Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Дюваль не получил ни царя Соломона, ни дерзкого Ариэля (6), ни жадной до наслаждений Лилит – вместо них ему достался дядюшка Густав, с его тихим шелестящим голосом любезной змеи.

Разговор вышел долгим, куда более долгим, чем хотел Жан, и в конце концов утомил самого Райха. Они так и не пришли к согласию. Дядюшка Густав, по его собственным словам, сидел сейчас в Жуан-ле-Пен, «утешал бедняжку Сесиль», и на правах «старинного друга семьи» пытался наставить заблудшего супруга на путь истинный. Он говорил мягко, вкрадчиво, почти елейно, и так убедительно, что временами Жану казалось, что пальцы Райха вытягиваются из телефонной трубки, как цепкие паучьи лапы, через ухо пробираются прямо в мозг и начинают там хозяйничать…

Это было чертовски неприятное ощущение, Дюваль морщился, ежился, но все не находил в себе достаточно храбрости, чтобы заявить, что не нуждается в поучениях, и со своей супругой он как-нибудь разберется сам, без помощи доброхотов.

Сесиль не пыталась вмешаться в беседу, но она определенно была там, скорее всего, слушала разговор через параллельный аппарат. Жан слышал ее взволнованное, чуть хрипловатое дыхание, и бесился, потому что не мог заставить ее или себя положить трубку.

Через полчаса Райх выкатил тяжелую артиллерию, напомнив Дювалю, скольким в своей жизни тот обязан католическому обществу, и, конечно же, о гранте фонда, и другой помощи – порой очень существенной – единственным условием которой была нерушимая прочность брачного союза.

– …В случае, если вы опозорите свою семью разводом, несмотря на то, что наша церковь и вера прямо его запрещают, вы, Жан, не просто лишитесь поддержки, вы останетесь один… Подумайте еще, подумайте хорошенько! Готовы ли вы стать изгоем там, где всегда знали только тепло и радушие, и где объятия братьев и сестер были открыты для вас? Стоит ли менять их любовь, и любовь Господа, на мерзостный порок? Вспомните: блажен муж, который не ходит на совет нечестивых… И вспомните, перечтите еще раз, Жан, что случилось с Содомом. Вспомните, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею, ибо сказано: «два будут едина плоть».

Последние удары из бронебойных орудий райховского красноречия заставили Жана похолодеть – слишком ясен был намек, что дядюшка Густав каким-то образом прознал или догадывается не только насчет Соломона, но и насчет прелюбодеяния с Мирей Бокаж… И, если связь с Кадошем была недоказуема (положа руку на сердце – и связи-то никакой не было, Соломон просто играл с ним, со скуки или ради забавы), то они с Мирей могли скомпрометировать себя, поскольку осторожность и рассудительность не входили в число достоинств рыжеволосой «блудницы». Доказанный же факт прелюбодеяния сильно пошатнет позиции Жана в ходе бракоразводного процесса, и Сесиль, если наймет достаточно настырного и умелого адвоката -а у Райха наверняка есть такие знакомые -сможет лишить его и тех крох имущества и доходов, которые Дюваль рассчитывал сохранить…

Жан заметался было, что-то заблеял по своей привычке, стал судорожно оправдываться и просить не ссылаться на Писание, когда речь идет о светском союзе, к тому же бездетном, но вдруг ему представилось усмехающееся лицо Эрнеста, этого циника и скептика, и лицо Соломона, с презрительно поднятыми бровями и саркастической гримасой. Двое личных демонов, двое ангелов тьмы… их воображаемое присутствие сразу придало Жану сил и вернуло хладнокровие, в жилах точно забурлило холодное шампанское вместо обычного снятого молока.

– Хватит, Райх, – отрезал он твердым тоном – настолько твердым, что Райх в удивлении замолчал: – Давайте начистоту. Вы больны, Густав, и вы, и моя жена. Больны -и скучны. Вы мне смертельно надоели. И я гадаю, есть ли на Ривьере такое место, где можно спрятаться от вашего внимания? Я настроен отправиться искать его прямо сейчас!

Жан торжествующе втянул воздух и, прежде чем бросить трубку, пустил последнюю парфянскую стрелу:

– Если вы еще раз захотите со мной пообщаться, обратитесь к моему адвокату, мэтру Дюроку. Я больше не хочу вас ни слышать, ни видеть!

Он нажал на рычаг и для надежности выдернул штепсель из розетки. Следовало бы позвонить Мирей и предупредить ее о собирающейся грозе, призвать к осторожности, попросить пока не приезжать в Валлорис… но если сделать так, Мирей непременно поступит наоборот, просто из духа противоречия.

Жан мотнул головой, хлопнул себя по лбу, словно убивал назойливую муху, и решил, что вытащит Мирей на встречу в Ниццу, и все обсудит с нею за ужином в их любимом ресторанчике.

Ну, а до того… и после того… на целую ночь… он поедет в «Кадэ». Встретится с Карло, и, как знать, может, столкнется с Эрнестом и Соломоном, под яркими софитами на танцполе или в красноватом полумраке приватной зоны?

Комментарий к Глава 9. Мене, текел, фарес

1 Библейское выражение «Мене, мене, текел, упарсин (мене, текел, фарес)» – «взвешен, измерен и признан недостойным”

2 почти дословная цитата Йона Ли, пастора церкви “Святая жизнь”

3 члены Опус Деи, высокопоставленные нумерарии, занимающие руководящие посты в светских организациях, и скрывающие принадлежность к ордену

4 Дети Савонаролы – малолетние фанатики, собравшиеся в организованную группу вокруг флорентийского проповедника Савонаролы. Повинуясь духовному лидеру, они врывались в дома флорентийцев и отбирали “суеты” – предметы роскоши, книги, музыкальные инструменты, картины и т.п. Все это торжественно сжигалось на площади на “кострах тщеславия”.

5 Кайрос-древнегреческий бог удачи. На голове у него росла единственная прядь.

6 Ариэль -дух, повелитель воздушной и водной стихии, отвечает в том числе и за творческие энергии. Изображался в виде львиноголового ангела.

Визуализации:

1. Ариэль:

https://c.radikal.ru/c30/1810/b9/409a7a188e00.jpg

2. Дом Дювалей в Жуан-ле-Пен:

https://a.radikal.ru/a42/1810/d0/ec50ff48098c.jpg

3. Влюбленный Исаак:

https://a.radikal.ru/a36/1810/6b/727ab9368ace.jpg

4. Исаак на моцике:

https://d.radikal.ru/d20/1810/95/7794040f1433.jpg

5. Миртовое дерево:

https://c.radikal.ru/c42/1810/8b/90544a4171ec.jpg

6. Соломон в воображении Эрнеста:

https://a.radikal.ru/a25/1810/2b/274521744da0.jpg

7. Гаспар:

https://a.radikal.ru/a09/1810/af/8056f5998afd.jpg

8. Эрнест и джинсы: (18+!)

https://b.radikal.ru/b18/1810/c2/fa7f8beed8c5.gif

========== Глава 10. В паутине ==========

Я обезумел иль мне снится сон?

К тебе моленье, Лета, возношу:

Коль это сон, продли его, прошу.

В.Шекспир, «Двенадцатая ночь»

Воровка! Значит, ночью ты прокралась

И сердце у него украла?

В. Шекспир, «Сон в летнюю ночь»

– Да, дорогая, да. Я непременно, непременно приеду к тебе ужинать. До вечера!

Мирей наконец-то выпроводила Сесиль из кабинета Кадоша (утешать эту кулёму на пару с Соломоном было той еще докукой), облегченно вздохнула и тщательно заперла дверь – благо, ключ призывно торчал в замке.

– Уфффф… Я думала, что состарюсь, пока мадам Дюваль пережевывает свои семейные горести, а у меня на время сиесты были совсем другие планы.

Она обернулась, сияя улыбкой кинозвезды, и подошла к Соломону, стоящему возле окна, с намерением его поцеловать. Хитрец разгадал ее первоначальный замысел и поднялся с кресла, лишив возможности усесться к нему на колени, но уклониться от поцелуя сумел только наполовину. Он повернул голову и, уберегая губы, подставил щеку, но Мирей обхватила его обеими руками, сдавила шею, заставила наклониться и сумела схватить зубами и засосать край нижней губы. Ей очень хотелось укусить его до крови, пометить, поставить клеймо собственницы, однако внешняя холодность «царя Соломона» и спокойная властность, с какой он отстранил не в меру разошедшуюся одалиску, заставили Мирей отступить.

Скрывая разочарование, женщина рассмеялась и, встав рядом с ним, очень близко, почти что бедро в бедро, бросила взгляд в окно:

– Что вы там высматриваете, доктор Кадош? Думаете, шпион с фотокамерой притаился на клумбе с левкоями, в кустах акации или вооон в той беседке?

Соломон сделал шаг в сторону, скрестил руки перед грудью и медленно повернулся к Мирей. Если бы на ее месте оказалась гора Этна, истекающая огненной лавой, голос Кадоша мог бы ее заморозить, а взгляд – превратить в ледник.

– Я думаю, доктор Бокаж, что нам следует быть благоразумными, и здесь, в клинике, подчинить наше общение профессиональным рамкам. Надеюсь на ваше понимание и безукоризненный такт.

Мирей фыркнула. Ее задор немного угас из-за его реакции, однако она не сдавалась:

– Фу, какой же вы отвратительный бука, доктор Кадош… У вас на уме одни правила. Между прочим, я накрепко заперла дверь, и нас здесь никто не потревожит. Так что…

Она снова скользнула к нему, гибким змеиным броском, прижалась, пробралась рукой к паху – но Соломон был начеку и, перехватив ее запястье, убрал от опасной зоны:

– Видимо, я недостаточно ясно выразился. Перестаньте.

Не выпуская руки Мирей, он галантно, изящно, как в танго, отвел женщину от окна, усадил на стул, с которого недавно поднялась Сесиль, а сам занял место за рабочим столом.

– Вы хотели со мной обсудить какой-то деловой вопрос, доктор Бокаж. Я вас слушаю.

Дистанция была восстановлена, и Бокаж, видя, что добыча ускользнула, от досады закусила губы. Она не понимала, что происходит, поскольку слова и поступки Кадоша входили в явное противоречие с чувствами и желаниями.

Мужчина был возбужден, в этом Мирей не могла ошибиться: его выдавали слегка порозовевшие щеки и блестящие глаза, чуть затрудненное дыхание и особый, дразнящий запах самца в гоне, тотчас распознанный заинтересованной самкой… Превосходно сшитые брюки из серого шелка идеально сидели на ладной фигуре Кадоша, но зоркий глаз Бокаж и нахальная рука успели обнаружить избыточное натяжение дорогой ткани в области паха.

«Он же безумно хочет меня, это очевидно! Так с чего же разыгрывает святого Иосифа?.. Он ведь не может всерьез говорить всю эту чушь, насчет субординации и профессиональной этики? Помнится, этика ему не очень мешала, когда он вставлял мне до самого корня несколько дней назад… Хмммм… а вдруг он решил разыграть карту «был пьян, ничего не помню»? Нет, дорогуша, не рассчитывай легко от меня отделаться. Ничего не выйдет!»

Соломон не прерывал ее размышлений, терпеливо ждал, пока она заговорит, сам же пролистывал ежедневник, делал пометки в своем расписании.

– Я хочу узнать… точнее, прояснить один важный для меня пункт в трудовом контракте, – старательно придавая голосу нотки холодной официальности, (почему и не сыграть в эту игру, если владыка настаивает?), начала Мирей, и добилась пристального взгляда Кадоша:

– Да?

– Должность заместителя главного врача, помимо должности начальника отделения репродуктологии. Когда она будет закреплена за мной официально?

Соломон отложил в сторону ежедневник и авторучку, сцепил пальцы в замок.

– Я не припомню такого пункта в вашем контракте, доктор Бокаж.

Мирей подвинулась поближе к столу, положила руки на гладкую поверхность из мербау, отзеркаливая Кадоша, сцепила пальцы в замок и цинично улыбнулась:

– Он там появился недавно. Точнее, в ночь с пятницы на субботу. Вы разве не помните, доктор? Мы его скрепили на вашей вилле, в гостиной… скрепили очень надежно, почти что кровью… и помнится, даже несколько раз. Осталась самая малость, подписать официальное назначение для меня – и одновременно уволить с должности доктора Дюваля.

Ей уже приходилось шантажировать мужчин, по разным поводам; жертвы реагировали тоже по-разному, но обычно довольно некрасиво. Одни пугались, другие сходу начинали спорить, угрожать, третьи – умолять…

Мирей мысленно поаплодировала Соломону: какие бы эмоции в нем ни вызвал ее демарш, он никак не проявил их внешне, сохранил расслабленную невозмутимость игрока в покер. У него и голос совсем не изменился, когда он спросил:

– Это все ваши требования, доктор Бокаж?

– Пока что все.

Она чуть помедлила и добавила с томностью сытой кошки, лениво поигрывающей с пойманной мышью:

– Да, я амбициозная стерва, месье Кадош, но что же поделать… Женщинам во Франции очень непросто делать карьеру.

– Понимаю. Настолько непросто, что продвижение по службе требует человеческих жертв.

Бокаж не понравилась его ирония, и она небрежно заметила:

– Дюваль не такая жирная птица, чтобы сойти за жертву. Если рассмотреть ситуацию беспристрастно, я всем нам оказываю большую услугу. Жан никому здесь не нужен, его присутствие только вредит клинике… особенно если учесть его нынешнее состояние, близкое к любовному умопомешательству.

Соломон продолжал молча смотреть на нее. Под немигающим взглядом золотисто-карих львиных глаз Мирей все больше нервничала, но рот у нее не закрывался:

– Он раньше был довольно хорошим врачом, но уже много лет занимается какой-то лженаучной ерундой, и ничего не смыслит в административной работе.

– Покойный герр Шаффхаузен едва ли согласился бы с вами. Он высоко ценил доктора Дюваля.

– Ах, оставьте!.. На самом деле Шаффхаузен держал его при себе по привычке, из чистой благотворительности. Если кто и был полезен клинке, так это его жена. Сесиль занималась всей работой, вникала во все мелочи, только на ней Дюваль и выезжал. Теперь, когда они разводятся, он совершенно бесполезен. Юридические разногласия между вами улажены, насколько я знаю, и ничто не мешает вам вышвырнуть Жана пинком под зад. Пусть проедает ренту, лечит нервы и занимается разводом…

– Вы очень внимательны к нему. И, несомненно, на многое готовы ради своей работы. Ценное качество для администратора.

Уголки губ Кадоша слегка дрогнули, но трудно было понять, прячет ли он улыбку – или гримасу раздражения.

– Так вы подпишете мое назначение? – Мирей, не ожидавшая такой легкой победы, не смогла скрыть удивления, но следующая реплика Кадоша все прояснила:

– В свое время.

– Мммммм… и когда же наступит это время?

– Я вас извещу. Полагаю, мне не нужно объяснять, что до тех пор вам следует образцово исполнять свои обязанности, и уделять особое внимание организации работы в новом отделении. Это залог вашей успешной карьеры в моей клинике.

Пообещал, ничего не пообещав, не отказал, но и не сказал «да», и еще дал ненавязчиво понять, что совместные постельные упражнения сами по себе не являются пропуском в царские покои, и не избавляют от необходимости на него работать, и работать как следует… Настоящий еврей!

Бокаж подскочила на стуле и едва не взвизгнула от злости, но вместе с тем – от восхищения перед хладнокровной силой этого человека…

«Не человек, а сфинкс!»

Он ведь не боролся, не спорил с ней, просто сумел так повернуть беседу, что очень быстро оказался сверху… Шкодливая кошка и не заметила, как ловко он подкрался, пока не оказалась схваченной за шкирку.

***

В ванной комнате Соломон быстро освободился от одежды – он уже десять раз за сегодняшний день проклял галстук, рубашку и пиджак со штанами, вместе с деловым дресс-кодом – включил воду попрохладнее и, вздыхая от облегчения, ступил под душ.

После изматывающего объяснения с несчастной мадам Дюваль, назначившей его на роль исповедника, и особенно после настойчивых домогательств Бокаж, лицемерной кривляки, воображающей себя Клеопатрой, хотелось вымыться с головы до ног. Как следует намылиться, растереться жесткой мочалкой до красноты, чтобы удалить с кожи влажные женские прикосновения и приторный запах духов.

Сложнее будет избавиться от воспоминаний о звуках обманчиво-сладкого голоса и жалящих слов… Они проникли в мозг, как ядовитый настой, влитый в ухо злосчастного датского короля, и Кадош жалел, что не может помыть голову изнутри.

Вода успокаивающе шумела, точно пела колыбельную; тугие струи приятно массировали плечи и загривок, помогая разжаться сведенным мышцам, скользили по животу и бедрам, щекотали стоящий член и головку, темную от прилива крови…

Упершись руками в кафельную стену, Соломон старался не смотреть вниз и думал о самых скучных вещах, вроде способов снижения налога на имущество, чтобы отвлечься от мучительной потребности разрядить напряжение, удовлетворив себя прямо сейчас. Особой нужды соблюдать аскезу вроде бы и не имелось: никто его не видел, никто не мог потревожить, но Соломон не хотел мастурбировать, как одуревший от гормонов подросток, не способный перетерпеть эрекцию. В конце концов, он был на работе, где стоило помнить о самодисциплине и не сдаваться без боя горячечным телесным порывам.

Обмануть собственное естество оказалось не так-то просто.

Соломон думал о делах, но видел перед собой Эрнеста. Только Эрнеста. Темноволосого зеленоглазого принца, с тонким лицом и темными чувственными губами, с гибкой шеей, изящными аристократическими руками и золотистой кожей, с запахом морского ветра, сладкого рома и вереска. Стройного и сильного, как акробат или танцовщик, длинноногого, с узкими бедрами, торсом и задницей микеланджеловского Давида. С крепким членом внушительного размера, но вылепленным не менее изящно, чем остальные части прекрасного тела…

Кадош застонал сквозь стиснутые зубы, судорожно перевел дыхание и закрыл глаза. Сердце билось глухо и сильно, постепенно разгоняя ритм, как колокол на башне. Член, горячий и тяжелый, налившийся желанием, покачивался между ногами и нетерпеливо подрагивал, настойчиво требовал внимания.

– Эрнест… о боже, Эрнест… что же ты со мной делаешь…

Образ обожаемого любовника играючи вытеснял на периферию сознания все, что не имело к нему прямого отношения, и погружал в восторженное созерцание на грани транса…

Нечто подобное Соломон испытывал только в ранней юности, когда ходил на спектакли с участием Жерара Филиппа, потом поджидал кумира у служебного входа, чтобы дрожащими руками вручить ему огромный букет золотистых тюльпанов и открытку с неумелыми юношескими стихами, получить в ответ улыбку – и после несколько недель жить словно в параллельной реальности, между двумя мирами…

К земле его тогда привязывало только нежное подтрунивание и теплое плечо Исаака, в которое он утыкался ночами, вышептывая свою первую любовь, жаркую и невинную в одно и то же время.

Теперь же он сам был единственной опорой брата, его связью с реальностью, гарантией на право жить и дышать. И любить… Любить того же самого человека, кем были полны сердце и мысли Соломона. Эрнеста Вернея, прекрасного художника, принца с Монмартра. Так уж вышло, так сложилось, так упали карты судьбы – и поменять ничего было нельзя. Ночью Соломон увидел это в глазах брата, прочел на лице Эрнеста, ощутил в своей душе, когда они яростно любили друг друга, втроем раскинувшись на одной постели, в жаркой темноте, полной вздохов, поцелуев, судорожных, жадных глубоких движений и предоргазменных стонов…

… Лис, повинуясь настойчивым рукам Эрнеста, встает на колени, уцепившись за спинку кровати и уткнувшись в нее лбом; его бедра широко разведены, он дрожит и едва ли не воет раненым зверем от бешеного желания, хрипло молит:

– Давай!.. Вставь мне… Вставь до конца!

– Да, да, сейчас… Ein wenig Geduld, meine süße… (немного терпения, мой сладкий)

Торнадо льет на пальцы густое масло, проникает ими в ложбинку, вводит в тело Лиса, один за другим, уверенно и мягко, каждым движением все больше растягивает и раскрывает вход… Исаак уже не стонет, а орет, нетерпеливо насаживаясь на пальцы, желая большего, и снова умоляет:

– Verdammt, ich werde jetzt explodieren!.. Fick mich! (Блядь, я сейчас взорвусь! Трахни меня!)

Видя, слыша и – черт возьми – чувствуя это, Соломон сам едва не кончает и, стиснув талию Эрнеста, еще крепче притискивает к себе любовника, вжимает ягодицами в свой пах, где сейчас так горячо и твердо – он просто не в состоянии отпустить желанное тело.

Торнадо оборачивается и страстно, глубоко, обожающе целует его, ласкает языком язык, облизывает нёбо, каждым касанием обещает рай и седьмое небо… Они тонут во взаимном удовольствии, но Эрнест помнит о ждущем близнеце, и, отрываясь от Соломона, шепчет ему в губы:

– Ich will dich! Ich will Euch beide! Nimm mich, Liebling. Ich bin bereit für dich! (Хочу тебя! Хочу вас обоих! Возьми меня, любимый. Я готов для тебя!)

Дальше они действуют почти синхронно, чувствуя друг друга каждое мгновение, двигаясь слаженно и в полной гармонии… Эрнест встает на колени позади Лиса, и, крепко сжав его бедра, входит в любовника одним сильным движением: Исаак настолько раскрыт и настолько готов к быстрому соитию, настолько жаждет оргазма, что принимает член почти без сопротивления, отвечает на вторжение только стоном облегчения. Соломон же придвигается вплотную к Эрнесту, одной рукой удерживает его поперек тела, а другой пристраивает член к податливому, влажному входу, и сам овладевает любимым, заполняет его собой, глубоко и плотно, и заставляет стонать во весь голос, браниться, молить о продолжении…

…На этом моменте воспоминаний Соломон не выдержал и, обхватив член ладонью, за несколько жадных и точных движений довел себя до оргазма. Разрядка была такой бурной, удовольствие таким острым, а последующее облегчение – таким полным, что он едва удержался на ногах… Потом кое-как смыл с себя сперму и остатки мыла, выключил воду и, дотянувшись до полотенца, выбрался из-под душа.

Сиеста и так вышла чересчур долгой, а до вечера, когда он наконец-то сможет вернуться к Эрнесту и брату, нужно было закончить еще немало дел. Но как, скажите пожалуйста, заниматься делами в «Сан-Вивиан», когда мыслями и душой он совсем не здесь?..

Оставалось только заново напрячь волю и призвать на помощь мудрость Марка Аврелия: «Делай, что должен, и свершится чему суждено». (1)

***

Мирей отказалась от ужина с Жаном, сославшись на неотложные дела и уже заключенную договоренность об ужине «кое с кем другим». Она старательно намекала, что этот «кто-то» – Соломон Кадош, но Дюваль только мрачно ухмыльнулся: на сей раз он точно знал, что Мирей врет.

«Да уж, милочка, ты поужинаешь с ним точно так же, как я пообедал… Если ты еще не поняла, что он просто морочит тебе голову, как и всем остальным, это твоя проблема».

Руки у него теперь были развязаны, и он не видел причин, почему бы не остаться в Ницце на всю ночь и не устроить «карусель» по барам и клубам, как несколько раз делал с Карло.

Карло, которому он позвонил сразу после Мирей, был уже ангажирован – этот парень никогда не оставался без работы – но Жан назвал цену, и жиголо охотно согласился поменять планы ради щедрого постоянного клиента. Они договорились встретиться через полчаса на Кур Салейя и для начала поужинать в «Фаволе»(2), а потом пойти на вечеринку в «Кадэ».

По правде сказать, сумма, назначенная за услуги Карло, была астрономической для местного секс-рынка, тем более, что в нее не входила стоимость еды, вина, номера в отеле и прочие незапланированные расходы, неизбежные при кутеже. Тонкий голосок здравого смысла нашептывал Дювалю, что если он не умерит аппетиты и будет дальше швыряться деньгами столь же бездумно, то за несколько месяцев пустит по ветру все сбережения, накопленные за десять лет – и это как раз в тот момент, когда у него впереди бракоразводный процесс…

Нужно было оплачивать адвоката, виллу, приходящую прислугу, платить по счетам за их с Сесиль городскую квартиру (несмотря на то, что Жан съехал оттуда, он считал это своим долгом), своевременно гасить кредитную линию на карточке, но есть ли у него по-прежнему престижная работа, или затянувшийся отпуск «по состоянию здоровья» плавно перейдет в увольнение? Получится ли у него сохранить частную практику, если мрачные пророчества Райха сбудутся, и все знакомые разом отвернутся от человека с запятнанной репутацией, не пожелают иметь с ним никаких дел?

Дюваль задавал себе эти вопросы каждый раз, когда в голове немного прояснялось, или какая-нибудь житейская мелочь – вроде цифр на чеке – спускала его с небес на землю, но ответов не находил… Он понятия не имел, что с ним станется, выплывет ли он вообще, или мутный поток утащит его на дно, но по-детски верил, что все как-нибудь устроится.

Первая половина жизни Жана Дюваля была скупа на сюрпризы и яркие события, зато вторая, судя по всему, пройдет куда интереснее… и не важно, какой окажется цена.

Жан, как типичный ленивый турист, шел по набережной в розоватом мареве предзакатной жары, дышал терпким запахом моря, глазел на темные силуэты пальм и кадки с цветами у стеклянных фасадов отелей и кафе, и почему-то вспоминал прошлое Рождество.

Вечер сочельника, праздничная месса в церкви Богоматери Пинед, нарядные венки из темно-зеленых сосновых веток, пунш, оживленная, улыбающаяся Сесиль в нарядном красном платье с кружевами, живой и здоровый Шаффхаузен, курящий свою неизменную «гавану», снисходительно наблюдающий, как резвится молодежь, матушка, совсем уже старенькая, но после смерти отца не утратившая ни осанку, ни бодрость, ни властность…

Запеченная утка в апельсиновом маринаде, фуа-гра с луковым соусом, свежайшие устрицы, салат с трюфелями, еще какие-то немыслимые угощения, и традиционный бюш-де-ноэль (2) на десерт – все было так красиво, так вкусно и в высшей степени респектабельно.

Сесиль расстаралась, угодила всем, даже скучный рождественский подарок (неизбежная батистовая рубашка с не менее неизбежным шелковым галстуком) не испортил Жану настроения. В ту ночь, после ухода гостей, когда они занялись обязательным рождественским сексом, жена, разгоряченная пряной едой, шоколадным десертом и дижестивом, вдруг изменила надоевшей миссионерской позиции, уселась на Жана сверху и немного попрыгала на нем… а он, изумленный и пьяный, продержался дольше привычных пяти минут, так что Сесиль -о чудо – сумела кончить, пока он оставался в ней.

После они лежали рядом, щека к щеке, Сесиль лепетала какую-то чушь в стиле «Анжелика признается в любви графу де Пейраку», а затем сообщила, что Мирей рассказала ей о новой прогрессивной методике лечения бесплодия, и что она хочет еще разок попробовать с ребенком…

– Ты ведь не против, Жан?

Само собой, Дюваль был не против, но в глубине души очень обрадовался, когда прогрессивная методика не сработала, и к весне тема с ребенком заглохла, словно и не возникала.

Но мог ли он той рождественской ночью, когда все ждут чудес и загадывают желания, предположить, что не пройдет и шести месяцев от нового года, как Шаффхаузен умрет, и место патрона займет некто Соломон Кадош, который станет причиной его развода с Сесиль?

Если бы что-то подобное ему тогда нагадала цыганка или предрек астролог, Жан ни за что бы не поверил – как не поверил и тому, что сам будет голодным волком рыскать по притонам в поисках извращённого секса, и назначать свидания гомосексуалисту-проституту, от невозможности подстелиться под нового патрона и принять в себя его роскошный обрезанный член…

Ах, что бы сказала матушка, узнай она, о чем грезит и как проводит досуг ее скромный, трудолюбивый, строго воспитанный мальчик…

…Вечеринка «Жизнь в коже» удалась на славу. Несмотря на будний день, клуб был заполнен до отказа, вероятно, любители черной кожи, латекса, ошейников и поводков съехались со всего побережья.

Мужчин, одетых в стиле «милитари», тоже хватало: у Жана скоро закружилась голова от обилия цвета хаки и разнообразных военных атрибутов. На него обращали внимание, заговаривали, призывно улыбались, делали знаки, заигрывали…

К своей странной популярности в стенах «Кадэ» он успел привыкнуть за несколько предыдущих посещений, но по-прежнему шарахался от чужаков и прижимался к надежному боку Карло (снизу обтянутому кожаными штанами, а сверху – черной майкой-борцовкой). В честь тематической вечеринки, Карло нацепил еще и полицейскую фуражку, а на правое запястье Жана надел бутафорские наручники, и, ухватив за цепочку, властно тащил «арестанта» сквозь жарко дышащую, разгоряченную, хмельную толпу на танцполе.

– Подожди, милый, подожди… – канючил Дюваль, тщетно пытаясь упираться, поскольку жиголо по комплекции был значительно тяжелее и крепче, и по физической силе превосходил клиента раза в полтора:

– Давай сперва потанцуем… что-нибудь выпьем… Я хочу побыть среди людей!

– Молчать, задержанный! – рычал в ответ Карло, глубоко вошедший в роль. – Кто позволял тебе разевать пасть, а? Рот откроешь, когда я скажу, только сперва встанешь на колени!

Жан вздрагивал от грубых слов и резких движений, они действовали на него двояко – пугали, как будто он в самом деле был арестован и отдан во власть жестокого жандарма, и возбуждали, потому что это все-таки была игра… и завершение предполагалось самое приятное и счастливое, по принципу «любой каприз за деньги клиента».

Член Дюваля давно встал и подрагивал в сладком предвкушении… но почему бы не продлить минуты томления, не поприжиматься друг к другу в мерцающем свете прожекторов, под разноцветным «снегом» зеркальных шаров, под звуки грохочущей музыки, почему бы не выпить текилы, слизывая соль и капли лимонного сока с голой кожи Карло, не подышать густым, вязким ароматом табака, винограда и мускуса, не впитать всеми порами энергию современной вакханалии?..

«Жандарм» немного покочевряжился, прежде чем уступить желанию, выраженному столь явно, однако изменил маршрут, и вместо чилл-аута дотащил Жана до барной стойки. Он был завсегдатаем, так что бармен из любой смены всегда находил для него с клиентом козырное местечко, откуда просматривалась и сцена, и танцпол, и вход в приватную зону и запасной выход (на случай пожара или облавы).

Карло облокотился на стойку, поставил «арестованного» прямо перед собой, одной рукой крепко обхватил поперек живота, а другой открыл бутылку пива и вложил мокрое холодное горлышко Жану между губами:

– На, пососи… почмокай, младенчик, потренируйся, скоро получишь соску побольше и погорячее!

Дюваль замычал от удовольствия, чувствуя себя в самом деле младенцем, сосущим грудь ведьмы или чудовищной богини, и сделал несколько жадных глотков. «Жандарм» быстро отнял у него бутылку и принялся хлебать пиво сам, а Жан терся об него задом, чувствуя, как возбуждающе скользит по ягодицам что-то прямое, толстое и твердое – должно быть, полицейская дубинка… Одновременно он вертел головой по сторонам, пожирая взглядом все, что происходило в клубе, и не желал упускать ни одного фрагмента из этой адской мозаики.

Вот юный танцовщик, восхитительно смуглый, высокий и тонкий, гибкий, как кобра, извивается на шесте, демонстрируя распаленным зрителям обнаженные ягодицы, с узким ремешком черной кожи между ними, и член, упакованный в золотистый чехол, но еще более соблазнительный под этим эфемерным прикрытием. На центральном возвышении посреди танцпола с неожиданной легкостью отплясывает высоченный силач, в черной маске и кожаных доспехах, настоящий Геракл. Подхватив своего партнера -белокожего тонколицего красавца, похожего на скандинавского бога, с гривой золотых волос, перехваченных лентой, и затейливо заплетенных на затылке – он поднимает того высоко над полом и кружит на вытянутых руках. Чуть дальше за ними трансвестит, загримированный под Лайзу Минелли, танцует один, аффектированно вскидывая руки, и соблазняет своей грацией. А совсем рядом с баром парочка, одетая ковбоями, но при этом полуголая, в жилетках и кожаных чапсах, сплелась телами, и, постепенно теряя контроль, переходит от поцелуев и петтинга ко все более откровенным движениям, достает члены и начинает… о-оооо…