Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Но они из вашего рода?

– Они были из нашего рода, – возмутился другой собеседник, – они теперь из никакого рода. Лес не метят, – принялся загибать он пальцы, – в Дубраву не ходят, на небо стаей не воют, волками не живут, не охотятся. Но и не из вашего, да и не людского: не пашут, не сеют.

– Пашут! – возразил ему другой, – только как-то не по чести, я сам видел в Предгорье тем летом. Дикий народ, что и говорить, нравы дикие, и могут только биться.

«Это немало» – подумал Гельвин, и хотел было вставить свои мысли по этому поводу, однако старший его опередил:

– Эка невидаль! Тот, у кого в руках бывает только меч, всегда кланяться придет тому, у кого там бывает и плуг.

Это замечание заставило Хмеля смотреть на отдаленные перспективы веселее. В последующие четыре часа – не без помощи крепкого волчьего вина и страшной приозерной браги – Хмель Гельвин почти уверился в грядущей победе, какой бы она ни была.

***

Предгорье севернее Кунда Лаад вскипело.

Прежде мирно уживавшиеся соседи шли друг на друга, и это сказывалось даже на самых маленьких и отдаленных деревнях.

Вооруженные и готовые буквально на всё, жители Предгорья – все те же миролюбивые в прошлом хинцы и эделы – воевать умели ничуть не хуже всех прочих народов Поднебесья. Те, что не успели укрыться за стенами белого города, и не поднялись в горы, забаррикадировались в своих селениях, и готовы были дать отпор в любое время дня и ночи.

Всеобщая подозрительность привела к тому, что радушного приема не могла ждать даже одинокая девушка. Пусть и при оружии.

– Отойти в сторону, – раздался голос с невысокой башенки над воротами, и Мила послушно подняла руки за головой, и прислонилась к столбу с выцветшим знаменем. Она знала порядки укрепленных поселений.

Мила удивлялась тому, насколько быстро поменялось отношение к оружию с приходом армий. Первым указом в любых занятых землях оружие отбиралось у всех. Привычные к постоянной смене власти, местные жители с тяжелыми вздохами заранее снимали ржавые дедовские сабли со стен и сдавали в арсенал.

Правда, через неделю оружие обычно возвращали, а каждый, владеющий им, обязан был уметь им пользоваться. Но и это не сдерживало азарт молодых парней и особо ретивых крестьянских батраков: где-то в погребах, печках, в землянках все равно оставались и мечи – как правило, три на деревню, и луки, и даже иной раз арбалеты.

Военное время преображало королевство Элдойр. Каждая деревушка, каждый хутор становились, едва лишь до них доходили вести, маленькой заставой, имеющей право и возможность дать отпор врагу. Даже в мирное время на улицах любого села можно было видеть мужчин с оружием, что было бы немыслимо на Западе или где-либо еще. В предгорье Кундаллы оружия было больше, чем в любом другом крае Поднебесья.

– Недаром нам отдали приказ повырубить все леса вдоль дороги, – жаловался ей один из воинов, несущих службу при воротах минуту спустя после досмотра, – говорят, так борются с разбойниками.

– И помогает? – заинтересовалась воительница. Тот вздохнул.

– Не слишком. Неделю назад взяли два десятка парней. Подозрительные ребята. Шатались без дела, но деньги были у каждого.

– Что с ними сделали? Это же всего лишь подозрение.

– Ты это нашему старшему скажи! Пятерых – особо дерзких – доедают вороны, остальных пока пробуют на зуб крысы в тюремном подвале.

Подумав, страж добавил:

– Хотя у крыс, наверное, уже нет аппетита – в подвале тесно по нынешним временам-то.

Элдойр был вторым государством Поднебесья после Айеллэ, разрешившим владеть оружием каждому, кто умеет с ним обращаться, вне зависимости от общественного положения, титула или иных богатств – стоило лишь принести присягу. И это означало для королевства вечный источник гордости: владыка княжества с точностью до единицы мог назвать количество тех, кто может встать на войну, а регулярная армия могла посвятить себя исключительно служению. Однако большую часть времени обучение и подготовка занимали бойцов, а не битвы. Хорошее владение оружием предписывалось мужчинам, будь то рогатка, нож или лук.

Но эта воля стоила дорого, и Мила хорошо могла перечислить все, чем приходилось расплачиваться.

Первое, что увидела девушка, войдя в ворота, было три полуразложившихся, исклеванных воронами трупа, висящих с высокой кривой липы. От запаха любому прохожему могло бы стать дурно.

– Со всей округи свозили насильников, – поделился новостью довольный дозорный, – вздернули, чтоб неповадно было. По сроку еще недели три висеть…

Полагая, что оказалась в предместьях какой-то каторги или каменоломни, Мила удивилась, обнаружив, что попала в деревню, знаменитую своими ручными животными из самых разных мест. Умением тренировать и подчинять себе животных кланы деревни славились очень давно. Здесь Мила увидела множество прирученных хищников разных размеров: от дикой лесной кошки и до белоснежного барса с предгория Каарон. Торговля шла не так бойко, как обычно – сказывалось военное время. Но и совершенно останавливать дела никто не собирался. Бедность и разруха соседствовали с перевозимыми трофеями и составляли с обозом разительный контраст. В одном только дворе старейшины Мила увидела пять или шесть повозок с коврами, груженных настолько тяжело, что каждая телега кренилась набок.

Особенно ее посмешили крошечные собачки – не было сомнений, это были именно собаки, но такие крошки, что девушка могла удержать резвого щенка на ладони. Правда, стоил такой щенок, как две хорошие верховые лошади, и Мила сразу же представила, как скоро новое веяние моды охватит Элдойр, и куртизанки примутся выпрашивать у покровителей подобный подарок.

Но, чем выше и западнее в Предгорье уходила Мила, тем многолюднее становилось, и тем беднее были те, что убегали от войны. Все чаще встречались и воины, уже неспособные воевать, но не имеющие денег добраться до Элдойра, не говоря о своих родных селах. Здесь же, в Предгорье, они могли рассчитывать переждать кто у родни, а кто у друзей или просто гостеприимных хозяев самые тяжелые времена. Редко кто мог заплатить чем-то, кроме обещаний.

Она почти не останавливалась, и все же путешествие в горы заняло у нее почти три дня; идти по неровной каменистой дороге, временами узкой и сильно разрушенной, было трудно, лошадь часто приходилось останавливать, и, хотя Мила пыталась не спать так долго, как это возможно, спать все же было необходимо. К середине третьего дня Мила увидела впереди крупное поселение и полуразрушенные древние сторожевые башни.

***

…солнце едва перевалило за полдень, когда с нижних ворот Духты раздался окрик: «Посланник! Посланник!». Этого слова здесь ждали все.

Гельвин не смог, как многие другие, почти бегом направиться навстречу долгожданным новостям, рассудив, что особо значимых событий произойти не могло с визита последнего посланника. Большинство раненных ждали вовсе не сведений о победах и договорах.

Фиорен, также уцелевший в плену, и даже вышедший из него значительно более здоровым, чем его капитан, ждал новостей о родной деревне. Молодой воин Саим ломал пальцы, дрожа от нетерпения – его родина располагалась чуть восточнее Лунолесья. Разговоры и смешки утихли, теперь никто не притворялся равнодушным. Все вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть посланника.

– Господи, а ну как они прошли Суготу? – не выдержал Фиорен, глядя на Гельвина, – может такое быть?

– Все может, – откликнулся незнакомый асур сзади, – они взяли Катлию. Катлия в три раза больше Суготы.

– Нижняя или Верхняя?

– А их две? – спросил кто-то.

– Идиот! – разозлился житель Предгорья, – не знаешь, помалкивай!

– Братья, братья! Смотрите по сторонам, – попросил Хмель, сжимая зубы: кто-то наступил ему на ногу. Зазвучали негромкие извинения.

– Ну как, устоял? – улыбнулся Хмелю Фиорен, – ты – самый везучий во всех пяти войсках! Клянусь Богом, никто, кроме тебя, на ноги уже бы не поднялся.

Гельвин вымученно улыбнулся, пытаясь незаметно стереть брызнувшие от невыносимой боли слезы.

– Там у нижних ворот… – начал было он, но ответ на его вопрос прозвучал вместе с воем горской трембиты:

– Посланница старшего полководца Элдойра, воительница Мила из Кельхи!

Гельвин подавился воздухом, замолчал. Фиорен улыбнулся, и поддержал друга под руку. Возможно, он что-то говорил, но Хмель уже не слышал никого и ничего. На караковой нарядной кобылке по извилистым улочкам заставы к нему поднималась Мила.

Теперь их молчание уже никого не могло бы обмануть. Воины тихо переговаривалсь, хихикали, переглядывались, улыбаясь, девушки, кивали друг другу с многозначительными жестами.

Посланница должна была сообщить всем, что подмога идет, что западные союзники, наконец, изволили вспомнить о своем долге вассалов. Много должна была сказать и сделать Мила, как дочь полководца, но, стоило ее ногам коснуться земли – и она, забыв обо всем, метнулась навстречу Гельвину, и прильнула к его губам поцелуем.

И никакая сила в мире не могла остановить поцелуи, которые не имели ничего общего с любовью или лаской, с признанием или обещанием; это было необходимо, как воздух, вода, еда, это были знаки жизни, которая почти покинула обоих.

Мгновения, растянувшиеся в вечность; ее веселое лицо под его ладонями, искусанные вспухшие губы, пронзительно-изумрудные глаза; знакомый пьянящий запах волос…

– На нас смотрят, – выдохнул Гельвин в поцелуй. Мила лишь покачала головой, прижимаясь горевшей щекой к его груди:

– Отвернутся…

– Ну что, надежда, значит, есть? – нетерпеливо крикнул кто-то из раненных ревиарцев, – помирать рано собрались?

– Скажи нам, посланница!

– Что в Элдойре? Отпусти его, он все равно хромой и далеко не убежит; скажи же!

Покраснев, но не отпуская руки Наставника, Мила оглядела сияющими глазами собрание. Ее поразило, что даже многие тяжелораненые кое-как выбрались послушать вести из Элдойра.

– Мы ждем подкрепления в ближайшие дни с Запада, – поспешно начала она, – полководцы шлют сердечный привет и низкие поклоны тем, кто проливал кровь и терпел раны и плен, защищая королевство Элдойр. Тех, кто может разнести эти новости, прошу…

– Я же говорил! Мелтагрот не мог остаться в стороне!

– Боже, дай долгие годы принесшей новости…

– Вито! Вито! Слышал?

На разных языках, с разными акцентами и непременно с нетерпением звучали восторженные слова.

– Сестра, скажи, пятая сотня Сальбов – ты слышала о них? Что с ними? Они вернулись в город?

– Сестра, ты знаешь мастера Тиакани из Циэльта? У него служит мой брат…

– Замолчите, пропустите! – хромая и держась за бок, к Миле подобрался невысокий северянин, – эй, девушка! Ты не знаешь, они взяли Белополье?

– Да сгорела твоя деревня, серый.

– Отвали! Ты слышала? – надрывался оборотень, заглядывая просяще в глаза кельхитки.

Не один час ушел у Милы, чтобы ответить на все вопросы воинов. Она не видела Хмеля, она чувствовала его рукой, плечом, всем телом – и только тем, что он действительно едва выжил, могла объяснить, что Наставник держал ее за руку при всех и не отпускал ни на минуту.

«Как жених. Как спутник жизни».

– Ты можешь держаться в седле? – спросила она его, дождавшись, когда новости закончатся, а народу вокруг станет меньше.

– Могу. Если не быстро, я и бегать могу, – улыбнулся Гельвин, любуясь ею – и как возлюбленной, и как ученицей.

Только потеряв из виду ее на полтора месяца, он смог оценить по-настоящему, какая она, Мила, дочь Ревиара. Стойкая, уверенная. И, самое главное – в ней видел Хмель то же удивительное качество, которое так любил в своем лучшем друге. Мила была лишена сомнений. Победа или рай – для нее это было самое ближайшее, самое определенное будущее, и это сквозило в ее речах, в том, как она спокойно перечисляет потерянные деревни и села, и как уверенны и нежны ее руки, когда она вот так быстро…

– Мила, тебе не стоит… – он остановил ее руки, но она лишь покачала головой, продолжая разматывать бинт, – это неприлично.

– Ты такой один во всех войсках, Учитель Гельвин, – от этого обращения он вздрогнул; оно прозвучало необыкновенно ласково, – ты. Такой. Один.

Глаза ее договорили: «И потому я полюбила тебя». Минуту или две они молча улыбались друг другу, не рискуя тратить слова, которых вдруг оказалось до обидного мало. Ее руки сновали вокруг его пояса, снова и снова обводя нежной заботой его раны. И прикосновения из невинно-осторожных становились все более опасными и продолжительными. Случайно ли?

– Кость не задело, – сказал он, наконец, опуская взгляд, – горячка прошла, все затянулось. Буду немного хромать полтора-два месяца. Завтра уже могу встать в строй – если, конечно, найдется лошадь.

– Конечно.

Впервые тишина была неловкой за все годы их знакомства. Возможно, потому, что оба знали, каково должно быть продолжение: предсказуемый поворот в любых отношениях, которые начинаются в военном сословии. Никто не осудил бы их – разве что, быть может, кроме совсем уж закоренелого ханжи – если бы Наставник и его бывшая ученица, ныне свободная сестра-воин, уединились на каком-нибудь сеновале Духты, и до утра проводили время в неловком, болезненном, бесполезном разврате. Как это часто бывало в войсках Элдойра. Некоторые еще и похвалились бы перед товарищами.

Но только не Гельвин. Он честно пытался оставаться собой – законником, военным судьей, учителем, в конце концов – пока Мила не оказалась близко, на расстоянии одного поцелуя.

И все время она теперь смотрела ему в глаза, а он не был в состоянии отвернуться. Слишком долго отворачивался и отказывался от нее и своего чувства. Это притяжение было слишком сильно, чтоб с ним бороться.

«А ведь я уже, кажется, совершенно выздоровел», – шальные мысли метались, руки тянулись к ее телу. Она была горячей, нежной и очень податливой. На вкус ее губы немного горчили, а воинская курта пахла конским потом и кислым вином.

«Может быть, это последний шанс быть вместе… и последний шанс – остановиться». Как остановиться – когда Мила с хриплым «ах» шепчет ему в губы на ильти такие слова! Разве хоть что-то стоит больше, чем прикосновение к смуглой коже, когда его пальцы заскользили под ее одеждой властно и смело. Чем спешащие ее руки, вцепившиеся в ворот его рубахи. Чем рассыпавшиеся по плечам в свете огня золотом отливающие волосы, смущение, с которым она позволяла к себе прикасаться так, как Хмель это делал. Гельвин и сам не заметил, когда распустил тугой пояс, а поцелуев стало больше – лицо, руки, шея, грудь…

…и, должно быть, Бог действительно любил Гельвина и щадил его добродетель, потому что, стоило мужчине податься вперед, в левом боку что-то хрустнуло – вероятно, одно из сломанных ребер – и он охнул, едва не прикусив губу девушке. Она подхватила его прежде, чем он завалился на землю.

– Ты говорил, только нога! Господи! Это-то как?

– Если б знать, – он хватал губами воздух, перед взором все плыло, – не возражаешь…

Можно было попробовать вернуться в дом и потеснить кого-то из тяжелораненых товарищей, но снова оказаться в помещении, пропитанном болью, смертью и запахом десятков немытых тел Хмель не желал. Чуть поодаль, завернувшись в рогожу, уже кто-то спал – вероятно, также из не выдержавших вони «госпиталя».

– Я сама, – и Мила принялась хлопотать вокруг костра, за пять минут соорудив нечто вроде маленького становища. Сама сняла с его ног сапоги, поставила ближе к огню, и Хмель понадеялся, что до утра их никто не стянет. Душу жгла немая досада на внезапно напомнившую о себе рану.

– Рядом с тобой я забыл про все, что было, – вслух произнеся это, он насладился видом краски на загорелом лице девушки.

– И о том, что тяжело ранен?

– Но не настолько же тяжело! – усмехнулся он, осторожно ощупывая бок и надеясь, что никакое ребро не войдет ненароком в легкое, – правда, Мила…

– Не настолько – что?

«Чтобы не любить тебя, не отвлекаясь на сон, еду и весь земной мир». Гельвин отвел взгляд, сказавший больше, чем он сам того желал.

– Не испытывай меня, Мила, – тихо попросил он, не поднимая головы, – иди.

– Я ехала к тебе, и ты же меня гонишь. Но я все-таки останусь…

«Дикая кельхитка. Которая знает, чего хочет, не сомневается, не останавливается, не отступает».

– Отец не давал тебе разрешения оставить Элдойр? – спросил Хмель, глядя на то, как Мила аккуратно укладывает ножны – разве что не приласкала рукой, как мать ребенка. Девушка неопределенно пожала плечами.

– Я бы не согласилась в любом случае. Пришлось уговорить… просил привезти выживших назад. Но, может… ты остался бы в Духте? – она обеспокоенно взглянула на него, – все-таки раны…

– Это я хотел просить тебя остаться здесь, – нажал он, осторожно перемещаясь на спальное место, – а сам вернулся бы в белый город.

Они посмотрели друг на друга и тихо посмеялись. Больше говорить было не нужно; все было понятно и без слов.

– А я все равно верю в победу, – упрямо высказалась Мила, когда Хмель, сжав зубы, выпростал раненную ногу и устроился под ее теплым одеялом, – иначе зачем мы все так мучились?

– А после победы? – спросил Гельвин, – чего ты ждешь после?

Мила дернула головой, отмахиваясь от вопроса.

– Но если не ждать, зачем она нужна? – продолжил он, освобождая ей место под одеялом.

– А чего ждешь ты? – все-таки спросила она и несмело придвинулась к нему.

Как можно было думать о сне, войнах, времени, о чем угодно – когда она, горячая и живая, была рядом?

– Только тебя, – прошептал Хмель тихо, с неудовольствием провожая взглядом появившихся у костра гостей, пришедших за водой, – зачем мне еще что-то?

Может, она могла бы найти, что возразить. Но стоило ей оказаться в относительном тепле, окруженной кольцом его рук – и мир вокруг завертелся и померк…

«Давай представим, что все пошло чуточку иначе, – мечтал Хмель, глядя на нее, заснувшую на его плече за считанные мгновения, – давай помечтаю за нас обоих, Мила, дочь Ревиара из Кельхи. Давай помечтаем, что никакой войны нет, и мы с тобой – в степях Черноземья, где ни один злой дух нас не найдет. И не ехать нам завтра через десятки верст с гор и не бояться стрел в спины. Давай поверим, что завтра не будет войны, и послезавтра не станет осады, а Элдойра никогда не существовало. А все, что у нас есть, это очаг, звездное небо над нами и любовь».

В боку перестало, наконец, колоть, и Гельвин забылся сном.

========== Убийцы ==========

Рука Оракула дрожала. Такого Ревиар Смелый давно не замечал. Вместе с рукой дрожал и развернутый свиток. Но голос провидца был тверд, отрывисто он зачитывал каждое слово, и ничто, кроме рук да горящих холодной ненавистью глаз не выдавало гнева владыки Элдар.

– Владыка Мирем предлагает от имени Союза сдачу города на условиях немедленной капитуляции и сообщает, что милосердно согласен оставить жизнь простонародью. Владыка предлагает жизнь также младшим дворянам в обмен на полный отказ от званий и регалий, и пятилетнюю работу на благо…

Все-таки голос его сорвался, он постарался медленно дышать, отвернувшись от письма.

– Бросьте, дядя, – устало произнес Гвенедор, садясь назад на подушки, – мы поняли. Мы не согласимся.

– Он уже «владыка Мирем», – горько заметил Ниротиль, – а я помню его сопливым мальчишкой.

– Они поступают справедливо.

Голос Ревиара никогда не оставался незамеченным. Присутствующие мастера войны и воеводы оглянулись на полководца.

– Они предлагают обойтись без кровопролития, – пожал плечами Ревиар, отвечая на молчаливый вопрос, – и всем ясно, что они и не ждут нашего согласия с унизительными условиями. Давайте не терять голову от гнева. Найдем им достойный ответ.

– Головы отрезать посланцам? – все тем же утомленным голосом поинтересовался Гвенедор, – нет. А что ты предлагаешь, Ревиар?

– Штурмовать Сальбунию.

Воеводы в голос хором застонали.

– Сейчас? Самоубийственно! Помилуй Господь! – раздавались слова. Ревиар поднял обе руки. Он заметил, как шевельнулась вуаль присутствующей леди Латалены.

«Поверить ей сейчас и рискнуть. Как тогда, и тогда, и еще в тот раз. Довериться ее интуиции. Но не все верят…».

– Они ждут, что мы запремся в городе из-за их войск на севере Кунда Лаад. С юго-востока они не оставили никаких войск, и все ушли для группировки. Две осады Сальбуния уже отбила. Они не ждут третьей. Доказательством тому, что наши разведчики узнали, что в город для безопасности тайно выехала Спящая Лань. Она не воительница, ее братья молоды, войска хуже подготовлены. Лучшие свои отряды они перебросили, а те, что остались… вот чьи головы стоит резать!

– Прошу Бога об этом, – поднял молитвенно руки Оракул, – пусть боевой дух будет высок.

Ревиар Смелый, однако, был им преисполнен и без молитв провидца. Даже поникшие воеводы с юга воодушевились, глядя на него.

– Ты, должно быть, в сговоре с духами степей, или вроде того, – протянул Гвенедор, – стоит тебе покинуть город, его тут же осадят.

– Мы будем делать все очень тихо и быстро, – возразил полководец, – перейдем через короткий проход, через Флейский Отрог и Большие Курганы ночью. У ревиарцев отличные лошади. Возьмем только кочевников, осадим их ночью внезапно, одновременно перекроем все дороги на север, и выиграем время.

– И что ты хочешь сделать с Сальбунией после? – осторожно спросила Этельгунда. Ревиар ответил на ее взгляд уверенно.

– Как только мы придавим врага в Сальбунии, просто покинем город и вернемся в Элдойр. Никакого обоза. Исключительно устрашение.

– Без трофеев?! – стон принадлежал Регельдану.

– Именно. Вылазка назло врагу и ничего больше. Мои воины еще помнят, что такое война без подённой оплаты. А твои?

Это могло бы закончиться дракой где угодно, кроме закрытого Совета. Между полководцами словно прозвучала без предупреждения звонкая пощечина. Но Регельдан смолчал. Впрочем, упрек поймали и поняли все воеводы. Многие потупились мрачно и хмуро.

– Ты прав, великий полководец, – подал, наконец, голос воевода Ами Ситар, – не хочется это признавать, так, братья? Я пойду с тобой.

– Принято. Кто еще?

– Я пойду, – Регельдан не мог остаться в стороне после сказанного, – Белокурая? – Этельгунда пожала плечами, – рискнем, братья. Соберемся до вечера?

– Мы выйдем первыми, – решила Этельгунда, – через три часа. Ляжем в кустарник на север от Сальбунии, и будем ждать вас без движения и огня, так что поторопитесь, чтобы никто не умер от голода.

– Завтра пообедаем уже в Сальбунии! – добавил Ами Ситар, и Ревиар, наконец, выдохнул.

По крупицам, но ему удавалось пробудить остатки ревнивого мужества в уставших до предела соратниках.

Уезжая на юг вместе с остальными князьями и их дружинами, полководец наслаждался духом предстоящей битвы, на короткое время свободный от переживаний. Впереди шли дружины Этельгунды и мастера Долвиэль, множество маленьких племенных вождей, вооруженные порой даже лучше воинов Элдойра.

Общаясь с товарищами, Ревиар Смелый чувствовал себя так уютно, словно никакая опасность никому из них не угрожала. Он был уверен в себе, этот увлеченный полководец. В его жизни не было места страху за себя, и от этого качества характера боялись его только больше.

И все же мирные разговоры вокруг вызывали забытую тоску по спокойной жизни. До сих пор ее было у полководца мало, но все же она была. Приятно было вспомнить о раннем утре, когда шатры на плато раздувал теплый южный ветер, и встающее солнце согревало степь. Приятно было пить молоко, праздно рассуждая, чем же заняться в погожий денек. Ревиар скучал по времени, когда проезжавшие поэты, странники и кочующие незнакомые племена останавливались рядом, и недели оказывались заполнены весельем и познавательными беседами.

Словно во сне, мужчина вновь услышал скрип колодезной цепи и почувствовал скользящую по лицу тень от густого виноградника. Очнувшись, Ревиар Смелый обнаружил, что задремал на несколько минут, а вокруг – все тот же отряд и все тот же неспешный разговор.

Сейчас воины делились соображениями на любимую тему – погоды. Молодой воитель по имени Имрит рассказывал о наводнении и небывалой влажности вблизи побережья.

– Не поверите, братья, все в цветах! – делился он, прищуриваясь, – только туман стоит, не рассеиваясь, и дожди накрапывают. Тепло, но по улице не пройти, чтобы не промокнуть: вода оседает, как по воздуху плывет. А туман теплый. Рисовые поля залило…

– Год выдался тот еще, – охотно поддержал Ревиар беседу, – у нас засуха – прежде такой не бывало!

– Три недели степь стоит без ветерка, жара такая, что кое-где загорелась земля. Потом рассеялась пыль, но жар не спадал. Что было восточнее, даже думать не хочу. Странно, что мы не утонули в собственном поту! А бури? А саранча в Руге? Год – согласитесь, проклятый.

Воины делились секретами выживания в жару, которая доконала всех, и только в Беловодье и Элдойре отступала, преклоняясь перед могучими горами. Восточное же Поднебесье изнывало от зноя, но спасалось всеми силами.

– Бегали наперегонки друг с другом за водой, – повествовал воин, – купали даже собак, чтоб не сдохли. Мой конь дважды падал, и я его выпаивал. Столб жара в степи стоял почти два месяца, и три недели без ветра, как и говорил брат Ревиар. Колодцы пересыхали, и кое-какой скот разбежался.

– Говорят, Дива умеет делать такую порчу…

Не успел воин договорить, а его товарищи уже нервно озирались. Ревиар недовольно передернул плечами, пытаясь согнать холод, пробежавший вдруг под кожей. Погода не предвещала, тем не менее, ничего зловещего. Но суеверные воители уже вполголоса обсуждали способы борьбы с нечистью. Ревиар задумал было пристыдить их, но вспомнил, что накануне Оракул обрядил в траурные одежды абсолютно весь город. Смысл этого обряда также уходил корнями в древность и далекие неясные верования предков.

Рациональность, бывшая второй натурой Ревиара, все же порой уступала место мистицизму. Так, он прислушивался к предчувствиям Оракула, настроению собственной дочери или ее высочества леди Элдар; он знал за ними хорошую интуицию и верил в нее. Ревиар старался исполнять и все обряды, переданные ему традициями отцов. Делал полководец все это скорее по привычке, стараясь упорядочить свою жизнь, но в простые действия вкладывал много души.

Еженедельное угощение у себя в шатре или доме бедных, для кого-то стоявшее на грани с личным оскорблением, было для Ревиара Смелого едва ли не самым важным и приятным занятием.

Да и щедрость к соратникам была столь широкой, что иной раз ставила в тупик.

– С тех пор, как женился, – жаловался один воин, – ни на что не хватает денег! Поверьте, раньше жил скромно, но ни в чем не нуждался, и голодным не был ни разу. Сейчас же все так подорожало: зачем-то понадобился новый забор, новые корзины, какие-то занавески…

«Элдойрские домохозяйки», – догадался полководец.

– Чем угодно клянусь, мой жеребец – чтоб ему, окаянному, ноги не сломать, – тот еще проныра, – переживал другой всадник, – за три атаки трижды заваливал меня в третьем ряду, копыто евонную бабушку, прости меня Сущий! И стыд, и грех, и смех: вся дружина потешалась надо мной…

Ревиар продолжал внимать разговорам. Это были спокойные беседы о ценах, путешествиях, оружии и лошадях. Это были добрые беседы, и полководец также оставался спокоен. Тем временем, часы шли, вдалеке кое-где уже просматривались знаменитые южные вязы и длинные стволы выцветших тополей. Беспощадное солнце даже цветки цикория выбелило до прозрачности; не разгибающие спины женщины на полях смахивали пот, не переставая трудиться. Коровы, залезшие в грязный пруд, лениво сгоняли мух. Завидев воинов, многие жители скрывались в домах и спустя некоторое время, опасливо озираясь, перебирались посудачить об увиденном к соседям, на всякий случай, не выходя за заборы.

Ревиар знал: уже до вечера здешние жители будут готовы к бегству.

***

Летящий плохо запомнил переход через Флейский отрог. Он ехал без разговорчивой Молнии под боком, выезжал его отряд в самой середине ночи, и юноша просто проспал время до полудня, уже привычно удерживаясь в седле. Когда друзья его, наконец, разбудили, Летящий увидел перед собой Флейский отрог, и у его подножия дымились стоянки: два, три, четыре… шесть дружин! Сердце молодого наследника забилось чаще.

Прежде он никогда не бывал в южных городах и землях.

Высокие круглые купола, вырастающие из глухих стен, обмазанные глиной заборы и ограды, плетеные решетки на окнах и стайки девушек в пестрых нарядах и звенящих браслетами; запах вишен сопровождал воинов последние десять верст их пути.

Здесь вовсе не пахло войной, а сами южане не казались опасными противниками. Они наблюдали за проезжавшими со сдержанной скукой. Летящий мог понять эту непритворную скуку: Флейя была проходным городом, и через нее проходили войска с перерывом на месяц, не больше. Местные видели все возможные войска, а сам город и долина за год раза три поменяли хозяев, не став, впрочем, от этого ни богаче, ни счастливее – но и не будучи разоренными, тем не менее.

Но урожаи были превосходны. Влага, поднимающаяся от земли, окутывала фруктовые деревья, и распространяла по долине дивные запахи спелой вишни, груш, слив и облепихи. Летящий дышал глубоко – Элдойр пока что похвастаться столь чистым воздухом не мог.

«Будет осада», слышал Летящий и холодел. Само слово «осада» пугало его, хотя он слабо себе представлял, как можно даже пытаться осадить Элдойр. И то, что старшие воины говорили о грядущем нападении серьезно, пугало только больше. Неосознанно, Летящий в этот раз держался старших товарищей и несколько раз навещал своего бывшего Учителя – Ревиара.

Хотя Ревиар и был воином, он никогда не брал учеников – только из семьи Элдар в знак почтения. Летящий же знал полководца всю свою жизнь. Ревиар был ему больше, чем Учитель; он заменил ему отца.

И все-таки даже ему Летящий не мог открыть своих опасений и того, что произошло в Мелтагроте.

– Мы задержимся здесь? – спросил Летящий у полководца, подосадовав на свой голос, звучавший непривычно робко. Ревиар улыбнулся ему и хлопнул юношу по плечу.

– Не переживай. Элдойр сейчас в безопасности. Они испугаются того, что мы не боимся нападать, будучи почти осажденными. Их дух будет сломлен. Они испугаются нас, – голос его стал совсем серьезным, и полководец пристально заглянул в глаза молодого воина, – не смей бояться, Летящий. Я вижу тебя насквозь. Не смей.

– Я не боюсь, – молодому наследнику удались эти слова твердыми, хотя он не мог сдержать внутренней дрожи, – я… мать в Элдойре сейчас.

– Ее высочество была там, – коротко ответил Ревиар. Летящий сразу угадал недовольство воеводы: он именовал в разговоре Латалену «ее высочеством» только в присутствии третьих лиц, либо когда был сильно ею недоволен.

Летящий даже мог сходу назвать причину и не ошибся бы.

– Учитель Ревиар… если позволите… мать всю жизнь живет затворницей, словно в плену, под именем нашей семьи. Не знаю, за что старший отец на нее так зол, но я имею право говорить, как член семьи Элдар. Он несправедлив к ней. Но все же я…