Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Мечты были пространны и замысловаты. Мила видела себя то ученой дамой, изучающей при восстановленном дворе леди Элдар астрономию и алхимию, то представляла, как будет жить в смирении и уединении где-нибудь при новом монастыре, выращивая полезные травы и присматривая за певчими птицами. И все же отчего-то любое видение мирной жизни рано или поздно бывало сметено другими, более реальными картинами: сценами войны, утомительной, кровопролитной и бесконечной.

И в ней, несмотря ни на что, Мила находила недостающую прелесть. Так и теперь, внимая рассказам гостей очага, она почувствовала, как слабость, страх и болезнь отступают, а вместо них приходит прежде незнакомое умиротворение.

«Умиротворение?». Что могло быть умиротворяющего в стычках, заканчивающихся побоями, повешением строптивых, в дележе небогатой добычи или драке за последние сапоги – и те дырявые? Но Мила ощущала это. Чем дальше они шли, тем больше их становилось, как будто к армии примыкали новые отряды – и хотя становилось больше лишь тех же безнадежных оборванцев с оружием, вместе с ними приходило и новое, особое чувство братства – кровавого, быть может, но настоящего.

Впервые она заметила изменение отношения к себе, когда, оправившись от слабости, встала – на третий день, и отправилась на тренировки.

Выйдя в круг, Мила ощутила знакомое покалывание где-то в шее. Напротив, уверенный и спокойный, стоял ее учитель, пара воинов помладше наблюдала в стороне, кто-то сидел на границе очерченного на земле круга. Привычное внимание не удивляло и не расстраивало Милу. Она даже его не замечала. Она и Наставник коротко поклонились друг другу, и исполнили первое упражнение с мечом – они всегда с него начинали. Несмотря на старания скрыть дрожь в пальцах, Мила сделала несколько осечек: ладонь соскользнула с рукояти, и она промахнулась.

– Свободнее, Мила, свободнее. Ты зажата. Дыши ровнее.

Девушка старалась. Словно во сне, она видела себя со стороны: руки, окрепшие, способные удержать тяжелый меч, ноги, быстрые, проворные. Все тело послушно выполняло приказы ума, быстро, еще быстрее. И все же нервное дыхание, сбивчивое, по-прежнему предательски портило работу. Пот лил градом, хотя они лишь начали тренироваться.

– Стой, – Хмель остановил ее жестом, и Мила опустила меч и уселась на землю на скрещенных ногах, – ты готова. Почти. Есть кое-что, что я расскажу тебе, но понять сможешь ты это только сама, одна. Ты слишком спешишь, как будто украшаешь движения. Наше сражение – это не танец, и всегда должно завершиться смертью кого-то одного. Ты понимаешь? – ученица кивнула, – Мила, я говорю очень серьезно. Старайся.

– Я буду.

Она старалась.

– Наставник, ты придираешься! – вдруг вставил один из внимательных зрителей поединка, и Мила недоуменно обернулась, – ты бьешь в полную силу и прибавляешь к удару!

– Мастер меча, брат прав, – добавил другой ученик, – никто из нас не сможет обойти сестру Милу.

– Мила лучше любого из нас!

– Богом клянусь, если ей дадут звание, то заслуженно!

Немыслимая похвала от юношей заставила Милу закраснеться, и она пожалела, что воинский костюм исключает длинное покрывало, под которым она с удовольствием бы спряталась.

На самом деле, Хмель не знал, к чему же еще возможно придраться. Мила, дочь Ревиара, была безупречна. Отточить мастерство воин все равно мог только в бою. Хмель лишь надеялся оттянуть этот момент как можно дальше.

И все-таки он пришел. Даже ученики видели.

– Если я не погибну в первый раз, во второй меня будет уже сложнее убить, – сказала девушка, и Гельвин вздрогнул, – в третий раз это будет гораздо сложнее. Так ты говорил.

– Гарантировать этого тебе никто не может, – ответил, запинаясь, Наставник, – Мила…

Он не сказал: «Может, ты передумаешь?», но его ученица поняла все без слов. Она покачала головой, улыбаясь.

– Если и ты меня начнешь уговаривать, Учитель, это будет нечестно.

Хмель сдался сразу.

– Я знаю тебя очень давно, и никогда не понимал, как ты умудряешься одновременно быть такой тихой и отважной? – спросил он, когда Мила отправлялась к отцу. Девушка опустила глаза, улыбаясь.

– Мы все росли на войне, не так ли?

Гельвин не мог сказать, была ли это боль – странное, щемящее чувство жалости и обиды на судьбу, которое он испытал, размышляя над ее словами.

Вечером он отправился вдоль становища – надеялся побыть в одиночестве, если его можно было так назвать, немного обдумать проблемы с деньгами и прийти к какому-то решению относительно жилья в городе.

Но решение пришло с непредсказанной стороны. Хмеля нашел Прис, мальчик из Храма, и, задыхаясь, позвал к его величеству. Гельвин поспешил, отгоняя сон.

– Сын мой, я заждался, – поприветствовал провидец Наставника, – как твое путешествие? Хватает ли воды вам?

– Хватает, благодаря Всевышнему, – просто ответил Хмель и сел напротив, – идем так быстро, как можем, ваше величество.

– Мне придется ввести порки за это «величество», – укоризненно погрозил пальцем провидец, – не забывай, трона нет. Я хотел поговорить с тобой о войсковых порядках, мальчик мой.

Хмель Гельвин напрягся. Он-то знал, каковы на самом деле были эти «порядки». В воинстве Элдойра в период переселения наблюдался полнейший хаос, и до сих пор никто точно не подсчитал воинов. Переписчики сбивались с ног, но не могли обойти всех в обозах. Оракул улыбнулся, чувствуя смятение Хранителя. Он, конечно, был прозорлив и догадывался, о чем думает Гельвин.

– Я знаю, тяжело соблюдать построение, не говоря уже о ночной тишине и времени дозоров, – мягко произнес Оракул, – и вижу, что Смута стоит за спиной у моих воинов. Хочу твоего совета, Хранитель трона. Я верю, что ты лучше меня увидишь решение. Думай и говори.

Хмель в те две или три минуты молчания, которые прошли с мгновения вопроса, очень хорошо чувствовал холодную струйку пота, ползущую от шеи вниз по спине. Он не задумывался над ответом: ответ был ему известен давно, он размышлял об этом постоянно. Хмель лишь держал необходимую паузу.

– Государь, – решительно произнес он, не увиливая от ответа, – я знаю, что мы слабее южан. У нас много племен, и у каждого своя правда. Многим совершенно все равно, кто правит белым троном. Но горцы служат семье Элдар, как и кочевники. А остальные тревожатся о том, кто теперь хозяин казны…

Оракул слегка двинулся назад. По его непроницаемому лицу нельзя было понять, о чем владыка думает.

– Ты видишь то же, что и я. Можешь не перечислять. Перемирие с Югом, Гельвин. Скажи, что думаешь.

– Я… – Хмель опустил голову, борясь с собой.

Ему очень хотелось жить без войны.

– Нет, господин. Даже если они и согласятся – нельзя.

Слово было сказано.

– Я отказываюсь от трона, – вдруг выдохнул Оракул, и Хмель отпрянул назад: он знал это выражение лица.

Ильмар Элдар поднялся с места, постоял немного, катая свое кольцо-печать между пальцев, обернулся и внимательно посмотрел на Хранителя.

– Я отрекусь от имени всего клана, когда мы войдем в город, – тише сказал он, – по крайней мере, мы сохраним трон, если не династию. Ты дал мне мудрый и честный совет, мальчик мой; и я знаю, как это было тяжело. Так и мне непросто отказаться… Но я не смогу воевать так, как раньше. Я уже старик, и сейчас это понял.

Хмель ощутил нехватку воздуха и вынужден был опустить глаза, чтобы не выдать себя.

– Не так тяжела старость, как приходящая с ней трусость, – мягче добавил провидец, – зная, что не вечен, стремишься продлить драгоценное время, что прежде так бессмысленно расточал. Приходит страх смерти, приходит хитрость, приходит корысть. И иногда этих качеств становится слишком много. Как камни, они тянут к земле. С таким грузом не победить. Богом поклянись, что наш разговор умрет между нами. Гельвин.

– Клянусь!

– Эттиэль умер несколько часов назад. Я любил этого мерзавца: он один из немногих, кто хотя бы старался соблюдать закон. Мы лишились военного судьи. Я вижу на его месте тебя.

Хмель, едва держа себя в руках, поклонился. Он не стал спрашивать о деньгах, так как знал плачевное состояние казны. И Ильмар Элдар не напомнил своему Хранителю о том, что повышения жалованья не предвидится; разве что с приходом в Элдойр войсковая казна раскошелится на нужды советников и воевод: очевидно, что тех из воинов, кто не верит в присягу, привлекут деньги – в них верят все.

– Господин мой видел что-то? – осторожно осведомился Гельвин у правителя, опасаясь намекать на знаменитое предвидение. Оракул улыбнулся, и улыбка заставила его пышную бороду прийти в движение. Кое-где даже проявились поблекшие от времени синие татуировки на впалых щеках.

– Нет. Я вижу и сейчас; вижу, что из всех Хранителей лишь ты не покидал меня, когда у нас была вода, финики, курага и мамалыга на завтрак, обед и ужин. Помню, что твоя сестра и твоя мать доили диких коз для меня, когда и мамалыги не хватало; помню, как ты учил читать моих внуков и правнуков; знаю, как ты отдавал последнее, что было у тебя, чтобы вооружить моих воинов… не думай, что мое знание лишит благодати твою милостыню.

– Но судье зачем такие качества? – осторожно поинтересовался Гельвин, и Ильмар Элдар нахмурился.

– Не испортился ли твой слух? Не засыпало ли пылью твои глаза? Хмель!

– Здесь и внимаю, господин.

– Если ты не продавался тогда, когда был голоден, и я знал все трещины на твоих ребрах… так продашь ли себя сейчас, когда мы хоть сыты, хвала Всевышнему? – Оракул обменялся с любимым учеником улыбками, – а мне нужен хороший судья.

Он не сказал «Потому что мне почти никому нельзя теперь верить», но Гельвин ясно услышал эти слова, сказанные прямым взглядом глубоких черных глаз.

– Иди к своей семье. Эй, Таби! Передай Гельвину баранины; празднует сегодня.

– Повинуюсь, государь; наилучшие поздравления, лорд Гельвин.

Оставив бараний окорок и шейку у котла, Хмель отошел от становища. «Лорд»… он сам себе усмехнулся.

В Элдойре были лорды без земель и были без войск, были даже и очень бедные, но чтобы все это вместилось в одного – нет, подобного прежде Хмель Гельвин не слыхивал.

Гордость, страх, опаска, отчаянная надежда – все смешалось в сердце Наставника, пока он, окончательно лишившийся сна, молча смотрел на степь, раскуривая свою трубку. Он старался подавить в себе всякий намек на сомнение и стать сильнее и мудрее; за одну ночь убедить себя в собственных глубоких познаниях, способных помочь ему рассудить тяжбы, примирять супругов, делить трофеи… но прежде всего – ему следовало восстанавливать военный суд.

В прежние времена это был бы титул Наместника, а княжий титул значил бы земли, столицу княжества, и все земли, и, хотя титул сейчас ничего и не значил, Хмель испытывал глубочайшую радость.

Хмель Гельвин, принимая на себя столь тяжелую задачу, должен был в очередной раз поменять свою жизнь. И он переживал – не за себя; за Гелар, за племянников, за брата и за Милу, конечно. Бесцельно прогуливаясь по ночному становищу, Гельвин дошел до шатров ее высочества и полководца, и увидел издалека заметную статную фигуру Ревиара. Он точно так же задумчиво смотрел вдаль на запад, раскуривая трубку.

– Не спится? – поприветствовал его тихо Хмель, подходя, – о чем думаешь?

– Горы стали совсем близко, – кивнул Ревиар Смелый на Кундаллы, темнеющие на западном горизонте, – скоро начнутся настоящие, большие бои. Придется посылать отряды под зелеными знаменами, разворачивать госпитали. Недобор в штурмовых войсках, и мало порядка во всех остальных…

– Штурмовые? Ты хочешь пойти на Юг? Побойся Бога, нам бы Элдойр удержать.

– Она уверена, что я успею провести войска через город, – кивнул едва заметно в сторону шатра полководец, и друзья замолчали, щурясь вдаль.

Хмель учился у Латалены и вместе с ней в свое время; он знал ее невероятный ум и ее способность к предвидению, ее безупречную интуицию. Но не мог он не заметить также и зависимость леди Элдар от мнения семьи, которая всегда подавляла ее способности. Латалена была беспощадна и хитра, когда речь шла о собственности трона – и все же ее отец не доверял ей.

– Государь Ильмар передал мне пост военного судьи, – высказался и Хмель после нескольких минут тишины, – скажи мне, что делать. Научить горцев порядку – за пределами моих возможностей. Пьянство в войсках – самая малая неприятность. Если они отправятся на Юг, то разграбят все, до чего дотянутся, разорят все деревни от Флейи и до Мирмендела. Посмотри, что они везут с собой: у половины добро ворованное. Что мне, вешать их, что ли?

– Ты не можешь быть миролюбивым сейчас, – жестко отрезал его друг, – Суди за уклонение, за разбой, за насилие, а за воровство… что ж поделать. Я бы их не винил.

Честность между лучшими друзьями сблизила их очень давно, и сейчас Хмель отчаянно нуждался в откровенности.

– Тогда отдай приказ. Вели грабить – потому что казна пуста.

– Я прикажу, – заверил Ревиар с кровожадной усмешкой, – о, клянусь костями отцов, прикажу, и они послушаются! Если мы сегодня разрешим грабеж – завтра избежим смертоубийства; если сегодня закроем глаза на их жестокость, завтра избежим большей жестокости.

– И ради того, чтобы увидеть это «завтра» ты, конечно, готов утопить Юг в крови, – Хмель прищурился.

– Да, – просто ответствовал его друг, заглядывая Наставнику в глаза, – да, готов. Но не для себя.

Хмель повернул друга лицом к себе.

– Латалена Элдар не может решать за всех.

– А с чего ты взял, что…

– Я тебя знаю. Ты всегда поступаешь по-своему. А на Юг сейчас отправиться – безумие. Не твое это решение. Или ты безумен?

– А Латалена? – и Ревиар упрямо сжал губы.

Спорить с ним о принцессе Элдар было безумием в любом случае.

– Я свое слово сказал, Ревиар. Подумай тогда о Миле. Она должна получать звание на днях.

– Но это же не значит, что она отправится воевать, не так ли? – усмехнулся Ревиар, – а это зависит от тебя: порекомендуешь ты ее кому-либо или нет. Но я рад, что она получает звание. Я действительно рад. Мне просто нужен большой повод. Для… ну ты знаешь… это обычаи, – он сделал неопределенный жест рукой, – сватовство, помолвка…

Хмель промолчал.

– Если еще один год она просидит дома… как я выдам ее замуж? Она уже сейчас…

– Я слышал, – оборвал его быстро Хмель, – не повторяй.

– А мне слышать «залежалый товар» про свою дочь куда как больнее, – спокойно произнес Ревиар, – ее мать была девочкой, когда вошла в мой дом. Играла в догонялки с детьми служанок Латалены. Постоянно забывала причесаться и не носила украшений. Никогда не думал, каково это – жениться на ребенке?

Гельвина передернуло.

– Не знал, что Гильдит была ребенком.

– Сначала мне пришлось научить ее одеваться, потом дождаться, пока она хоть немного подрастет, потом родилась Мила… не успел я вздохнуть, а она уже умерла. Испарилась так же легко, как появилась. Знаешь, эта легкость обманчива. Легкость – прямое последствие того, что с ней я не мог даже говорить. Кельхитское наречие учила с трудом, больше, кроме родного, не знала ни одного. Даже на ильти два-три слова не задерживались в ее голове. Считать умела до пятидесяти…

Он замолчал, отвернувшись; голос его оборвался.

– Идти на Юг, Ревиар, будет самоубийством.

– Значит, я самоубийца. Помолись за меня, сумасшедшего, – полководец опустил голову, но не повернулся, – если я останусь жив, то победителем.

– Самоубийство, как и гордыня – всё` грехи, – вздохнул тяжело Хмель, понимая друга. Ревиар выпрямился, усмехаясь.

– Трусость – тоже.

«И отчаяние – грех», – повторял Гельвин про себя, стараясь убедить себя в грядущем бессмертии души и – о, на это он особо надеялся! – победе, когда бы она ни наступила.

Комментарий к Соратники

аккиэт – задницы

========== Враги ==========

Дружины ревиарцев приблизились к крепости Парагин.

Уже издалека можно было принять крепость за иллюзию, порожденную воображением и отчаянной надеждой – настолько чуждой казалась крепость здесь, на открытом пространстве.

– Кто держит крепость? – поинтересовался Ревиар у картографа. Тот сверился со списком лордов.

– Или кто-то из Элдар, или кто-то из Хранителей. Тут не указано точнее…

– Хранителей? Кто же это, интересно, – полководец нахмурился, пытаясь с напряжением воспроизвести в голове хитросплетенное генеалогическое древо дворянских фамилий.

Гельвин вспомнил сразу и напрягся гораздо сильнее своего друга.

– Мой господин, это семья Йут.

– Я таких не знаю.

– Они здесь довольно давно, но никогда не покидают своего надела.

– Присягали королевству?

– Нейтральны.

«Уже плохо, – рассуждал Ревиар, разглядывая с сомнением укрепления на подходе к крепости, – нейтральны они были, когда им предлагали присягу, а теперь и подавно не станут соглашаться».

Ожидания оправдались, когда вооруженные рыцари в доспехах преградили путь переговорщикам с полководцем во главе.

– Йут Сувегин приветствует воинов Элдойра, – решительно сообщил знаменосец с ужасным акцентом, – однако пропустить вас в крепость он может только без оружия и знамен.

– Военное время сейчас. Даже не будь мы воинами, мы не могли бы расстаться с оружием, – постарался ответить дипломатично Гельвин, но на представителей клана Йут его вежливость не произвела впечатления.

– Или убирайтесь, или сдайте оружие.

– Сувегин! – крикнул громко Оракул, открывая лицо и сбрасывая капюшон, – Сувегин, сын Самина, я не уйду, и ты знаешь!

В верхнем окне угловой башни появилась и исчезла тень, затем раздался голос – раздраженный и малоразборчивый:

– Если это ты, Элдар, то Парагин – моя вотчина, и таковой останется. Я не открою ворот ни тебе, ни твоей шайке, что ты повсюду таскаешь за собой!

Кочевники переглянулись, стараясь посмеиваться тише. На лицах немногочисленных горцев выражение было самое каменное.

– Ты даже не спустишься вниз, чтобы приветствовать меня?

– Пока вокруг тебя этот сброд – никогда!

Оракул оглянулся на асуров с едва заметным раздражением.

– Отец, не стоит разговаривать с ним – позволь нам просто убить всех Йут, и навести порядок, – с деланной скукой предложил один из молодых. Это предложение вызвало в рядах горцев небывалый энтузиазм.

Оракул так же ответил ему на горском, что кровопролитие, даже неизбежное, не должно быть началом диалога, но лишь завершать его. Горцы успокоились не сразу. Между нетерпеливыми гостями и Сувегином Йут завязался долгий спор, перемежаемый бранью с обеих сторон.

– По мне, так стоять под дверьми собственного замка унизительно, – поделился соображениями один из ревиарцев, которые наблюдали со стороны.

– Горцы и жители предгорий думают иначе, – пожал плечами Регельдан, мрачно закуривая, – клянусь небом, иногда мне кажется, у них в жилах лед и только.

– Как думаешь, брат, Элдар купят согласие или будет драка? – тише спросил тот же воин.

– Думаю, драки не будет: смотри, этот хитрюга спускается.

В самом деле, теперь Сувегин стоял по ту сторону решетчатых ворот и всем своим видом показывал, что не намерен двинуться дальше ни на шаг. Оракул подошел ближе, демонстрируя удивительную уверенность в себе.

– Ты почти не постарел с тех пор, как я видел тебя, – заявил он Сувегину, разводя руками и принимая самый доброжелательный вид, – и крепость твоя кажется ухоженной. Почему бы нам не обновить наши присяги и нашу дружбу!

– Не будет тебе ни дружбы, ни присяги, старый вор, – грубо отвечал лорд Йут, – когда сюда придет южное нашествие, я скажу им: добро пожаловать. А тебе говорю – убирайся!

– Как бы ты не убрался… – раздались угрожающие одинокие выкрики со стороны горцев.

– Хоть сегодня! – Сувегин поднял руки к небу, – видит небо, видят святые, угодные ему – дай мне справедливую цену за Парагин и не увидишь меня больше!

Вокруг отца семьи сгрудились остальные присутствующие Элдар. Тихо, но весьма эмоционально они пытались решить, стоит ли Парагин риска, денег и жизни лорда Йут.

С одной стороны, Йут не был родовым хозяином крепости, как ни старался это преподнести и доказать: он всего лишь получил ее в надел от отца, а тот был ею за что-то награжден. С другой стороны, повесить родовитого дворянина после того, как тот отказался от крепости в пользу короны – даже если означенный дворянин и переметнется к врагам, чего не скрывает – это удар по чести дома Элдар. Горцы лишь расходились во мнениях, насколько силен будет подобный удар, и достаточно ли он мощен, чтобы напугать подобных Сувегину Йут неопределившихся лордов-вассалов.

К сожалению, среди Элдар не было никого, кто говорил бы на сальбуниди – иначе они бы расслышали схожие речи по ту сторону стен, только рассуждающие, отравить ли запасы зерна и вина, или просто сжечь, назло врагам. Однако опасения обеих сторон оказались беспочвенны, и Сувегин Йут принял решение оставить крепость – если ему, конечно, гарантируют жизнь; а Оракул решил на сей раз воздержаться от кровопролития.

В крепости Парагин оказалось всего пятьдесят восемь воинов, и Сувегин Йут не решился рисковать ими, поспешив освободить замок, но оставил, тем не менее, один из стягов над донжоном.

– Мы еще свидимся, – остановился он, когда поравнялся с Оракулом, – но я желаю тебе околеть прежде, чем это случится.

– О, лорд Йут! – зло смеясь, ответил Ревиар вместо владыки, – зачем ты так беспричинно груб? С тобой поступили, как с другом.

– Если бы я знал, во что мне встанет дружба с твоим господином, я бы повесился раньше, чем услышал его имя, – серьезно ответил Сувегин, демонстративно сплюнул и отправился на юг вместе со всеми своими родичами.

Зрелище это было неприятное. Все воины Йут были отлично вооружены и сохраняли презрительное молчание.

– Подумать только, – прокомментировал это шествие мастер Сартол, – с доброй половиной тех, что сейчас показывают нам спины, я воевал когда-то на одной стороне.

– Скажи это Зориану из семьи Ниэ, – пробурчал под нос Сернегор, – в прошлом году он сражался с дядями по матери, а в этом добьет, если сможет, остатки своей семьи. Будь она неладна, моя присяга! – горько заключил воевода и отвернулся.

***

– Как ты сказала, тебя зовут, сестра?

Мила не могла отделаться от навязчивой компании третий час. Несколько воителей постарше, воительница из Атрейны, эскорт-ученики, и прочие гости шатра Ниротиля зазвали девушку к себе «на чай»: молодые воины окапывались вокруг Парагин и расчищали стены, а старшие отдыхали и развлекались.

– Отец может быть доволен тобой, – подкручивая ус, молвил мужчина, – тебя хвалили проверяющие учителя. Кто твой Наставник? Гельвин?

– Так, господин воин.

– И ты в самом деле намереваешься стать воительницей, сестра?

Этот вопрос Мила слышала столь часто, что отчего-то потеряла способность коротко на него отвечать. С каждым следующим вопросом ей приходилось развивать объяснение простого, как удар мечом, решения: воевать.

И решение перестало казаться простым, сто раз обдуманным, а выбор – очевидным.

– Воин, потом мастер, мастер меча, мастер войны… мастер мастеров, – улыбаясь, прочеканил молодой воин, продолжая играть с ножнами Милы, – кто не хотел бы пройти весь путь?

– А сколько ты лет в армии?

– Двенадцать.

Не было сомнений, что, несмотря на заявленное честолюбивое желание стать одним из полководцев, через восемь лет получив желанный земельный надел, он наверняка осядет в земледельцах.

– Ты умеешь читать? – вдруг обратился к Миле воитель напротив, до сих пор не обронивший ни слова, – кто ты, сестра? Уж не ученица Гельвина, дочка… его друга?

Мила молча поблагодарила его за то, что он не произнес имени ее отца, несмотря на то, что несомненно знал его.

– Я Наставник Неро, мы с ним вместе получали свидетельство от Больших Учителей, – пояснил он свою осведомленность, – он много хвалит тебя, Мила. Должно быть, ты в самом деле решила служить в звании?

– Я надеюсь, – застенчиво ответила она.

«Не хватало только получить и от этого нотации». Видимо, мысли все-таки нашли отражение на ее лице, потому что Наставник Неро рассмеялся.

– Твой Учитель просил у меня довольно давно найти книгу «Двадцать великих воительниц», ее написали лет пятнадцать назад, – продолжил он мягко, – с трудом, но мне достался один экземпляр. Я могу дать его тебе, но пообещай вернуть: Наставник Гельвин, бывало, мои книги терял. А вот и он! Друг…

– Собирайся немедленно, – бросил Гельвин ей на бегу, быстро обмениваясь с другом рукопожатиями, – надо ехать. Нас просят о помощи; капитан Неро, ты тоже едешь. Собирай своих ребят. Четверть часа, и выезжаем.

– К оружию! К оружию! Строимся на выезд! – заголосили еще с нескольких сторон.

– Эрухти омай, поесть не дадут! – визгливо донеслось откуда-то сбоку.

– Что случилось? – крикнула Мила Наставнику вслед и едва успела отскочить в сторону: мимо во весь опор несся первый отряд всадников.

Разворачивались штандарты, седлались лошади, и Мила отчего-то почувствовала себя оглушенной. С опозданием она понимала, что в ближайший час впервые в жизни увидит настоящего врага – такого, которого можно или убить, или взять в плен, и который то же может сделать с ней. Ее обуял дикий, первобытный ужас. Если бы девушка могла, то убежала бы как можно дальше от сражения, как можно дальше от войны вообще, забыла бы собственное имя и никогда в руки не брала бы клинка.

– Не спать! – крикнул кто-то над ее головой, и Мила мгновенно сбросила оцепенение.

Отчего-то, несмотря на многие годы упорных тренировок, сейчас ее ноги стали словно ватными, и руки дрожали, словно она мчалась галопом с отрядом всадников в первый раз. Носком сапога она пыталась найти стремя, меч стал невыносимо тяжел, а впереди была настоящая битва, и успокоить себя никак не получалось. Со стороны рощицы всадники спешились и готовили длинные копья, выставляли их перед собой – очевидно, у врагов тоже была конница.

«Дышать медленно и глубоко, – звучали в голове кельхитки слова Наставника, – дышать медленно и глубоко». Сам же Гельвин опережал свою ученицу, но она вскоре нагнала его.

– Приготовиться! – раздался властный голос капитана отряда, лязг мечей, и девушка успела лишь приметить перед собой дубовую рощу, в которую на полной скорости неслись всадники.

– Мила, клинок! – выкрикнул Хмель, и она безотчетно – как и всегда – выхватила свой меч из ножен, и с небольшой заминкой вынула ноги из стремян.

Вокруг происходило что-то ужасное: раздавались крики, стоны агонии, летели брызги крови. И… удар!

Мила даже не успела разглядеть лица своего врага, потому что он ударил первым. Все, что она поняла – это мужчина. Девушка отбила первые четыре удара, не осознавая этого, каждый раз увязая сапогами в грязи. «Что я тут делаю? – испугалась она себя, – с кем я сражаюсь?». Воспользовавшись ее замешательством, заметным лишь закаленным бойцам, воин повалил девушку на землю.

Миле показалось, схватка продлилась вечность: они покатились по траве, колючки лезли в рот, и грубые крепкие руки неумолимо сжимались на ее шее. Она чувствовала, как на кожу капает кровь с рук врага. Она отбивалась: руками, ногами, извиваясь всем телом. Кто или что управляло ее руками, она не знала, но совершенно точно – не великое воинское искусство и не особая техника боя. Она визжала, царапалась и ненавидела свои длинные волосы, свои слабые руки и дрожащие колени. Ей было страшно и все, что она осознавала, был страх. Только когда все было кончено, она лежала на земле, тяжело дыша, сбросив с себя неподвижное тело с кинжалом в груди, и все вокруг было в крови – липкие волосы, кровь, забившаяся под ногти, отравившая вкус во рту, впитавшаяся в самую кожу.

Ее едва не затошнило, но странным образом Мила сдержалась, понимая, как мало пользы она сможет принести, потеряв самообладание. И в такой страшный миг – приходится вставать и вновь нести себя навстречу врагу. Точнее, предполагалось, что так и следует поступить – но она предпочла лежать без движения.

Все было кончено в какие-то десять минут благодаря опытным командирам и скорости легконогих скакунов; небольшой отряд, направлявшийся по дороге на восток, был разбит. Мила лежала на земле, боясь пошевелиться, смотрела в серое небо, и пыталась понять, не смерть ли это. Судя по тому, что она прекрасно слышала, как добивают раненых и пересчитывают потери, звучно осыпая проклятиями всех подряд, это была все еще жизнь.

Когда она медленно перевернулась и встала – сначала на колено, потом на ноги – то поняла, что только что убила южанина не из самых молодых. Мертвый враг безразлично взирал сквозь густую русую челку на свою убийцу. Девушка выдохнула, опираясь рукой о молодой дуб, и закрыла глаза.

О нет, не смерть; и да – жизнь. По колено в грязи, после всех этих слов о чести, о достоинстве, о благородстве, о священном долге – грязная, кровавая, цинично-откровенная, жалкая, но все-таки жизнь.

Когда Хмель увидел Милу оглушенной и около нее двух врагов, он испытал прилив ужаса. Оставить ее одну было непростительной ошибкой, но в суете и спешке Наставник потерял ее из виду всего на минуту, если не меньше. За эту минуту она успела закончить свое первое сражение.

– Мила! – он сначала шел, затем побежал к девушке, – Мила, ты цела?

– Да, Наставник.

– Точно? Иногда острое лезвие не позволяет чувствовать боль, – Хмель не мог успокоиться, хотя и не показывал страха. Но Мила неуверенно улыбнулась и перевела взгляд на тело своего павшего врага.

– Ты хорошо держалась, дочь полководца, – добавил кто-то из стоявших рядом, – твой Учитель может гордиться тобой.

– Ты молодец.

– Ты должна вознести молитву, Мила! – раздавалось со всех сторон, – удача сопутствовала ударам твоего клинка сегодня…

Ее шатало, ее тошнило, она была в крови и грязи с ног до головы – и она была счастлива больше, чем когда-либо прежде.

В мирной жизни это называлось бы «убийством», а на войне приравнивалось к подвигу, и бывало причиной жалованья. Пока отряд двигался по объездному пути, живо обсуждая причины нападения на деревни, количество врагов и их вооружение, Мила ехала молча, размышляя. Отчего-то прежде ей казалось, что убийство разом изменит всю ее жизнь, превратит ее в другую женщину, более сильную, храбрую, жестокую. Но нет же, ничего подобного не произошло, и чужая смерть оказалась простой, проще некуда: два или три движения острием кинжала.

Сложно девушке было поверить, что она – слабая, неопытная и испуганная – стала причиной чьей-то смерти, и это и именовалось «смерть в бою».

И за это убийство ее хвалили. Впервые за все долгое время похода Милу вдруг увидели все до единого воины и выразили ей свое признание, уважение, и даже некоторое восхищение. Из множества молчаливых теней учениц, сопровождавших войска, Мила, дочь Ревиара, превратилась в глазах соратников в вероятную убийцу врагов и была достойна поддержки и покровительственного отношения.

Их было много: учеников, вот-вот должных получить звание, что выделяло их из вереницы ополченцев, у которых была одна мысль: выжить в войне. Единственным же намерением воина было – стяжать славу и сражаться до конца дней.