Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Ты ненасытное чудовище… – Эрнест задрожал от удовольствия и тихо засмеялся в шею своего царя. – Тебе нужно отдохнуть.

– Мне?

– Именно тебе.

– Я что, таким утомленным выгляжу? – Соломон качнул бедрами, прижимаясь теснее, так, чтобы любовник почувствовал низом живота его полностью твердый член. – Но если ты устал…

Признаться, что он попросту падает с ног и, несмотря на сильное желание, боится уснуть стоя, Эрнест не захотел бы даже под угрозой порки, и энергично замотал головой:

– Нет, со мной все в порядке… в порядке… но я хочу, чтобы ты поспал, тебе ведь с утра пораньше опять нужно в клинику, а потом еще и к нотариусу… Мне, кстати, тоже…

Кадош горделиво усмехнулся:

– Да будет вам известно, юноша, что мне достаточно полутора часов, чтобы отлично отдохнуть, ну, а три часа – просто роскошь. Но ты прав, я беспардонный себялюбец, и как-то не учел границы твоих возможностей. Это непростительное упущение.

Его губы нежно прижались к виску Эрнеста:

– Пойдем, я тебя уложу.

– Что? Нет, я не… Соломон… оххх…

Слабое сопротивление художника было мягко, но решительно подавлено. Строгий доктор проводил его в спальню и опрокинул на кровать:

– Тшшшшшш… пора спаааать…

– Я не хочу без тебя…

– Я никуда не ухожу. Вот, видишь, ложусь рядом.

Соломон, сопровождая свои слова действиями, растянулся на матрасе, как сытый хищник в своем логове, и привлек любимого в надежные объятия, по заведенной традиции устроив у себя на груди.

– Лис? – пробормотал Эрнест, совсем засыпая, и получил спокойный ответ:

– Он прекрасно устроился, но свободен прийти к нам в любой момент. Думаю, что ты первым встретишь его взгляд, когда проснешься.

– А я думаю, Торнадо больше обрадуется чашке кофе, – донеслось с дивана. – Обещаю наколдовать ее к пробуждению принца. Gute Nacht, meine lieben (доброй ночи, мои обожаемые)…

Мужчины заснули почти одновременно, в покое и безопасности, как все удовлетворенные любовники, над ними и вокруг них воцарились темнота и тишина…

…Идиллия продлилась очень недолго – и часа не прошло – и была нарушена резким, настойчивым телефонным звонком.

Исаак оказался ближе всех к пластмассовому чудовищу, изрыгавшему из электронного нутра звуки, столь же отвратительные для спящего, как звуки трубы для жителей Иерихона, и, застонав и матерясь сквозь зубы, кое-как нащупал аппарат и снял трубку…

– Да?

– Месье Кадош? Соломон!.. Это вы? – прокричал высокий, срывающийся женский голос.

– Да… – машинально ответил Лис, мгновенно очнувшись от сладкой дремы, сел, обернулся в сторону спальни и с облегчением увидел, что Сид тоже проснулся, встал и идет к нему.

– Соломон, это я, Мирей! Вы нужны мне, нужны немедленно! Ох, простите… вы ведь спали? Я вас разбудила?

– Еще нет шести, мадемуазель Бокаж. Да, вы меня разбудили, но пусть это вас не тревожит…

Братья обменялись быстрым взглядом, Соломон благодарно кивнул и перехватил трубку из руки Исаака: ему было очень интересно, каким образом Бокаж сумела его разыскать, но узнать это он мог только у нее самой…

– Что случилось?

– Простите, месье Кадош, но дело очень срочное! Вы можете прямо сейчас приехать в Валлорис, на виллу, которую снимает месье Дюваль, рядом с вашей?

– Да, я в курсе, что с некоторых пор он мой сосед. Зачем я должен приехать, и почему месье Дюваль сам не звонит мне?

– Он… ему очень плохо, месье Кадош! Ему нужна срочная медицинская помощь, причем… мужская, и, откровенно говоря, я понятия не имею, что делать! Моих познаний просто не хватает!

– Говорите точнее.

– Его избили, Соломон! И… жестоко изнасиловали! Он… он в ужасном состоянии, и говорит, что никому не позволит к себе прикоснуться, кроме вас.

***

Пока Эрнест, кое-как одевшись и плеснув в лицо холодной водой, спешно варил кофе на всю компанию, Исаак зашел в ванную, где Соломон после душа методично брился и приводил себя в порядок.

Плотно закрыв дверь, он прислонился к ней и сердито посмотрел на близнеца, точнее, на его отражение в зеркале – иначе было не поймать ответный взгляд.

– Не понимаю, почему ты должен все бросать и нестись к нему, сломя голову, Сид? Разве он мало принес нам неприятностей, чтобы впутываться ради него в очередную передрягу?

– Я врач.

– Но не врач «Скорой помощи»! А если дело обстоит так, как сказала рыжая мадемуазель, нужно звонить в «Скорую» и в полицию. Эта история по их части.

Соломон смыл со щек остатки мыльной пены, вытерся, нанес лосьон и обернулся к брату:

– Я прежде всего врач, Лис. Оказать помощь пострадавшему от насилия – мой долг, будь он даже самим сатаной. Я удивлен, что мне приходится объяснять подобные вещи.

– Ты меня неправильно понял… – начал было Исаак, желая объяснить, почему считает намерение нанести визит в дом Дюваля необдуманным и опасным, но Соломон властным жестом велел ему замолчать и послушать.

– Возможно, но и ты, похоже, не понимаешь. Я не могу остаться в стороне, когда подобным образом пострадал один из врачей моей клиники. Подобная халатность ложится на репутацию несмываемым пятном. Это во-первых. Во-вторых, месье Дюваль своим поведением заставил нас всех изрядно поволноваться и попотеть, однако тем больше оснований принять в нем участие и помочь, когда он просит. Ну и в-третьих… как ни странно, он не чужой для нас человек. Ни для одного из нас.

Лис поймал руки Сида и сильно сжал запястья:

– Братец, ты прав, ты прав… Ты, как всегда, и разумен и справедлив, но, черт возьми! – я не могу отделаться от ощущения, что ты лезешь голым в осиное гнездо. Беднягу Дюваля очень жаль, ему чертовски не повезло… но ты для меня намного важнее и дороже, уж прости. Для меня и для Торнадо…

Лицо Соломона смягчилось, он тяжело вздохнул и прижался лбом ко лбу брата:

– Я тоже чувствую опасность, Лис. Это дело за версту воняет дерьмом и кровью.

– Тогда зачем?..

– Затем. Я лично должен поехать и разобраться с этим, и чем скорее я это сделаю, тем лучше. Очень может быть, что… – он запнулся, поняв, что едва не проговорился о своем предположении: и парижское покушение на Эрнеста (вскоре после получения наследства) и нападение на Дюваля (почти сразу же после того, как доктор отказался от юридических претензий) вполне вероятно могут быть звеньями одной цепи. Сплетенной руками одного и того же человека…

Соломон мысленно посчитал до десяти, и имя Густава Райха осталось непроизнесенным. Однажды ему придется обо всем рассказать Лису, но не сейчас, не сегодня… После бурной реакции Исаака на известие, что несчастный влюбленный Дюваль женат на женщине, косвенно причастной к гибели Ксавье Дельмаса, можно было только догадываться, на что он пойдет, чтобы наконец-то встретиться лицом к лицу с прямым виновником той трагедии и заставить оплатить кровавый долг.

– Что, Сид? О чем ты молчишь? – скрывать от близнеца свои мысли по-прежнему было непросто. Лис еще сильнее сжал его руки и требовательно встряхнул, намеренный во что бы то ни стало добиться правды.

К счастью, допрос с пристрастием сумел прекратить Эрнест: он постучал в дверь и настойчиво позвал обоих заговорщиков пить кофе…

Когда они вышли, художник оглядел их взволнованные лица, хмыкнул в своей иронической манере и проговорил наполовину сердито, наполовину грустно:

– Хотел бы я знать, что за секретик вы от меня спрятали между бачком и полотенцесушителем… неужели карту острова сокровищ?

Этот школярский упрек показался Соломону невероятно милым, он поймал Эрнеста и привлек в свои объятия, делая вид, что просто благодарит его за кофе, уже разлитый по чашкам и на всю кухню источающий густой соблазнительный аромат; Лис промолчал, хотя был полностью солидарен с Торнадо насчет излишней таинственности Сида.

Завтрак не затянулся. Соломон даже не присел за стол, выпил свою чашку стоя, тремя глотками, а затем, как бы между делом, попросил у брата взаймы его вчерашнюю одежду.

Исаак слегка прищурился и уточнил:

– Судя по тому, что ты хочешь поменять Бриони на Левис, ты намерен также позаимствовать и мой мотоцикл?

Сид невозмутимо кивнул:

– Да, мне нужно попасть Валлорис как можно скорее. Я поеду на мотоцикле, машину оставлю вам. Костюм будет не очень удобен.

– Хорошо, – покорно согласился Лис, довольный, что сходу разгадал замысел брата, и переглянулся с Эрнестом. – А кому из нас дозволено будет управлять царской колесницей?

На лице Соломона появилось такое странное выражение, что у художника просто пальцы зачесались схватить первый попавшийся лист бумаги и карандаш, и несколькими штрихами набросать карикатурный скетч: «Еврей побеждает швейцарца с разгромным счетом»… но вместо этого он возмущенно спросил:

– Месье Кадош, я надеюсь, вы не ждете, что мы отпустим вас одного, вот так запросто? И просидим здесь полдня в ожидании, пока вы пришлете за нами шофера, чтобы он нас обернул бумагой, перевязал ленточкой, упаковал в корзину, поместил на заднее сиденье и доставил куда вам угодно «быстро и безопасно»?

– Такой вариант меня устроил бы больше всего, – мягко проговорил Кадош. Он уже натянул джинсы и застегнул рубашку, оставалось только обуться и накинуть мотоциклетный жилет. – …но едва ли я сумею заставить вас подчиниться разумному решению за оставшееся время.

– Даже и не мечтай. – подтвердил Исаак и снова переглянулся с Эрнестом, а Соломон с трудом сдержал усмешку, видя полное взаимопонимание этих хулиганов, но в то же время радуясь, что полку заговорщиков в их семействе явно прибыло…

Лис тем временем заключил:

– Значит, мы поедем все вместе: один на мотоцикле, двое на «Бентли», с интервалом в десять минут. Дорога в это время еще почти пустая.

– Нет. – возразил Эрнест. – Лучше сделаем так, как и по пути сюда: я поеду с Соломоном… Жан видел нас на мотоцикле, и лучше бы он снова… хотя на самом деле это ведь был ты, Лис… черт подери…

– Н-да, но сейчас Жан на вилле вдвоем с Бокаж, которой куда как привычнее видеть Сида в костюме от Бриони и на «Бентли», – добавил Исаак. – Это все ужасно смешно смотрелось бы в комедии, а на самом деле смеяться тут не над чем.

Его злило, что брат, конечно же, с самого начала был прав: им стоило не путаться у него под ногами и тихо посидеть в Ницце, пока он выясняет, что там произошло с Дювалем, и вернуться в Валлорис под покровом ночи, прячась на заднем сиденье и доверив руль шоферу… Сознавать это было горько и унизительно, а всего хуже оказался приступ неприязни к самому себе – вечной помехе, обузе, камню, висящему на усталой шее Соломона.

«Как же я устал прятаться…»

Тут он ощутил на собственной шее теплую ладонь брата, а на плече – ладонь Эрнеста, такую же теплую и родную, но более тонкую и легкую.

– Вот что мы сделаем, – сказал Соломон, как будто подводил взвешенный итог их бурному утреннему собранию. – Я поеду на мотоцикле вперед, так быстро, как только смогу. А вы спокойно допьете кофе и сядете в «Бентли»: Лис за руль, а ты, mein Herz, на место штурмана. Дорога сейчас действительно пустая, вы доберетесь меньше чем за полчаса. И будете ждать меня дома, пока я не вернусь от пациента. Все ясно?

– Ясно, – вздохнул Эрнест и бросил на любимого взгляд, в котором смешались восхищение и тревога. – Но… как же бедный Жан?.. Я… я надеялся его увидеть и помочь чем-то.

– Если он выразит желание тебя повидать, я сразу же тебе сообщу, – пообещал Соломон. – Все, я поехал. Времени на раздумья нет.

На прощание он слегка сжал плечо близнеца, коротко поцеловал любовника и, мгновенно преобразившись в своего двойника, надел шлем и выскользнул за дверь…

***

До Валлориса Соломон долетел точно на крыльях: любимый «Харлей» брата имел мощный мотор, идеально отбалансированные колеса и слушался руки водителя, как вышколенный конь.

Он припарковался у ворот соседской виллы, вошел в калитку, быстро пересек мокрый от росы сад и поднялся на террасу.

Снаружи дом выглядел мирным и тихим, таким же сонным, как все дома в округе, и трудно было поверить, что где-то внутри стонет израненный человек.

Кадош мысленно перебрал содержимое медицинского ящика, который он забрал из «Бентли» и привез с собой, и решил, что все нужные для оказания первой помощи инструменты и лекарства у него есть. С ресурсом психической поддержки – той степенью откровенности, что на мужском жаргоне называется «как парень парню» – было несколько сложнее, но при необходимости он и с этим справится…

Мирей, должно быть, поджидала его, сидя у окна, и заранее выбежала в холл, потому что распахнула входную дверь, едва он позвонил.

– Слава богу, ты приехал!.. Я тут уже с ума схожу! – она бросилась ему на шею, прижалась всем телом, ища защиты от невыносимых переживаний, слишком сильных для нее, и Соломон впервые не испытал досады на женскую эмоциональную несдержанность и желания оттолкнуть Мирей. Он позволил ей с минуту побыть в его объятиях, а потом мягко спросил:

– Где Жан? Как он?

Бокаж неохотно подняла голову с его плеча, посмотрела в глаза и слегка усмехнулась:

– Узнаю вас, доктор Кадош. Воплощенный долг, дозированное сочувствие и никакой сентиментальности. Почему бы тебе заодно не спросить, как я, а?

– Я вижу, что не очень хорошо, но врачебное вмешательство определенно не требуется.

– Не будь так уверен.

Она потерлась щекой о его щеку. У Соломона вдруг мелькнула мысль, что все, сказанное Мирей по телефону – ложь, а Исаак был прав насчет ловушки… любовной ловушки, в которую он, как думала Бокаж, уже попадался не далее как в прошлую субботу, а теперь попался опять. Неприятного предположения хватило, чтобы погасить возникшую было эмпатию.

Соломон твердо отстранил от себя женщину и прошел в дом.

– Мне нужно осмотреть пострадавшего.

Мирай двинулась за ним, след в след, как кошка, идущая за хозяином. Кадош повторил свой вопрос:

– Где он сейчас? В спальне?

– Нет, в гостиной, на диване. Запеленался в плед и притворяется куколкой шелкопряда.

– Травматическая регрессия.

– Что-то вроде того… но психиатрия не по моей части, ты же знаешь.

– Ты давала ему лекарства?

– Только обезболивающее – обычный анальгетик, внутрь – и легкое успокоительное.

– Что показывает наружный осмотр? Травмы, разрывы, другие повреждения?

– Я не делала… почти не осматривала его.

– То есть как – не осматривала? – изумился Кадош. Мирей покраснела и ощутила себя школьницей, не выучившей урок:

– Я же говорила, он не дает себя трогать… и не дает вызывать «Скорую», при одном упоминании о госпитализации у него начинается истерика. Я пыталась увести его наверх, предлагала помыться в ванне, раз уж мы не едем в больницу, и срочного заявления в полицию тоже не будет, но он вопит и сопротивляется при любой попытке прикосновения, так что мои усилия пошли прахом… и вообще от меня вреда больше, чем пользы, я не знаю, зачем он меня позвал.

– Полагаю, за тем, что тебе он доверяет больше, чем кому бы то ни было.

– А я думаю, только из-за моей способности проникать в твои тайные берлоги и находить с тобой общий язык… иногда в буквальном смысле. – хихикнула Бокаж и шаловливо дотронулась пальцем до своей нижней губы.

Ее веселость выглядела не очень уместной, но Соломон понимал, что это способ защищаться от тяжелых переживаний, какие она не могла или не хотела себе позволить.

Он взялся за ручку двери, ведущей в гостиную, но прежде чем войти к пациенту, решил еще кое-что превентивно выяснить о его состоянии:

– Как это произошло? Где и когда на него напали? Если он успел рассказать тебе, прошу повторить дословно. Важна каждая деталь.

– Дословно так: «Помоги мне, я на вилле, с трудом добрался до дома… меня изнасиловали и сильно избили, мне очень плохо…» – и дальше только вариации. Ничего конкретного, кроме запрещения звонить в полицию и настойчивых просьб разыскать тебя…

Мирей с досадой тряхнула головой, ее светлые ведьминские глаза дерзко блеснули, рыжие волосы разлетелись по плечам всполохами осеннего пламени. что бы ни происходило с ней и с окружающими, она хотела оставаться соблазнительной и прекрасной. У нее это отлично получалось; не будь Соломон так сосредоточен на происшествии с Дювалем, он испытал бы некоторую неловкость из-за того, что яркая красота Бокаж оставляет его полностью равнодушным.

– Кстати, ты не задавался вопросом, как я тебя разыскала?

– Задавался. – он выжидательно посмотрел на нее, потому что это его действительно интересовало: похоже, вся «конспирация», о которой так много говорили Эрнест и Лис, не стоила выеденного яйца.

– Жан откуда-то знал, что ты в Ницце с месье де Сен-Бризом, знал, где вас найти, и у него был номер телефона. Вы, случайно, не вместе ужинали?

Соломону не понравился намек Мирей, и куда сильнее огорчило очередное доказательство беспечности Эрнеста, раздающего свой телефон направо и налево, что не помешало ему спокойно ответить:

– Нет, мы были на разных вечеринках. А что еще говорит Жан о случившемся несчастье?

– Он не говорит ничего внятного, только рыдает и призывает тебя не останавливаясь, с того момента, как я приехала после его звонка глухой ночью – очень странного звонка – и убедилась, что это не шутка, и с ним действительно все плохо.

– Во сколько он позвонил?

– Около четырех… нет, скорее, в половине пятого…

«Как раз когда мы с Эрнестом собрались ложиться…» – Соломон понимал, что прямое соотнесение хронометража событий сегодняшней ночи иррационально, и скорее всего, не имеет никакого практического смысла, но смутное ощущение угрозы, близкой опасности для Эрнеста, для брата и для самого себя не покидало его ни на секунду. Оно было как-то связано с Жаном Дювалем, и при этом не избавляло от необходимости исполнить врачебный долг.

Многолетняя практика в сфере нейрохирургии и неврологии приучила Соломона к спокойному и безэмоциональному созерцанию самых неприятных черепно-мозговых травм и последствий такого рода повреждений. Как медик, он смотрел на глубокие раны, размозженные кости, порванные сосуды – а видел операционное поле. Людские страх и боль были просто симптоматикой, которую нужно исследовать, а потом устранить с помощью скальпеля, костной пилы, отсасывателя, зонда, щипцов и прочих волшебных предметов из нейрохирургического набора…

Все это было интересным и ничуть не пугающим: оперируя, Кадош бросал вызов самой Смерти, и каждый его успех, когда он заставлял кровожадное божество отступить, будоражил ум и наполнял сердце гордостью и радостью жизни.

Но здесь и сейчас его ждал не плановый больной на операционном столе, неподвижный и тихий, в глубоком наркотическом сне, а вполне себе бодрствующий Жан Дюваль, которого он толком и не знал, но в силу обстоятельств уже воспринимал, как внезапно обнаруженного близкого родственника. Надоедливого, причиняющего массу хлопот, и умеющего всеми правдами и неправдами получать желанное внимание и заботу…

Опыт обращения с жертвами сексуального насилия у Соломона ограничивался дюжиной пациентов-подростков в Африке, где ему приходилось совмещать сразу несколько врачебных специальностей. За последние пятнадцать лет он имел дело с пострадавшими в авариях или уличных драках, и, умело скрывая свое волнение от Бокаж, в глубине души совсем не был уверен, что его добровольное волонтёрство принесет Дювалю пользу. Кадош только надеялся, что после осмотра и беседы, если Жан захочет поговорить, он сумеет убедить несчастного заявить в полицию. А затем отправит его в клинику Витца в Женеве – анонимно пройти курс полной психофизической реабилитации.

…Когда он, по-прежнему сопровождаемый по пятам Мирей, вошел в гостиную и приблизился к дивану, увиденное ужаснуло его.

Дрожащее существо, скорченное в углу между спинкой и валиком, как будто желая стать как можно меньше, всклокоченное, пускающее слюни на подушку, резко пахнущее страхом, напоминало дефективного ребенка. Оно имело так мало общего с аккуратным и моложавым доктором Дювалем, что Соломон невольно огляделся по сторонам – не прячется ли Жан где-нибудь в другом месте гостиной? Но нет, никто не прятался, и Кадош, придвинув стул, сел рядом со своим «внеплановым» пациентом.

Бокаж облокотилась на спинку дивана и осталась стоять, готовая быть на подхвате.

– Здравствуйте, Жан. Я приехал по вашему зову. Вы позволите помочь вам?

Звучный низкий голос, с непривычными теплыми нотами, словно пробудил Дюваля и прояснил спутанное сознание.

– Да… доктор… Доктор Кадош… помогите мне! Я хочу, чтобы вы помогли.

Он бормотал так тихо, что едва можно было разобрать слова. Соломон наклонился немного ниже, но старался не нависать над больным и сохранять комфортную дистанцию:

– В таком случае я прежде всего должен узнать, на что вы жалуетесь, а потом я вас осмотрю. Вы можете мне сказать, что у вас болит или повреждено?

Жан выпростал из-под пледа трясущуюся руку с посиневшим запястьем и с неожиданной силой (Соломону не по-хорошему вспомнились эпилептики и одержимые) вцепился в предплечье мужчины:

– У… у меня болит везде… мне очень плохо… Я расскажу вам все, только, пожалуйста, наедине. Я не могу… не могу… пока Мирей здесь. Женщины не умеют хранить тайны, даже врачебные.

Бокаж обиженно фыркнула, но не стала бить лежачего, обвиняя в неблагодарности, и спокойно проговорила:

– Я пойду на кухню и сварю кофе. Думаю, легкий завтрак не помешает никому из нас. Дверь оставлю открытой – ваш разговор мне слышно не будет, но если вы, доктор Кадош, позовете меня чуть погромче, я сразу же прибегу.

– Спасибо, доктор Бокаж. – Соломон кивнул и мысленно добавил несколько очков претендентке на роль заместителя главного врача.

Как только Мирей вышла, он вернул свое внимание Дювалю, готовясь к тому, что каждое слово из него придется тянуть клещами. Но Жан как будто только и ждал возможности выговориться: слова и слезы потекли из него, как вода из неисправного крана.

Не отнимая руки, которую Дюваль продолжал судорожно сжимать, Соломон слушал и сопоставлял детали рассказа со своими врачебными наблюдениями, пока еще беглыми и поверхностными, и тихими подсказками интуиции.

Жан начал с того, что подробно описал вчерашний день – с того момента, когда «вы назвали меня больным и скучным, и увезли Эрнеста на мотоцикле», и вплоть до приезда в «один мужской клуб в Старом городе». Он каялся, что много пил, много флиртовал, поддразнивал всех мужчин, которые с ним заговаривали и предлагали секс, танцевал, давал деньги стриптизеру, нюхал кокаин и вообще «вел себя безобразно».

– Мне так хотелось забыться, доктор… Забыть Эрнеста, забыть вас, забыть самого себя… я был настолько пьян, что не помню, как оказался с тем мужчиной… Карло… он… кто-то вроде местного жиголо, проститут…

– Это он на вас напал? – уточнил Кадош, силясь представить Жана Дюваля на танцполе в клубе, похотливо двигающего бедрами, или сующего банкноты в трусы стриптизеру, но картинка упорно не складывалась.

– Да, это он, Карло! Его там еще называют Бульдог. Он заманил меня на задний двор, где парковка, там, у машины, были его сообщники. Они хотели забрать у меня деньги и часы, и мою одежду… нужно было сразу отдать, но я стал сопротивляться.

– Так. Продолжайте.

Жан вовсе не походил на человека, который способен сопротивляться, когда ему угрожают сразу несколько грабителей, однако проявление подобного «геройства» можно было списать на алкоголь и особенно на кокаин. В любом случае сейчас было не время и не место подвергать сомнению то, что рассказывал Дюваль: события могли запомниться ему фрагментарно или в искаженном виде.

– Тогда они разозлились… ударили меня… потом еще и еще… – Жан поведал, как его затолкали в машину, как привезли на окраину города, на какой-то пустырь позади подозрительной автомастерской. Но когда дошло до описания изнасилования, больной начал задыхаться и корчиться на диване, захлебываясь слезами и мокротой…

Опознав начало астматического приступа, Соломон обхватил Дюваля, повернул на бок, помог ему занять удобную позу и наклонить голову; тот не сопротивлялся, но болтался в руках у врача, как сломанная кукла… К счастью, небулайзер и другие нужные препараты были неподалеку, Мирей об этом позаботилась.

Минут через десять Жану стало заметно лучше, дыхание выровнялось, свистящие хрипы исчезли. Еще через некоторое время он слабо поблагодарил Соломона, попросил воды и пожелал продолжить рассказ…

– Я выслушаю все, что вы считаете нужным сообщить мне, но сперва проведу осмотр, – возразил Кадош мягко, но с должной врачебной строгостью. – Я должен знать, какая медицинская помощь и в каком объеме вам требуется, и после того, что вы пережили, с этим нельзя затягивать.

– Хорошо, доктор, – пассивно согласился Дюваль и обмяк, прижавшись к подушке. – Делайте со мной все, что сочтете нужным… и умоляю, простите, простите, простите за то, что непотребно вел себя и предлагал вам… это было гнусно, непристойно… мерзость перед Богом… простите, простите!

Соломон слегка нахмурился и предпочел не комментировать сказанное Жаном, ограничился коротким кивком. Покоряясь его рукам, больной продолжал стонать:

– Я знаю, что это кара, кара небесная. Бог покарал меня, покарал страшно, и правильно сделал. Я еще и не такого заслуживаю за мой грех… меня бы следовало побить камнями.

«Хмммм… а это еще что такое? Странная реакция для жертвы изнасилования, герр Шаффхаузен непременно обратил бы на нее внимание. Раскаяние, самообвинение – это случается, но считать сексуальное издевательство божьим наказанием за грехи – как-то чересчур… чересчур знакомо».

***

– Каков твой окончательный врачебный вердикт? – поинтересовалась Мирей, после того, как их работа ангелов-хранителей была завершена, и Дюваля удалось помыть в ванне и уложить в постель, где он и заснул под действием седативного.

Оставить больного надолго без присмотра не представлялось возможным, и доктор Кадош с доктором Бокаж решили для начала посовещаться за чашкой кофе.

Они расположились за чайным столом в подобии будуара, примыкающем к спальне, откуда могли сразу услышать, если их подопечный проснется, или ему что-то понадобится.

Соломон не видел смысла скрывать свои мысли, тем более, что его вердикт, как выразилась Бокаж, был зафиксирован в протоколе осмотра:

– Он действительно перенес жестокое групповое изнасилование. Я сделал, что мог, для облегчения состояния, но этого недостаточно. Думаю, что ему необходима госпитализация, но не имею полномочий на этом настаивать.

– По идее, мы должны сообщить обо всем в полицию… но без его согласия… нет, я не возьму на себя такую ответственность. – Бокаж покачала головой. – Помимо огласки – ведь журналисты непременно пронюхают – ты представляешь, что ему придется пережить на допросах?..

– Представляю. В нынешнем состоянии месье Дюваля, это будет настоящей пыткой.

– Чего доброго, он и руки на себя наложит, хоть внезапно он и вспомнил, что католик… М-да… вот так история…

Мирей медленно отпила кофе из маленькой белой чашки и задумалась; ее лицо, обычно расслабленное и беспечное, сейчас выглядело по-настоящему встревоженным, но эта тревога в большей степени касалась самой Мирей, чем Жана Дюваля.

– Одну вещь мы, во всяком случае, можем сделать. Можем и должны. – сказал Соломон.

– Какую?

– Сообщить мадам Дюваль, где и в каком состоянии находится ее супруг. Как только она узнает, дело станет семейным, и все дальнейшие решения, в том числе и по поводу полиции, будут зависеть только от Жана и Сесиль. Я, со своей стороны, предложу им любую помощь на правах врача.

– Звучит мудро, как все твои идеи, о царь Соломон… – тонкие брови Бокаж дрогнули. – Но… я не могу разговаривать о Жане с Сесиль. Просто не могу.

– Тебе и не нужно. Эту неприятную новость я готов лично ей сообщить.

– Спасибо, это очень благородно с твоей стороны, но я немного о другом. Вчера кое-что случилось.

Соломон бросил на нее долгий внимательный взгляд и припомнил, что вчера, когда Сесиль рыдала у него на плече, умоляя повлиять на мужа, а Мирей бесцеремонно вторглась в процесс, дамы в конце концов договорились вместе поужинать. Похоже, ужин прошел не слишком удачно для их дружбы…

– Мадам Дюваль узнала о твоей близости с ее мужем. – это был не вопрос, а констатация мгновенной догадки.

– Вы что, ясновидящий, доктор Кадош? – женщина смущенно усмехнулась. – Да, она знает… Теперь она ненавидит меня и желает мне смерти.

– Не нужно быть ясновидящим, чтобы сложить два и два. Гнев мадам Дюваль понятен, как и ее горе из-за намерения супруга развестись с ней…

– Послушай, он разводится не из-за меня! Я не собиралась рушить их пару, просто считала – и считаю – что небольшое любовное приключение на стороне могло пойти на пользу этому унылому браку! И, если уж по гамбургскому счету, то ты куда больше ответственен за дикие выходки Жана! Это не я постоянно приводила его в отчаяние, это не я его отвергала, а ты… хоть и не каждый раз. Я вот давно хотела спросить: зачем ты вообще давал ему надежду? Это что, был твой способ выиграть войну за наследство Шаффхаузена? Действенно, не спорю, но как-то не очень гуманно… привлекать сердца, использовать, а потом разбивать и отбрасывать, как ненужную вещь, или съедать на завтрак…

Произнося свой монолог, Мирей не сводила с Соломона глаз, как пума на охоте, и он ощущал себя пойманным: что бы он ни сказал сейчас, какое бы объяснение ни предложил – это все равно будет звучать как жалкое самооправдание. А открыть правду нельзя, не подставляя под удар брата – он не настолько доверял Бокаж.

– Ты преувеличиваешь. Я не бессердечный донжуан и не злой гений. Просто мое появление в клинике, совпавшее с трагической смертью Шаффхаузена, стало триггером кризиса в семье Жана, который давным-давно назрел. Твои слова это подтверждают. Не будь меня, Дюваль перенес бы свои чувства на другой подходящий объект, только и всего.

– Хммм… хитрец… ты всегда все поворачиваешь в свою пользу и остаешься в белых одеждах… – тонкая рука Мирей, украшенная браслетом из белого золота с причудливым плетением, скользнула по столу, нащупала пальцы Соломона:

– Ну почему ты такой неуловимый, сколько можно меня дразнить? Сказал бы уже «да» или «нет», что-нибудь одно, но не это «да и нет» одновременно! Нам ведь было хорошо вместе… очень хорошо…и я могу быть тебе другом, очень-очень верным другом…

Кадош в очередной раз задался вопросом, как так вышло, что пьяный Лис, с трудом помнивший себя под парами абсента, сумел проявить себя лучшим любовником для разборчивой красавицы, но вслух проговорил иное:

– Я тоже могу быть тебе верным другом, Мирей, но ты выбрала не лучшее место и время, чтобы выяснять отношения.

Он слегка пожал ее руку и мягко вытянул свои пальцы из захвата, как будто для того, чтобы зажечь сигарету. Бокаж тоже потянулась к его портсигару, потом к зажигалке, и, закурив, сказала:

– Ну ладно. Раз уж мы общаемся по-дружески, доктор Кадош, я хочу дать еще одно доказательство своей дружбы… и рассказать, что вчера было на ужине у Сесиль – точнее, кто. Мне почему-то кажется, что тебя это заинтересует куда больше всех других тем.