Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Жан скрестил ноги и схватился за промежность, чтобы удержать непроизвольный оргазм: ему это удалось, но пару секунд он был прямо-таки на грани.

– Эй, тебе что, по нужде приспичило? – спросил Карло, как всегда, зоркий к его маневрам. – Отвести пи-пи?

– Нет, нет, все в порядке! – Дюваль теснее прижался к нему и набрал в грудь воздуха, чтобы первому сказать прямое и грубое «пошли трахаться», однако жиголо вдруг отстранил его:

– А я схожу отлить, мне уже пора. Подожди меня здесь, малыш… стой смирно и никуда не съебывай. Или пристегнуть тебя к стойке наручниками – для надежности?

– Н-не надо… – Жан потер запястье, порядком затекшее под «браслетом», хоть он и был бутафорским. – Лучше сними их вообще, я не сбегу.

– Сниму когда вернусь, а потом сразу тебя выебу, – пообещал Карло, в качестве утешительного приза потискав Дюваля за член, и направился в сторону туалетов. Танцующая толпа скоро скрыла из виду его коренастую фигуру и кудрявый затылок -точно морская пучина поглотила…

Жан вздохнул и попросил у бармена еще пива…

…Время шло, Карло не возвращался. Дюваль, продолжая возбужденно глазеть по сторонам, оглушенный музыкой и полупьяный, не сразу понял, что что-то пошло не так, но когда истекли все разумные сроки пребывания человека в уборной, начал беспокоиться и забормотал себе под нос:

– Куда это он запропастился?.. Может, заснул? Или отключился?.. Надо бы проверить… Ничего себе, ушел – и пропал, бросил меня на произвол судьбы… Ну где же он, а?

Никто ему не отвечал, никто не слушал, никто не обращал особого внимания. Мужчины то и дело подходили к стойке, брали выпивку, снова отходили, иногда интересовались у Жана, не скучно ли ему, не хочет ли он потанцевать, отсосать или прогуляться на поводке – но тем дело и ограничивалось. Может, сникший и побледневший растяпа был не настолько интересен охотникам за удовольствиями, может, завсегдатаи знали, что он пришел с Карло, и потому Жан оказался в «мертвой зоне»… только ему от этого легче не становилось.

В голове зашумело, стало труднее дышать, как перед астматическим приступом, и Дюваль запоздало вспомнил, что у него нет при себе ни лекарств, ни спасительного небулайзера. Что, если у него распухнет горло, случится отек? Сможет ли ему хоть кто-то оказать помощь?..

Жан сглотнул и как будто разом проснулся, увидел себя в полутемном сомнительном притоне, среди незнакомых людей, большая часть которых была или в дымину пьяна, или накачана наркотиками, музыка долбила по голове, как кузнечный молот, нос забился удушливыми запахами табака, пота и спиртного.

«Надо выбираться отсюда… но сперва надо заглянуть в туалет, найти Карло… вдруг ему стало плохо, и он валяется там на грязном полу, в луже рвоты? Я должен посмотреть, я же врач! В любом случае пора на воздух….» – мелко и осторожно дыша, Жан кое-как справился с приступом паники и начал пробираться через толпу.

Танцпол в клубе был не так чтобы очень большим, туалет находился метрах в двадцати пяти от барной стойки, но Дювалю это расстояние казалось огромным. Он набрал в легкие столько воздуха, сколько сумел, точно собирался нырять, и пошел, опустив голову и сжав руки в кулаки.

«Ничего… ничего… я справлюсь…»

Внезапно кто-то схватил его за плечо. Нет, не схватил -скорее, бережно придержал, но придержал с такой силой, что Жан не смог бы продолжать двигаться, пока его не отпустят.

– Ты что, не понимаешь, что он от тебя сбежал? – сказал на ухо незнакомый голос, мягкий и низкий, такой приятный, что Дюваль сразу расслабился и ощутил себя под защитой.

– К-кто?.. К-кто сбежал? – пробормотал он.

– Парень, с которым ты пришел. Здоровяк в полицейской фуражке. Здесь его все называют Бульдог.

Жан обернулся и жадно взглянул на обладателя потрясающего баритона: выглядел тот еще приятнее, чем звучал.

На вид мужчине было лет тридцать-тридцать пять. Черные блестящие волосы, гладко зачесанные назад, открывали широкий лоб, с сильно выступающими надбровными дугами. Темные глаза, глубоко посаженные, но большие и очень красивые, с длинными мягкими ресницами, смотрели сочувственно и ласково. Крупный прямой нос намекал на отличные мужские пропорции. Губы были довольно тонкими, но форму имели безупречную. Линию рта и нижних скул обрамляли небольшие усы и бородка, аккуратно подстриженные и ухоженные; ровный подбородок – без малейшего признака безволия. На голову мужчины был накинут черный капюшон, и черный костюм имитировал что-то среднее между венецианским домино и монашеской рясой. Это было забавно… и немного пугающе.

Алкоголем от него совсем не пахло, зато пахло дорогим, очень дорогим одеколоном. Знакомым одеколоном… эти ноты дерева, сандала и табака Жан узнал бы из тысячи: ведь Соломон использовал ту же парфюмерную композицию.

Дюваль втянул волнующий запах и сбивчиво спросил:

– Откуда ты знаешь, что Карло сбежал? С… с чего бы ему сбегать?

Вокруг них по-прежнему теснились танцующие, их толкали, Жан невольно сделал шаг навстречу Домино, тот улыбнулся и положил ему на плечо вторую руку, притянул, но не грубо, а как делают, приглашая на танец:

– Я видел, как он уходил с другим парнем. Это его постоянный. А ты, наверное, отдал ему задаток вперед, да?

– Да… – смущенно прошептал Жан и уткнулся глазам в пол, как назло, вспомнив, что поначалу говорил Карло, когда он ему позвонил, предлагая встречу.

– Эх ты… ну, попрощайся теперь со своими денежками. Бульдогу же нельзя верить, он прожженный мошенник, даже в тюрьме сидел. – Домино не насмехался, не злорадствовал, говорил все так же сочувственно:

– Это все здесь знают, но ты ведь новичок, да? Недавно сюда ходить стал?

Жан молча кивнул: ему все еще не верилось, что Карло мог так подло поступить с ним, так грубо обмануть ради задатка, лишив себя большей суммы полного гонорара, но с другой стороны – с чего бы ему полагаться на порядочность жиголо? Они встречались всего четыре раза, и если все это время Карло был с ним честным, это не означало, что в пятый раз он не мог обмануть. Может, дело было вообще не в деньгах, а в желании Бульдога посмеяться, поиздеваться над «принцесской»(4), оборжать его на пару с другим любовником, помоложе и покрасивее… или побогаче…

Домино мягко приподнял ему подбородок:

– Эй, дружок, ты чего скис? Ну, стоит ли так расстраиваться из-за шлюхи… ты и без него можешь отлично повеселиться. Вечер только начался.

– С тобой, что ли? – вяло огрызнулся Жан —энергия стремительно уходила из него, как воздух из проткнутого воздушного шара. – И сколько стоят твои услуги? Боюсь, я уже сыт… но знаешь, я тебе заплачу, если ты меня выведешь отсюда и посадишь в такси.

– Я не шлюха и провожу тебя бесплатно, -ничуть не обидевшись, Домино кивнул и подставил Жану плечо:

– Обопрись на меня, если нехорошо. Пойдем отсюда.

Жан с благодарностью принял помощь -он чувствовал себя таким усталым, выжатым, полностью опустошенным… член в штанах опал, мышцы казались кисельными. Хотелось только спать, больше ничего.

– Да, пойдем… спасибо…

– Не за что. Держись, дружок. Я тебе помогу.

Сильная рука уверенно обняла его за спину, теплые сухие губы скользнули по щеке. Это было так приятно, что Жан зажмурился…

– Как тебя зовут? – спросил он, решив немного углубить знакомство -хотя бы из простой вежливости.

– Рафаэль.

Они вышли из клуба на темную улицу, Дюваль вытер вспотевшее лицо, отдышался -было так чудесно ощутить ароматный просоленный ветер после спертого прокуренного воздуха в зале…

Ему захотелось немного пройтись пешком и, может быть, выпить кофе на набережной. Покурить в одиночестве, спокойно подумать, разобраться со всем, что уже случилось, утешиться новыми надеждами. Незамысловатый аутотренинг – море, кофе, сигарета, мечты – должен помочь лучше валиума. Наверное, не стоит сегодня больше пить…

Жан подумал, что все равно может переночевать в Ницце, и даже не в отеле, а в холостяцкой берлоге Эрнеста на рю Пэрольер. Эрнест ведь разрешил ему брать ключ, предупредил консьержа, и вряд ли он успел отменить свое распоряжение… скорее, просто забыл, по своей обычной беспечности.

«Вот будет забавно, если они с Соломоном тоже ночуют в Ницце, и я застану их там… Но нет, Соломон ведь говорил, что после сиесты должен вернуться в клинику, а оттуда он скорее всего поедет на виллу, и Эрнест будет ждать его там. Так что апартаменты должно быть свободны… Вот и проверю заодно!»

После утренней слежки за художником, напоминавшей охоту из засады, унижения, пережитого в бистро, очень неприятного разговора с Райхом, номера с побегом, отколотого Карло, и приступа паники, который едва не перешел в астматический, душа Дюваля потеряла чувствительность, как под анестезией. Он был как Пьеро в бродячем цирке: сколько бы пощечин ему еще не надавали сегодня, сколько бы раз не огрели палкой -больнее, чем есть, уже не станет…

Жан повернулся к Рафаэлю, чтобы снова поблагодарить и попрощаться, объяснив, что ему лучше и он немного погуляет один, и… неожиданно ощутил укол в шею. В ушах у него зашумело, голова бешено закружилась, как на карусели, мир вокруг расплылся и распался на цветовые пятна… Он покачнулся и рухнул бы на землю, как куль, но чьи-то железные руки подхватили его, волоком протащили по улице и затолкали в автомобиль.

Дальше были темная духота, пропитанная запахом бензина и кожи, тошнота и тряска, смутное ощущение быстрой езды и прохладных рук, время от времени подносивших к его губам бутылку с водой, а к носу -ватку с нашатырём.

В один из таких моментов Жан перехватил спасительную руку, сильно сжал ее и невнятно взмолился:

– Где мы?.. Что происходит?.. Куда вы меня везете?

Уже знакомый ему приятный баритон негромко ответил:

– Успокойтесь, месье Дюваль. Бояться нечего. Мы едем на небольшую частную вечеринку.

***

Едва войдя в просторную прихожую городской квартиры Дювалей, Мирей почуяла неладное, но поворачивать назад было уже поздно: Сесиль заперла дверь.

Несмотря на жару, она была одета в глухое черное платье, без единого украшения, плотные чулки и черные же туфли. В прическе мадам Дюваль не наблюдалось и следа от дневного беспорядка, когда Бокаж застала ее рыдающей на плече у Кадоша – волосы были тщательно подобраны и уложены волосок к волоску, но тоже без украшений.

Выражение лица Сесиль, строгое и скорбное, довершало картину. Если бы Бокаж не знала наверняка, что Жан жив и здоров, она решила бы, что подруга внезапно овдовела… но в любом случае этот маскарад ничего хорошего не означал.

– Привет, милая. Надеюсь, я не опоздала? – Мирей по-свойски приблизила губы к щеке Сесиль, та не уклонилась, но дружеский поцелуй не вернула, только натянуто улыбнулась:

– Ну что ты, дорогая. Ты вовремя. Ты всегда приходишь вовремя.

– Вот и славно. Не хотела заставлять тебя ждать, но на шоссе такие пробки…

Бокаж мельком взглянула в зеркало, проверила, не потекла ли от жары тушь, поправила прическу – рыжее пламя волос, собранное под огромной серебряной заколкой – и слегка кивнула своему отражению. Созерцание собственной красоты всегда поднимало ей настроение и придавало уверенности, однако здесь и сейчас сосущая тревога в сердце, маленький надоедливый червячок, не желала успокаиваться.

Сесиль стояла рядом, скрестив на груди руки, молча ждала, и от ее молчания становилось еще неуютнее.

Мирей, старательно делая вид, что все в порядке, потянула носом:

– Как у тебя вкусно пахнет… Фазан?

– Кролик с розмарином. – Сесиль снова улыбнулась. – Проходи в столовую, дорогая, располагайся, дорогая, стол накрыт… Я сейчас принесу жаркое.

Она сделала приглашающий жест и двинулась в сторону кухни, Мирей же шагнула в направлении второй двери, ведущей в столовую. И тут подруга небрежно сказала ей вслед:

– Да… Я пригласила ужину еще кое-кого из общих знакомых. Надеюсь, ты не против.

В первую секунду Бокаж подумала о Соломоне, и сердце горячо толкнулось о ребра, но в следующий миг волнение сменилось разочарованием – «кем-то» мог быть, к примеру, отец Бушар, или адвокат Дюрок, или – чем черт не шутит – сам заблудший супруг, передумавший в одиночку кутить в Ницце.

…Сесиль все-таки удалось сделать ей сюрприз.

За круглым ореховым столом, застеленным нарядной скатертью и красиво сервированным, сидел герр Густав Райх собственной персоной, драгоценный «дядюшка Густав». Католический учитель, катехизатор, воспитатель, надзиратель за нравственностью, советник не пойми о чем и проводник незнамо куда, мутный тип…

Когда-то давным-давно, в парижской школе-пансионе, он преподавал им с Сесиль слово Божье, вместе с начатками латыни и философии, и не канул в Лету после выпускного, а присосался к юной мадемуазель Пети, точно клещ. Он не оставил ее своими заботами, пока она училась на медика, помог со стажировкой и ординатурой, а когда Сесиль стала мадам Дюваль, превратился в нечто среднее между духовным наставником супругов и семейным доктором.

Год за годом под разными предлогами он тянул из Дювалей деньги – а взамен обеспечил им почетное членство в разнообразных католических обществах и фондах… и, как ни странно, медицинская карьера Жана и Сесиль на католических дрожжах поднималась весьма неплохо, и брак до недавнего времени выглядел довольно прочным. Ну, то есть Мирей всегда знала, как на самом деле обстоят дела, не зря же они с Сесиль дружили с самого детства, однако следовало признать, что дружба с Райхом и его покровительство обеспечило мадам Дюваль то, чего она больше всего хотела – покой, комфорт и респектабельность, с приправой из добродетели.

Мирей много лет помалкивала, просто наблюдала и терпела «дядюшку Густава» как неизбежное зло, из которого можно, при умелом обращении, извлечь некоторую пользу. Эти соображения и побуждали ее поддакивать Сесиль, притворяться донельзя правильной, ходить время от времени на мессу и посещать обязательные благотворительные балы, пристойные званые обеды и собрания Католического общества интеллигенции.

Она не прогадала, Райх одобрял ее деятельное участие и денежные взносы, которые она делала по примеру Сесиль, туда, куда указывала подруга, и в ответ сам оказал ей несколько ценных услуг. Устроил стажировку в США, в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка. Познакомил с нужными людьми, когда она защитила докторскую диссертацию и хлопотала о получении лицензии, обеспечил публикации ее статей о ранней профилактике бесплодия и «этически приемлемых методах лечения» в престижных научно-популярных изданиях.

Несколько лет назад, после особенно крупного пожертвования, сделанного Мирей на счет фонда «Возрождение», Райх пообещал ей награду и привез из Ватикана именную почетную грамоту, подписанную именем некоего кардинала из Папского совета по делам семьи, «за вклад в поддержку традиционной христианской семьи». Эта грамота, помещенная в рамочке на стене рабочего кабинета доктора Бокаж, обеспечивала ей особую популярность и почет среди обеспеченных и добропорядочных пациенток.

Да, дядюшка Густав бывал очень полезен… вот только зачем Сесиль пригласила его сегодня, когда они планировали ужин тет-а-тет, чтобы спокойно поболтать о женском, интимном, поплакаться и перемыть косточки своим мужчинам?..

Совесть Мирей была по-прежнему спокойна -не она была причиной ухода Жана от супруги, а бурный секс с лучшей подругой жены парадоксальным образом оставлял надежду, что бедняга Дюваль, переболев своей несчастной любовью к Соломону, вернется к семейному очагу и начнет практиковать в постели новые позиции.

Но зачем тут Райх?.. Улыбчивый пухлый немец с ледяными глазами был так же уместен на их девичнике, как дохлая рыба в свежей постели.

Он приветливо поздоровался с Бокаж, она ответила ему не менее любезно и, аккуратно расправив юбку, уселась за стол. Аппетитные закуски и корзинка со свежим хлебом, вкупе с ароматом жаркого, которое вот-вот должна была принести хозяйка, дразнили обоняние, и Мирей раздраженно подумала, что удовольствие от еды должно хоть немного уравновесить навязанное ей общение «с дядюшкой».

– Как идут дела в клинике, мадемуазель? – осведомился Райх. – Там теперь все по-другому, не так, как при покойном докторе Шаффхаузене, упокой Господь его душу?

– Я не могу об этом судить, месье, в клинике я человек новый. По мне, все идет своим чередом, все заняты работой, – сдержанно ответила Мирей и с тоской посмотрела в сторону кухни: хорошо бы Сесиль поворачивалась быстрее… Она догадывалась, каким будет следующий вопрос, но меньше всего на свете хотела обсуждать с Райхом Соломона Кадоша.

– Я слышал, доктор Кадош планирует вас повысить… сделать своим заместителем…

– В таком случае, вы знаете больше меня. Мне ничего неизвестно о планах патрона по кадровым перестановкам, по крайней мере, на сегодняшней встрече он ничего об этом не говорил.

Райх благостно кивнул и улыбнулся, как отец, узнавший о проказах сынишки:

– Да, герр Кадош довольно скрытный человек, всегда этим отличался… но он, надо признать, весьма разумен и прагматичен, так что приблизить вас, мадемуазель, было бы логичным шагом. Наш милый Жан в прошедшие два месяца совершил столько дурных поступков, несовместимых с этикой, и наделал столько ошибок, что едва ли может рассчитывать на сохранение прежнего положения в таком заведении, как «Сан-Вивиан»…

– Это очень печальная история, признаю.

Бокаж вздохнула и с деланой скромностью потупила взор. Райх подался вперед, повел шеей, став похожим на принюхивающуюся рептилию, и вкрадчиво поинтересовался:

– Позвольте узнать, дорогая мадемуазель Бокаж…верно ли, что ваша красота и очарование оказались тем целебным эликсиром, тем особенным лекарством, что сумели избавить герра Кадоша от…ммм…чувственных наклонностей, не одобряемых ни обществом, ни святой матерью-Церковью?

– Боже мой, о чем это вы, месье?.. – она сделала вид, что не поняла, хотя ее едва ли не затошнило от медоточивой интонации Райха, и еще больше -от гнусного смысла вопроса.

Густав улыбнулся еще слаще:

– Ну что ж, я спрошу прямо: это правда, что ваша помолвка с герром Кадошем —только вопрос времени?

Мирей, чтобы не сказать лишнего, так сильно сжала руки, что ногти до боли впились в ладонь.

«Охххх, Сесиль, милочка моя… какого дьявола ты ему все выбалтываешь?.. Он потерял возможность использовать Жана в качестве соглядатая, и чудненько сделал шпионку из тебя! Очень жаль, моя девочка, что ты никак не поймешь: Шаффхаузен и Соломон обставили твоего Райха на всех досках, католические бенефициары дяди Густава не получат ни клинику, ни деньги, завещание законно, а после того, как Жан отказался от всех претензий, ухватиться им и вовсе не за что… ну максимум, тиснут несколько лживых статеек в прессе, будут злословить за спиной и писать доносы в налоговую инспекцию – так от этого еще никто не умер. Наступил момент, когда пора примыкать к победителю… И мне будет очень жаль, если ты снова сделаешь неверный выбор».

Она справилась с собой и подняла на Райха холодный и безмятежный взор уверенной в себе хищницы:

– Вы подобрали удивительно точное выражение, месье. Это действительно вопрос времени. Только вопрос времени.

В столовую вошла Сесиль, неся в руках большое блюдо с жарким, обложенным овощным гарниром и украшенным зеленью, поставила все это на середину стола и села на свое место, рядом с Райхом и напротив Мирей. Мадам Дюваль посмотрела на подругу, и у Бокаж застыла кровь в жилах: она вдруг поняла -сама не зная как -что Сесиль все известно о похождениях Жана… и не только о самом факте адюльтера, но и о главной героине представления.

Секундой позже Райх это подтвердил. Не повышая голоса и все так же сладко улыбаясь, четко проговаривая слова, он тихо спросил:

– В таком случае, мадемуазель Бокаж, как вы могли осквернить чужое супружеское ложе? Как вы посмели соблазнить Жана, мужа Сесиль, вашей лучшей подруги, которая сидит сейчас здесь, смотрит на вас, и не может поверить глазам и ушам, не может в себя придти от горя? Как вы могли проделывать с ним гнусности, которых постыдилась бы последняя шлюха, прямо здесь, в этом добропорядочном доме, под этим гостеприимным кровом?

Мирей ничего не ответила Райху, она повернулась к Сесиль —бледной и застывшей, скорбной, как статуя Ниобы (5):

– Ах вот оно что… вот почему ты звала меня на ужин… Кролик, суфле, розовое вино…чего бы я там ни натворила, но такая ловушка не делает тебе чести, моя дорогая.

Сесиль выдержала взгляд Бокаж, губы ее дрожали, глаза были полны слез; Райх не пытался вмешаться, молчал, сложив крестообразно руки, делал вид, что молится, но откровенно наслаждался сценой…

– У меня больше не осталось чести, – глухо проговорила Сесиль. – У меня больше ничего не осталось: ни доброты, ни сочувствия, ни веры в порядочность и добродетель… Господь велел прощать, Мирей, и, наверное, я смогу тебя простить… я смогу сказать -искренне -что прощаю тебя, но сначала… сначала, Мирей Бокаж, я хочу увидеть тебя мёртвой!

Комментарий к Глава 10. В паутине

1 этот афоризм также является масонским девизом, соответствующим степени “Рыцарь Кадош”

2 “La Favola” – реально существующий ресторан в Ницце. Очень вкусная итальянская кухня.

3 Бюш-дю-Ноэль – “рождественское полено”, рулет из шоколадного бисквита с кремом.

4 Принцесса -на гей-сленге жеманный, женственный гомосексуалист.

5 Ниоба – в древнегреческой мифологии она была близкой подругой богини Лето, матери Аполлона и Артемиды. Однажды она возгордилась и похвасталась перед Лето своими многочисленными красивыми детьми – Ниобидами. Оскорбленная высокомерием Ниобы, Лето обратилась к своим детям, которые нещадно поубивали всех сыновей и дочерей обидчицы. От горя Ниоба обратилась в камень.

Визуализации:

1. Мирей пытается соблазнить Соломона:

https://c.radikal.ru/c22/1810/dd/694750ab242b.jpg

2. Соломон не повелся:

https://a.radikal.ru/a02/1810/e3/26b940ef140b.jpg

3. Соломон в душе:

https://b.radikal.ru/b34/1810/f0/cf8804b4b94d.jpg

4. Соломон мечтает о прогулке с Эрнестом и братом:

https://b.radikal.ru/b07/1810/4b/5c2a76a94eb2.jpg

5. Ресторан La Favola:

https://d.radikal.ru/d23/1810/6f/8bd6311d39d9.jpg

6. “Домино” (Гаспар в клубе)

https://c.radikal.ru/c19/1810/7c/51c72e3d833c.jpg

========== Глава 11. Пленники любви ==========

Предупреждение:

1. Глава не предназначена для чтения лицам, не достигшим 21 года.

Содержит шокирующую сцену группового изнасилования.

2. Автор не имеет намерения оскорбить чьи-либо религиозные чувства. В главе описана деятельность католической секты, не имеющей ничего общего с духом подлинного христианства, и действия людей, которых автор считает преступниками.

Но если вы считаете, что подобный контент может вас задеть или оскорбить, воздержитесь от чтения.

И Томлинсон взглянул наверх и увидал в ночи

Замученной в Аду звезды кровавые лучи.

И Томлинсон взглянул к ногам, и там, как страшный бред,

Горел замученной звезды молочно-белый свет.

Р.Киплинг, «Томлинсон»

Кто смеет поминать в связи с любовью ад?

Будь проклят навсегда беспомощный мечтатель,

Который любящих впервые укорил

И в жалкой слепоте, несносный созерцатель,

О добродетели в любви заговорил.

Ш.Бодлер, «Цветы зла»

Эрнест в очередной раз выронил из рук очередной сверток вощеной бумаги, перевязанный тонкой бечевкой, чертыхнулся и сказал:

– Сдаюсь! – после чего перешел на другую сторону кухни, предоставив Исааку почетную обязанность разбирать покупки.

Они только что вернулись с длинной прогулки по Ницце, совмещенной с забегом по магазинам и лавкам, и собирались готовить ужин, в ожидании приезда Соломона.

– Осторожно, это были меренги, а теперь будут осколки…

– Ну и пусть. – Эрнест нащупал в кармане пачку, нервным движением выхватил сигарету и с жадностью закурил.

Лис легко наклонился к полу, не согнув коленей, подхватил сверток и столь же легко выпрямился: он знал, спиной чувствовал, что Торнадо не сводил с него глаз, и сполна оценил гибкость и грацию профессионального танцовщика… а заодно и гармоничные пропорции тела.

Желание выпендриваться перед любовником, хвастаться отличными физическими данными и все еще потрясающей балетной растяжкой, было подростковым, не очень-то подходящим взрослому мужчине в почтенном возрасте «глубоко за сорок», но Исаак ничего не мог с собой поделать. Рядом с Эрнестом он снова стал мальчишкой.

Этот мальчишка не хотел никаких серьезных дел и серьезных разговоров, он хотел только играть и целоваться, целоваться до головокружения, танцевать, обнявшись – и снова целоваться… но его желания наталкивались на непробиваемую сдержанность и серьезность Эрнеста, который, похоже, решил побыть взрослым за двоих.

С тех пор, как они добрались до Ниццы и поставили мотоцикл в гараж, он ни разу не позволил прикоснуться к себе иначе, чем просто по-дружески… но и тогда старался разорвать контакт как можно скорее.

Исаак не настаивал в каждом отдельном случае, однако не прекращал попыток прорваться за флажки, и, получая неизменный отпор, не задавал вопросов – просто молча злился и переживал. Внезапная холодность Торнадо причиняла почти физическую боль, и Лис, против воли вспоминая эзотерические учения и практики, которыми увлекался в молодости, спрашивал себя, не слишком ли быстро созрела его карма, если так он расплачивается за обиду, нанесенную сегодня утром Жану Дювалю?

Как ни крути, бедняга Дюваль едва ли был виноват, что влюбился не в того человека, и натворил ради него кучу глупостей. Исаак повел себя ненамного разумнее, когда попал в похожую ситуацию…

Несмотря на все случившееся и сказанное за последние сутки между ним, Эрнестом и братом, он не был до конца уверен, что художник принял идею «любви втроем» – и холодел, предполагая, что Соломон тоже раскаялся в своем порыве, и заберет Торнадо, просто потому, что может… Потому что за ним и право старшинства, и право первенства. Случись Эрнесту выбирать – он, конечно, выберет Соломона, в этом Исаак не сомневался ни одной секунды, как много лет назад Соломон не сомневался в выборе Ксавье.

Ксавье, впрочем, не выбирал, он просто отдал себя Лису, отдал без остатка, взамен требуя привилегии быть единственно любимым. Они стали нерасторжимой парой, и Сид принял это, хотя и привык не сразу. Оставаясь все таким же близким и родным для Исаака, отступил немного в сторону, честно играя роль мудрого и понимающего старшего брата для юного Ксавье. Эгоизм влюбленных его как будто совсем не огорчал. Все время, пока Исаак пытался строить семью, Соломон оставался погруженным в работу одиночкой, и не искал для себя постоянного романтического партнера. Ему хватало отраженного света чужой любви. А может быть, он тогда уже знал в глубине души, что однажды встретит Эрнеста, самого прекрасного парня на свете, с которым все будет совсем иначе?

Зеркало судьбы не солгало, просто отражение было двойным. С Эрнестом все действительно оказалось совсем иначе, и не только для Сида, но и для Лиса. Настолько иначе, что Исааку, влюбившемуся в художника с первого взгляда, хотелось разбить голову о стену при мысли о неизбежном расставании. Переживание было похоже на внутреннюю судорогу узника, которому пообещали освобождение, и даже вывели за стены темницы, позволили допьяна вдохнуть воздуха, ощутить ласковые поцелуи солнца, запах травы – и снова упрятали в каземат…

Следовало что-то предпринять, найти способ обуздать бурю чувств, вырвавшихся из-под контроля, но Исаак понятия не имел, как заманить джинна обратно в лампу. Неплохо было бы для начала всем троим заново собраться под одной крышей и обсудить планы на будущее.

Совместное решение остаться на ночь в Ницце, позвать сюда же Соломона и, пока он едет, приготовить ему роскошный праздничный ужин, в качестве двойного извинения, за утренний побег Эрнеста и дневную вылазку на мотоцикле, предпринятую в нарушение всех правил безопасности и семейных договоренностей, теперь не казалось таким уж хорошим. Сид по телефону согласился с их планом, и, если верить Эрнесту, не звучал сердитым, разве что очень усталым, но Лис чувствовал иное, и не мог поручиться, что брат, добравшись до них, будет в благостном настроении.

Что ж, откровенный разговор, который расставит точки над «и», определенно назрел, и нет никакого смысла его откладывать: ожидание пытки намного хуже нее самой.

– «Делай что должен, и свершится, чему суждено», – пробормотал Исаак, словно повторяя за кем-то древнюю мудрость, и поймал себя на том, что уже минут пять стоит над раскрытым пакетом, с опущенными плечами и застывшей спиной, и бесцельно вертит коробку домашних равиолей, не зная, куда ее пристроить.

– Эй… что с тобой, Лис? Ты в порядке? – встревоженный шепот Торнадо вдруг раздался совсем близко. Теплые руки нежно обвились вокруг пояса, сомкнулись на животе, теплые губы ласково прижались к затылку и тут же скользнули по шее длинным поцелуем, отозвавшимся сладкой дрожью во всем теле…

– Оххххх, Эрнест… – Лис запрокинул голову, млея от прикосновений, веря и не веря чудесной перемене настроения любовника, и начиная понимать, почему брат дал ему прозвище Торнадо – неистового вихря, рождающегося в грозовом облаке, с бешеной силой и непредсказуемым характером:

– Это ты мне скажи – все ли с тобой в порядке?.. – он обернулся, притянул и плотно прижал Эрнеста к себе -тот наконец-то позволил сделать это -и требовательно взглянул ему в лицо. – Я тебя обидел, сделал что-то не так?

– Нет. Ты все сделал так… абсолютно все. – художник слегка покраснел (ему это необыкновенно шло), улыбнулся и провел кончиками пальцев по щеке Лиса.

– Но почему тогда ты отталкиваешь меня?

– Я тебя отталкиваю? – переспросил Эрнест в глубочайшем удивлении, гадая, как Исааку удалось столь превратно понять причины его вынужденной сдержанности, и слегка толкнулся бедрами в бедра любовника. – Ты вот это называешь «отталкивать»?! Когда я только и думаю, что о нашем придорожном пикнике, и пока мы шлялись по магазинам, мне стоило черт знает каких усилий не залезть к тебе в ширинку посреди Кур Салейя (1), и не затащить в подворотню, чтобы трахнуться с тобой у ближайшей стенки?..

– Блядь, заткнись, я не железный… – хрипло простонал Исаак, но предупреждение обоюдно запоздало: они набросились друг на друга с жадными поцелуями, впиваясь губами и зубами, сплетаясь языками, обнимались, терлись и ласкались так, как будто решили обмануть время и ограбить саму Вечность, воруя мгновения блаженного счастья.

– Как же я этого хотел… Как мне этого не хватало, Торнадо… годами… – выдыхал Лис в полубеспамятстве, дрожа от наслаждения, и на губах Эрнеста в очередной раз замирала трусливая буржуазная фраза: «Мы должны остановиться». Нет, черт возьми, не должны… То, что они делали, не было ни баловством праздных любовников, ни грубым утолением похоти, сексом ради секса – это было исцеление.