Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

…Полчаса спустя Соломон Кадош и Матье Кан сидели за столиком ресторана «Бокаччо» вблизи площади Массена, ждали заказанный обед и доктора Витца, который мчался к ним на всех парах из клиники «Сан-Вивиан». Они с трудом избавились от журналистов возле здания суда, где попали под настоящий артобстрел, но держались стойко, отвечая разноголосому хору только одно: «Без комментариев».

Здесь, в ресторане, акулы пера их не тревожили – но их сполна замещали любопытные взгляды людей, следящих за криминальной хроникой Ривьеры и узнавших в лицо «насильника и садиста» и его бессовестного адвоката… Хорошо еще, что в обеденное время в зале были в основном не местные жители, а голодные туристы, и они куда больше интересовались средиземноморскими деликатесами и превосходным вином, чем двумя угрюмыми мужчинами средних лет, ведущими негромкий разговор.

– Надо было пойти обедать в клуб, – заметил Матье, наливая себе и Соломону ледяную минеральную воду. – Не очень-то умно торчать тут на виду у всего города.

– Разве не так ведут себя невиновные люди? – поднял брови Кадош. – Ходят куда хотят, встречаются с друзьями… Насколько я в курсе, ваша стратегия защиты нацелена именно на это.

– Верно, все верно… но вы уж как-то чересчур буквально восприняли мои рекомендации. Пока я еще ничего толком не предпринял как защитник, только добился изменения меры пресечения, и, возможно, этот мой успех еще больше разозлит тех, по чьей вине вы оказались в столь сложном положении. Условия сделки – если вы правы, и вам действительно хотят предложить некую сделку – могут стать более жесткими. Я думаю, что вам стоит притвориться полностью подавленным и… податливым, чтобы побудить их поскорее выйти на переговоры.

– А я выгляжу недостаточно подавленным и сломленным? – горько усмехнулся Соломон, думая, что еще пара дней такого морального прессинга – и он окончательно перестанет узнавать себя в зеркале.

– Подавленный и сломленный предпочел бы запереться дома или, как я говорил, поехать в клуб, куда нет входа посторонним.

– О да, в нынешних обстоятельствах визит в мужской клуб сильно улучшит мою репутацию, а заодно и вашу…

– Ценю ваш юмор, Кадош, но все-таки я прав. Почему вы настояли на «Бокаччо»?

– Это любимый ресторан Эрнеста. – тихо ответил Соломон после короткой паузы и стал пить воду.

Кан посмотрел на него с удивлением:

– Бросьте! Вы не настолько сентиментальны.

– Дело не в сентиментальности. Эрнеста здесь хорошо знают. И я подумал, что, может быть, он был здесь… и что-то передал мне… оставил весточку, легчайший намек, где я могу его найти.

Удивление Кана все возрастало – он даже позволил себе нелояльную мысль, что у подзащитного от горя стало плохо с головой:

– Как он мог оказаться здесь, если его похитили?

– Но ведь вы, месье, утверждаете обратное. – Соломон пристально посмотрел на Матье, и хотя адвоката было очень трудно смутить, под строгим и проницательным взглядом доктора он все-таки смешался:

– Я не утверждаю наверняка… я только говорю, что вся эта история с похищением – очень странная. Если верить моим агентам на Ривьере-а я им верю – после несчастья, произошедшего с вами, месье Верней был допрошен полицией, но не сделал ровным счетом ничего, не предпринял никаких шагов, чтобы обеспечить вам алиби или стать свидетелем защиты.

Внешне Соломон оставался спокойным, но рука его, выпустив столовый нож, сжалась в кулак, а голос охрип от сдерживаемого гнева:

– Месье Кан, я не знаю, кто и когда его допрашивал, и есть ли тому официальное подтверждение. Я знаю лишь то, что видел собственными глазами. На Эрнеста напали те же самые люди, что на меня и мадемуазель Бокаж. Ему сделали укол наркотика, и он был…

Адвокат сочувственно покачал головой и сказал примирительным тоном:

– Не горячитесь, доктор. Я вам верю, хотя ваш рассказ о засаде и тройном нападении и звучит фантастически, и полон таких нелепостей, что его можно принять за бред… который случился после удара по голове.

– Месье Кан, я нейрохирург и разбираюсь в черепно-мозговых травмах. Удар был не настолько силен, чтобы я начал бредить. Гораздо опаснее была удавка – затянись петля чуть потуже, и мы с вами сейчас бы не разговаривали, но пока что я нужен этим людям живым…

Соломон невольно коснулся темного следа на шее и твердо продолжил:

– Я действительно потерял сознание от удушья, однако обморок длился меньше минуты, и я слышал, видел и понимал все, что происходит вокруг. Вот только сделать ничего не мог, потому что был связан.

– Да, да, я помню ваш рассказ, помню… и верю вам; вот только убеждать придется не меня. – вздохнул Кан, вспоминая дело «Черного танцора», которое выглядело таким же фантастическим и запутанным, да так и не распуталось до конца.

Было действительно нечто мистическое в том, как Соломон Кадош, спустя десять лет после судебного процесса над его братом-близнецом, умудрился попасть в такую же передрягу при сходных обстоятельствах… Участие Густава Райха – вероятное, но не доказанное – и темная тень «Опус Деи», витающая на заднем плане, делали все это еще более щекотливым и сомнительным с точки зрения адвокатской выгоды. Матье Кан не любил проигрывать, но и не бежал от сложных дел, поскольку только они приносили славу и по-настоящему работали на репутацию.

– Вернемся к виконту и его якобы «исчезновению». Да, да, именно – якобы… Я проверил информацию, которую получил от вас, по нескольким каналам. Все источники подтверждают, что в указанное время мужчина и женщина в состоянии наркотического опьянения и под надзором полиции были доставлены в госпиталь, где им оказали необходимую помощь. Затем их подробно допросили в связи инцидентом на вилле… и благополучно отпустили восвояси. Мужчина и женщина уехали вместе и скрылись.

– Этого не может быть, – упрямо возразил Соломон. Он по-прежнему казался спокойным, но заметно побледнел, когда Матье озвучил неизвестные ему подробности.

Кан не отступался – он считал необходимым сразу, без передышки, сказать клиенту самое плохое и болезненное, чтобы тот успел пережить драму и восстановиться ко времени настоящего боя в суде или на процедурах дознания.

– Подождите, я еще не закончил. Ваш неуловимый виконт чудесным образом несколько раз являлся в публичных местах, по крайней мере в течение суток после вашего ареста, прежде чем… эээээ… действительно исчез с радаров. Но я ни секунды не думаю, что он вознесся на небо, скорее всего, продолжает ходить по грешной земле, да еще в приятной компании мадемуазель Бокаж.

Соломон оперся подбородком на руки и мысленно посчитал до десяти, прежде чем задать вопрос:

– То есть ваша версия, мэтр – Эрнест не похищен, просто бросил меня, уехал подальше с подругой, не желая ввязываться в столь грязную историю?

– Моя версия именно такова, – бесстрастно подтвердил Кан. – Но я не отрицаю, что его поступок могли использовать в своих целях ваши враги. Понимаете? Вы думаете, что виконт похищен, в то время как он просто проявил эгоизм и сбежал, пока дело не прояснится, а некто, желающий повлиять на вас, представил все так, словно месье Верней – заложник в его руках.

– В этом есть логика, – признал Кадош. – Но… не сходится, месье Кан.

– Что именно «не сходится»?

– Шантажировать жизнью Эрнеста меня начали еще до того, как прибыла полиция. Человек, назвавший себя Рафаэлем, продемонстрировал серьезность намерений и, заверяю вас, мэтр, был очень убедителен…

Соломона передернуло от воспоминания о пережитом, он на секунду умолк, но быстро собрался с духом, и Кан, жадно слушая продолжение, мысленно поаплодировал ему.

– Да, Рафаэль был настолько убедителен, что я в самом деле боялся рот раскрыть и пошевелить пальцем в свою защиту, боясь еще больше навредить Эрнесту… Я не слепой влюбленный дурак, месье Кан, каким, возможно, кажусь вам, я способен судить здраво. Если Эрнест где-то появлялся после моего ареста, если его видели тут и там, а потом перестали видеть – значит, Райх нашел способ контролировать его поведение… и я догадываюсь, какой.

– Хм… теперь я в свою очередь должен признать: такое возможно…

– Возможно? Да так и есть! – горячо воскликнул Соломон. – Неужели вы не понимаете, мэтр, что похищение виконта де Сен-Бриза не должно выглядеть, как похищение? Точно так же, как не должно было выглядеть таковым похищение Ксавье Дельмаса, приведшее к смерти несчастного юноши! Разве вам не кажется знакомым этот почерк?

Кану ничего не оставалось, как снова выразить согласие:

– Да… вероятно, десять лет назад мы отрубили той гидре не все головы, и плоховато прижгли обрубки. Черт возьми, Кадош! Лучше бы вы поругались с корсиканским кланом, помешанным на вендетте, или не поделили деньги с сицилийским наркобароном, чем снова сцепились с этой сектой, отрыжкой святой инквизиции! Неприятное, очень неприятное дело… и чем больше я узнаю о нем, тем меньше оно мне нравится.

Кадош коротко улыбнулся уголками пересохших губ:

– Комиссар Кампана не зря назвал его «делом о Нотр-Дамской химере».

***

Было далеко за полночь, но в окнах квартиры на рю Пэрольер горел свет. Райх с удовлетворением отметил эту деталь, как только вышел из такси и направился к подъезду.

Кадош не спал – все содомиты по своей сути ночные животные – он едва ли ждал визитеров в такой час, но точно не спал. Ночной покой не полагался грешнику, полному гордыни, любострастия и упорствующему в своем грехе. Господь, долго медливший в своем милосердии, ожидавший обращения и покаяния, устал ждать, и послал на голову иудея первую из казней, несущую отвращение: жестокую бессонницу. Он, Густав, был всего только смиренным орудием, проводником божественной воли. Донна Исаис тоже была рядом, была с ним, была в нем, была им, как всегда в лунные ночи; она давала ему свое благословение, согласное с волей Отца, наполняла жилы прозрачным светом и особенной бодростью, горячившей кровь лучше вина.

Густав приехал торжествовать над врагом. Он имел на это полное право; и чем больше ему удастся унизить и уязвить Соломона, тем угоднее Богу окажется его делание. Грешник должен страдать ради исправления, нераскаянный грешник и богохульник – страдать вдвойне, а мерзопакостный иудей и содомит – вдвойне и втройне.

…Нажимая кнопку на домофоне, он ощутил прилив крови к низу живота, приятное возбуждение, заставлявшее член твердеть, и улыбнулся: донна Исаис явила милость храброму воину, посланнику гневных небес…

– Да? – голос Кадоша был встревоженным, усталым и хриплым, больным: что ж, за пару дней в тюрьме он вполне мог подхватить грипп или какую-нибудь лихорадку, и то трястись от озноба под двумя одеялами, то мучительно потеть, то горстями глотать аспирин или противную микстуру вместо желанной ему спермы любовника…

Райх сморщил губы, сплюнул на землю, словно совершал очистительный ритуал перед неизбежным осквернением, и вкрадчиво прошелестел в микрофон:

– Доброй ночи, месье Кадош… Час поздний, но вы знаете, какое важное дело привело меня к вам. Благоволите открыть дверь, я поднимусь в квартиру, и мы поговорим.

Ответа не последовало, только щелкнул замок, и замигала лампочка на панели, показывая, что входная дверь открыта. Райх покачал головой и добавил к списку грехов Кадоша это новое проявление гордыни. За него тоже придется платить, и по самой высокой цене…

Каморка консьержа была темной, шторка плотно задернута: охранитель домашнего покоя то ли крепко спал, то ли просто манкировал обязанностями, уйдя по своим делам. Хорошо зная повадки обслуживающего персонала на юге-французская лень, помноженная на итальянскую безалаберность – Райх умышленно выбрал для своего визита середину ночи. В это благословенное время все кошки серы, и его увидит лишь тот, кому он сам сочтет нужным показаться… Рыжая демоница, Ирма Шеннон, могла бы кое-что рассказать об этом, если бы не была мертва.

Густав мрачно и самодовольно усмехнулся, вспоминая свою первую и последнюю встречу с ней в парижской квартире художника (нет – демона, принца преисподней, скрывающегося под личиной нестареющего красавца!), наказание, которому он подверг заносчивую негодяйку, возомнившую, что может самовольно влезать в дела, которые ее не касались, и должны были остаться тайными… Она помешала ему расправиться с Эрнестом – и заплатила собственной жизнью. В памяти всплыли подробности агонии: ярко-рыжие волосы, разметавшиеся по изжелта-бледному лбу, выскользнувшие из-под халата голые груди, покрытые холодным потом, острые вишневые соски, опухающие сиреневые губы, искривленные в судороге…

Эрекция усилилась, но одновременно Райх ощутил внутреннюю судорогу от невозможности прямо сейчас, здесь, во всей полноте и мельчайших деталях, насладиться смертью виконта де Сен-Бриза. О, какое это должно быть прекрасное, волнующее зрелище, какое блаженство и небывалое удовлетворение сулит оно верному сыну церкви воинствующей!..

Поднявшись на нужный этаж, Густав обнаружил дверь в квартиру открытой: его ждали, но явно не собирались встречать с почетом. Пожалуй, стоит быть поосмотрительнее, не рассчитывать чересчур на охранную грамоту в лице прекрасного заложника… Кто знает, что придет в голову бешеному еврею: одного из подручных Гаспара он так «приласкал» табуретом по голове, что бедняга едва оклемался.

Райх помедлил у порога, мысленно перебирая распоряжения, которые он дал своим телохранителям, и подсчитывая, успеют ли они вовремя придти на выручку, если что-то пойдет не так, и даже вознес короткую молитву, чтобы еврейский прагматизм и похоть Кадоша победили уязвленную гордость и жажду мести…

Господь властно призывал поскорее исполнить миссию, а донна Исаис не терпела колебаний и помогала только храбрецам. Райх осенил себя крестным знамением и вошел.

Апартаменты, где содомиты свили любовное гнездышко, были небольшими, но достаточно просторными и удобными для двоих или даже троих. Прихожая, короткий широкий коридор, по обе его стороны – двери (видимо, ванную и в спальню), за коридором – кухня-гостиная, где горел неяркий свет и мирно пофыркивал кофейник.

Кроме бодрящего запаха кофе, Райх сразу же ощутил ароматы греха, те же самые соблазнительные оттенки мускуса, пряностей и медоносных цветов, что насквозь пропитывали густые волосы и гладкую, атласную кожу виконта де Сен-Бриза. Здесь все напоминало об Эрнесте, все хранило тепло его тела, все пропахло им – да что там, здесь попросту разило проклятым содомским сладострастием, каждый угол и каждая тень на полу хранили память о любовных играх, которые вели друг с другом мужчины, о членах, напряженных до предела под запретными ласками, о семени, пролитом открыто, бесстыдно и совершенно напрасно. Стоило ли удивляться, что из тюрьмы Кадош приполз прямо сюда, как наркоман за дозой, как пес, который возвращается на свою блевотину? (2)

Теперь он стоял возле окна – несломленный, все такой же горделивый, с прямой спиной и развернутыми плечами, одетый в чистую белую рубашку со свободным рукавом и открытым воротом и столь же свободные домашние брюки. Ступни его были босыми, и Райха передернуло от этой новой нескромности, как очередного знака неуважения.

Кадош молчал и пристально смотрел на гостя, и не будь Райх закален многолетним общением сперва со своим отцом, а после – с католическими братьями, он не смог бы без смущения выдержать ни это молчание, ни этот взгляд. Но только безмятежно улыбнулся:

– Доброй ночи, доктор. Какой чудесный запах… у вашего кофе. Вы нальете мне чашечку, чтобы наша беседа прошла приятнее?

– Сами налейте. – сухо ответил Кадош и сразу перешел к делу – как будто сделал атакующий выпад в поединке на шпагах:

– Где Эрнест? Что вы хотите взамен на его освобождение и возвращение мне живым и невредимым?

– О, вот как… вы верны себе, месье Кадош. Все то же высокомерие, все та же неспособность соблюдать правила, принятые в приличном обществе…

Райх развел руками и покачал головой, направился к посудной полке, чтобы достать чашку. Пить кофе в доме врага было непростительной беспечностью, особенно после истории с парижским глинтвейном, но Густав считал риск оправданным. Кадош не должен думать, что способен напугать его, ну, а Райх почему-то был уверен, что еврей не станет связываться с отравой.

– Уверен, вас не убьют мои дурные манеры, а мне ваши реверансы и подавно не нужны. Сделка есть сделка. Итак: я хочу вернуть моего любовника и мою сотрудницу, которые были похищены вашими подручными и по вашему приказу… Что хотите вы?

Наливая кофе и любуясь плотной золотисто-коричневой пенкой, Райх поднял брови:

– О, вот как… «по моему приказу»? У вас есть доказательства, что я отдавал подобный приказ?..

– Будь у меня доказательства, вы оказались бы в тюрьме так быстро, что не успели бы прочесть «Отче наш», и вышли бы оттуда – если бы вообще вышли – лет через двадцать…

– …И вы получили бы своего любовника и рыжую шлюху по частям! – запальчиво воскликнул Густав и прикусил язык, поняв, что ему расставили ловушку…

Кадош усмехнулся, и его лицо стало очень неприятным:

– Ну вот видите… а говорите, что не приказывали. Да и ваш сегодняшний визит говорит сам за себя, и весьма красноречиво. Давайте же не тратить понапрасну время, оно слишком дорого.

– Будь по-вашему… отменный кофе. – проворчал Райх, недовольный своим промахом; сделав пару глотков, он отставил чашку и хотел сесть на огромный полукруглый диван, так и манивший своей уютной прохладной мягкостью, но Соломон жестко остановил его:

– Нет, не сюда! – и указал на кресло, придвинутое к журнальному столу. Видеть Райха развалившемся на том самом диване, где они с Эрнестом впервые занимались любовью, было бы невыносимо…

– Хорошо, хорошо, незачем так кричать, – Густав расположился в кресле со всем доступным комфортом, и, защитив спину, приготовился нападать…

Первый же удар, нанесенный противнику, был молниеносным и болезненным:

– Давайте обсудим то, что вы называете «сделкой»; но позвольте заметить, месье Кадош, что вы совершенно превратно понимаете диспозицию. Речь идет не о сделке – не в понимании ваших соплеменников, это уж точно – а о восстановлении справедливости.

– Ах вот как!

– Да-да, Кадош, справедливости. Вы обманом заполучили то, что вам не принадлежало, покусились на чужое добро, оскорбили не только нашу церковь, но и самого Господа; и мы, верные слуги Господни, всего лишь реализовали принцип талиона (3), взяв у вас то, чем вы более всего дорожите…

Соломон пересек комнату и сел на диван напротив Райха. Теперь они смотрели друг другу в глаза, и, за исключением оружия, все было как на настоящей дуэли.

– А издевательства, которым подвергся доктор Жан Дюваль, тоже входят в ваш принцип талиона?

– Издевательства? Не было никаких издевательств. Месье Дюваль получил все, что хотел, в полной мере, и все, чего заслуживал… Теперь у него есть серьезные поводы для размышления… ну, помимо обвинения, выдвинутого им против вас.

– Не им, а его женой, действовавшей по вашему наущению.

– Не все ли равно, что побудило Сесиль сделать заявление, если Жан с ним согласился и его подписал? Ах, месье Кадош, месье Кадош… Если ваша вина будет доказана в суде, то это не я, а вы сядете на двадцать лет… а то и пожизненно, если Господь решит призвать к себе Жана – он очень плох, бедняга.

– Я не виновен, – отчетливо сказал Кадош. – Не виновен, и вы это знаете, Райх. Как знаете и то, что вина не будет доказана, иначе вы сейчас не сидели бы здесь, а довольно потирали руки.

Райх хихикнул, сузив глаза, и змеиным движением качнул головой вправо-влево:

– Помню, когда судили вашего брата – за сходное преступление, но еще и с убийством – вы со своим адвокатишкой поначалу также хорохорились… а потом рыдали в суде, хлюпая носом, как описавшийся у доски школьник, когда был оглашен смертный приговор «Черному танцору»…

Густав позволил себе вдоволь насладиться выражением лица Соломона – сколько бы тот не изображал сфинкса, было очевидно, что нож глубоко проник в рану – и сладко пропел:

– Да, месье Кадош, давно хотел вас спросить – как, все-таки, вам удалось вытащить из тюрьмы этот поганый полутруп и даже вернуть его к жизни? Кто принимал участие в заговоре, кроме вас, Шаффхаузена и Витца – может быть, адвокат? Или Франсуа Дельмас… не он ли был тем ослом, который за все платил? Ваш любовник… да-да, я знаю о вашей поездочке в Тунис…

Соломон скрестил руки на груди и ждал, когда собеседнику угодно будет завершить «вечер воспоминаний»; Матье Кан хорошо обучил его техникам поведения на допросе, но он и без наставлений адвоката не поддался бы на провокации и эмоциональный шантаж – хотя чувствовал себя сейчас подобно святому Себастьяну…

Избранная тактика принесла плоды: Райху быстро наскучило биться в глухую стену, он разочарованно отступил, и Кадош перешел в контратаку.

– «Оставьте мертвых погребать мертвецов»(4) – кажется, так сказано в Святом Писании. Поговорим о настоящем. Я в третий раз спрашиваю, месье Райх: что вы хотите в обмен на свободу Эрнеста? – и, если не получу ответа, вышвырну вас за дверь. Будем считать переговоры не состоявшимися.

Райх снова по-змеиному качнул головой, облизнул губы, глаза его превратились в злые узкие щелки.

– Все, месье Кадош, – тихо проговорил он. – В обмен на Эрнеста я хочу, чтобы вы отдали мне все. Клинику «Сан-Вивиан». Деньги, полученные вами по завещанию, и деньги, полученные виконтом – либо любые другие деньги, но в той же сумме… три миллиона франков, если память не изменяет. Ваш «Бентли» – в качестве благотворительного пожертвования фонду «Возрождение». И вашего брата, Исаака! Пусть он своей кровью выкупит вам вашего агнца… Это будет истинной справедливостью.

Комментарий к Глава 16. Пакт с дьяволом

1 “всякое беззаконие законно…” и т.п. – прямая цитата из наставления для инквизиторов

2 “пес возвращается на свою блевотину” – метафорическая цитата из Ветхого Завета, Книга Притч.

3 принцип талиона – категория истории нравов, более известная как равное возмездие. Принцип назначения наказания за преступление, согласно которому мера наказания должна воспроизводить вред, причинённый преступлением («око за око, зуб за зуб»).

4 цитата из Евангелия

Визуализации:

1. Исаак у Кампаны:

https://c.radikal.ru/c00/1811/5b/3cdb846f7c1d.jpg

2.Исаак в момент побега из Валлориса:

https://a.radikal.ru/a41/1811/82/643ccfb3bd18.jpg

3. Квартира Кампаны:

https://c.radikal.ru/c38/1811/3d/b93ef230288f.jpg

https://c.radikal.ru/c23/1811/05/9a3546a31679.jpg

4. Соломон на встрече с Матье:

https://a.radikal.ru/a29/1811/7f/b761d69ea047.jpg

5. Соломон перед визитом Райха:

https://a.radikal.ru/a07/1811/cb/98642dd1e72e.jpg

========== Глава 17. Колокольчики безумия ==========

Счастливое время, отмеченное вольностью нравов,

когда безумие, звеня своей погремушкой,

легкими стопами обегает всю Францию,

когда ни один смертный не желает быть благочестивым,

когда готовы на все, кроме покаяния.

Герцог Ришелье (в переводе А.С.Пушкина)

Жан дремал после обеда – если так можно было назвать унизительную процедуру кормления с ложки протертым морковным супом, заправленным крутонами, и отвратительным мясным суфле, собственноручно приготовленным женой. Полулежа в огромном кресле, обложенный подушками, закутанный пледом, облаченный во фланелевую пижаму, он чувствовал себя чем-то средним между грудным младенцем, парализованным инвалидом и плюшевым медведем, с которым дети играют «в больницу».

Ставни на окнах были плотно закрыты, шторы задернуты, так что в спальню с улицы не проникало ни лучика света, и приходилось постоянно держать включенной настольную лампу. Из-за этого Жану казалось, что солнце погасло, и Антибы окутала вечная тьма, но его подобный поворот событий не удивлял и полностью устраивал.

Солнце не светит – значит, незачем вставать, незачем выходить на улицу, можно ограничить все передвижения поворотами с боку на бок, со спины на живот и обратно, и еще проходами до туалета и обратно: разумеется, с помощью Сесиль или приходящей сиделки. Ночь, которая длилась и длилась, избавляла от необходимости разговаривать, читать, смотреть телевизор, не говоря уж о том, чтобы попытаться работать.

С технической точки зрения Жан превратился в биоробота. Таких пациентов в клинике Шаффхаузена циничный младший персонал называл «овощами». Дюваль всегда сердился, когда слышал подобный жаргон – должно быть, предчувствовал, что однажды сам превратится в такой вот «овощ», без пяти минут кататоника…

Физически ему не становилось хуже, лекарства, мази и надрывая опека супруги делали свое дело, но Жан уже с трудом отличал не только день от ночи, но и бытие от небытия.

Что он мог?.. Терзаться виной. Сгорать от мучительного стыда. Тихо плакать. Лежать или сидеть, смотреть в пустоту, отрешенно слушать, односложно отвечать… Задремывать, видеть сны, терять дыхание от кошмаров, просыпаться с криками, с бешено бьющимся сердцем… Жадно глотать минеральную воду, цепляться за Сесиль, скуля, как щенок, отпихнутый от кормящего соска более крепкими братьями и сестрами… Получать «молочко» в виде ампулы с валиумом, или какого-нибудь настоящего лакомства, и снова проваливаться в забытье, в серый потусторонний туман, и если там его не преследовали монстры в черных капюшонах и уродливых масках, с огромными красными членами, сочащимися ядовитой спермой, это можно было считать большой удачей.

Звонок в домофон, а затем – во входную дверь не привлек внимания Жана, не вызвал никакого эмоционального отклика: вероятно, ночная сиделка пришла сменить дневную помощницу по хозяйству, или Сесиль вернулась домой, покончив с делами, или прибыла доставка из аптеки или супермаркета…

Но громкие шаги в коридоре, нахальные, совершенно непривычные этому дому, вывели его из анабиоза и заставили насторожиться; когда же дверь в малую гостиную, теперь служившую одновременно спальней и больничной палатой, резко распахнулась, пропуская какого-то мужчину, Жан вскрикнул от испуга и удивления:

– Кто?.. Зачем?.. Что такое?..

– Фуууууу, ну и вонища здесь у тебя, приятель! Прямо как в мертвецкой! Да еще и темно, как у негра в заднице! – с порога заявил гость и закрутил головой в поисках дополнительного источника света и свежего воздуха:

– Нет, так дело не пойдет. Этак они и меня уморят вместе с тобой…

Жан, обалдело моргая, всматривался в коренастую широкоплечую фигуру, с большой головой, ладно сидящей на бычьей шее, под шапкой кудрявых волос, с крепкими руками и ногами, и отличной задницей, обтянутой потертыми, но вполне еще носибельными фирменными американскими джинсами. Это никак не мог быть Карло – и, однако же, это был именно он: молодой, шумный, нахальный, вкусно пахнущий душистым табаком, мандаринами и собой – возмутительно, восхитительно живой…

– Ты?.. Ты?.. – забормотал Дюваль и затрепыхался в своих пеленах, чтобы высвободить руку, дотронуться до парня и убедиться, что он не призрак, порожденный его больным сознанием.

Жиголо усмехнулся, поймал своей пятерней ладонь «любимого клиента» и от души пожал:

– Я, я. Зашел вот тебя навестить. И вижу, не зря.

Пока Жан пытался сообразить, что к чему, Карло расхаживал по комнате, как у себя дома, по-хозяйски отдергивал шторы и распахивал ставни, пропуская внутрь свежий воздух и горячие солнечные лучи, шум улицы и краски закатного неба. Сиделка, бегая за ним по пятам, пыталась протестовать, ссылалась на запреты врачей и неизбежный гнев мадам, которая «вот-вот вернется», но посетитель и ухом не вел, продолжая устраивать беспорядок.

– А ну-ка выйдите вон, мадемуазель! – с неожиданной силой выкрикнул Дюваль, и его голос обрел прежние краски. – Не смейте распоряжаться мной, я, черт возьми, пока еще не умер, и сам в состоянии решить, что мне можно, а что нельзя! Уходите! И… и…

«Боже, куда бы ее послать?..»

– …И сделайте нам лимонаду!

– Точно, лимонаду, – одобрил Карло. – И похолоднее, милочка моя!

Он деликатно взял сиделку за локоть и мягко, но решительно выпроводил из комнаты, после чего закрыл дверь и обернулся к Жану:

– Ты чего это творишь, а? С какой стати помирать собрался? Я тебе помру, приятель! Ты мне еще два минета должен…

Жан улыбнулся дрожащими губами -впервые с той ужасной ночи, разделившей жизнь на «до» и «после» – нащупал руку неожиданно обретенного друга и прошептал:

– Какой ты настойчивый кредитор… как ты меня нашел?..

– Это длинная история.

Дюваль решительно подвинулся, освобождая место рядом с собой (благо, великанских размеров кресло-диван могло без труда вместить даже не двоих, а троих постояльцев), и похлопал рукой по подушке:

– Садись и рассказывай. Я хочу узнать все.

Карло не стал ломаться, по-свойски плюхнулся на мягкое сиденье, с наслаждением потянулся – после целого дня беготни и езды на мотоцикле спина и бедра изрядно ныли – и, не спрашивая дозволения, обнял несчастную «принцесску» за похудевшие плечи с выпирающими ключицами и притянул к себе:

– Ладно, готовь уши… Будет тебе сказка на ночь.

***

Несколькими днями ранее. Рассказ Карло.

…Он очнулся в туалетной кабинке, лежа лицом вниз, между стеной и унитазом, в какой-то мерзкой луже – не то мочи, не то прокисшего пива. Разбираться в деталях Карло не стал, у него были дела поважнее: например, встать. Это оказалось непростым делом, потому что его сильно мутило, и не только от вони, но и от боли, пульсирующей в затылке, как после удара тяжелым предметом.

Служба в армии и короткий тюремный срок, отмотанный им в юности за хулиганство и угон мотоцикла, а после – работа в довольно сомнительных притонах и барах, до того, как он сумел приобрести статус элитного жиголо, научили его философски относится к грязной одежде и дурным запахам. Немалый стаж уличных драк наградил другим полезным навыком: разбираться в ранах и травмах и оказывать первую помощь, в том числе и самому себе…

Ссадина на затылке была глубокой, сразу после удара из нее хлестала кровь, уже успевшая запечься на шее и склеить волосы в противный колтун. По этим признакам Карло безошибочно определил, что его отоварили по башке кастетом или рукоятью ствола, да так умело, что он по меньшей мере полчаса провалялся в полной отключке.

– Ох ты ж, блядский пиздец… Кто это меня так? – простонал он в пространство, но ответа, разумеется, не получил: в кабинке справа кто-то шумно отливал и был целиком поглощен процессом, а в кабинке слева не менее шумно трахались. Звать на помощь было стыдновато.

«Ничего, не впервой, как-нибудь справлюсь сам», – решил Карло. Поборов приступ дурноты, парень кое-как утвердился на коленях и медленно, держась за стену, встал во весь рост. Перед глазами плавали мутноватые цветные круги, головная боль усилилась, однако он все-таки мог удерживать равновесие, и надеялся, что сумеет вернуться на танцпол и добраться до бара, где оставил «задержанного», не блюя дальше, чем видел…