Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Но сейчас в голосе «цепного пса» прозвучали какие-то новые нотки. Эрнест с интересом взглянул на него и заметил, что рация не висит на поясе у охранника, а лежит в ладони: значит, он только что получил известия или новый приказ в отношении пленников.

– Пошевеливайтесь, вы оба. Тебе кое-кто звонит, я должен проводить тебя к телефону.

«Соломон!..»

Художник не знал, откуда у него такая уверенность, но его мгновенно бросило в пот и дрожь, сердце застучало, как взбесившийся метроном, и он слегка подергал ручку двери, чтобы поторопить Мирей…

Звонил Райх. Он не представился – только поздоровался, но Эрнест даже в горячечном бреду узнал бы этот елейный голос, отдающий мертвенным холодом, и округлые, тщательно выверенные фразы профессионального лгуна:

– Добрый день, дорогой месье де Сен-Бриз, надеюсь, вам оказано должное гостеприимство, и вы всем довольны… Но ваши добрые друзья тревожатся о вашем здоровье и самочувствии и горько сетуют, что наши общие дела не позволяют им присоединиться к вам в приюте беззаботности. А вы, месье де Сен-Бриз, наверняка желаете, чтобы эти дела завершились поскорее, да?

Телефонная трубка тряслась и прыгала в руке Эрнеста, губы одеревенели, и он едва справился с подступающей волной боли, готовой прорваться яростным криком, когда едва слышно произнес:

– Где Соломон?.. Дайте мне с ним поговорить!

– О, разумеется, дорогой виконт… Вы с ним поговорите, только сперва я дам вам инструкции. Да-да, месье де Сен-Бриз, инструкции. И от того, насколько точно вы им последуете, будет зависеть, уладятся ли наши – и ваши – дела к обоюдному удовольствию.

Эрнест попытался сглотнуть, но горло было таким сухим, что он только закашлялся, и с минуту выравнивал дыхание, прежде чем сумел задать вопрос:

– Чего вы от меня хотите?

– Сущие пустяки, месье де Сен-Бриз. Ваш друг должен удостовериться, что вы живы и здоровы, и… никак иначе не пострадали. Только и всего. Все остальное предоставьте мне, я умею убеждать, ваше дело – помочь мне сделать известного вам человека более сговорчивым.

– А какие… какие я получу гарантии, что после того, как вы добьетесь ваших целей, меня и Мирей отпустят?..

– Моего честного слова вам недостаточно?

– Вы шутите? – на искреннюю интонацию Райха мог бы купиться кто угодно, только не Эрнест. – После того, что вы сделали с Ирмой, и с Жаном, и с Соломоном, мне нужно что-то более весомое, чем словесные заверения.

– Вы не в том положении, чтобы торговаться!..

– Почему же? Как мне видится – очень даже в том. – Верней сознавал, что ведет себя крайне неосторожно, что провоцировать Райха – форменное безумие, но в нем точно заговорила кровь предков из Вандеи, темный азарт заставил закусить удила. Он жаждал услышать голос Соломона, обменяться хотя бы несколькими словами, на расстоянии поддержать друг друга надеждой, но Райх чего-то хотел от него, заменить Эрнеста ему было некем, и этой возможностью грех было не воспользоваться… хотя бы ради того, чтобы до конца прояснить свое положение.

– Хорошо, месье де Сен-Бриз. Что убедит вас в чистоте моих намерений?

– Привезите сюда Соломона вместе с нотариусом. Мы здесь подпишем все нужные вам бумаги – я обещаю, что уговорю его, и справлюсь с этим гораздо лучше и быстрее, чем вы. Нотариус будет и вашим свидетелем, что речь шла не о принуждении, а о добровольной сделке, и гарантией безопасности для нас.

Райх долго и тяжело молчал, и Эрнест чувствовал, что он серьезно обдумывает предложение; наконец, в трубке снова зашелестел холодный змеиный голос, уже без всякой медоточивости:

– Нет, виконт, это невозможно. Даже если оставить в стороне плачевное обстоятельство, что месье Кадош находится под следствием… у меня на вас совершенно другие планы. Примите решение, хотите ли вы поговорить с вашим другом – другой возможности сделать это вам может и не представиться.

Комментарий к Глава 17. Колокольчики безумия

1 Девизы: первый принадлежит Святой инквизиции, второй -войскам СС.

Визуализации:

1. Жюльен:

https://c.radikal.ru/c14/1811/98/7589740ec929.png

2. Ксавье в видениях Исаака:

https://c.radikal.ru/c28/1811/05/aa80c0361490.jpg

3. Эрнест в раздумьях о происходящем:

https://c.radikal.ru/c35/1811/2b/fd4c071ac5a9.jpg

4. Шале Райха:

https://d.radikal.ru/d03/1811/1f/704ae0d07019.jpg

5. Соломон после тюрьмы во время беседы с Райхом:

https://c.radikal.ru/c14/1811/f2/d9ba3d0e37fe.png

6. Исаак после кошмара:

https://b.radikal.ru/b05/1811/71/934fbd084a52.jpg

7. Карло во время визита к Дювалю:

https://c.radikal.ru/c33/1811/d5/b638ba809116.jpg

========== Глава 18. Разумен Оливье, Роланд отважен… ==========

Разумен Оливье, Роланд отважен,

И доблестью один другому равен.

Коль сели на коня, надели панцирь-

Они скорей умрут, чем дрогнут в схватке.

Их речи горды, их сердца бесстрашны.

Песнь о Роланде

Любовь, любить велящая любимым,

Меня к нему так властно привлекла,

Что этот плен ты видишь нерушимым.

Данте Алигьери, «Ад», песнь 5-я

Соломон сполна оценил иронию Райха, назначившего ему встречу на площади Россетти, в соборе святой Репараты (1), сразу после утренней мессы. Мало того, что он вынуждал противника вступить на заведомо чуждую территорию, с неясными, но весьма строгими правилами, так еще и нетонко намекал на свою конечную цель: превратить «Сан-Вивиан» из светского лечебного заведения в центр репаративной терапии, под католическим патронатом. Это было красиво, как превращение пешки в ферзя, готового дать мат следующим ходом.

Несмотря на ранний час, летний зной уже вступил в свои права, и площадь перед собором, от края до края залитая горячим бледно-золотым светом, напоминала ту самую печь, куда враги Христовой веры бросили святую мученицу.

Кадош подумал о собственной душе, равно обожженной любовью и горем, и усмехнулся: еще немного – и его атеизм треснет по швам, и, чего доброго, он начнет сам себе проповедовать смирение и воздержание… Покойный Ксавье говорил правду: дядюшка Густав умеет убеждать и для каждого, абсолютно для каждого упрямца, попавшегося в его сети, находит метод воздействия, простой и действенный.

«Жаль, что я не вспомнил об этом немного раньше, амбициозный дурак… Пока я любовался достигнутым, и радовался, как ловко перетянул на свою сторону Дюрока и Бокаж, а потом и Дюваля, Райх искал бреши в моей броне – и нашел».

Смешавшись с людским потоком, на треть состоявшим из прихожан, а на две трети – из туристов и досужих зевак, Соломон вошел в просторный и прохладный, ярко освещенный неф, машинально взял песенник (2), протянутый ему какой-то девушкой, положил монету в ящик для пожертвований и сел на скамью, поближе к проходу и подальше от алтаря.

Служба еще не началась, молящиеся только занимали привычные места, а туристы бродили туда-сюда, глазея на росписи и статуи, наполняя пространство шарканьем ног и шелестящим гулом голосов. Будь Кадош внутренне спокоен, он бы порадовался минутам ожидания, так похожим на время до поднятия занавеса в театре, и сам бы поглазел на картины, скульптуру и богатое храмовое убранство… но боль, как обезумевший дикий зверь, рвала в куски его сердце, и заставляла предаваться самобичеванию в лучших католических традициях.

Соломон в красках представлял, чем занимался Райх, после того, как выбрал объектом своего внимания Эрнеста: раз увидев, уже не спускал с него глаз, изучал, как редкое растение, делал выводы из ошибок, и довольно скоро понял, как сплести сеть, где запутаются и сам Эрнест, и оба его любовника, как глупые мошки. И снова ему помогла Сесиль… Верная ученица, воспитанница, привязанная к наставнику не столько страхом, сколько жаждой похвалы и награды.

«Я должен был предвидеть, что Райх использует ее, как привычный инструмент, чьи клапаны известны ему вдоль и поперек… Лис пытался меня предупредить насчет нее, но я подумал, что в нем говорит старая боль, и не счел угрозу существенной. Ну что ж… зато теперь стану умнее».

Он посмотрел вверх, в купол, где с четырех сторон, сквозь высокие витражные окна, били солнечные лучи – свет перекрещивался над алтарем, как шпаги или копья ангелов, и, не веря и не особенно надеясь, все-таки взмолился невидимому – и неведомому – и, безусловному, единому для всех – разумному благому началу Вселенной о своей единственной любви.

…Райх заметил Кадоша сразу же, как вошел, вычислил безошибочно его затылок среди доброго десятка затылков других мужчин, сидящих на той же скамье.

Казалось, проклятому еврею все было нипочем – держался он с несокрушимым спокойствием, восседал посреди христианского храма, вблизи святыни, словно царь на троне, да еще держал в руках листки с песнопениями! Пожалуй, у этого жида хватит наглости повторять своими грязными губами слова гимна… а то еще и коснуться облатки…

Густава затрясло от злости. Он пробирался к Кадошу по боковому проходу, и чем ближе подходил, тем лучше мог рассмотреть его, каждую черту ненавистного облика, каждую складку на одежде. В том, как Соломон поворачивал голову, как густые жесткие пряди его волос пепельного цвета спадали на загорелую шею, и как сама эта шея – прямая и мускулистая – выступала из-под аккуратного, тщательно отглаженного воротника светлой летней рубашки, Райху виделось нечто вызывающее и столь же непристойное, как публичное обнажение. За такое поведение в храме Кадоша стоило дополнительно наказать.

Густав мысленно посетовал на свою неуклюжесть и мягкотелость, мешающие ему причинить этому расово неполноценному существу нужную степень боли – все, что происходило между ними до сего момента, по шкале от одного до десяти не тянуло даже на чахлую шестерку… Он вообразил, как вонзает в шею Соломона нож (с силой, одним ударом, прямо под затылочную кость, насквозь прорезая мышцы…), а после рвет зубами обнажившееся мясо и жилы, глотая кровь, выплевывает красноватые ошметки плоти, упивается криками и сопротивлением, уверенный, что вот теперь-то, наконец, жертва по-настоящему страдает.

Картины заслуженной кары, как обычно, родили в теле приятное возбуждение, сладковатую тяжесть внизу живота, и улыбка на губах Райха, когда он вполз в нужный ряд и уселся за спиной у Кадоша, была почти искренней… Ему даже захотелось игриво поцеловать еврея под ухом, имитируя змеиный укус, но это могло нарушить порядок на мессе и оскорбить прихожан – профаны ведь не знали, что все, что делает Густав, есть работа Господня – и нумерарий ограничился тихим приветствием:

– Какой приятный сюрприз, месье. Мы договаривались встретиться после мессы, признаться, я не ожидал, что вы сочтете необходимым посетить и самую службу… Что ж, благо вам! У вас есть целый час, чтобы покаяться в деяниях и попросить у истинного Бога прощения за грехи настолько омерзительные, что их не назвать вслух.

– Вам тоже есть о чем помолиться и в чем покаяться, Густав, – не оборачиваясь, ответил Соломон. – Сделайте это, пока есть время.

Непрошенная и чрезмерная физическая близость Райха, звук его свистящего дыхания, запах аптеки – отдела готовых форм – и резкого гвоздичного мыла… всю эту дивную смесь Кадош вынужден был осязать и вдыхать до самого конца службы. К счастью, месса была короткой.

Пока священник заканчивал вдохновенную проповедь, о том, что Христос более желал любви, нежели веры (3), Густав снова зашептал на ухо:

– Поспешите, доктор. Встретимся на площади, слева от собора, возле магазина подарков.

…Площадь перед собором, белая, душная, тесная, окруженная по периметру красными, оранжевыми и ядовито-желтыми зданиями, красными вывесками, красными тентами, цветными флажками, до отказа заполненная людьми, окончательно превратилась в раскаленную печь. Торчать здесь на самом солнцепеке мог только самоубийца или уроженец Сахары.

Соломон не был ни тем, ни другим, но ему ничего не оставалось, как следовать правилам не им придуманной игры – он слишком хотел найти свою пропажу или хотя бы напасть на след… Разговор с Эрнестом мог дать ему нужный ключ, или хотя бы подсказку, с которой начнется решение головоломки.

Это напоминало болезненный температурный сон, яркий, с рваным нелогичным сюжетом, не имеющий начала и конца, как блуждание в лабиринте. Рука Райха, мягкая и пухлая, холодная, как конечность утопленника, долго пролежавшего в воде, легла Кадошу на локоть, нажала, заставляя повернуться, точно они играли в жмурки:

– Будьте внимательны, месье… Сейчас вам нужно будет решить небольшой ребус. Видите там, на углу, телефон-автомат? Да? Замечательно. А теперь посмотрите вооон туда… в другую сторону… да, у пиццерии.

– Еще один телефон.

– Верно-верно… Вы, как всегда, наблюдательны. И еще, пожалуйста, взгляните направо. В трех шагах от магазина, у входа в гостиницу. Снова телефон. Ну, теперь-то вы все поняли, да?..

Соломон облизнул пересохшие губы.

– Который из них?..

– Ооо, ну что вы! Вы же просите меня сразу дать вам разгадку, – хмыкнул Райх. – Один из трех, да, это я вам обещаю. В течение десяти минут – это я тоже могу гарантировать. Ну, а какой точно… угадайте сами! Если угадаете и успеете снять трубку, у вас будет ровно пять минут на разговор.

В Соломоне нарастало желание поговорить с этим садистическим психопатом с бредом величия на понятном ему языке – схватить за горло и бить головой о стену, пока череп не треснет, и мозги не вытекут наружу. Но Райх, закончив свою речь, благоразумно отступил и держался поодаль, теперь его было так просто не достать. Он по-прежнему сладко улыбался, готовился насладиться зрелищем, как еврей, растеряв все свое высокомерие и величавость, судорожно мечется по площади, как девица в поисках уборной, и пытается успеть сразу к трем телефонам одновременно. Ведь зазвонить мог любой из них.

Кадош неожиданно усмехнулся, и его усмешка опять была полна все того же отвратительного высокомерия:

– Вы заигрались, Густав. Если я не угадаю и не успею, и разговора не будет, наша договоренность аннулируется. Я не плачу за услуги, которых по факту не получил. Вы деловой человек, Райх, так решите в оставшиеся до звонка минуты, что для вас важнее – унизить меня или заключить сделку?

Улыбка сползла с лица Райха, губы искривились и приподнялись, обнажая кривые клыки, он что-то пробормотал, шагнул к Кадошу, попытался схватить за руку, но на сей раз тот отступил и покачал головой:

– Решайте.

– Будьте вы прокляты, Кадош… с вашим иудейским нутром менялы! Я не учел, что вы арифмометр, а не человек.

– Тем хуже для вас! Так который из трех?

– У входа в гостиницу.

Соломон не стал благодарить Райха даже кивком. Он быстро пересек площадь и подошел к указанному телефонному автомату. У него не было ни секунды форы, ни малейшей возможности сообщить Кампане, чтобы комиссар сделал попытку отследить, откуда будет входящий вызов – оставалось полагаться лишь на самого себя. Если только Эрнест действительно позвонит… ведь они оба имели дело с сумасшедшим.

***

…Они стояли на лесной поляне, в тени громадного дерева с раскидистой кроной, иссиня-зеленой, усыпанной роскошными розовыми и белыми цветами, и теплым шероховатым стволом, узловатым у корней и таким широким, что за него можно было спрятаться, как за стену. Соломон и Эрнест крепко держались за руки, переплетали пальцы в жадных пожатиях, вжимались друг в друга бедрами и горячо шептались губы в губы, перемешивая дыхание и удары сердца.

Не имело никакого значения, что их физические тела разделяли километры пространства и бездушная телефонная мембрана: они были вместе и наедине в параллельном мире, на закрытой от чужаков территории своей любви.

– Прошу тебя, Сид, умоляю, ничего не подписывай… Не отдавай дело жизни Шаффхаузена в грязные руки Райха. Ему ни в чем нельзя доверять.

– Я должен, моя любовь. Он не оставил мне выбора. Я готов потерять все что угодно, но только не тебя…

– Ты не потеряешь меня. Только не вздумай доверять посулам и обещаниям. Я не хочу умирать, Сид. Мы еще слишком мало были вместе.

– Ты… ты хорошо себя чувствуешь, Торнадо?

– Примерно как ты в последние несколько дней. И все вокруг примерно такое же…

– Но ты в порядке?..

– Пока что да. Увы, не могу поручиться за будущее…

– Ich werde dich aus der Gefangenschaft ziehen, meine Liebe…Ich werde nichts dafür bereuen. (Я вытащу тебя из плена, моя любовь. Я ничего для этого не пожалею).

– Bitte beeil dich. Ich möchte hier nicht sterben. (Пожалуйста, поспеши. Я не хочу умереть здесь).

Голос Соломона дрожал от сдерживаемых рыданий, в голосе Эрнеста звучал неприкрытый страх: для тех, кто подслушивал этот прощальный разговор, это было как музыка в увлекательном радиоспектакле.

– Ты помнишь, где была наша первая встреча, Эрнест? Я так хочу поехать туда, но не знаю как…

– Я тоже хочу поехать. Думаю, мы сможем… сможем скоро… только тебе понадобятся горные лыжи. Это же все закончится, правда?

– Конечно, я обещаю… но мне придется узнать, как стоять на лыжах. У кого бы взять урок?..

– У Хавьера.

– У Хавьера?

– Ну да. Помнишь, я спрашивал, как раз перед твоим отъездом, учил ли он вас с братом, и ты сказал, что нет, ты тогда не брал уроков?..

– Кажется, помню…

– Так освежи свою память. Это было совсем недавно, мы как раз обсуждали планы на будущее.

– Хорошо. Я все сделаю. Эрнест…

– Что?..

Иллюзия близости рассеивается, образ свежего и прохладного леса сменяется надсадным маревом полуденного зноя, в отчаянный шепот влюбленных неумолимо вторгаются звуки реальности.

Соломон повернулся спиной к площади, стараясь позабыть, что в него ружейными дулами нацелены внимательные и злобные глаза преследователя, сжал телефонную трубку до хруста в пальцах и медленно, отчетливо проговорил:

– Я люблю тебя!

Он не сомневался, что в его голосе Эрнест услышал все: жар тоскующего сердца, ярость от вынужденного бездействия, надежду и обещание скорого спасения.

«Я разгадаю все твои шифры. Я обязательно отыщу тебя, Торнадо, и мы снова будем вместе. Я успею – только пообещай ждать меня…»

Соломон знал, что должен успеть и не повторить роковых ошибок десятилетней давности, когда они с Исааком неслись на помощь Ксавье, точно на крыльях, подобные ангелам возмездия, но отыскали его слишком поздно… и Лис заключил возлюбленного в объятия за несколько минут до последнего вздоха.

«Это не повторится. Нет. Только не с Эрнестом…»

– И я люблю тебя. – долетело с другой стороны взволнованное и тихое признание. – Но поспеши, Сид. Пожалуйста, поспеши. Я так не хочу умирать…

***

Было восемь часов утра. Братья Дельмасы молчаливо и чинно завтракали в огромной столовой своего городского особняка, обшитой панелями из резного дуба и увешанной бесценными гобеленами из Толедо и картинами фламандских мастеров, изображавших ткацкое производство.

За кофе и гренками Франсуа просматривал газету, Жозеф, в одиночку приканчивая воздушный омлет с сыром и овощами, слушал новости по радио. До окончания первой трапезы они обычно не разговаривали друг с другом, это было их законное личное время, посвященное раздумьям, а не практическим делам, и до половины девятого, а то и до девяти, тревожить одного или обоих не следовало ни под каким видом.

Слуги хорошо знали об этом и строго следовали заведенному порядку, так что неожиданное появление в столовой Пьера, совмещающего обязанности личного камердинера и секретаря, было столь же удивительным, как полет совы в разгар дня.

Молодой человек застыл на пороге, не решаясь сразу подойти к столу, но всем своим видом показывал, что у него есть важная новость.

Жозеф неодобрительно нахмурился, но ничего не сказал вслух, Франсуа нехотя отложил «Фигаро», где была интересная передовица, знаком подозвал секретаря и, когда тот приблизился, сухо спросил:

– Какого дьявола стряслось в Париже? Нас накрыло чернобыльским радиоактивным облаком (3) или Елисейские поля оккупировали марсиане? Не могу придумать другой причины для твоего вторжения, кроме необходимости срочной эвакуации.

– Месье, я приношу свои извинения…

– Короче.

– Вас хочет немедленно видеть месье Кадош.

– Кто?! – услышав это имя, Франсуа едва не уронил чашку с кофе.

– Месье Кадош. Я просил его зайти позже, но он горячо настаивает, не в моих силах заставить его уйти, и зная, как вы обычно к нему…

– Так какого черта, зная это, ты держишь его в прихожей?! – взревел Франсуа и так хрястнул по столу кулаком, что зазвенела посуда, а секретарь испуганно отпрыгнул назад:

– Простите, месье! Я немедленно провожу его сюда…

– А ну-ка, пулей! И скажи там, чтобы поставили еще один прибор, и подали кофе, и все, что полагается!

– Кадош? Как такое возможно? – удивленно пробормотал Жозеф, бесстрастно наблюдавший за сценой, отвечая скорее на собственные мысли, чем на вспышку брата.

– Он же в Ницце, арестован по вздорному обвинению в изнасиловании какого-то санитара.

– Не санитара, а врача! Да, обвинение совершенно вздорное, и мне не терпится услышать подробности от него самого! Похоже, Матье Кан не зря берет за свои услуги по триста пятьдесят франков в час…

Франсуа отбросил газету, встал со стула и принялся расхаживать по столовой, прислушиваясь к шагам в коридоре; Жозеф остался сидеть, однако смотрел на дверь с не меньшим любопытством, хотя и не с таким явным нетерпением.

Но как только дверь снова открылась и пропустила гостя, оба Дельмаса вскрикнули в один голос, растерянно переглянулись – и вновь ошалело уставились на стройного, атлетически сложенного мужчину, пепельноволосого и темноглазого, одетого в самые обыкновенные джинсы и рубашку с коротким рукавом, открывавшем часть сложной татуировки на левом плече…

– Ты?! Это в самом деле ты?! – хрипло выдохнул Франсуа, а Жозеф близоруко сощурил глаза и потянулся поближе, чтобы рассмотреть визитера до мелочей, пощупать и даже понюхать – точно коллекционер на антикварном аукционе, оценивающий подлинность лота.

– Это я, – просто ответил Исаак, поднял руки, заложил их за голову и повернулся вправо-влево, как арестованный перед полицейскими. – Я, честное слово…

– А я в первую минуту подумал, что Соломон решил меня разыграть, – хмыкнул Франсуа и немного смущенно хлопнул гостя по плечу: – Опусти руки, артист, ты здесь не на сцене «Лидо».

– Значит, ты теперь не просто жив, но еще и здоров? – уточнил «коллекционер» и покачал головой: само собой, близнец Соломона явился не для того, чтобы просто засвидетельствовать почтение и выпить кофе со старыми друзьями… почти что родственниками. Он был рад этому обстоятельству, очень рад, однако его практичный ум уже подсчитывал сопряженные с ним издержки.

Исаак кивнул:

– Я полностью здоров, хотя ехать сюда к вам, без предупреждения, наудачу – было безумной идеей. Но мне нужна ваша помощь, друзья… снова… очень нужна.

– Нууу, тебе всегда везло с твоими безумными идеями, – заметил Франсуа. – И ты пришел по адресу. Только предупреждаю – я и пальцем не шевельну, пока ты не объяснишь, как вы дошли до жизни такой, что доктор Кадош, доктор Кадош!.. – приличный, респектабельный человек, попал в тюрьму, и как ты допустил, чтобы его доброе имя вымазали в такой грязи, что и свинье стало бы мерзко! Этот врач… я позабыл имя… тот, кто якобы пострадал от насилия…

– Его зовут Дюваль, Жан Дюваль.

– Да мне совершенно плевать, как его зовут! Но не плевать, что из-за него имя доктора Кадоша полощут в бульварной прессе, с непристойными комментариями! Хорошо, что вам удалось получить в защитники Матье Кана – уж этот вытрясет из клеветника душу, вместе с солидной компенсацией.

Как только с губ брата сорвалось слово «компенсация», Жозеф поскучнел и решил, что пора заканчивать предварительные ласки, и переходить к главной цели визита:

– Вам с Соломоном нужны деньги на процесс, не правда ли? И устроить еще один побег, если вдруг… Ты поэтому приехал?

– Нет. Деньги не нужны. Меня интересует недвижимость вашего покойного брата в Швейцарии, где-то неподалеку от Вербье (4).

Жозеф снова сощурился, прикидывая, а точно ли Исаак здоров, и не является ли его внезапный бросок с Ривьеры чем-то вроде пролонгированного бреда:

– О-о… Интересно… Не потрудишься объяснить подробно, зачем тебе это нужно, и как швейцарские шале нашей семьи связаны с печальными событиями на вашей вилле?

Лис не успел выговорить ни слова – Франсуа схватил его за плечо, развернул к себе и пристально посмотрел в глаза:

– А мне вот тоже интересно, и я спрошу прямо… обвинения ложны, как и в прошлый раз? Соломон ведь не тебя покрывает, а? Пострадавший… Дюваль этот… у тебя с ним ничего не?..

– Нет! Конечно же нет! – Исаак вспыхнул от гнева и стыда, чувствуя против воли, что Дельмас в чем-то прав – в конечном счете, и брат, и Эрнест, и даже сам Дюваль пострадали из-за него…

Откровенного объяснения было не избежать, но прямолинейность Франсуа была на руку, поскольку экономила время и упрощала дело:

– Дюваль действительно пострадал, но обвинение против Сида полностью сфабриковано, очень ловко и хитро, и за ним стоит хорошо знакомый вам человек…

– Тихо! Никаких лишних имен, никакого выяснения отношений в доме!.. – строго одернул брата Жозеф, оттер его от Исаака, а того подтолкнул к столу. – Садись. Сейчас тебе подадут кофе и омлет. Потом принесут вино и бисквиты.

– Я не голоден…

– И слышать ничего не хочу! Давай, располагайся, глотни пока вот воды – тебе долго придется напрягать горло. Будешь все рассказывать с самого начала.

Кофе принесли через пару минут – вместе с подносом, нагруженным едой, как баржа. Исаак не сдержал грустной улыбки: хлебосольство Дельмасов осталось прежним, спустя столько лет, а Жозеф все еще считал его слишком худым, «как все балетные дистрофики», и собирался заталкивать в него пищу едва ли не через силу.

Франсуа тем временем нажал кнопку звонка, вызвал секретаря и отдал новые распоряжения: все их с братом дела, запланированные на день, пошли прахом, однако Дельмас нисколько об этом не сожалел. Появление Исаака Кадоша в их доме после стольких лет тишины, овеянной скорбной тайной, знаменовало что-то новое в жизни всех участников давней семейной истории, сравнимое со сменой эпох.

***

Бутылки вина пустели, головы наполнялись туманом, но никто из мужчин не пьянел по-настоящему и за несколько часов ни разу не потерял нити беседы. За это время Дельмасы узнали все о событиях, произошедших на Ривьере после смерти Шаффхаузена – и в паузах кое-что сами рассказали Кадошу, поделились новостями о своей респектабельной парижской жизни богатых фабрикантов. Например, о том, что учредили стипендию имени Ксавье, для одаренных студентов-философов… и что выиграли все суды с молодежным обществом «Путь к свету», выдававшим себя за службу психологической помощи молодым католикам, борющимися «с особыми грехами плоти», а на деле аффилированным с фондом «Возрождение» и занимавшимся откровенной вербовкой на программы репаративной терапии…

– Мы сумели доказать, что это они убедили Ксавье поехать в то проклятое место, и не просто убедили, но и отвезли туда, и вынудили подписать согласие на лечение… нашли куратора, поднажали, и он дал показания в суде. В тюрьму, конечно, никто не попал – суд принял обвинение не по всем пунктам – но денег с них слупили достаточно, чтобы заставить закрыть лавочку в Париже.

Жозеф рассказывал, Исаак жадно слушал, а Франсуа собственноручно подливал ему вина, всматривался в подвижное тонкое лицо, вслушивался в звучный уверенный голос, наблюдал за движениями, полными одновременно силы и грации, и узнавал, узнавал в каждой черточке…

Невероятно, но перед ним был тот самый человек, которого он встретил десять лет назад благодаря Ксавье, тот самый, кто познакомил его с Соломоном, тот, на чьи выступления в «Лидо» они столько раз ходили «всей семьей». Это был тот самый дерзкий храбрец-гимнаст, что сумел в одиночку выкрасть Ксавье из общежития «Опус Деи», ночью, взобравшись по плющу и водосточной трубе в окно третьего этажа (обратно они с юным принцем спустились уже вместе, по пожарной лестнице с другой стороны здания… и показали нос преследователям, умчавшись на железном коне «Харлей Дэвидсон». Это был тот бескорыстный и терпеливый почти что родственник, не зарившийся на состояние Дельмасов, преданно любивший Ксавье ради него самого, и сумевший дать мальчишке настоящее счастье.

Уж кто-кто, а Франсуа отлично знал разницу между счастьем торжествующей любви и жалкой подменой, именуемой «нормальной семейной жизнью». Если бы не Густав Райх, двое романтиков – Лис и Маленький принц – наверняка до сих пор были бы вместе, и сумели бы посрамить дьявола.

Да, если бы не Густав Райх… «духовный наставник» Ксавье, «дядюшка», денно и нощно пекущийся о душе ученика и о его деньгах и собственности. Он-то все и запутал, сломал, опорочил, по своему мерзостному обыкновению влезая в каждую щель, отравляя все, до чего дотягивался. Именно Райх был причиной того, что память Франсуа сохранила не только благостные, но и кошмарные воспоминания об Исааке Кадоше…

Человек с изжелта-серым лицом и отчаянным взглядом, застывший, как восковая фигура – это тоже был Исаак, на похоронах любимого и долгое время после них; преступник на скамье подсудимых, обвиняемый по нескольким тяжелым уголовным статьям, получивший от журналистов прозвище «Черный танцор» и куда менее изящные имена – маньяк, серийный убийца, садист-психопат – это тоже был Исаак. Безумец в тюремной больнице, то буйствующий, изрыгающий проклятия и богохульства, то обманчиво тихий, пытающийся заморить себя голодом – это тоже был он.

Когда организованная преступная группа из двоих профессоров-психиатров, одного хирурга-еврея, одной еврейской матери и двоих братьев-текстильных магнатов, провернула немыслимую, опасную и ловкую авантюру с фальшивой «смертью» Исаака, и последующей тайной доставкой «Железной маски» в укрытие на Ривьере, Франсуа и Жозеф посчитали моральный долг уплаченным. Спасти невиновного сперва от казни, а после от неминуемой смерти в заключении, несомненно было благим и богоугодным, но… практически безнадежным делом.

Несмотря на фанатичную веру Соломона в могущество современной медицины, несмотря на утешительные прогнозы Шаффхаузена и Витца, Жозеф не верил, что Исаак когда-нибудь очнется от поглотившего его мрака безумия, не говоря уж о том, чтобы полностью восстановить душевное и физическое здоровье и вернуться к активной жизни. Франсуа смотрел на ситуацию не столь пессимистично, однако по основным пунктам был согласен с Жозефом.

Следующие два года не приносили добрых вестей – наоборот, все подтверждало наихудшие опасения; Жозеф благоразумно отстранился от происходящего в вотчине Шаффхаузена, сперва эмоционально («Чем реже мы с ними общаемся, тем лучше»), а затем и физически, уехав в длительную бизнес-командировку за океан.

Франсуа остался «на хозяйстве», продолжил делать деньги для семьи как ни в чем не бывало и… не нашел в себе сил бросить Соломона на произвол судьбы. Все-таки они не зря считались друзьями, и, как ни крути, почти что породнились за годы долгой интимной связи Исаака и Ксавье.