явно не соблюдала условия договора:

– Я не думаю, я знаю…

– Что?!

– Тихо, тихо, уймись… Это не вчера случилось, и мы с Франсуа приняли меры, но, видимо, их оказалось недостаточно. Что-то мы упустили, хотя и старались изо всех сил отогнать Райха как можно дальше. Франсуа прав: Ксавье и его состояние – слишком лакомая добыча, чтобы католические стервятники сдались без борьбы.

– А ну-ка объясни мне все, Сид! – потребовал Исаак, чувствуя, как у корней волос проступил холодный пот. – Я хочу знать, что произошло… с самого начала… ах, Ксавье, Ксавье… значит, вот оно как…

– Только не вздумай винить парня еще и за это, – предостерег брата Соломон. – Ты ведь знаешь, как они умеют подкрадываться, как влезают в душу, здесь и такой, как я или ты, устоит с трудом, что уж говорить о неопытном доверчивом мальчике…

Они разговаривали еще долго, подробно обсуждая случившееся, спорили, разрабатывали тактику и стратегию военных действий, поскольку новое появление Райха на горизонте означало – этот человек не бездействует, и его необходимо принимать всерьез, как умного и опасного врага.

Наконец, братья пришли к соглашению, Исаак, более-менее утешенный относительно будущего, хотел пойти к Ксавье, но под боком у Сида было так тепло и спокойно, да и Олененок в столь поздний час, конечно же, давным-давно спал и видел десятый сон…

Решив не будоражить любимого и отложить примирение до утра – несколько темных часов погоды не делали – Лис поудобнее устроился на подушках и сразу же сомлел, как младенец в материнской утробе.

Соломону же так и не удалось толком поспать, но он был рад своей бессоннице. Она позволила ему быть начеку и не пропустить появление Ксавье, когда тот, вместо того, чтобы спокойно зайти к ним в комнату, прошел мимо, как призрак, и отправился в загадочный вояж по спящему шале.

***

Ксавье сидел на диване в гостиной, там же, где и вчера, смотрел в потухший камин и держал на коленях телефон. Из одежды нем была только пижама, плечи обернуты пледом. Когда Соломон появился наверху лестницы, юноша обернулся, бесцветным голосом сказал «привет» и снова унесся в страну грез, как будто повседневная реальность утратила для него всякое значение.

Кадош, следуя собственному правилу – всегда начинать день с горячего питья, независимо от времени подъема с постели – прошагал в кухню, достал из шкафа пачку молотой «арабики» и хлеб, снял с полки кофейник и занялся приготовлением легкого завтрака. Он рассчитывал, что соблазнительный запах кофе и гренок пробудит здоровый юношеский голод и выведет Ксавье из полусонной печали.

Соломон не ошибся: не успела дожариться первая партия гренок, как позади послышались осторожные шаги, и мягкая рука дотронулась до его плеча:

– Можно мне тоже чашечку кофе? Я почти не спал…

– Конечно, можно. Садись.

Юноша, по-прежнему закутанный в плед, как в мантию, присел на краешек табурета и робко наблюдал за действиями Соломона: вот он кладет в чашку густые желтые сливки, вот наливает сверху ароматный черный настой, добавляет сахар – один кусочек, и вообще все делает в точности так, как любит Ксавье…

– Вот, пей. Гренки будешь?

– Да, пожалуйста… – Ксавье принял чашку, поставил ее на стол, благодарно погладил Соломона по руке и задержал в своих ладонях:

– Посиди со мной, Сид. Я… я хочу… извини…

Кадош улыбнулся и погладил в ответ холодное запястье подопечного:

– Все в порядке, я не сержусь…

– А Лис?..

– Он тоже не сердится. Вам просто надо спокойно поговорить, когда он очнется – он, видишь ли, тоже не спал, задремал только под утро.

– Но я ждал его…ждал… а он так и не пришел… – прошептал Ксавье, голова его поникла и две крупные слезы скатились по щекам.

Соломон налил себе кофе, положил в тарелку гренки и сел напротив юноши, твердо решив, что не отступится, пока не выяснит все до конца. Несмотря на довольно серьезную ссору с Лисом, горе Ксавье казалось ему преувеличенным, не соответствующим размеру проблемы… но дыма без огня не бывает, стало быть, случилось что-то еще. И Соломон догадывался, что.

– Послушай, дружок, – заговорил он ласково и спокойно, чтобы излишней настойчивостью не спугнуть мальчишку, – Я вижу, что между тобой и Лисом неладно, потому что у тебя тяжесть на душе. Что тебя так терзает, Ксавье?.. Ты можешь рассказать мне?

Ксавье поднял глаза, и в них была такая мука, словно его вскрыли скальпелем без наркоза:

– Сид, прости меня, я знаю, что веду себя очень дурно, как неблагодарный негодяй… я знаю, что Лис очень устал от меня, и… и… так больше не может продолжаться. Я люблю его, люблю безумно, больше жизни, но именно поэтому… я должен от него уйти. Когда он проснется, я попрошу, чтобы он отвез меня в Женеву, и мы… мы расстанемся.

Видя, что Соломон изменился в лице и собирается ему возразить, юноша вскинул руку в предостерегающем жесте:

– Только не спорь!.. Не спорь, пожалуйста… Это ужасно, и я не знаю, как переживу… но это единственный способ спасти нас обоих.

– Не могу поверить, что ты сам такое придумал… Это все Райх, верно? – резко спросил Соломон. – Это ему ты звонил полчаса назад?

– Не надо! Не надо, Соломон, не говори ничего дурного о моем крестном!.. – воскликнул Ксавье. – Я больше не стану слушать тебя… и жалею, что слушал раньше… Ты —атеист, безбожник, ты не понимаешь некоторых вещей, и не поймешь никогда, а дядя Густав… понимает… Он справедливо наказывал меня, учил усмирять плоть, я перестал это делать – и вот где мы все оказались, в какой яме греха, в какой мерзопакостной лжи…

– Ксавье, о чем ты…

– Нет, не спорь! Дядя Густав, хотя я так его обидел, оттолкнул, всегда молился за меня. И теперь молится… за меня, за Исаака и даже за тебя!..

– Ну спасибо… – Соломон горько усмехнулся и уперся лбом в скрещенные ладони.

Впервые в жизни он оказался настолько растерян, столкнувшись с чужой верой, слепой, некритичной, глухой ко всем доводам рассудка, но искренней, настоящей… и несгибаемой. Давить на Ксавье было бессмысленно, переубеждать – слишком поздно, по крайней мере, прямо сейчас, но и оставаться в бездействии Соломон не мог.

Теперь уже речь шла не просто о ссоре любовников, на чаше весов лежали два сердца, две души, две жизни – отчаявшегося юноши и брата-близнеца. А значит, на кону стояла и еще одна жизнь, его собственная…