Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Ладно-ладно, уймись ты, шлюха.

Эрнест, который уже и сам заметил Соломона в компании комиссара, быстро поднялся со скамьи и шагнул было к двери, но проститутка отчего-то сочла себя задетой и, с визгом вцепившись в волосы Вернея, попыталась укусить его в шею… Бродяги загоготали и принялись подбадривать ночную фею неприличными жестами.

Это зрелище едва не заставило Соломона потерять самообладание – он рванулся было вперед, но Кампана удержал его и прикрикнул на оторопевшего дежурного:

– Что стоишь столбом, долбанный мудак? Открывай камеру, живо! Если на месье виконте будет хоть одна лишняя царапина, ты мне рапорт на стол положишь!

Через полминуты художник, слегка потрепанный, но не пострадавший, оказался по другую сторону решетки. Он посмотрел сперва на комиссара, благодарно кивнул и приложил руку к сердцу, показывая, что глубоко тронут его участие, и только потом виновато взглянул на Соломона.

Лицо Кадоша, как всегда, казалось непроницаемым, и это смутило Эрнеста. Он усмехнулся и хотел что-то сказать, но Соломон покачал головой и сухо проронил:

– Все объяснения потом; пойдем отсюда.

Крепко взяв Эрнеста за предплечье, он повел его к выходу из участка.

…Едва они оказались на улице, художник с жадностью вдохнул прохладный утренний воздух, вместе с моросью мелкого дождя, и сделал еще одну попытку начать разговор:

– Соломон, я понимаю, это странно выглядит, но…

Кадош, не слушая, привлек его поближе, быстро осмотрел ссадины на губе и подбородке, коснулся пальцами отметины под глазом, проверяя, не повреждены ли тонкие кости черепа, оттянул нижние веки, изучил зрачки… Не то что бы Эрнесту были неприятны эти действия и спонтанный осмотр – он понимал, что Соломон в первую очередь врач и проявляет заботу о нем – однако почувствовал себя медицинским манекеном и, уклоняясь от любовника, смущенно спросил:

– Какого черта ты делаешь?..

– Это ты мне скажи. Ты что-то принял, пока меня не было?

– Нет. Даже циркадин, и тот не принимал.

– Тогда как это все случилось с твоим лицом? И как ты попал в полицию?

– Я вышел на улицу и подрался. Меня забрал патруль.

Многолетний опыт наблюдения за людьми, в том числе – за лицевой мимикой в разных условиях и состояниях, научил Соломона довольно точно распознавать правду и ложь; и сейчас он с облегчением понял, что Эрнест не лжет… но ситуация по-прежнему оставалась неясной.

– Зачем ты вышел на улицу посреди ночи?

– Мне… мне стало страшно. Страшно оставаться одному.

Лицо художника залила краска, он смотрел вниз, как пристыженный ребенок, не способный выдержать строгий вопрошающий взгляд взрослого, и Соломон снова увидел, что Эрнест говорит правду. Но это не успокаивало, наоборот: он чувствовал, что внезапные ночные страхи художника, выгнавшие его из теплого безопасного пространства общего дома, уличная эскапада с дракой, собственная утренняя дурнота, до сих пор не прошедшая, и настойчивые неурочные звонки матери на рабочий телефон странным образом связаны, как звенья одной цепи…

Нужно было задать один-единственный вопрос, чтобы цепь замкнулась, но губы Соломона точно одеревенели, и он снова ощутил на них абсентовую горечь. Потребовалась по меньшей мере минута, прежде чем ему удалось глубоко вздохнуть и проговорить спокойным и будничным тоном:

– А что тебя так напугало, Эрнест? Можешь сказать мне?

– Да, могу, – голос художника тоже звучал спокойно и буднично, но когда он поднял глаза, в них плескалась тьма, полная такого экзистенциального ужаса, что Соломон замер… и следующие слова Эрнеста стали завершающими штрихами на мрачной гравюре о силе судьбы:

– В половине третьего ночи мне позвонил твой умерший брат. Теперь скажи мне ты, Соломон – что это такое было? Исаак на самом деле жив, и я случайно узнал твою главную тайну, или же – помоги мне Бог! – никакого звонка на самом деле не было, и я просто-напросто окончательно сошел с ума?

_________________________________________________________________________

Nota bene: развитие пикантной истории на Ривьере, дополнительные подробности ночной прогулки Эрнеста, а также история о том, чем закончилась их с Кампаной затея с «жучком», будут в следующей главе. Оставайтесь с нами!

Комментарий к Глава 3. Ночь со вкусом абсента

1 действует абсент, который сам по себе является сильнейшим афродизиаком; за счет пантокрина, содержащегося в масле полыни, и травяных добавках, стимулирует сердечную деятельность и вызывает стойкую самопроизвольную эрекцию. Для того его и пьют, в общем-то.

2 “Негреско” – фешенебельный отель в Ницце

3 Лежит, конечно же, Исаак, но наши “ночные светлячки” уверены, что перед ними Соломон. Такая вот комедия положений.

4 Пентесилея – легендарная царица амазонок, погибшая под стенами Трои от руки Ахилла

1.Исаак после абсентовой ночи:

https://d.radikal.ru/d06/1808/35/6663cdbcbc3e.jpg

2. Мирей Бокаж с Исааком:

https://c.radikal.ru/c28/1808/c7/bb3865e3c67b.jpg

3. Жан Дюваль на вилле:

https://b.radikal.ru/b01/1808/cc/28f24800ceb1.jpg

4. Соломон везет Эрнеста домой:

https://b.radikal.ru/b14/1808/85/1a8abb8e7dbe.gif

5. Соломон при объяснении с Эрнестом:

https://c.radikal.ru/c36/1808/aa/d96799fb0791.jpg

6. Сердитый комиссар Кампана:

https://b.radikal.ru/b40/1808/27/3c3db57919fa.jpg

7. Эрнест в новом имидже:

(Гэйл Харольд не то что бы вылитый Эрнест, но тип его обаяния в возрасте под 40 очень приближен к тому, что я пытаюсь передать, в отличие от выросшего Дамьена Сарга):

https://d.radikal.ru/d29/1808/bd/3c3d1bc12934.jpg

========== Глава 4. По ту сторону табу ==========

Бывают дни – с землею точно спаян,

Так низок свод небесный, так тяжел,

Тоска в груди проснулась, как хозяин,

И бледный день встает, с похмелья зол,

И целый мир для нас одна темница,

Где лишь мечта надломленным крылом

О грязный свод упрямо хочет биться,

Как нетопырь, в усердии слепом.

Шарль Бодлер

Кампана ненадолго задержался в участке, чтобы завершить формальности, связанные с освобождением Эрнеста из клетки, и «получить копию протокола» – а на самом деле убедиться, что и копия, и сам протокол исчезнут, как будто их и не было…

Добиться этого не составило труда, Кампане даже не пришлось козырять чином перед младшими офицерами, которые беспрекословно выполнили все, что велел господин комиссар. Конечно, они понимали, что ночной хулиган и дебошир, нежданно-негаданно оказавшийся графским сыном, пользуется высоким покровительством начальства, а раз так, неприятная история с приводом в полицию должна быть тщательно замята и как можно скорее забыта.

Эта угодливая податливость стражей порядка, хотя и была на руку, бесила Кампану, поскольку подобная «помощь» имела оборотную сторону, весьма неприятную. Уж кто-кто, а Соломон Кадош должен был помнить, как десять лет назад из дела его брата пропадали улики, фотографии, письма, магнитофонные записи и свидетельские показания, в угоду некоему влиятельному человеку из «Опус Деи», заинтересованному в обвинительном приговоре. Тогда они вместе возмущались кумовством, и Кампана поставил под удар собственную карьеру, пытаясь разоблачить махинации и нарушения в ходе следствия – теперь же выходило так, что он сам занимался махинациями и сокрытием улик…

Да, время все меняет, рушит иллюзии, Кампана давным-давно получил свою прививку от идеализма и веры в бесспорную справедливость и неизбежное торжество закона. Соломон Кадош по-прежнему был его близким другом, который нуждался в помощи, и Юбер не мог ему отказать. Помимо того, что комиссар считал себя пожизненным должником талантливого врача (по неким личным причинам), он поверил рассказу Эрнеста о причинах и обстоятельствах уличной драки, так что не покрывал преступника, а снова вызволял невиновного…

И все же ему было не по себе. Настолько не по себе, что, выходя на улицу, Юбер поёжился от озноба, хотя обычно его носорожьей шкуре были нипочем даже декабрьские морозы. Он застегнул доверху ворот куртки и полез за сигаретами. Ему требовалось как следует все обдумать.

История, начавшаяся со странной скоропостижной смерти Ирмы Шеннон и намеренного отравления Вернея (не доказанного наверняка, но очевидного), обрастала новыми деталями, как дикобраз – иглами, и выглядела все более мутной и запутанной. Дневная дружеская беседа Эрнеста с секретарем Райха и последовавшая ночная драка с неизвестными, которые, как выяснилось, следили за жилищем Соломона, были очередными кусочками паззла, но к решению головоломки Кампана не приблизился ни на шаг.

«Н-да, если Аладдин ничего не спутал и не приврал, и ему не померещилось с перепугу, то дело о Нотр-Дамской химере принимает интересный оборот… интересный и знакомый. Я помню этот отвратительный могильный душок, приправленный ладаном и лицемерием, со времен дела Черного танцора. Ладно, хватит, пора убираться отсюда…».

Юбер потряс головой, словно хотел вытряхнуть наружу лишние мысли, поискал взглядом Соломона и Эрнеста, и обнаружил их там, где и следовало-возле своей машины.

Для светлого времени суток и улицы Фобур Сент-Оноре двое мужчин стояли непозволительно близко, крепко держась за руки и прижавшись друг к другу лбами… но выглядели при этом не лобызающимися педиками, а названными братьями.

Возлюбленными.

Это было так трогательно, и, черт возьми, так красиво-до странности -что Юбер, на дух не выносивший голубые нежности и злившийся, если приходилось их наблюдать по долгу службы, на сей раз покраснел как школьник и в смущении отвел глаза…

«Тьфу ты, черт… Еще немного, и я действительно начну считать это нормальным», – подумал он и, дымя сигаретой, стал ждать, когда парочка эгоистов соизволит обратить на него внимание.

Соломон очнулся первым (его радар всегда работал безошибочно) и, не выпуская руки Аладдина, подошел к Кампане:

– Все в порядке, господин комиссар?

– В порядке, – пробурчал тот, – если считать «порядком» использование служебного положения в личных целях и полицейской машины в качестве такси.

– Бескорыстная помощь ближнему зачтется тебе на небесах, Юбер, – сказал Соломон почти торжественным тоном, без тени улыбки, и только насмешливые искорки, вспыхнувшие в глазах, выдавали его истинный настрой. – Я ничего не путаю, Эрнест?

Художник покачал головой и ответил не менее торжественно, подражая аффектированным интонациям уличных проповедников:

– Не путаешь, друг мой. Одно благое деяние искупает множество грехов – по крайней мере, меня так учили в католической школе. Ибо в священной книге сказано: «Возлюби ближнего твоего… просящему – дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся!»

Кампана криво усмехнулся:

– Ладно, ладно, хватит глумиться, проклятые безбожники… Я бы предпочел, чтобы мне зачлось немного пораньше, и желательно не в дисциплинарной комиссии. Ты, Кадош, должен мне как минимум кофе и коньяк, но я требую настоящего завтрака.

– Полагаю, завтрак никому из нас не помешает, но ты, Юбер, заслуживаешь его больше всех. – кротко согласился Соломон.

– В таком случае, чего же мы ждем? Поехали, я еще раз поработаю для вас таксистом…

***

Они разыграли все как по нотам. Комиссар, при всей его проницательности, не заметил ничего необычного в поведении друга и его любовника, и, кажется, куда больше интересовался обещанным завтраком, чем заговорщическими переглядываниями и тихими перешёптываниями Кадоша и художника. Может быть, Кампана успел привыкнуть, что эти двое опять что-то затевают и влипают в приключения, как осы в сироп.

Забравшись вместе с Эрнестом на заднее сиденье комиссарского «рено», Соломон с облегчением откинулся на мягкую спинку и смежил веки, набрякшие и покрасневшие после бессонной ночи. Ехать было недалеко, но он надеялся подремать хотя бы десять минут, поскольку не знал, когда теперь сможет позволить себе полноценный отдых. Сперва предстояло разгрести множество дел, среди которых трапеза в компании полицейского была наиболее легким и приятным, а самым важным – выяснить, что стряслось на вилле в Валлорисе…

При мысли о причинах, побудивших Лиса нарушить непререкаемое табу на исходящие звонки, и возможных последствиях этого нарушения, у него по спине пробегал озноб, все тело сковывало панцирем напряжения, а в душе поднималась ярость из-за бессилия хоть что-то предпринять прямо сейчас. Но внешне Кадош был спокоен, как и всегда, ну разве что казался совсем выжатым; усталость сразу прибавила ему лет, резче обозначила носогубные складки, подчеркнула сеть мелких морщинок у глаз…

Эрнест обвил руками его руку, прижался плечом к плечу, бедром к бедру и затих; от него исходило приятное тепло, дыхание щекотало шею Соломона, точно соловьиное перышко, и он мягко улыбнулся молчаливым знакам любви, телесным подтверждениям доверия.

Это было особенно важно сейчас, после вынужденного признания, прозвучавшего как прямой и короткий ответ на заданный вопрос, жив ли брат. Кадош не мог стереть из памяти, как в первую секунду исказилось красивое точёное лицо Эрнеста, как оно затем вспыхнуло от гнева, и с какой обидой и болью художник выдохнул:

– Почему, почему ты не рассказал мне раньше?..

– Я собирался рассказать. Просто ждал удобного момента, чтобы вас познакомить. – слова звучали как жалкие оправдания, Соломона объял мучительный стыд -и страх, что он своей скрытностью нарушил гармонию их отношений, что доверие Эрнеста к нему больше не будет таким полным, и все теперь станет иным… Он готов был сжать любовника в отчаянном объятии, пасть перед ним на колени, молить о прощении, когда тот неожиданно первым обнял его и тихо сказал:

– Я понимаю.

Они встретились глазами, как в первый раз, зажегший между ними пламя, и Соломон жадно спросил:

– Понимаешь? Правда понимаешь?

– Думаю, да… но если вдруг я понял не все или понял неправильно – теперь-то ты мне расскажешь?

– Да, расскажу… обещаю. Только дай мне небольшую передышку, хотя бы до возвращения домой. У меня была очень трудная ночь, да и у тебя тоже.

– И утро выдалось нисколько не легче, – усмехнулся Эрнест и сжал его руки в своих.

– Ты тоже должен мне все рассказать. Из объяснений Кампаны я мало что понял, да и скуп он был на подробности.

– Обязательно, Сид. Видишь, я теперь знаю твое тайное имя… кстати, оно классное. Я могу иногда называть тебя так?

Соломон обнял его, зарылся лицом в растрёпанные волосы, пьяно пахнущие табаком и дождем, и прошептал:

– Ты можешь называть меня по-всякому, как только захочешь… И Сидом, конечно, тоже…

– Тссс… вот идет Кампана! Ему же ни о чем не надо знать, верно? Давай сделаем вид, что просто обнимаемся.

– Ну почему же только «сделаем вид»?

– Черт тебя побери, Сид. Ты прав, как всегда…

***

Обычно Эрнест Верней выглядел и вел себя как человек, совершенно не приспособленный к быту; он настолько же мало внимания уделял хозяйственным мелочам, насколько плохо разбирался в них. Жуткий беспорядок, который он сеял вокруг себя, был наименьшей из трудностей совместного проживания с художником.

Эрнест знал все о холстах и красках, итальянском масле, растворителях, кистях, стеках и карандашах, шамотной глине, гипсе и скульптурном пластилине, глаз его безошибочно различал все двадцать шесть оттенков красного цвета, но он понятия не имел, какую марку порошка и в какой пропорции нужно засыпать в стиральную машину. Он мог точно сказать, из какой ткани сшиты шторы, в какой технике выполнен набивной рисунок, и подходит ли цвет к интерьеру гостиной, однако необходимость поменять лампочку в ванной или фильтр в пылесосе ставила его в тупик. На кухне он предпочитал не пользоваться техникой сложнее кофемолки или кофеварки и, хотя готовил неплохо, никогда не затевал сложных и долгих в приготовлении блюд.

Однажды Соломон полушутя поинтересовался, как Эрнест умудрялся выживать в одиночку, на что художник только пожал плечами и после некоторого раздумья ответил, что-либо находил кого-то, крепко стоящего на земле, способного победить бытовые проблемы, либо как-то справлялся сам, благо, ему не так уж много и нужно. Крыша над головой, душ, матрас и одеяло, стол и стул, книжная полка, стереосистема и музыкальные записи, чистые рубашка и джинсы, омлет с сыром и зеленью, кофе, сигареты и несколько бутылок вина – вот и все, не считая бумаги, карандашей, холстов, кистей и красок. Ну, а пещера чудес вместе с волшебной лампой и заключенным в ней джинном вдохновения, тем самым, что испанцы зовут «дуэнде», помещалась внутри головы Аладдина…

Соломон тогда слушал очень внимательно, но Эрнест напрасно ждал, что любовник предложит ему установить некие правила для жизни на одной территории, настойчиво попросит делать то и не делать это (например, не пачкать гуашью кухонный стол и не раскладывать просыхающие рисунки в кабинете Кадоша, поверх медицинских журналов и рабочих папок).

Ирма, во время их чахлой попытки стать постоянной парой, так и поступила: сочинила длинный список требований и скандалила каждый раз, когда Эрнест по рассеянности -или намеренно-нарушал какой-нибудь пункт. Лидия не обращала внимания на пятна краски на мебели и бутылки с растворителем по соседству с пакетами молока, но заставляла его подстригать волосы, носить костюмы и галстуки, строгие рубашки. А когда они жили с Королём – недолго, но счастливо – то чихали на любой порядок с высокой колокольни, и весело тонули в карнавальном хаосе и поцелуях…

Соломон же просто принял Эрнеста как есть, и хотя его строгая, продуманная до тонкостей, аккуратная квартира на бульваре Мадлен, после появления в ней второго жильца (да что уж там, молодого супруга…) стала напоминать театральную студию или цыганскую кибитку, не особенно переживал по этому поводу. Точнее, не переживал вообще, только наблюдал, как Эрнест осваивает пространство, постепенно привыкая ощущать его своим, и старался не спугнуть джинна вдохновения.

…Сегодняшнее утро позволило Соломону вкусить благодарные плоды проявленного терпения. Едва трое усталых мужчин перешагнули порог квартиры, как Эрнест заявил, что возьмет на себя приготовление завтрака.

Кампана скептически хмыкнул и вслух выразил сомнение в кулинарных способностях месье Вернея:

– Ты яйца горазд разбивать только на улице… а сам не знаешь, с какой стороны на сковородку масло кладут. Нет уж, пускай доктор Кадош отдает свой долг чести, иначе я тоже передумаю и заберу тебя обратно в кутузку!

– Не беспокойся, Юбер, я не… – начал было Соломон, но тут, к глубокому удивлению доктора, его рот зажала теплая ладонь любимого:

– Нет. Я займусь едой, это не обсуждается. Если вы против, комиссар, то… проваливайте! Вас никто не держит!

Кадош был близок к тому, чтобы закатить глаза – на манер гувернёра, шокированного неприличным поведением воспитанника – поскольку знал, что Кампана до крайности обидчив и мало кому спускает обращение без должного уровня почтения. К его удивлению, комиссар и не подумал принять нахальство художника близко к сердцу, и только весело оскалился:

– Ну-ну, месье пачкун, давайте, займитесь… понятно, что с еврейским кулинарным талантом тебе не тягаться, но учти если твоя готовка окажется хуже твоей рисовки – то я ее тебе знаешь куда затолкаю?..

Эрнест расхохотался, в красках представляя себе картину расправы, а Соломон тихо и вежливо сказал:

– Очень надеюсь, Юбер, что сейчас ты подразумевал глотку, – после чего загоготал уже Кампана, и хлопнул художника по плечу.

Кадош посмотрел сперва на одного, потом на другого, и счел нужным уточнить:

– Между вами двоими произошло что-то такое, о чем мне нужно знать?

Они кивнули одновременно, и Эрнест пообещал:

– Мы все расскажем тебе за завтраком. Ручаюсь, ты будешь очень удивлен… но у тебя есть по крайней мере полчаса, чтобы перевести дыхание.

***

Благодаря ловкости Эрнеста, полностью переключившего на себя внимание Кампаны и увлекшего комиссара на кухню под предлогом, что ему нужен ассистент, Соломон получил столь необходимый тайм-аут. Он ушел в кабинет и закрыл за собой дверь, но в его намерения не входили ни короткий «йоговский» сон, помогающий восстановить силы за четверть часа, ни даже благостная медитация в кресле, под доносящийся из кухни успокаивающий гул голосов, вместе с приятным запахом кофе и жарящегося бекона.

Он набрал нужный телефонный номер и, прижав трубку к уху, нетерпеливо покусывая нижнюю губу, вслушивался в шуршание и потрескивание мембраны, сменившееся вскоре длинными гудками…

В последнее время в его жизни стало чересчур много тревожных звонков и неприятных случайностей, выпрыгивающих, как черти из табакерки, с разных сторон, и ему становилось все труднее сохранять баланс между явным и тайным. Давно ли он вот так же звонил с Ривьеры, мучительно гадая, почему Эрнест не торопится отвечать, и заставлял Исаака ревновать? А теперь, словно в дурном сне, пытался ощупью разыскать брата в холодном бездушном пространстве.

Наконец, трубку сняли. Сердце Соломона подпрыгнуло от радости, но вместо голоса Лиса он услышал другой, столь же знакомый:

– Алло?

– О… мама, это я…

– Доброе утро, дорогой, – по ровному тону и мягким интонациям фрау Эстер невозможно было догадаться, произошло ли на вилле нечто необычайное, есть ли повод для беспокойства и в какой степени Соломон способен повлиять на ход событий.

Он не обманывался: мать всегда сохраняла олимпийское спокойствие, даже в ситуациях, повергающих обычных женщин в истерику. Эстер Кадош не разразилась рыданиями и не упала в обморок, слушая, как судья оглашает смертный приговор Исааку, и столь же мужественно восприняла весть о его мнимой кончине в тюремной клинике… она плакала в объятиях Соломона лишь один раз – когда узнала, что стала второй в мире еврейкой, кому суждено увидеть воскресшего сына.

– Что у вас там случилось? С Лисом все хорошо?

– Не совсем. Я поэтому и звонила тебе по всем номерам, которые ты оставил, как только Поль привез меня на виллу.

Кадош внутренне похолодел, но не позволил страху заговорить своими устами и просто ждал, пока мать скажет что-то еще. Фрау Эстер вздохнула, и в этом вздохе ему послышалось странное замешательство, как будто она не находила подходящих слов для описания случившегося.

Пауза затягивалась. Каждую минуту в дверь кабинета могли постучать Эрнест или Кампана (комиссар не отличался церемонностью манер), и тогда разговор придется быстро закончить.

– Мама, прошу тебя… Коротко и внятно. Я должен знать.

– Не уверена, что ты захочешь узнать про такое, но да, ты должен.

– Что с ним? – Соломон бессознательно провел рукой по шее, ослабил воротничок рубашки. – Что он натворил? Он здоров?

– Выносить вердикт о его состоянии следовало бы тебе, доктор. Если бы ты был здесь.

Мягкий негромкий упрек ударил по ушам, как полицейская сирена, но не смог полностью оглушить. Соломон и сам начал сердиться:

– Но я не там, к несчастью. Теперь все, мама? Ты достаточно наказала меня? Дай мне поговорить с ним, пожалуйста. Я сам его расспрошу.

На секунду он испугался, что мать откажет, придумает отговорку и продолжит увлекательную игру в намёки и недомолвки, но Эстер точно знала, где остановиться.

Близнец почувствовал присутствие близнеца раньше, чем она передала трубку Лису.

– Сид, прости меня… прости… ох, черт, я свалял такого дурака!.. – голос брата был хриплым, больным, в нем явственно слышалось тяжелейшее похмелье, и еще более тяжелая вина, но по крайней мере, Лис был здоров и мысли у него не путались.

– Да уж. Напиться вдрызг, позвонить среди ночи, игнорируя правила, до полусмерти напугать Эрнеста… Молодец. – последнее слово из уст Соломона прозвучало обиднее и грубее, чем непристойная матросская брань.

Он ждал новых извинений и оправданий, ответных претензий – «почему ты не предупредил меня о приезде мамы, Сид? Тогда бы я не стал пить…», но от сердца почему-то не отлегало, напряжение только росло.

– Я не хотел его пугать, Сид, правда, не хотел. Я готов лично попросить у него прощения, он, кстати, потрясающий парень… но этот разговор – наименьшая из всех наших проблем.

– Так. Переходи сразу к наибольшей.

– Я переспал с Жаном Дювалем…

– Что?!

Соломон так порывисто вскочил на ноги, что опрокинул кресло. Эрнест и Кампана наверняка услышали грохот, так что времени оставалось в обрез.

– …И с его женщиной, которую я сперва принял за Сесиль, но оказалось, что ее зовут Мирей. У нее длинные рыжие волосы, и она по уши влюблена в тебя.

Кадош ущипнул себя за запястье, чтобы убедиться, что не спит и не галлюцинирует; резкая боль и красная отметина, вспухшая на коже, убедили его, что все происходит наяву.

– Сид… Эй, Сид, ты здесь? Не молчи, пожалуйста, мне и так страшно до усрачки. Можешь обложить меня последними словами, но только не молчи, братец.

– Я ушам своим не верю, Лис.

– Я бы тоже в такое не поверил, если бы мне кто рассказал… но это правда. Дюваль как-то узнал про Валлорис – должно быть, проследил за Витцем – ну и решил, что это ты водишь всех за нос и прячешься на вилле. Потом он снял виллу рядом и уже сам следил за мной. Чудесная история, да, Сид?

– Охуеть какая чудесная. Продолжай. – Соломон машинально поднял кресло и плотнее прикрыл дверь кабинета: в силу открывшихся обстоятельств, завтрак с Кампаной мог и подождать.

– Вчера… он увязался за мной на прогулке. Я заметил слежку, ну и… мне пришлось опять изображать тебя. Мы вместе поужинали в ресторане, его потянуло исповедоваться, и он рассказал мне, что его жена… что это она, понимаешь, она! – была той гадиной в клинике Райха, которая «работала» с Ксавье.

Новости были одна другой «лучше» и валились на голову Соломона, как крупные градины, и защититься от них было нечем.

Исаак столь же лаконично описал дальнейшее – свою вспышку ярости, дурноту, душевную муку, которую он зачем-то пытался залить абсентом… и пьяный ночной визит полуголой парочки. Признания давались ему нелегко, но он продолжал говорить, принуждая себя делать усилие за усилием, как скалолаз, преодолевающий трудный подъем:

– Сперва я принял их за призраков, а когда понял, что это люди из плоти и крови, было уже несколько поздно их прогонять. Но я не знал, Сид, клянусь, не знал, что это Дюваль со своей любовницей, пока не проснулся на рассвете и не рассмотрел их обоих хорошенько.

Соломон вытер со лба крупные капли пота. Рубашка его взмокла на спине, сердце колотилось, словно он пробежал целое лье без остановки, но ему все еще удавалось контролировать и свои мысли, и свой голос:

– Насколько я понял, мама тоже все это видела.

Исаак смущенно и виновато подтвердил:

– Да, Сид, видела. Она нас и разбудила.

…Четверть часа спустя Эрнест постучался в кабинет; не дождавшись ответа, постучался снова и осторожно приоткрыл дверь.

Его любимый сидел за столом, уронив лоб на руки; никогда еще он не выглядел таким усталым. Широкие плечи и шея Соломона были напряжены до предела, словно он держал на них каменную глыбу или целый собор.

Эрнест подошел к нему и обнял, прижался щекой к пепельноволосому затылку, кончиками пальцев нежно погладил шею. Душу обожгло внезапной виной и острой болью от осознания, что он не только причастен к нынешним неприятностям Соломона, но и в каком-то смысле является их причиной.

– Прости, я не должен был… – пробормотал Эрнест и осекся, не находя нужных слов: все, что он мог бы сказать вслух, казалось пустым и бессмысленным, натужным монологом из бульварной пьесы.

– Ты тут совершенно ни при чем… – Соломон как будто услышал смятенные мысли художника, поймал его руку и поцеловал в ладонь. Тот прерывисто вздохнул и еще крепче прижался к любовнику:

– Ты же еще не знаешь, что со мной вчера приключилось, я не успел рассказать…

Кадош нежно усмехнулся и повернулся в кресле, чтобы смотреть в лицо Эрнеста:

– Ты обязательно расскажешь, и я очень хочу послушать, и тебя, и Кампану, потому что наш достопочтенный Юбер похож на бутылку с шампанским, из которой вот-вот выбьет пробку… но что бы ты ни натворил за короткое время моего отсутствия, я тебя заранее прощаю. Это наверняка цветочки по сравнению с тем, что устроили мой брат и твой старый приятель, Жан Дюваль.

– Жан? – искренне удивился Эрнест. – Почему… каким образом он связан с твоим?..

Он не успел договорить, поскольку на пороге кабинета этаким медведем гризли возник Кампана, возмущенный, что его бросили в одиночестве сторожить сковороду с омлетом, а завтрак непозволительно задерживается:

– Эй вы, влюбленные голубки, потом намилуетесь! У вас, между прочим, гость! Где ваши манеры, доктор Кадош, не говоря уж о вас, месье виконт?

– Ничего, комиссар, вы не успеете похудеть, – усмехнулся Верней, но, признавая свою оплошность по части этикета, выпустил Соломона из объятий и отправился расставлять на столе посуду и наливать в чашки настоявшийся кофе.

Густой горьковатый аромат молотых зерен, в сочетании с корицей и ванилью, пропитавший кухню, как алхимическую лабораторию, прочищал голову лучше любого нейростимулятора.

Заняв свое место за столом и усадив Кампану, который с аппетитом голодного пса набросился на крок мадам (1), Соломон с приятным удивлением наблюдал за Эрнестом, хлопотавшим вокруг него и гостя, как заправская домохозяйка – и находил очень сексуальной деталью длинное кухонное полотенце, обернутое вокруг бедер художника вместо фартука. В мирной атмосфере почти семейной трапезы к нему постепенно возвращалось спокойствие и уверенность, что все испытания, посланные судьбой за последние сутки, не сломают его и будут пройдены с честью. Пройдены шаг за шагом, с настойчивостью и терпением, без суеты.

Позавтракать, побеседовать с комиссаром, услышать, наконец, все подробности интригующей истории, начавшейся с микрофона, спрятанного под одеждой Эрнеста, и второй истории, закончившейся ночью в полицейском участке… ну, а потом, наконец, выпроводить Кампану, принять ванну вместе с любимым и вместе же завалиться поспать.

Таким был несложный план Соломона на ближайшие несколько часов, после чего они наконец-то сделают то, что собирались сделать двумя неделями раньше – вернутся на Ривьеру.

***

Швейцария, Лозанна, отель «Юнион»

Международная конференция «Религиозность и клиническая психиатрия», организованная Научно-исследовательским институтом духовности и здоровья при поддержке Всемирной психиатрической ассоциации (2) – так было написано в программе – длилась уже три дня и должна была продлиться еще столько же.

Самые интересные доклады, семинары и секции организаторы приберегли для второй половины мероприятия; профессор Хейли из Атланты должен был выступать с лекцией о репаративной терапии, а профессор Дейн из Даррема – провести семинар, посвященный прогрессивным психотерапевтическим практикам лечения перверсий; ради них Сесиль и приехала в Лозанну.

Она с нетерпением ждала назначенных дат и очень надеялась, что отец Густав выполнит свое обещание и тоже приедет, чтобы послушать профессоров вместе с ней. Почему-то мадам Дюваль казалось, что если Райх составит ей компанию на правах коллеги по научной работе, прослушает лекции, примет участие в дискуссии, посетит фуршет, то их последующая беседа пройдет легче и проще…