Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

«Это мы еще посмотрим, Франсуа…» – подумал Райх, с наслаждением представляя, как сидящий за столом самовлюбленный тип, развращенный деньгами и комфортом, захрипит и забулькает, как полезут из орбит его блёклые гляделки с желтоватым белком, если ему в толстое горло, прямо под кадык, вцепится бешеная собака…

Если бы свершилось чудо и Франсуа неожиданно подох, то совладать с его братцем Жозефом, скучным счетоводом, реагирующим только на биржевые новости, звон монет да шелест банкнот, было бы куда проще. Что один близнец без другого? Половина картинки, разрезанное яблоко, подрубленное дерево.

Райх зацепился за эту мысль и неожиданно понял, что ему следует – и должно! – сделать ради спасения Ксавье. Не нужно было тратить силы, вытаскивая юного дурака из грешных объятий. Это была игра взрослых мужчин, по взрослым правилам. Достаточно разделить близнецов, разорвать их дьявольскую связь, питающую обоих темной силой – и они оба погибнут, исчезнут, как дым, Ксавье же вернется в семью, в свою истинную Семью, к своим истинным братьям, подобно Иосифу Прекрасному из египетского рабства.

Комментарий к Глава 2. Интермедия. Близнецовый эффект

1 капитан Матамор – постоянный персонаж испанской комедии, хвастливый воин, фанфарон

2 сраный бардак – дословная калька с французского нецензурного выражения; в русском языке соответствует – “полный пиздец”.

3 кшатрий (санскр.) благородный воин, также означает “защищающий от боли”

4 морской курорт в 2 часах езды от Парижа, место проведения различных фестивалей и шоу

5 В средневековой Европе многих матерей близнецов обвиняли в сожительстве с дьяволом и вместе с детьми сжигали на костре. В Испании XV в. даже существовал королевский указ, предписывающий сжигать всех женщин, родивших близнецов.

6 нумерарий – действующий член “Опус Деи”, входящий в “высшую касту” ордена

7 В 1971 году Ив Сен-Лоран, знаменитый кутюрье со скандальной репутацией, открытый гей, снялся обнаженным для рекламы мужского парфюма.

на всякий случай поясню, что Франсуа и Жозеф Дельмасы – тоже близнецы, и “это многое объясняет” (с)

Флэшбек обязательно будет продолжен, но следующая глава вернет нас в 80-е годы, на Ривьеру.

Визуализации:

1. Утренний счастливый Исаак:

https://a.radikal.ru/a08/1808/a1/c91323780d34.jpg

2. Жорж:

https://d.radikal.ru/d32/1808/21/ed5cd441d5b9.jpg

3. Исаак и Ксавье:

https://c.radikal.ru/c31/1808/1d/746d471508d5.png

4. Утренний сердитый Соломон:

https://a.radikal.ru/a15/1808/72/e7fb940af1cb.jpg

5. Исаак после звонка брата в дверь:

https://c.radikal.ru/c17/1808/eb/8939eed8740b.gif

========== Глава 3. Ночь со вкусом абсента ==========

Ах, если саван мне обещан

Из двух простынь твоих, – войну

Я подниму средь адских трещин,

Я нападу на Сатану.

Теофиль Готье, «Рондолла»

(пер. Н.Гумилёва)

Ужели зрелище любви, для них счастливой,

Терзает душу вам печалью молчаливой

И вы, сочувственно склоняясь к их судьбе,

Вручили радость им и взяли скорбь себе?

Корнель, «Эль Сид»

1986 год, Валорис – Париж.

– Ты не Соломон… – сказал нервный, взволнованный голос на другом конце провода, и по телу Исаака пробежала крупная жаркая дрожь. В эту секунду он понял, что испытал Лазарь в гробнице, когда слуха его коснулось повеление выйти вон – и осознание пробрало до позвоночника, до сладкой ноющей боли внизу живота.

– Даааа… – выдохнул воскресший, наконец-то замеченный брат. – Да, Эрнест, я не Соломон. Я…

– Нет, не надо. Не говори, не называй своего имени. – голос в трубке стал совсем тихим, задыхающимся, как будто собеседнику стиснули горло. – Пожалуйста, не надо!

– Почему? – Исаак закрыл глаза и откинулся на диванную подушку; его продолжало трясти от опьянения и возбуждения. Он воображал себя призраком на спиритическом сеансе, чующим близость живого, но слепо бродящим вдоль границы магического круга или ломаных углов пентаграммы, в тщетных попытках пробраться в запретный мир телесной реальности.

– Потому что ты умер много лет назад. Ты… ты же умер?..

Здесь бы ему следовало рассмеяться, превратить трагедию в фарс, подпустив шуточку на грани фола, успокоить Эрнеста, успокоиться самому, и привести убедительные доказательства, что он, черт возьми, жив, еще как жив! Но проблема заключалась в том, что прямо сейчас Исаак совсем не был в этом уверен. Он двигался, говорил, мыслил, ел и пил, мог даже напиваться и трахаться, как в добрые старые времена, но был ли в самом деле живым?

Пары абсента точно раздвигали изнутри стенки черепа, вытягивали со дна сознания старые кошмары, выпускали их на волю, и гневно кричащие призраки заставляли вспомнить, что он был мертв, действительно был мертв целых три с половиной минуты… а после – практически мертв несколько лет… и все, что у него есть теперь, просто глупая отсрочка, незаслуженный аванс.

– Да, – тихо подтвердил Лис, подтянул к себе бутылку и сделал длинный глоток горчайшего в мире зелья. – Да, я умер. Ты прав.

Он отчетливо услышал, как у человека на другом конце провода застучали зубы, и подумал, что Эрнест немедленно прервет разговор, но этого не случилось. Когда Соломонов принц снова заговорил, его голос даже стал спокойнее:

– Значит, мне все это снится. Я сплю и вижу долгий связный сон про тебя. Тогда, наверное, нам и правда стоит поговорить? Ведь мертвые для того и приходят в наши сны.

Исаак вздохнул и потянулся рукой к застежке джинсов: эрекция становилась мучительной, он не знал, что на него так действует – абсент (1) или путаная беседа с любовником брата, но терпеть дольше было невозможно:

– А может, все наоборот, принц? Может, это ты мне снишься? Просто… чтобы напомнить… – ладонь проникла под резинку трусов, жадно обхватила горячий напряженный член и вытащила его наружу. – Аааааххх… напомнить… что я… слегка жив, раз уж… мой… брат об этом… забыл?..

В пространстве повисла долгая пауза, потом Эрнест выдохнул в унисон с Лисом:

– Ты что там… пьешь?..

– Пью… И не только.

Снова пауза, шорох, как будто собеседник сел или лег, и после – неуверенный смешок:

– Черт побери, это самый чудовищный и самый красивый сон, который мне когда-либо снился… Соломон!.. Ты ведь… Соломон, да? Ты меня разыгрываешь… или ты мне снишься?

– Я не Соломон! – зарычал Исаак.

Бутылка с абсентом полетела в стену, гулко ударилась о твердую поверхность рядом с открытой дверью в коридор, осколки брызнули в разные стороны… и тут же из темноты раздался испуганный женский вскрик, а в дверном проеме возникли два призрачных силуэта.

***

Было далеко за полночь, когда Мирей без звонка приехала на такси из Ниццы; уже подвыпившая, она привезла с собой три бутылки коллекционного шампанского, корзинку с сыром и фруктами и огромную коробку шоколада с ликером. По ее словам, все это преподнесла ей благодарная пациентка, по совместительству школьная подруга, чью сложную беременность Бокаж вела вплоть до благополучного разрешения дамочки здоровым младенцем два месяца назад.

– Она оплатила мне номер «люкс» в «Негреско»(2), чтобы я отдохнула после вечеринки… Это было так мило, Жан… – рассказывала Мирей, валяясь на диване и жмурясь, как сытая кошка, пока Дюваль снимал с нее туфли и чулки, массировал усталые стопы. – Но я не могла забыть, что оставила тебя одного, Жанно, на этой скучной вилле, и решила вернуться… Мы не так уж часто позволяем себе веселье, миленький, все изображаем приличных людей, ходим на званые обеды после воскресной мессы, и киснем от скуки, ведя благопристойные разговоры… К черту это все, Жан!.. Мне скоро стукнет сорок, и я наконец-то хочу проделать и попробовать вещи, которые нужно делать и пробовать в двадцать. И мне кажется, котик, ты хочешь того же. Я ведь права, да, Жан?

– Ты пьяна, – буркнул Дюваль, не желая пускаться в откровения – ему для одного дня было достаточно признаний и эмоциональных потрясений – но возражать не стал.

«Дружба» с Мирей была полной авантюрой, с довольно-таки сомнительным душком двойной измены, и скорее всего скоро кончится изрядным скандалом, однако осознание неизбежного взрыва было самым возбуждающим… Жан начинал подозревать, что ему вообще нравятся грязные истории, нравились с самого детства, и маска «чистенького доктора в белом халате», всегда поступающего по-инструкции и правильно мыслящего, отваливалась кусками, как отсыревшая штукатурка или отторгаемый струп.

…После ужина с Соломоном, он чувствовал себя одновременно вскрытым и переполненным, и еще более неудовлетворенным, чем прежде. Кадош вынудил его исповедаться, но сам не сделал ни одного лишнего шага, ни одного ободряющего жеста, а под конец и вовсе рассердился, повел себя настолько странно, что Дюваль тщетно ломал голову в попытках понять – что он в очередной раз сделал не так? Чем прогневал еврейского царя, почему Кадош сперва убежал из-за стола, почему вернулся бледный как полотно, с блуждающим взором, сам на себя не похожий? Как будто в туалетной комнате он принял лошадиную дозу наркотика, или на него напал какой-нибудь черный маг и шутки ради подменил доктора Соломона призрачным двойником… и этот двойник все расспрашивал и расспрашивал Жана о Сесиль, с неутолимым любопытством влюбленного или одержимого.

– Может быть, он не так уж равнодушен к женщинам, как показывает? – задумчиво протянула Бокаж, которой Дюваль разболтал обо всех подробностях своего удивительного приключения без счастливого финала, разболтал еще раньше, чем закончилась первая бутылка шампанского, и они полностью разделись:

– Может, его на самом деле интересует твоя жена, и этот змей-искуситель к ней подбирается, чтобы поиметь в каждую дырку, а мы с тобой только глупые слепые мышки, которых он сожрет на закуску?

Версия Мирей была не лишена смысла, но Жан, на свою беду, слишком хорошо знал, кем интересуется Соломон больше всего на свете, знал из первых уст, и, приканчивая очередной бокал с шампанским, огорченно пробормотал:

– Нет, Мирей, здесь что-то другое… Не могу понять – что, но совсем, совсем другое…

Бокаж перевернула свой бокал, пролив последние холодные капли на живот любовника, подползла к нему и принялась вылизывать бледную кожу, постепенно спускаясь все ниже, к набухающему члену… но, прежде чем занять им свой рот, предложила:

– Ты должен сам у него спросить.

– Что ты, как я могу?.. – прошептал Жан, хотя член его тут же подскочил вверх, от одной лишь мысли о возможности новой приватной беседы с Соломоном на интригующую тему. – Я преследовал его по пятам, догнал, добился внимания, совместного ужина… но опять все испортил… не угодил, сделал что-то не так!..

– Нууууу… я могу сказать о себе то же самое… – Мирей привстала и потянулась за новой бутылкой. – У меня вроде и дело было на мази: сперва обед, потом ужин, потом он позвонил и пригласил меня на ту встречу в ресторане, помнишь?.. где еще был Дюрок, и этот ваш с Сесиль скучный немец с пасторской рожей, Райх… ха-ха-ха, я ведь под столом первая попыталась залезть к нему в штаны…

– К Райху?.. – глупо ухмыльнулся Жан, возбуждавшийся тем сильнее, чем больше его развозило.

Мирей фыркнула и больно ущипнула его за лобок:

– Да чтоб тебя!.. К какому еще Райху – к нашему неприступному доктору!..

– Какая ты… шалунья… никогда бы не подумал… на деловом ужине!. А он что?

– Пфффф… просто вытащил мою руку у себя из ширинки – ну точно гусеницу снял – а сам продолжал спокойно беседовать, на лице и мускул не дрогнул.

– У него встал? – Дюваль сглотнул, рисуя в воображении картинку, как он сам проделывает подобное на сегодняшнем ужине, и, за неимением в доступе Соломонова члена, полез рукой в промежность Бокаж… Она охнула, когда он довольно ловко нащупал нужный бугорок, подалась навстречу его пальцам, и совсем уже невнятно ответила на вопрос:

– Там все было такого великанского размера, Жан, что я не успела понять… обычно, когда Господь раздает члены и мозги, мужики получают либо одно, либо другое, но этот хитрый еврей успел в обе очереди. Мммммм, вот только сейчас не останавливайся…

– Шалунья…

***

…Соломон (3) лежал на диване в обнимку с бутылкой и разговаривал по телефону, а Жан и Мирей смотрели на него, стоя на балконе в простынях, обернутых вокруг тела на манер римских одеяний. Три бутылки шампанского закончились быстро, но спиртного в доме было сколько угодно, ночь вошла в самую глухую пору, и до рассвета было еще далеко.

В дальнейшем ни один из них не мог вспомнить, кому первому пришла в голову рискованная идея – по-дружески навестить месье Кадоша, столь явно скучавшего в своей большой гостиной, пустынной и ярко освещенной. Все происходящее там просматривалось, как на экране, через окно в боковой стене, выходившее в сад и на соседскую виллу. Возможно, Соломон знал, что за ним наблюдают, но его это ни капли не смущало, или он, привыкнув, что по соседству никто не живет, попросту позабыл закрыть ставни и опустить жалюзи…

Любовники, пьяные от страсти больше, чем от вина, пропитанные до костей густым ароматом цветов, листьев и фруктов, зреющих в саду, поглощенные лиловым сумраком звездной ночи, ощущали себя тенями в раю, и вместе с тем актерами в какой-то странной пьесе, сочиненной для них в зазеркалье. Им оставалось только принять свои роли и сыграть их до конца, не заботясь о последствиях. Это были роли второго плана – главная, конечно же, принадлежала Соломону, средоточию их обоюдного стремления и желания.

Проникнуть на территорию «Ангельского виноградника» не составило труда – по краям сада вилла была обнесена лишь невысокой каменной оградой, местами разрушенной, и проломы были достаточно широкими, чтобы пропустить незваных гостей. Но если бы даже трещины оказались тщательно заделанными, перебраться через стену помогла бы обыкновенная садовая лестница…

Кадош не держал ни собаки, ни охраны (да и к чему, что могло угрожать мирному скромному жилищу в тихом патриархальном городке, лишенном большинства искушений и соблазнов курортной жизни?), а сигнализация и система видеонаблюдения, если и были, определенно не работали. Прислуга, вероятно, крепко спала, или вовсе была отпущена до утра. Ручка стеклянной двери, ведущая с боковой террасы внутрь дома, легко подалась под нажимом и повернулась…

– По-моему, он кого-то ждет… – прошептала Мирей на ухо Жану; садовая прохлада немного протрезвила ее, но хмель все равно бродил в крови, растекался по жилам веселящим струйками охотничьего азарта. – Не тебя ли? Он точно не назначал тебе свидания?

– Уже не уверен… – пробормотал Дюваль, слегка пошатываясь, и для надежности схватился за свою спутницу, что крепче держалась на ногах. – Если приглашение «на бокал вина как-нибудь» не было… ик… обычной… ик… вежжжливостью… то… ик! – может, и назначал… П-пойдем скорее, н-найдем его, п-пока кто-нибудь не проснулся и полицию не вызвал… в-вот будет скандал!

– Тшшшшш! Перестань икать на весь дом! – Мирей зажала ему рот и почти лишила возможности дышать, но нехватка кислорода только усилила эрекцию.

Не разбирая дороги, полуослепший, ничего не слыша сквозь шум крови в ушах, Дюваль, цепляясь за Мирей, как ребенок за мать, послушно побрел следом за ней по длинному темному коридору, в сторону ярко освещенного прямоугольника, должно быть, обозначавшего проход в гостиную. Теперь они были уже не тенями, а душами, нетерпеливо несущимися из холодной черноты небытия к теплому золотому сиянию жизни.

Но на пороге гостиной их встретила не сладостная музыка сфер, а глухой удар в стену, звон разбитого стекла, дождь осколков с резким запахом аниса и полыни и неразборчивое проклятие…

***

…Должно быть, брошенная бутылка абсента, разлетевшись вдребезги, пробила дыру между слоями реальности, или иным образом нарушила пространственно-временной континуум. У Исаака вырвался хриплый крик ужаса, когда из темноты выступили два призрака, в развевающихся белых саванах, и, протягивая руки, стали приближаться к нему. Он выронил телефонную трубку, резко сел и выставил вперед ладони, чтобы не дать привидениям коснуться себя, но понятия не имея, как от них защищаться… Когда-то он всерьез интересовался спиритизмом, прочел кучу разнообразной эзотерической литературы, от «Ключей Соломона» до Папюса. Но теперь не мог припомнить ни одного, даже простенького, заклинания, ни одной молитвы и ни одного совета по обращению с нечистой силой, и просто зарычал, как загнанный, но не сдавшийся зверь:

– Кто вы такие, что вам нужно?! Убирайтесь к дьяволу, откуда пришли!

Абсент уже изрядно затуманил его мозг, перед глазами все плыло, призраки казались мутными, искаженными, как если бы он видел их в кривом зеркале или сквозь толщу воды… но один силуэт определенно был женским, с длинными рыжими волосами, совсем как у Анн-Мари, второй – мужским, с волнистыми волосами и большими глазами, совсем как у Ксавье…

«Блядь, я снова допился до галлюцинаций…»

Исаак попытался встать с дивана, но не тут-то было: саван, скрывавший женщину, упал на пол, и под ним оказалось стройное загорелое тело, не призрачное, а живое – он сразу это понял, по легкому мускусному запаху и волне тепла – с пышными бедрами и высокой полной грудью, и соблазнительным темно-рыжим треугольником между длинных ног…

Женщина обвила его руками, упруго и сильно, как змея, оседлала его колени, острые маленькие соски потерлись о грудь Исаака, жадные губы нашли его рот, язык заскользил по языку. Он сжал ее в ответном объятии, ощутил, как внизу влажные, чуть припухшие створки скользят по его члену, и в следующий миг ему стало все равно, кто она такая, ангел или суккуб. Прежде всего она была женщиной, жаждущей, алчной, готовой насадиться на него и принять глубоко в себя, услаждая до полного удовлетворения…

Потрясенная своей удачей, обезумевшая от запаха распаленного мужчины и жадной готовности, с какой он принял ее первые ласки, Мирей готовилась пристроиться сверху на его великолепный член, торчащий как пика, и затеять скачку амазонки… но Кадош амазонок не любил. Он сам хотел доминировать, и Ахилл легко одержал верх над Пентесилеей (4). Мирей сама не заметила, как оказалась стоящей на четвереньках, в позе львицы, а Кадош навис над ней сзади и, плотно обхватив, одним движением всадил в нее все двадцать пять сантиметров своей неоспоримой мужественности.

– Ааааааааахх! – низко выдохнула Бокаж, бедрами отвечая заданному ритму, и застонала еще громче, не сдерживаясь, поскольку едва могла вынести глубочайшее удовольствие от властного проникновения внутрь себя – и нежных, чувственных касаний снаружи. Умелые руки Кадоша не просто держали ее, они черт знает что творили с ее грудью, сосками, животом и нижними губами.

Трахая незнакомую одалиску, спорхнувшую в его абсентовый кошмар из неведомого рая, снова и снова вгоняя член в сжимающуюся, тесную, но жаркую и податливую щель, Исаак потерялся в ощущениях и с трудом сознавал, где он, и кто еще находится рядом. О мужчине-призраке, похожем на Ксавье (но это не был Ксавье…) он вспомнил только, когда чьи-то ладони ласково легли ему на ягодицы, и чей-то язык нетерпеливо и жадно скользнул между ними, и принялся нализывать вход, постепенно пробираясь все глубже.

…Когда Мирей окончательно потеряла стыд, сбросила простыню и ловко вспрыгнула на Соломона, Жан сперва растерялся, как брошенный ребенок, забытый посреди борделя. Неловко вздыхая, он топтался рядом с диваном, кутаясь в свое нелепое маскарадное одеяние, не зная, что делать с самим собой и с неспадающим возбуждением, но не мог отвести глаз от страстно совокупляющейся пары, и скорее дал бы себя убить, чем согласился уйти.

Соломон его не замечал, Мирей не было до него дела, поскольку она уже получала, что хотела – и вдруг Жана осенило, что, если так, он тоже может делать все, что заблагорассудится, все, на что сумеет решиться. Теплая звездная ночь, пахнущая абсентом и мимозой, давала ему шанс, и любое безумство, любое бесстыдство казалось сейчас уместным и позволительным.

Он сбросил простыню и, оставшись совсем голым, тоже взобрался на диван, подполз к Соломону и уткнулся лицом в его поджарую подтянутую задницу… Ах, это была просто мечта, а не задница, Кадош определенно следил, чтобы эта часть тела оставалась упругой и дьявольски привлекательной.

Жану пришлось немного побороться за наслаждение: Соломон попытался стряхнуть его с себя, как обнаглевшего кота, и прорычал что-то далеко не любовное, но, не желая ни на секунду оставить Мирей, бьющуюся под ним в предоргазменной агонии, предпочел сдаться… и Дюваль, получивший карт-бланш, принялся лизать и сосать его с жадностью оголодавшего зверя, одновременно тиская в ладони собственный член, перенапряженный и такой влажный, словно его облили оливковым маслом.

Мирей кончила первой, и кончала немыслимо долго, хрипло дыша и плача, извиваясь на могучем фаллосе любовника. Эти развратные звуки сорвали предохранитель Жану, и он едва не потерял сознание, со стонами поливая семенем ноги Соломона. А тот еще с полминуты накачивал Бокаж, не сбавляя темпа, прежде чем содрогнуться всем телом, и кончить почти беззвучно, с последним глубоким толчком…

***

Ночь в клинике выдалась трудной и бессонной. Пациент после операции по удалению опухоли гипофиза был нестабилен, у него скакало давление, падала сатурация. А набухание бинтов над швами и быстрое нарастание отека мягких тканей заставляло особенно внимательно следить за состоянием кровяной массы, пропитывающей повязки, чтобы исключить вторичную ликворею.

До шести утра доктор Кадош лично вел наблюдения за больным, принимал тактические решения для стабилизации показателей и облегчения состояния; он ничего не препоручал ассистентам даже в тех моментах, что допускались протоколом раннего послеоперационного периода.

Подобная строгость к самому себе и тщательность в подходе к результатам проведенной операции, в сочетании с виртуозностью врачебных манипуляций, в свое время сделали Соломона одним из лучших нейрохирургов клиники Ротшильда и всего Иль-де-Франс. Он никогда не позволял себе быть хуже собственной репутации… цена ошибки или недосмотра хирурга всегда высока, для Соломона же она была высокой вдвойне.

Наконец, служители Асклепия одержали победу над Танатосом – по крайней мере, временную – и мрачный бог смерти убрался восвояси, оставив врачей в палате интенсивной терапии, как воинов на поле брани. Соломон устало размышлял об этом, принимая душ и переодеваясь, чтобы ехать домой, и невольно усмехался своим мифологическим ассоциациям.

«Ну надо же, боги и герои… современный госпиталь в виде храма, где совершаются мистерии… Чего только не придет в голову, стоит пару дней подряд не проспать положенное количество часов».

С годами Кадошу все сложнее давались многочасовые ночные бдения, истончающие грани реальности так, что привычный порядок действий и обыденные образы воспринимались, как яркий сон наяву… Но сейчас ему больше нравилось думать, что всему виной влияние Эрнеста. Художник ярким вихрем ворвался в его жизненное пространство, геометрически точное, выверенное и продуманное в каждой мелочи, он превратил монохромный цвет в буйство безумных красок, пустыню – в оазис, который населил духами, джиннами, богами и героями. Теперь персонажи его фантазий посещали и Соломона.

…Как всегда, мысли о любовнике вызвали щемящий жар в груди и сладкое напряженное нетерпение внизу живота. Интересно, что сейчас делает Эрнест – спит сном праведника, как и положено ранним утром? Или, проведя дурную ночь, сидит на подоконнике с чашкой кофе и сигаретой, наблюдая, как парижская толпа постепенно заполняет бульвар, течет в обе стороны по тротуарам, разбивается на ручейки и капли на перекрестках, у витрин магазинов и у входа в кафе?.. Как они встретятся? Эрнест выскочит к нему в одной рубашке, едва заслышав характерный стук двери лифта и скрежет ключа в замке, или останется в спальне, позволяя неслышно зайти и разбудить поцелуем?

Соломон бессознательно провел языком по губам и принялся застегивать рубашку. Он не очень хорошо себя чувствовал, во рту ощущалась странная полынная горечь, как после неумеренного употребления абсента, неприятно давило под ребрами справа, а лоб точно был стиснут металлическим обручем.

– Поторопись… – прошептал Соломон, подгоняя самого себя, надел пиджак и вышел из раздевалки.

Была половина восьмого утра. Ему оставалось пройти два коридора и спуститься вниз на три этажа, чтобы покинуть территорию госпиталя и через пять минут оказаться на стоянке такси. А потом выдержать еще от силы двадцать минут в дороге, прежде чем он сможет обнять своего принца. Соломон не сомневался, что это простое действие в мгновение ока исцелит нездоровье и наполнит его энергией и силой гораздо вернее, чем самый крепкий кофе.

Он уже взялся за ручку двери, ведущую в лифтовой холл, когда его окликнул дежурный ординатор:

– Доктор Кадош! Одну минутку…

– Ровно одну. – Соломон, не выказывая внешне раздражения и досады от новой задержки – ординатор не был виноват в его усталости и всего лишь хорошо выполнял свои обязанности – остановился и обернулся:

– Слушаю вас, Форестье.

– У меня тут для вас записи звонков… – Форестье порылся в кармане и вытащил сложенный листок. Это была обычная практика сохранения информации, когда звонки приходили не на общий телефон клиники, где их принимал администратор, а в ординаторскую или на личные номера врачей.

– Мне так много звонили ночью, что понадобилось записывать? – удивился Соломон, но сердце его беспокойно забилось, а горечь во рту усилилась.

– Нет, ночью никто не звонил… но вот утром… часов с пяти или с половины шестого… просто телефон оборвали. Дама не представилась, но, по-моему, это была ваша матушка.

– Спасибо. – Кадош взял листок, кивнул Форестье и снова собрался выйти к лифтам.

Звонок матери на рабочий телефон, а точнее, неоднократные звонки, не означали ничего хорошего, и это было веским аргументом, чтобы разбираться с их причиной за стенами клиники. Зато теперь Соломону стало понятно, с чего это он так странно себя чувствует – как после многочасовой попойки.

– А еще звонил месье Кампана! – сказал ординатор ему в спину. – Он ждет вас внизу!

Кадош остановился как вкопанный:

– Где меня ждет месье Кампана?

– Внизу, на паркинге, в своей машине…

Странно начавшееся утро, поначалу обещавшее только хорошее, становилось все более тревожным.

***

Кампана действительно дожидался Кадоша на паркинге, только не в машине, а рядом с ней: облокотившись на капот, он попыхивал сигаретой, и бросал по сторонам хмурые недружелюбные взгляды, как бойцовский кот, патрулирующий периметр крыши.

– Доброе утро, Юбер. Не ожидал тебя здесь увидеть. – Соломон заставил себя улыбнуться и как ни в чем не бывало протянуть другу раскрытую ладонь для приветствия.

– Я сам себя не ожидал здесь увидеть, – еще более хмуро отозвался Кампана, но руку тем не менее крепко пожал. Затем он с церемонным поклоном распахнул перед Кадошем дверцу и кивнул на пассажирское сиденье:

– Забирайся, поехали.

Соломон молча сел и также молча пристегнулся ремнем. Расспрашивать о чем-либо не было нужды: несомненно, комиссар сам расскажет во всех подробностях, с чего это ему пришла фантазия заделаться личным водителем доктора Кадоша.

Кампана, однако, не торопился выдавать информацию. Он деловито пристегнулся, включил зажигание, закурил еще одну сигарету, пока прогревался мотор, предложил сигарету Соломону – тот покачал головой, сейчас ему вполне хватало пассивного вдыхания никотина – вырулил на бульвар Пикпю и взял курс в сторону центра.

Кадош ждал. В голове мелькали предположения, одно хуже другого, но он старался не пропускать панику в сознание, и, сложив на груди руки, смотрел в окно, на проплывавшие мимо деревья с темно-зелеными пышными кронами, и песочные фасады домов с черными решетками балконов и яркими пятнами вывесок.

Комиссар сдался первым:

– Не хочешь спросить, куда мы едем?

– Очевидно, ты любезно везешь меня домой, если я ничего не путаю в маршруте.

Кампана по-носорожьи фыркнул:

– А вот и нет, не угадал! Даю вторую попытку, на сей раз подумай, прежде чем отвечать.

Соломону очень хотелось подробно объяснить приятелю, насколько он сейчас не расположен разгадывать ребусы, причем объяснить, используя исключительно нецензурные слова, но искушение было преодолено. Поведение Юбера означало, что, во всяком случае, никто не умер и не пострадал настолько серьезно, чтобы это стало проблемой, и комиссар всего лишь требовал дани за ранний подъем и нарушение собственных планов ради доктора Кадоша.

– Я арестован?

– Нет, но уже теплее…

– Так… Начинаю догадываться.

– Ну наконец-то!

– В каком он полицейском участке?

– В двести десятом, на Фобур Сент-Оноре. Это, знаешь, прямо была моя мечта – ни свет ни заря получить оттуда звонок и ехать разбираться с художествами твоего художника!

Соломон глубоко вздохнул, выравнивая сердцебиение, и полез за портсигаром. У него не укладывалось в голове, что такого сумел натворить Эрнест за несколько часов короткой летней ночи, но он уже успел узнать, что его любимый в этом смысле – чрезвычайно способный парень.

***

Эрнест спал на обшарпанной скамье в углу общей камеры, отделенной решеткой от коридора полицейского участка. Он выглядел спокойным и безмятежным, словно ночевал в собственной постели, но был очень бледен; на верхней губе запеклась кровь, под левым глазом красовался сине-багровый бланш, а рукав кожаной куртки разорвался от плеча до локтя.

Компанию по заточению виконту де Сен-Бризу составляли двое бродяг с опухшими физиономиями, обдолбанный трансвестит в длинном красном пальто, с пустым взглядом и бессмысленной улыбкой, и молодая красивая проститутка, случайно попавшая в облаву.

Когда в коридоре послышались шаги и появились двое мужчин в сопровождении охранника, бродяги и проститутка сразу же встрепенулись и повскакивали с мест, в надежде, что настал желанный момент освобождения. Мужчины подняли шум, жалуясь, что их не кормят и не поят, а девушка скандально потребовала вывести ее в туалет.

Трансвестит остался сидеть, все с той же сардонической улыбкой паяца, как будто все это его не касалось, а Эрнест пошевелился, потер глаза, но так и не открыл их.

– А ну-ка, тихо! – прикрикнул охранник, желая показать комиссару, что умеет блюсти железную дисциплину. – Отошли все от двери, быстро, иначе никакой еды, никаких туалетов… и разбудите-ка мне месье. За ним пришли.

Проститутка тут же подскочила к Эрнесту и принялась грубо трясти его за плечо, одновременно осыпая отборной бранью, пока он не очнулся от забытья и не возмутился:

– Эй, какого дьявола тебе надо?

– Мне надо поссать, а меня, блядь, не выведут, пока ваше величество здесь разлеглось! – девица явно не привыкла лезть за словом в карман. – Давай уже, поднимайся, кретин, пиздуй домой, за тобой вон, сразу два папика причапали!