Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Присмотревшись, он узнал свой подарок – куклу-паяца, преподнесенную Ксавье в качестве сюрприза, в память об их эксцентрическом знакомстве. Да, несомненно, это был Паяц, но в каком виде!.. Куклу полностью изуродовали: раздавили лицо, скрутили туловище, порвали кружевное жабо и превратили в лохмотья нарядный камзол. Грязь на ткани была ни чем иным, как отпечатком тяжелых подошв: бедного Паяца топтали ногами, топтали с бешеной злобой, как крысу, желая не просто сломать – уничтожить.

У Исаака тяжело забилось сердце и слезы выступили на глазах, когда он, внимательно рассмотрев погибшую игрушку, понял, что произошло, и почему Ксавье примчался к нему в неурочное время, взвинченный и расстроенный сверх меры…

«Дядюшка Густав» применил свой любимый воспитательный метод – то ли потому, что посчитал привязанность Ксавье к нарядной кукле суетной и греховной, то ли потому, что хотел таким образом выразить и насытить свою ненависть к дарителю. Ксавье не успел рассказать подробностей, он еще не поделился горем, поглощенный внезапной любовной бурей, но Исаак и так понял, что произошло.

«Дядюшка Густав» не преуспел в своей педагогической затее. Разломав куклу, он не устрашил Ксавье, не вызвал в нем раскаяния и вины, но только ускорил развязку, помог влюбленному победить последние сомнения.

Исаак вошел на кухню, положил игрушку на стол, как сумел, расправил погнутые руки и ноги, разгладил жабо и остатки щегольского костюма. Лицо восстановлению не подлежало, на месте глаз, носа и рта зияли черные трещины, и Лис, подумав, прикрыл его льняной салфеткой.

– Прости, маленький друг… – грустно прошептал он, склонив голову, словно читал надгробную речь. – За то, чтобы Ксавье сегодня уснул в моих объятиях, тебе пришлось заплатить жизнью. Я никогда этого не забуду и, поверь, найду, чем отплатить твоему убийце.

Должно быть, всему виной была усталость после долгого и необыкновенного дня, но Исааку послышался тихий вздох: Паяц его услышал.

Комментарий к Глава 1. Интермедия. Сердце паяца

1 Батман тандю, жете и пр. – терминология классического балета, как правило, применяется в любых танцевальных школах при постановке базы.

2 прототип хореографа – реальная женщина, Маргарет Келли, фактическая создательница знаменитого кордебалета “Лидо”, сценический псевдоним – “мисс Блюбелль”. Много лет была хореографом и наставником труппы.

3 “Бистро Ромэн” – популярная сеть парижских закусочных, одна из них как раз на Елисейских полях, неподалеку от “Лидо”.

4 Намек на ориентацию Кадоша. В 1971 году Франция еще весьма и весьма гомофобна…

5 подразумевается знаменитая фреска “Изгнание из Рая”.

Немного визуализаций:

1. Исаак и Ксавье:

https://c.radikal.ru/c22/1808/4f/85b2be432e03.jpg

2. Исаак и Соломон:

https://b.radikal.ru/b06/1808/96/0891d96dd2ce.jpg

3. Райх в гостях у Соломона:

https://d.radikal.ru/d06/1808/05/f07d5bd15477.jpg

4. Соломон смотрит на Райха:

https://b.radikal.ru/b09/1808/c2/3f74bc326d14.jpg

5. Исаак на репетиции:

https://d.radikal.ru/d36/1808/2b/23ee7c7f1626.gif

6. Ксавье в первую ночь любви:

https://c.radikal.ru/c05/1808/ec/81b77cd2a929.jpg

========== Глава 2. Интермедия. Близнецовый эффект ==========

День без тебя казался ночью мне,

А день я видел по ночам во сне.

В.Шекспир, сонет 43

Взгляни сюда – вот два изображенья…

В.Шекспир, «Гамлет»

Пятнадцатью годами ранее. История Исаака Кадоша и Ксавье Дельмаса-3.

19 июня 1971 года.

– Яйца бенедикт или омлет с сыром и беконом? – не оборачиваясь, спросил Соломон, занятый насыпанием зерен в кофемолку, когда Жорж, зевая и потягиваясь, в одном только полотенце, наверченном на бедра, вошел на кухню.

При таком соблазнительном предложении тот присвистнул от изумления:

– Ого! Вот это завтраки вы готовите, доктор Кадош… Вы всегда их предлагаете после дружеской поёбки, или я удостоен особой чести, после того, как успокоил ваше братское сердце насчет Лиса?

– Я всегда завтракаю, поскольку пренебрегать утренней трапезой вредно для здоровья, и, само собой, приглашаю к столу моих гостей, – спокойно ответил Соломон, но уголок рта, слегка дернувшийся вниз, обнаружил недовольство.

Кадоша покоробила нарочитая грубость, хотя в глубине души он понимал, что это всего лишь превентивная защита, попытка Жоржа скрыть неуверенность и смущение после того, как переспал с братом-близнецом лучшего друга. Переспал не по пьяни, а на совершенно трезвую голову, как говорится, в здравом уме и твердой памяти.

– А, вот как, значит, я гость… просто гость…

– Да.

Жорж обиженно хмыкнул:

– Понятно. Что ж, закатаю губы обратно…

– Я благодарен тебе за твой такт.

Соломон имел достаточно опыта в подобных беседах с любовниками, чтобы на корню пресекать эмоциональные манипуляции и сразу же ставить точки над «и». Лис, несмотря на собственный богатый опыт донжуанских похождений, таким навыком не обладал, потому и влипал порой в неприятные истории. Оставалось только надеяться, что юный Ксавье Дельмас не станет начинать их первое совместное утро с ревнивых капризов и выяснения отношений.

Соломон усмехнулся своим мыслям, спрашивая себя, не ревнует ли он сам, и включил кофемолку; зерна весело затрещали.

Жорж подошел к нему сзади вплотную, прижался наспанным телом, обхватил ладонями за живот и уткнулся носом в шею. Ему всегда нравился запах Лиса, ставший за годы дружбы почти родным, но аромат Соломона был поистине потрясающим – может, из-за дорогого одеколона, со смешанными нотами сандала, горького цитруса и табака, может, из-за более правильного и здорового образа жизни – и возбуждал гораздо сильнее.

– Так я повторяю вопрос: ты будешь яйца бенедикт или…

– Ммммм…– Жорж слегка двинул бедрами и прижался плотнее, чтобы Соломон почувствовал его нарастающую эрекцию. – Если уж ты предоставляешь мне выбор среди яиц, то можно я выберу… твои?..

Полотенце упало на пол.

Дыхание Кадоша немного сбилось – совсем чуть-чуть, но этого легчайшего поощрения Жоржу хватило, чтобы скользнуть вниз, к ногам Соломона, стянуть с него свободные домашние штаны из лилового шелка, и жадно обхватить губами полувозбужденный член… Ему не потребовалось много времени, чтобы привести любовника в полную готовность, и сорвать с его губ низкий стон удовольствия.

Он упоенно отсасывал Соломону и не менее упоенно дрочил себе, и тут… наглый и громкий телефонный звонок, раздавшийся прямо над ухом, мгновенно разрушил всю идиллию. Жорж протестующе замычал, когда невыносимый, но до боли желанный мужчина без церемоний отобрал у него член и, кое-как натянув штаны, поспешил к телефону:

– Это Лис! Я должен ответить.

– Знаешь, – сказал Жорж в спину Кадошу. – если бы вы не были однополыми близнецами, я бы сказал, что вам надо жениться друг на друге, и спать тоже друг с другом, и не морочить людям голову…

Соломон никак не отреагировал на эту глубокомысленную сентенцию и, надеясь услышать голос брата, схватил трубку:

– Слушаю…

Звонил Юбер Кампана, полицейский инспектор и хороший друг. Голос у него был как у недовольного носорога:

– Доброе утро, доктор Кадош.

– Доброе, инспектор. Чем могу… о, нет… Что-то случилось с братом?!

Несколько секунд Кампана молчал, а Соломон, похолодев, считал гулкие удары сердца; потом инспектор громко чертыхнулся и, разом оставив все церемонии, выпалил:

– Я, блядь, понятия не имею, что с твоим братом! Никаких сведений, что с ним произошло что-то плохое, мне не поступало! Пока, во всяком случае. Зато передо мной лежит заявление о похищении человека, поданное родственниками, и в качестве подозреваемых – ты идешь под номером первым, а твой братец – только под вторым.

– Подожди-подожди, я ничего не понимаю… Какое похищение, что за бред?

– Бред или не бред, следствие разберется, – буркнул Кампана. – Но на всякий случай, скажи мне вот прямо сейчас, не под протокол, как другу: где ты провел сегодняшнюю ночь?

– Дома.

– Один?

– Нет.

– Вот дерьмо! Лучше бы ты сказал, что один. А твой брат?

– Полагаю, тоже дома, но не на рю Лафайет, на Монмартре. Или где-то еще.

– Один? Что ты молчишь, отвечай! Один он там сейчас или нет?

Соломон мог только догадываться, где и с кем сейчас Исаак, он и сам хотел бы это выяснить больше всего на свете. Его не обманул громкий голос и грубый тон Кампаны: инспектор вел не допрос, а в нарушение всех служебных инструкций и процессуальных норм предупреждал подозреваемого о выдвинутых обвинениях. Отвечать в любом случае следовало с большой осторожностью, чтобы не навредить ни брату, ни Кампане (неизвестно, откуда звонил инспектор и кто еще мог его слушать), ни самому себе.

– Не знаю. Он не берет трубку со вчерашнего дня.

– Та-ак, расчудесно… просто замечательно… В общем, слушай, доктор: бери ноги в руки, заодно захватывай подружку, или кто там тебе ствол полирует, не знаю и знать не хочу, и уматывай из дома, быстренько! Постарайся, чтобы соседи тебя увидели, или консьержу покажись на глаза…

– И куда мне уматывать?

– Не знаю, куда хочешь, но домой не суйся до вечера, а лучше до завтрашнего утра!

– Юбер, я должен разыскать…

Кампана зашелся таким кашлем и разразился такими проклятиями, что даже полный дурак понял бы смысл послания:

«Закрой рот и ничего не сообщай вслух о своих планах!»

– Вот и поезжай, и разыщи, и выпиши тот же самый рецепт! Ясно тебе? Валите хоть… в Нормандию, к морю, только чтобы в Париже я никого из вас не видел и нигде не встречал!

Соломону очень хотелось поинтересоваться именем человека, заявившего о похищении «ясно кого», но инспектор явно дал понять, что разговор пора заканчивать и делать, что велено. Что ж, «тайна следствия» есть тайна следствия, и какое-то время придется побыть в неизвестности; зато Кадош не сомневался в главном – Кампана трезво мыслит и действует в лучших интересах обоих братьев. Ему следовало поступать точно так же.

Вернувшись на кухню, Соломон с сожалением посмотрел на Жоржа, только что налившего себе кофе и сооружавшего бутерброд из сыра, салата и обрезков бекона, и коротко сказал:

– Завтрак отменяется. Мне нужно срочно уехать, у нас с тобой десять минут на сборы.

Жорж не возразил, покорно кивнул головой и сложил руки перед грудью, как раб перед владыкой, но вздохнул так тяжело и с таким глубоким разочарованием посмотрел на булочку и бело-розовые ломти бекона, что заставил бы дрогнуть и каменное сердце – сердце же Соломона было отнюдь не из камня. Он подошел к молодому человеку, погладил его по шее и слегка привлек к себе:

– Я тоже расстроен, и мне ужасно жаль нашего завтрака. Готов компенсировать его приглашением на ужин.

Жорж обрадованно встрепенулся и поднял на Соломона щенячий взгляд:

– Ууужин? Да, конечно! А когда?

Кадош вздохнул и слегка развел руками:

– Как только закончу свои дела. Я тебе позвоню.

– Типично еврейское обещание – ни да, ни нет… – проворчал Жорж, но это все равно было лучше, чем ничего, и он снова кивнул в знак согласия.

Утро у обоих мужчин определенно не задалось, как и вечер накануне, и только ночь между ними вспоминалась как непрерывное сладкое удовольствие.

***

– Ай, больно!.. – Ксавье присел было на стул, но сразу же подскочил, словно у него под ягодицами оказалось не удобное сиденье, обтянутое мягкой кожей, а раскаленная плита.

В следующую секунду юноша покраснел от стыда, как маков цвет, и закрыл лицо руками, уверенный, что Лис высмеет его за несдержанность, достойную нервной барышни:

– Прости… Я… ну правда, больно!

К удивлению Ксавье – очень приятному удивлению – Исаак не засмеялся. Он сам как будто смутился, это было заметно по задрожавшим ресницам и красным пятнам, вспыхнувшим на скулах, пробормотал что-то вроде «эгоистичный кретин», дотянулся до Ксавье и заключил его в объятия.

– Это ты меня прости, милый. Я знаю, что больно, и мне не следовало… черт!.. Прости, пожалуйста.

Под надежной защитой рук любимого, таких сильных и таких нежных в одно и то же время, Ксавье сразу стало тепло и спокойно, все неприятные ощущения притупились и показались незначительной ерундой:

– Но ведь это же пройдет? – прошептал он в шею Исаака.

– Конечно, пройдет! – заверил его Лис. – Просто… еще пару дней может беспокоить. Так всегда бывает после первого раза.

Уточнение оказалось излишним: плечи Ксавье тут же застыли, а голос стал напряженным:

– Что значит – «так всегда бывает после…»? У тебя их сколько было – первых разов?!

Исаак, с размаху наступивший на те же грабли, что и вчера, застонал:

– О, нет… Ксавье, не надо… Я только хотел объяснить, что…

– Что объяснить, месье Кадош? Что я в вашей постели далеко не первый девственник?! – если бы ревнивый сарказм в голосе месье Дельмаса мог превратиться в кипящую лаву, огненный поток накрыл бы Исаака с головой.

Он попытался применить тактику непротивления и беспомощно развел руками, показывая, что принимает все упреки, и что ему нечего возразить, но это не сработало. Ксавье разозлился еще больше, потребовал «не увиливать» и рассказать ему, как на исповеди, обо всех прошлых похождениях и бывших любовниках.

– Зачем? – спросил Исаак с искренним недоумением. – Какое значение имеет мое прошлое, если сейчас я здесь, с тобой – и собираюсь быть с тобой всю оставшуюся жизнь?.. Я не хочу причинять тебе боль…

– Но причиняешь! Да, мне больно, больно, что я у тебя не первый, разве это так трудно понять?.. – воскликнул Ксавье, гневно ударил ладонью по столу и тут же, опомнившись, с очаровательной непоследовательностью влюбленного прижался к Лису, стиснул изо всех сил, словно боялся, что любимого отберут, и по-детски всхлипнул:

– Мне страшно, Лис… мне так страшно!.. Я не хочу… не хочу тебя потерять…

– Боже мой, глупенький… мальчик мой любимый… – у Исаака перехватило горло от болезненной нежности и заныло в груди от сладкой тоски и никогда прежде не испытанного чувства полной принадлежности другому, не связанному с ним тайной близнецовости. – Ты меня не потеряешь, обещаю…

– А ты… ты мне не изменишь?.. Если изменишь, я не смогу, просто не смогу! этого пережить, Лис, охххх, Лис…

– Ну что ты такое выдумываешь? Конечно, нет. Ты мой единственный и самый лучший на свете мальчик. Я с тобой, я всегда буду с тобой… и никому… никогда… тебя… не отдам.

Шепча признания, он на каждом слове целовал Ксавье в глаза, в губы, в щеки, баюкал в объятиях, успокаивая, утешая своего избранника, и тот постепенно расслаблялся – оттаивал, как замерзший цветок на солнечном склоне. Еще через некоторое время к юноше начало возвращаться хорошее расположение духа, и он уже хитро посмотрел на Исаака из-под длинных черных ресниц:

– Лис…

– Что, моя любовь?

– Если я пока что не могу сидеть – из-за тебя, между прочим, он же у тебя размером с Эйфелеву башню – придется нам с тобою есть лежа, как древним римлянам… И… давай уже правда поедим, а?.. Только тебе нужно будет самому приготовить, потому что я, кроме бутербродов, ничего не умею…

– Ах ты, маленький лентяй, – рассмеялся Исаак, у которого наконец-то отлегло от сердца: пробудившийся аппетит Ксавье обрадовал его, как врача – снижение температуры у больного. – Конечно, я все приготовлю, пока ты будешь валяться на диване попой вверх и с охлаждающим кремом между полупопий… но должен заметить, что по части кулинарных талантов я ненамного превосхожу тебя. Это Соломон у нас – маэстро высокой кухни, способный простую поленту с сыром приготовить так, что ум отъешь, ну, а я способен сотворить разве что какие-нибудь яйца бенедикт…

– О, Лис, пожалуйста, сотвори хоть что-нибудь, пока я не упал в голодный обморок, – простонал Ксавье, и весьма достоверно изобразил, что теряет сознание, но только для того, чтобы снова оказаться подхваченным в объятия и притянутым в долгий поцелуй.

Имя брата, упомянутое к слову, заставило Исаака вспомнить кое о чем и повторно покраснеть от стыда: вчера вечером он отключил телефон и до сих пор не позаботился вставить штепсель обратно в розетку.

«Сид, должно быть, с ума сходит, куда это я подевался… Ну как же – мало того, что домой ночевать не пришел, так еще и не позвонил, и трубку не беру… ни тебе «спокойной ночи», ни доброго утра…»

Ксавье удивительным образом почувствовал настроение любимого и, когда Исаак принялся нарезать ветчину и сыр, робко дотронулся до его руки и спросил:

– А ты не хочешь позвонить своему брату? Вы же должны были куда-то вместе идти, он, наверное, волнуется…

– Наверное, волнуется, – не стал отрицать Лис и, отломив листик салата, положил его Ксавье в рот; юноша с аппетитом сжевал хрусткую сочную мякоть, но тему разговора не сменил:

– Тогда скажи ему, где ты… Прямо сейчас. Это не хорошо, что он волнуется… он и так будет на меня… то есть на нас сердиться.

– С чего ты взял? – Исаак разделял опасения Ксавье, но ему был интересен ход мыслей месье Дельмаса, будущего философа и специалиста по трудам Тейяра де Шардена.

– Ну… – Ксавье опустил глаза и отщипнул еще один листик салата. – Я бы на его месте сердился, и очень сильно. Во-первых, ты нарушил планы без предупреждения. Во-вторых, не сдержал своего обещания…

– Так-так-так… – Исаак деланно нахмурился и уперся руками в бедра, изображая капитана Матамора (1). – А из-за кого все мои планы полетели к чертовой матери?.. Просто справедливости ради.

– Ты все равно должен был позвонить. – тихо, но настойчиво повторил Ксавье и, когда он снова посмотрел на Лиса, на лице его не было и тени улыбки. – Нельзя заставлять волноваться людей, которые очень сильно тебя любят…

– Значит, к Соломону ты меня не ревнуешь?

– Нет. Он очень хороший, добрый… и он твой брат. А сейчас он волнуется и переживает. Ждать кого-то, часами, кто не звонит и не приходит, гадая, где он и что с ним случилось – это ужасно больно…

Любого другого «воспитателя» Исаак быстро поставил бы на место, да еще высмеял занудное морализаторство, но в устах Ксавье прописная истина звучала не сухой строчкой из нравоучительной книжки, а выстраданной болью…

«Мальчик мой, что же с тобой делали твои близкие с самого детства, если ты в девятнадцать лет носишь в душе такие раны?.. С «дядей Густавом» все понятно, он – конченый мудак и садист, по которому тюрьма плачет, но где же были твои отец и мать?.. Чем они, черт возьми, были заняты, вместо своего ребенка?»

Не зная, что сказать, Лис просто кивнул в ответ на новую просьбу немедленно позвонить брату; но прежде чем успел снять трубку и набрать номер, раздался настойчивый звонок в дверь, а затем – нетерпеливый и громкий стук.

– Кто это? – вскинулся Ксавье, как потревоженная птица. – Ты кого-нибудь ждешь?

– Не ждал и не звал, но ты не пугайся, бояться нечего. Ты же со мной. – Исаак ласково потрепал юношу по волосам, и тот, не сдержавшись, довольно заурчал; но, когда Лис направился в прихожую, на всякий случай спрятался ему за спину и покрепче вцепился в пояс мягких домашних штанов.

Звонок повторился-наглая резкая трель для ушей влюбленных была все равно что звуки Иерихонской трубы-а когда смолк, из-за двери послышался сердитый голос Соломона:

– Лис, я знаю, что ты дома, открой! Впусти меня, пока я не вышиб к хуям эту чертову дверь!

Ксавье, забыв про конспирацию, удивленно вскрикнул: его до глубины души поразило внезапное появление на пороге человека, о котором они только что говорили. Исаак, напротив, совсем не был удивлен, поскольку за тридцать два прожитых года многократно сталкивался с проявлениями «близнецового эффекта». Брат всегда оказывался рядом, когда был остро необходим, если не физически, то посредством звонка, письма или телеграммы. Так, однажды, находясь в Африке, в миссии «Врачей без границ», он прислал весточку с интеллигентным контрабандистом, перевозившим через дипломатический коридор реликтовых черепах.

Впрочем, заклятие работало в обе стороны, и Лис тоже появлялся на орбите близнеца в нужное время и в нужном месте. Вдвоем братья могли горы свернуть без малейших сомнений, но прямо сейчас под нешуточной угрозой находилась ни в чем неповинная дверь в съемную квартиру: накануне любовники заперлись так тщательно, словно готовились к многодневной осаде.

– Тише, тише, Эль Сид, немного терпения, я уже открываю…

Исаак поспешно повернул ключ в замке, отодвинул внутренний засов, снял цепочку – и едва успел отскочить в сторону и прикрыть собой юношу, иначе Соломон, ворвавшийся в прихожую, как дьявол, наверняка сбил бы их с ног.

– Черт тебя побери совсем, Лис! – заорал он вместо приветствия, не скрывая огромного облегчения, что видит брата живым и невредимым, и даже полностью трезвым.

– Почему ты, блядь, почти сутки не отвечаешь на звонки?! Что за сраный бардак (2) здесь происходит, и с какого поросячьего хрена мне звонит Кампана с сообщением, что мой кретинский братец кого-то там похитил?!

Исаак знал по опыту, что заткнуть близнеца, когда он в такой ярости, нереальная задача – проще было силой мысли остановить цунами – но все-таки попытался: умоляюще приложил палец к губам, а свободной рукой указал себе за спину.

Тут Соломон наконец-то заметил, что они с Лисом не наедине, и в полуголом кудрявом очаровании, с губами, опухшими от поцелуев, узнал Ксавье Дельмаса. Он сконфуженно замер на полуслове, к немалому огорчению юноши, который нашел, что доктор Кадош великолепен в гневе – и пока тот орал, с восхищением слушал, стараясь запомнить каждое бранное слово…

Пары секунд Соломону хватило, чтобы полностью вернуть себе контроль на ситуацией, гнев его остыл, как только он убедился, что с Исааком все в порядке, и, благодаря присутствию Ксавье, догадался обо всем остальном. Когда он снова заговорил, то, словно по мановению волшебной палочки, превратился из рычащего кшатрия (3), готового крушить врагов направо и налево, в респектабельного врача, воплощенное спокойствие и корректность:

– Добрый день, Ксавье. Прошу прощения за насильственное вторжение, я не хотел мешать, но у меня есть уважительная причина.

– Какая? – поинтересовался молодой человек, невольно покрасневший, когда из уст Соломона прозвучало слово «вторжение» – оно отчего-то вызывало эротические ассоциации.

Исаак ничего не сказал, но внимательно посмотрел на брата, одетого по-дорожному, всем своим видом показывая, что полностью присоединяется к вопросу.

Соломону нужно было принять мгновенное решение – то ли выложить всю правду, как есть, рискуя перепугать мальчишку или даже вызвать истерику (это могло случиться, учитывая, как юный Дельмас боялся «дядюшку Густава»), то ли подкорректировать информацию и просто увести обоих из квартиры под благовидным предлогом.

Второй вариант был явно предпочтительнее:

– Ты заставил меня здорово поволноваться, Лис… но я теперь понимаю, почему ты не брал трубку.

– Это все из-за меня… простите… – смущенно прошептал Ксавье и втянул голову в плечи: ему уже казалось, что Бог послал ему первое наказание за проявленный эгоизм и бесстыдство.

Вопреки худшим ожиданиям, Соломон не ухватился за сделанное признание и не стал его распекать, только улыбнулся:

– Нет, Ксавье, твоей вины тут нет. Если кто в чем и виноват, так вот этот остолоп, мой братец, совершенно потерявший разум и память… но по зрелом размышлении, полагаю, что и его винить не стоит. Лис, ты, конечно, забыл, что мы сегодня едем в Довиль (4), и месье Дельмасу ничего не сказал?

– В Довиль? – брови Исаака поднялись так высоко, что почти скрылись под русой челкой. – В какой еще Довиль, сегодня же суббота, и мы собирались…

– В Довиль, – с нажимом повторил Сид. – На фестиваль американского кино. Так почему, спрашиваю я, вы еще не одеты? Быстро собирайтесь. Машина ждет внизу.

***

– Да… Да, комиссар. Да, разумеется, спасибо вам, месье… и передайте мою благодарность инспектору Кампане. Отличная работа. Нет, что вы, никаких жалоб. Мы отзываем свое заявление и приносим извинения… Да, комиссар. Надеюсь, что месье Кадош с пониманием отнесется и не станет… да? Очень хорошо. Я не сомневался, что он здравомыслящий человек. Скандалы никому не нужны, даже в наше время. Разумеется. Еще раз благодарю вас, месье Пруст.

Закончив разговор с полицейским комиссаром, Франсуа Дельмас положил трубку на рычаг, задумчиво побарабанил толстыми, унизанными перстнями пальцами по столешнице из мербау, сунул в рот «гавану» и устремил холодный взгляд на сидящего в кресле Густава Райха.

– Ну и какого черта вы подняли столько шума, Густав? Я не знал, как выпутаться, хорошо еще, что комиссар пошел навстречу и согласился все замять раньше, чем об этой истории пронюхают газетчики… Вот объясните мне, приятель – вы правда настолько не в себе, или просто прикидываетесь?

Райх спокойно выслушал выговор, лицо его при этом оставалось безмятежным, елейным, и только под конец он поднял глаза к небу и прошептал по-латыни:

–…во имя Отца, Сына и Святого Духа, – давая понять, что все это время молился за своего обидчика.

– Мне незачем прикидываться, месье Дельмас. Все, что я делал, делаю и буду делать, пока я жив – только для блага Ксавье, исключительно для его блага.

Франсуа раздраженно фыркнул:

– Этак вы недолго проживете, Густав, если будете и дальше выкидывать подобные штуки!

– Сколько я проживу, месье Дельмас, то ведомо только Господу, – ответил Райх все так же безмятежно, – но если ради спасения души Ксавье мне понадобится умереть, и эта жертва будет угодна Господу, я с радостью умру.

– Хватит, хватит городить вздор, – собеседник Райха с отвращением поморщился и, выплюнув сигару, с силой раздавил окурок в хрустальной пепельнице – массивной, как все в этом кабинете, бывшем кабинете Бернара…

Густав потер подбородок и с грустью покачал головой, думая, что если бы Создатель, непостижимый в своих замыслах, так рано не призвал Бернара к своему престолу, гнусные братья – ни Франсуа, ни Жозеф – не посмели бы и порога кабинета переступить без дозволения, не то что восседать за столом и распоряжаться… Да кто из них стал бы хамить Райху в лицо, оскорблять его, как ничтожного приживалу, будь Бернар жив?! Кто посмел бы оспаривать опекунские права?! Кто рискнул бы вмешиваться в воспитание Ксавье?!

«Воистину, смерть всем владеет… Бернар же ведь беспокоился о будущем, оставил завещание, он и писал его почти под мою диктовку – но кто бы мог подумать, что все так осложнится после совершеннолетия Ксавье, и что братья стакнутся и сообща попрут против меня?.. Этого я не учел… Ах, братья, братья… Следовало бы восстановить древний закон, обязывающий умерщвлять одного близнеца сразу после рождения, или сжигать вместе с матерью. Дьяволово семя!» (5)

Тем временем Дельмас снова постучал пальцами по столешнице, чтобы привлечь внимание некстати замечтавшегося гостя:

– Вы так и не ответили на мой вопрос, Густав. Сделайте милость, соберитесь с мыслями и объясните, для чего вы затеяли всю эту возню вокруг парнишки и его любовных делишек?

Райх холодно возразил:

– То, что вы снисходительно называете «любовными делишками», месье, есть мерзость перед Богом. Этого не станет оспаривать ни один добрый католик. Я с горечью вижу, как беспечно вы относитесь к непозволительному поведению Ксавье, похожему на помрачение рассудка, в то время как мое сердце обливается кровью! Я не могу равнодушно видеть, как он губит свою душу, и на правах его опекуна…

– Вы уже больше года не его опекун, Густав, и прекратите ссылаться на ваши якобы «права». Да, Бернар в самом деле хотел ограничить дееспособность Ксавье, оставив его – вместе с имуществом – до двадцати пяти лет под вашей полной опекой, но этот пункт завещания был признан недействительным в суде. Вы об этом все время забываете, ну так я напомню, у меня-то память как у слона.

Франсуа тяжело поднялся на ноги, прошелся туда-сюда, разминая поясницу, затекшую от неподвижности, взял с подноса графинчик с шерри и наполнил рюмку только для себя, не предлагая выпивку гостю. Райх не любил шерри, да и для спиртного было еще рановато, но отметил этот новый жест неуважения… похоже, Франсуа Дельмас всерьез решил выдавить его из семьи, указать место. В своей гордыне он позабыл слова Писания о последних, что пребудут первыми.

– Быть может, юридически я уже не опекун, но остаюсь, тем не менее, преподавателем и наставником Ксавье – этого вы не станете отрицать, месье? Никто не может лишить меня права проявлять заботу о его моральном благополучии и духовном здоровье…

– Да проявляйте вы заботу, сколько вам угодно, Густав! – махнул рукой Дельмас. – Проявляйте… таскайте Ксавье на мессу, на исповедь, заставляйте поститься, проводите «воспитательные беседы» по субботам, водите на эти ваши странные «клубные встречи», возите в студенческий лагерь! Пока он все это терпит, как теленок, и позволяет вам над собой издеваться, я и слова не скажу… но прекратите – слышите? – прекратите лезть в семейные дела, которые вас совершенно не касаются! Усвойте раз и навсегда, что ни я, ни Жозеф не желаем участвовать в ваших педагогических играх, и не смейте впутывать нас в скандалы, которые сам же и провоцируете своим идиотизмом! Не смейте трепать имя Дельмас, прикрывать им свои махинации, иначе…

– Иначе что? – Райх задал этот вопрос совершенно бесстрастно, но таким странным тоном, что Франсуа, несмотря на свою уверенность и праведный гнев, немного смешался. Понизив тон, он неприязненно буркнул:

– Да уж найду на вас управу… На вас, и на всю вашу подозрительную сектантскую братию «истинных католиков», считающую, что мы все еще живем в средневековье!

– Ну и что же, месье Дельмас? Сказано: «Ныне суд миру сему, ныне князь мира сего изгнан будет вон». Господь иначе считает время.

Промышленник уставился на несносного ханжу, как раздраженный бык, потряс головой и залпом выпил шерри, налил еще и снова выпил, словно ему нужно было противоядие от всех этих проповедей:

– Очнитесь, Райх! На дворе двадцатый век! Люди в космос давно летают, дети, вон, из пробирки родятся, а вы парня двадцати лет хотите обрядить в монашескую рясу и на ключ закрыть!

Глаза нумерария (6) излучали белый огонь, но голос по-прежнему оставался спокойным:

– Вы считаете, будет лучше, если Ксавье начнет сниматься голым, как этот скандальный кутюрье-содомит? (7)

Франсуа схватил на лету намек Райха и только фыркнул:

– Нашли чем напугать… Если он сможет сделать свое имя торговой маркой и заработать денег столько же, сколько месье Сен-Лоран, то пусть хоть перед Нотр-Дам нагишом пляшет – плевать!

– Слышал бы вас покойный брат, месье Дельмас…

При этом выпаде новый хозяин кабинета инстинктивно сжал руки в кулаки, но сдержался, и ответил на удивление негромко, словно впервые позволил себе показать истинные чувства:

– Мой брат крепко спит в своей могиле, упокой Господь его душу, и незачем вам тревожить его память. Я тоже люблю Ксавье, и мне никогда не нравились ни вы, Райх, ни влияние, которое вы на него оказываете, ни ваши методы воспитания, ни ваши дружки из «Дела Божьего». Я много раз говорил об этом Бернару, но у него как будто уши были залеплены воском… Но теперь-то уже хватит, слышите? Не видать вам моего племянника, как своих ушей. Ни племянника, ни его денег…