Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

С другой стороны, спрятать где-то женщину, а потом прислать требование выкупа – поступить еще хуже. Верен не любил торговлю заложниками и рабами и презирал эти занятия, однако всепроникающая бедность даже его поставила в безвыходное положение.

– Дойдем до Сум-Айтура, и я пойду к Эйлану.

– К Эйлану Ублюдку? – тут же громко дополнили несколько голосов, – да он разденет нас догола, этот прохвост. Что ты хотел от него?

– Мое это дело! – рявкнул Верен, вставая, – денег лишних у нас нет, товара – из того, что мы можем предложить остроухому гаду, тоже. Хотите жрать мох, и спать на болоте? Я договорюсь с ним сам, а вы, шакалье отребье, не мешайте мне.

Присмиревшие перед вожаком, волки помоложе неохотно принялись собираться.

***

Влажный туман в разгаре лета, поднимающийся от болота, дополнил жару, и чем дальше заходили путники по настилам в болота, тем сильнее лил пот. Латалена с трудом удержалась от жалобы – с нее сняли ее сапоги, а лапти, любимые крестьянами-оборотнями, нещадно кололи ступни. «С другой стороны, – женщина судила здраво, – лучше, чем босиком».

Вопреки неприятному названию, Топи оказались не столь омерзительны, и, как поняла Латалена из обрывков разговора оборотней, здесь даже велись какие-то разработки – то ли железной руды, то ли еще чего-то. В сумраке видно было не слишком хорошо, асурийка спотыкалась, в отличие от своих пленителей, который шагали по болотной тропе столь же уверено, как и днем.

Наконец, среди болотного тумана появились оранжевые и красные огни – это был Сум-Айтур.

Они вошли в черту городка. Крошечные домики казались бы игрушечными, не зарости они лишайниками, мхом и папоротником до самой крыши. В окошках кое-где горел слабый свет. Латалена шла след в след за оборотнем, идущим впереди нее, и несколько раз подмечала торчащие из досок настила большие изогнутые гвозди, ржавые до самой шляпки. Сум-Айтур держался даже не на честном слове – лишь на его отзвуке.

Несмотря на это, в Сум-Айтуре было все, что полагается иметь неплохому маленькому селению: дом продажной любви, бани для путешественников и горожан, подобие гостиниц – только для своих – приезжим полагались места у жителей в свинарниках. Верена здесь знали очень хорошо – склонившись почти до земли, приветствовали его слуги и стражники, и все двери перед ним открывались, стоило ему лишь приблизиться.

Там, куда он и его соратники вошли, было шумно и многолюдно. Звучная разноязычная брань разносилась по углам, поросшим плесенью и грибами. Латалена осторожно поглядывала по сторонам. Она разглядела людей, оборотней и пафсов, и, что удивило ее еще сильнее – родичей, асуров-горцев. Но дольше доли секунды женщина взгляд ни на ком не останавливала.

Наконец, Верен разглядел в толпе выпивох и бандитов того, кого искал, и склонился, сняв шляпу.

– Я приветствую тебя, Эйлан, сын Дальмы, и желаю тебе приятной охоты с хорошей добычей!

Внезапно Латалена увидела и обиталище хозяина заведения. Под аляповатым, но роскошным балдахином курились несколько высоких, в рост человека, кальянов и кадильниц, а под тихую дробь барабанов извивались в полумраке полуобнаженные женщины. Из темноты сначала вышли трое огромных оборотней, вооруженных каждый как отдельная армия.

Затем появились две прислужницы, одетые одинаково, и уж только затем появился не слишком высокий южанин-полукровка в одной длинной до пят рубашке, на лице которого было столько серег и колец, что сразу сосчитать их было совершенно невозможно. На немытой шее начиналась татуировка, окончание которой было заметно на левой ступне. Лицо Эйлана хранило следы оспы и многочисленных драк.

– Приветствую и тебя, Верен из Заснеженья, – низким голосом пропел Эйлан, – я вижу, твоя охота была очень плодотворна, но скажи мне, милостью всех богов Сины – зачем ты привел сюда ее?

Его палец указал точно на Латалену. Верен обернулся, недовольный тем, что Эйлан Ублюдок взглянул на женщину.

– Мы нашли ее по дороге, – ответил он негромко, – и я хочу получить за нее выкуп в белом городе. Она моя добыча.

– На твоем месте я бы ее отпустил, – Эйлан повернулся к гостям спиной, – но раз она твоя, можешь оставить себе. Я с друзьями делю только золото.

– Тогда нам нечего делить, Эйлан, – возвестил Верен и снова коротко кивнул, – сегодня я прошу у тебя лишь пару дней отдыха для меня и моих ребят, и хорошего ужина.

Верен уже развернулся, чтобы уйти, когда Эйлан произнес по-горски – Латалена едва услышала:

– Я знаю это семейство. Женщина Элдар. Это племя приносит погибель.

Верен сразу после дома Эйлана отправился в баню, и Прекраснейшая поспешила за ним – запах немытого тела стал уже невыносим, и хотелось скорее смыть с грязью перенесенные болезни и раны. В помещении было душно, стояла кромешная тьма, а вода была холодной и отдавала гнильцой, но особого выбора не имелось. Зато Латалена с удивлением обнаружила под одной из лавок небольшой душистый обмылок – что кое-что значило с учетом увиденного и услышанного.

Несмотря на кажущуюся бедность вокруг, Сум-Айтур был более чем богат. Здесь могло не найтись лишнего топора, но золото водилось круглый год, так же, как роскошные ткани, пряности, вино, горская водка и драгоценные камни. Снаружи захлопнулись засовы, и щелкнул замок. Латалена содрогнулась от этого звука.

Странно, но в Мирменделе она боялась меньше, среди врагов, чем здесь, среди необузданной и первобытной дикости.

– Ты напугала Ублюдка своим появлением.

– Я ничего не сделала для этого, – ответила Латалена, пытаясь определить источник звука. Из полумрака верхней галереи раздалось фырканье.

– Конечно! Ублюдок суеверен, как портовая шлюха. Но он иногда бывает весьма проницателен. И некоторые из моих ребят считают, что тебя надо утопить, от греха подальше.

– Ты за этим пришел? – огрызнулась Латалена, и из темноты донеслось злобное хихиканье.

– Нет, но начинаю задумываться.

– У меня взрослый сын, воин. Моя семья богата и вернет тебе твои деньги, если ты хочешь торговаться, – ответила, стараясь не повышать голоса, пленница.

Верен смолчал, словно оценивая услышанное. Латалена была спокойна. Но все же леди Элдар вздрогнула, когда оборотень бесшумно появился перед ней, выскользнув из темноты. Он разглядывал ее с равнодушным видом.

А Латалену била крупная дрожь. На нее смотрел огромный, голодный хищник, и никакое мастерство и ловкость не могли бы остановить его, желай он причинить ей зло. «Мои братья, – думала женщина, пытаясь не бояться, – ведь стая оборотней перебила мою родню, а это были лучшие воины среди нас!». Однако когда асурийка отважилась вновь поднять глаза и посмотреть в лицо волку, мужчина ухмылялся. И неожиданно леди Элдар бояться перестала вовсе.

По крайней мере, бояться за свою жизнь.

Верен был настолько сильнее, что сама мысль воевать с ней его смешила. И смеясь, он покачал головой.

– Если хочешь, носи свои тряпки на лице, остроухая, – добродушно ответил он, накручивая прядь иссиня-черных волос красавицы на палец, – волки не воюют с женщинами, а я не разбойник – по нынешним временам перебиваюсь, чем придется. Я еду в Элдойр, и собираюсь взять тебя с собой. Видимо, за тебя в самом деле есть кому заплатить.

Латалена чуть помедлила, прежде чем ответить.

– Буду благодарна. Скоро выезжаем?

Оборотень удивленно вскинул густые брови.

– Ох прости, твоё высочество, не спросил, как тебе удобнее. Ты увидишь еще три-четыре заката, прежде чем попадешь домой, если Бог даст, а мы не задержимся нигде.

– Я хочу переодеться, – помедлив, сказала Латалена, сжимая руки, – здесь есть какая-нибудь приличная одежда?

– Женщина, я тебе не прислуга! – заворчал Верен, хмурясь, – здесь есть горячая еда, крыша над головой и нет холеры и южан – будь довольна этим.

Выходя, он хлопнул дверью. Однако через несколько минут дверь распахнулась, и в нее влетел сверток, распавшийся на множество тряпок. Очевидно, контрабанда шелка была поставлена в Сум-Айтуре тоже на широкую ногу.

«Странные, но мужчины», – рассудила Латалена об оборотнях, одевшись и радуясь случаю снова почувствовать себя свободной. Или почти свободной.

Взгляд Верена ей не нравился. Собственнический, покровительственный, оценивающий, и какой-то… беспристрастный. Вне всякого сомнения, он знал имя ее семьи – его знали абсолютно все в Поднебесье, где знали о Единобожии. Но с ним она не чувствовала веса своего имени, хотя он, несомненно, исповедовал ту же веру, что и она.

***

Бесстрастность оборотня была лишь видимостью.

Верен не любил горцев. С кочевниками он мог еще как-то сосуществовать в одном мире, но прочих – и асуров в особенности – не выносил на дух.

– Вот посмотри, – объяснял он причины своей неприязни куму, – в глаза твоей дочери. Или жены. Или тёщи…

– Боже упаси, – усмехнулся Гухард, – я скорее загляну в драконью задницу…

– Кому что. Но ты обращал внимание? Не мог же не заметить. Помнишь мать Эйлана? Глаза ее? Вроде и фигурка, – Верен обрисовал двумя движениями то, что назвал «фигуркой», – и голосок нежный. А глаза, как у дохлой рыбины. Говоришь с ней, отвечает; а души нет ни в глазах, ни в словах.

Сказав это, он сплюнул.

– И все они такие. Как будто…

– Дурману накурились, вот и всё, – пожал плечами собеседник. Верен упрямо мотнул головой.

– Тут что-то еще. Словно мертвяки, прости Господи. Редко-редко жизнь увидишь в них.

– Потому и живут дольше нашего, – предположил кум.

– Не живут. Существуют. Живут, может, и меньше…

Но, сказав это, Верен знал, что встреченная им асурийка тем и отличалась от всех прочих, что жила. Глаза ее были полны чувства, жизни, и Силы – Силу Верен уже встречал и чуял, как хороший охотник. Подвешенные в воздухе, словно шерстяные нити, струны Силы вокруг Латалены были скручены и спутаны, и он всем телом ощущал их дрожь, их напряжение, их притягательную мощь.

Это была сама Жизнь.

– Не смотри на нее долго, кум, – посоветовал Гухард другу, и погладил амулет, висящий на шее, – эдак можно и голову потерять; заманит, околдует, и все, пропадай.

– Чушь это все! – возмущался в ответ Верен, недавно услышавший о том, что суеверия необходимо всеми силами изживать.

И – словно назло всем его планам – взгляда отвести от леди Элдар он не мог. Отплевываясь от маячивших огромных черных глаз, оборотень слонялся полночи по деревянным галереям и задумчиво подвывал себе под нос.

На болотах выдалась жаркая ночь. Верен, раскинувшись по широкой постели поперек, пытался уговорить себя заснуть. За дверью на полу на тюфяке спала без снов Латалена Элдар, свернувшись под тонким одеялом, и волк корил себя за то, что не мог об этом забыть.

«Вот я думаю о ней опять, чертова баба, – отплевывался он, беспомощно проигрывая самому себе, – ухожу на дно, ей-же древние кости! Продать ее! Язык отрезать и себе оставить!». Верен снова заурчал и перевернулся на живот. Улетучился даже призрак сна, и мужчина пожалел себя.

«Проклятые остроухие, – ругался он под утро, все-таки засыпая в совершенной горячке, – если пройдет – значит, здоров, и к черту. А коли не пройдет, я красавицу оставлю себе».

Конечно же, за последующие девять дней дороги его болезнь только усугубилась.

***

Паломничество предоставило Молнии прекрасные десять дней для отдыха.

Наконец-то все прекратилось: и нытье, и разговоры о войне и шансах, и бесконечный подсчет врагов и союзников. Теперь осталось только время, отданное исключительно жизни.

Это Молнии нравилось. Наконец-то Финист Элдар, которого она знала и любила, вернулся в реальность. Он, стеснявшийся собственной образованности. Он, говоривший о Вере, и загоравшийся огнем изнутри.

Пожалуй, за эти десять дней Молния полюбила своего друга и его народ больше, чем когда-либо. Может, потому, что впервые она видела вокруг не одни убийства и подготовку к ним? Но везде вокруг стояли палатки и навесы точно таких же, как и она, простых жителей Поднебесья, и войны не хотел никто.

Должно быть, война это действительно вынужденный шаг, – нехотя убеждалась девушка. Молча и задумчиво следовала она за Летящим, опасаясь потеряться в бескрайней толпе паломников. Она шла, хмуро взирая на вездесущих сородичей-гихонцев, просивших подаяние вдоль дороги. Утоптанная миллионами ног дорога в ущелье, украшенная гирляндами, фонарями и всевозможными колокольчиками и бубенцами, как будто вела в никуда. Лица появлялись и терялись, пестрота одежд сменялась еще большей пестротой; отовсюду, куда ни глянь, стекались сотни паломников.

«Так, Джаха, – обратилась Молния к себе, и вцепилась в руку Летящего, – не теряйся. Все здесь чем-то заняты. Все суетятся, и им кажется, от каждого зависит нечто очень важное. Чем они все заняты? Почему они постоянно куда-то идут и что-то ищут? Сумасшедшие».

Кто-то торговал. Кто-то ругался с торговцами. Кто-то громко сообщал окружающим о подлости своего соседа из далекой какой-то деревни неподалеку от Агминского Устья – Молния даже не представляла, в какой стороне света оно находится.

Летящий, за руку которого она ухватилась, боясь потеряться, пробирался вперед так уверенно, словно знал точный путь. Она ступала за ним след в след.

«Так-так, а вот воины. Все, как всегда: уставшие, злые и хотят спать и есть. Но и они в этом странном путешествии. Они-то что забыли здесь?».

Кто-то пытался найти пропавшего осла. Кто-то укачивал детей. Кто-то пересказывал историю Пророчества, и в красках рассказывал о том, чего никогда не видел, но во что очень верил. Молния хотела послушать, но Летящий спешил. Как выяснилось, он намеревался остановиться чуть повыше Холма.

«Это называется господствующая высота, – гордясь собой и им, вспомнила Молния, – ее надо занимать, если враг может прийти снизу».

Потом он спал. Потом ел. Потом много молился, потом снова спал. Молния успела оббежать несколько соседних костров, познакомиться с десятками соседей и просто проходящих незнакомцев, и узнать, что в этом году в Драконью Кишель собралось невозможное количество паломников – вероятно, потому, что никто не надеялся на победивший Элдойр в следующем.

Молния не разделяла их мнения.

«Вообще, почему они паникуют? – злилась она на трусость окружающих, – где вся эта вера, о которой Летящий постоянно говорит? Если бы они верили хотя бы на десятую часть, как он, никто бы не боялся. Странный народ».

Она в победе не сомневалась, потому что не сомневалась в Летящем. Он заслуживал победы, если была справедливость в мире.

В справедливость Молния тоже верила. Настроение паломников к третьему дню изменилось: они устали от раговоров о трудностях и бедах, и вокруг зазвучали песни и проповеди. Очередной наплыв новоприбывших – и снова все преисполнились раскаяния и смирения – и опять-таки песни и проповеди.

Все это казалось Молнии бессмысленным шумом и суетой. Так оно и осталось бы в ее памяти, если бы, конечно, не Летящий. Он замучал ее книгами и цитатами, обучением грамоте и рассказами о великих историях. Девушка кривилась и отворачивалась, но не слушать не могла. Вопросов возникало все больше.

Если это истина, и все так просто и понятно, то почему все так получается? Если любой, кто ей противостоит, ошибается, почему ошибающихся больше?

«Джаха, это не твоя война, – говорила девушка себе, но внимательно слушала, – разве не это было правилом? От начала времен мы не воюем; и это знает все Поднебесье. Народ Гихона не воюет. Там, где льется кровь, мы не ходим. Лучше нищими, но живыми». И она видела гихонские таборы, неспешно двигавшиеся на запад, через ущелье в Загорье. Сопровождаемые звонким лаем собак, задорными песнями и звуками гармошек, они уходили в дорогу – как и сто лет назад, как и тысячу.

«Пора и тебе, Джаха», – говорила себе Молния, безуспешно пытаясь сделать вид, будто Летящий и весь Элдойр и вся семья Элдар ничего больше не значат для нее.

Гихон ждал; ждали степи Черноземья. Можно было поехать куда угодно, уйти пешком или улететь на драконе – в том, что она найдет общий язык с ящерами, Молния не сомневалась.

Пожитки? У нее ничего не было, что можно унести, кроме того, что она имела на себе. Сейчас или никогда, повторяла Молния, глядя вслед каждому следующему путнику, уходящему прочь. Бежать, это она умела. Это она умела лучше всего в жизни.

Она могла убежать в любой из этих прекрасных десяти дней. Она знала, что Летящий знает. Ей не доводилось сомневаться в способностях наследника Элдар к предвидению. Он в самом деле умел читать мысли, стоило ему лишь настроиться. А ведь Молния сопровождала его уже достаточно давно.

«Он дает мне шанс, – знала она, догадываясь, зачем Летящий разрешает ей ходить где вздумается, – но я бы на его месте обиделась. Его и так бросили. Все бросили…».

Пятки жгло, больше всего на свете хотелось махнуть рукой и сказать: воюйте, а мне пора честь знать! – и уйти в любую сторону света. Гихонцу везде дом!

Но потом взгляд Молнии падал на синие туфли, подаренные ей господином, и тогда гихонка Джаха улыбалась сквозь невесть откуда появившиеся горькие слезы.

И она осталась.

========== Смертники ==========

Вместе с особым недугом, который вызвало присутствие красивой чужеземки рядом, пришла и другая, застарелая хворь: то ли от неудобной позы во сне, то ли от сквозняка, но Верен проснулся, не в силах выпрямить спину без стреляющей боли.

Друзья наперебой предлагали самые надежные волчьи лекарства в отсутствие бани: выпивку и удар с противоположной стороны – «выбить болезнь». От второго оборотень отказался сразу.

– Кум, а позови свою! – посоветовал ему Гухард, – эй, иди сюда, сестра. Посмотри на старшого.

– Ты понимаешь в лекарствах? Или молитвах? – простонал Верен, досадливо морщась и отвергая протянутую флягу, – болит, ой, болит…

– Спина – к дождю, – заметил кто-то.

– Чтоб тебе прострелило …! Надо было раньше помирать. Ох-ох. Теперь не разогнусь.

– Позвольте взглянуть, – произнесла Латалена.

– Да любуйся. Ох.

Верен потирал спину чуть ниже лопаток. Могучий – только так могла описать его Латалена в эту минуту. Бугрились мускулы, и по ним извивались при каждом движении шрамы. Их были десятки – тонкие, толстые, точечные, … а вот след от волчьих зубов, вот еще один. Латалена, как завороженная, часто моргала. Кроме бесконечного множества шрамов, на спине оборотня наличествовали и веснушки – явление, которого Латалена также прежде не встречала. И, главное, шерсть.

Гребень шерсти, спускающийся с затылка до середины лопаток. Даже с подшерстком. Шерсть была на теле оборотня распределена равномерно: сложно было бы найти такой участок, чтобы ее не было совсем.

Причину же боли Латалена разглядела сразу: торчащий позвонок, возможно, выбитый в давнем сражении. Она поколебалась: знала, как вправлять, но не смела рискнуть. Однако Гухард не переживал за своего товарища столь же сильно, а может, имел больший опыт хирурга или костоправа. Он разом нажал на указанные асурийкой точки, и что-то негромко щелкнуло под его пальцами. Верен коротко взвыл, но уже через мгновение с благодарностью кивнул приятелю.

– Руки твои мясницкие, будь они благословенны. Чего уставилась? – рявкнул он на Латалену, – сглазишь.

Она не ответила, не сводя глаз с самого удивительного шрама – он был похож на перевернутую подкову. Гухард и третий оборотень понимающе переглянулись и, хитро бормоча что-то, тихо исчезли – растворились в суете привала.

– Можно думать, ты что-то понимаешь в военной хирургии, – пробурчал Верен, не сводя внимательного взгляда через плечо с горянки и потирая спину.

– Хорошо понимаю, – ответила Латалена, едва не оскорбившись, – уж если бы я зашивала это…

Ее холодная ладонь легла на шрам. Верен напрягся. Под своей рукой Латалена – удивительно – ощущала не только движение мускулов, но также слышала и участившийся пульс. И его кожа была горячей.

Одно лишь мгновение. Не больше.

– Благодарю покорно, – резко подался вперед оборотень и натянул рубаху, – кто-то из таких, как ты – асур – оставил мне это на память тридцать лет назад и, надо признать, тоже знал свое дело. Твоего умения пробовать не хочу…

«Обиделся, разозлился, вспомнил неприятности прошлого? – гадала Латалена Элдар, удивляясь своему интересу, – что мне до него? Господь святый! Как же тяжело с этим народом!».

– Ты воевал с горцами. Значит, и с моей семьей?

– А, – заворчал Верен, – кровная месть, я и забыл. Да, женщина. Я воевал и с твоей семьей.

Латалена помолчала. Подумала минуту, потом спросила – и голос ее был спокоен и тверд:

– По своей воле?

– Что? – не понял оборотень.

– По своей воле? Тебе приказали? Заставили? Принудили? – она использовала все возможные выражения, чтобы показать смысл вопроса. И достигла своего – волк взорвался от гнева.

Не помня себя, он схватил ее за руку, вывернул ее – по счастью, не вывихнув и не сломав, – и зарычал, обнажив все свои зубы прямо над ее переносицей. Женщина на мгновение ощутила бессилие жертвы перед хищником, и обмерла.

– Слушай, ты, глупая баба! – зарычал Верен, – внимай! Заставить можно раба. Верен из Заснеженья рабом никогда не был. Да, я воевал с твоими братьями – и с Элдар. И знатно перебил многих из вас – похожих на тебя, точно таких же!

– За… что? – сдавленно прошептала Латалена. Оборотень мгновенно успокоился, и следа не осталось от взбешенного лесного зверя.

– За деньги, разумеется.

…В те часы, что они добирались до Предгорья и Кунда Лаад, беседа вновь завязалась сама собой. Чем дальше, тем больше между асурийкой и оборотнем появлялась и веселость старых друзей – которыми они не были и быть не могли. И сказать, в чем была причина ее, леди Элдар потом не сумела, как ни пыталась.

– Вы воины? – спросила Латалена на горском – Верен знал его, в отличие от столичной хины.

– Мы с собой везем три телеги арсенального добра, – улыбнулся волк снисходительно, – конечно, мы воины. Дружинники князя Илидара.

Этого имени Латалена припомнить не могла. Что-то смутно вспоминалось о Заснеженье, но это был в ее понимании отдаленный от центра мира северный край.

– Это вы Бог весть где поселились, – обиделся на осторожные вопросы оборотень, – залезли в горы, окопались там, никакого простору, никакого веселья.

– И Предгорье.

– И все Предгорье тоже окопали! – хмыкнул Гухард. Верен кивал, улыбаясь, и Латалена – сама не зная как – тоже начинала улыбаться.

– Оружейная ярмарка, значит? – она оглянулась, – у вас есть хорошие кузнецы?

– Ишь, все знаешь. Нет, сударыня. Это из старых запасов. Распродаем потихоньку.

Сказанное веселым тоном не обмануло Латалену. Среди воинов она жила всю жизнь, и знала, что значит «распродаемся».

– Уже и до вас добралось? – склонившись чуть ближе к Верену, сказала она по-горски.

– Разруха-то? – хмыкнул Верен, никак не желая поддаваться ее чарам, – нам-то что, кто у нас под боком шумит, вы или южане? Все одно, нет покоя.

– Мы ваши единоверцы, – не нашла Латалена ничего, чтоб сказать.

Сзади донесся хохот.

– То-то мира двести лет нет!

– Сестра, ты веселая. Сестра, правда.

– Я не припомню, чтоб нас хоть раз ваши нанимали…

Услышав последнее, она встрепенулась.

– А можно? – спросила у Верена. Тот пожал плечами, посмеиваясь.

– Конечно, можно. Хочешь? Есть одно условие: золото наличными. Мои парни любят деньги.

«Это все любят», подумала Латалена. Если в этом и заключалась тонкая военная политика ее отца, то, владея его казной, уж она-то не дала бы сгинуть Элдойру.

– Но у тебя нет золота, – зевнул несколько нарочито Верен, – сейчас на тебе моя одежда, ты сидишь на моей лошади. Босиком. Я бы узнал твое имя, даже если бы ты была голая. Лишь у Элдар есть дивная манера предлагать то, чем они не владеют.

И он, усмехаясь, выехал вперед. Латалена вспыхнула, но смолчала.

– За меня заплатят! – сказала она вслед, просто, чтобы как-то обозначить то, что не сдается.

– Я не против, – снова лично к ней обратился Верен, – взять немного денег со смертников – почему нет? За такое я даже согласен терпеть некоторые капризы.

– Смертников? – она решила, что волк перепутал слово с каким-нибудь другим из асури. Но Верен смотрел ей в глаза, щурясь слегка.

– Именно. Косль и наш город, как ни крути. Мы следим за тем, что вокруг него происходит. И стены его прохудились, а внутренность сгнила. Вам не выдержать ни схватки, ни осады. Дело очевидное – для любого из нас, да, ребята?

Некоторое время ехали молча. Латалена сосредоточенно думала.

– И сколько у нас должно быть еще воинов, чтобы мы победили? – спросила она немного погодя.

– Демоны, женщина! Я говорю о строительстве крепостей, экономике военного времени и торговле, а ты спрашиваешь о количестве лишних трупов в Предгорье.

– Стены могут остаться на любой стороне, – спокойно ответила асурийка, – кровь проливают воины. Сколько?

Он молча прикинул.

– В лучшем случае? В худшем?

– В худшем.

– Восемнадцать тысяч всего, три кольца обороны по Кунда Лаад и вооруженное укрепление границ на юге и востоке лет семь после.

– Сколько?!

– Союз управляется умными хитрыми воинами, женщина. Они не станут проливать крови лишний раз, в отличие от вас. Они будут брать вас измором. А хлеба нет уже в нынешний год.

– Ответь мне, – леди Элдар протянула руку, помедлив, но, рассудив, что на ней перчатка, прикоснулась к его плечу, – а если удача будет на нашей стороне полностью? В этом случае – как?

Верен скользнул взглядом по ее руке, и она отдернула ее.

– Я хочу знать, каковы наши шансы выжить и вернуть королевство Элдойр, – твердо сказала она.

– Леший и его русалки! – взвизгнул, снова гогоча, Верен, запрокидывая голову, и даже подвывая, – ты заставляешь меня смеяться и злиться в два раза чаще обычного!

– Большак втрескался, смотрите-ка, – услышала сзади Латалена ворчание Гухарда, но понятие «втрескался» на сурте ей было неизвестно.

– Помолчи там! Эй, сестра, – улыбаясь и блестя зелеными глазами, обратился Верен к Латалене, – не знаю, откуда ты взялась, умная, на мою голову, но я, черт возьми, отвечу тебе. Тринадцать тысяч хороших, опытных воинов, два кольца обороны вокруг стен, и три дружины дозора в городе – потому что беспорядки будут неизбежно, это Косль, иначе быть не может. Если бы мой князь был здесь, он сказал бы тебе больше.

– А ты… не…

– Что?

– Князь?

Теперь хохотали уже все. С подвыванием, постепенно превращающимся в задушенный скулеж. Хотя сначала эту пугало Латалену, теперь она находила в этом даже своеобразное очарование.

– Нет, красавица, я не князь. Я свободный волк, как и все мои братья со мной. Мы – вольные из Сургожского Братства. Титулы есть у вас, мы предпочитаем жить проще. У нас есть большак, и в эту поездку ребята выбрали меня. Когда мы вернемся домой, там будет волк Илидар, и он вожак над всеми из нас. По-вашему, вроде, это называется «князь». Поняла?

Латалена опустила глаза. Возможно, в военном искусстве было что-то большее, чем преподавали в Школе.

– Как бы там ни было, но мне приятно слышать твои слова, – не сводя с Латалены глаз, продолжил Верен, – смотри! Лучший вид на славный Косль!

Обернувшись, Латалена прижала руку к губам. В самом деле, северный вид на Элдойр считался одним из живописнейших мест в Поднебесье. Высокие шпили Совета, синие купола Храма, зеленые черепичные крыши, железом крытые кузни… и везде, сколько хватало глаз, вились флаги Элдойра. «Этим мы и богаты, – грустно усмехнулась Латалена, вдруг, спустя всего минуту, увидевшая Элдойр заново – после слов оборотня, – знаменами. Песнями. Легендами».

Дождавшись возвращения посланного, доложившего о прибытии леди Элдар, оборотни въехали в город.

Очевидно, они не раз бывали здесь, в отличие от Латалены, которая, сидя на телеге и раскрыв рот, как самая настоящая провинциалка, разглядывала Элдойр.

Казалось, он поднимается над ней, как огромные белые горы, перенаселенные, безумно красивые и недосягаемые. Телега грохотала по кое-где провалившейся отмостке, вокруг сновали вечно суетливые и занятые горожане, а Латалена, прижав руки к груди, все смотрела и смотрела.

Первым встретил ее Ревиар Смелый. Впрочем, так всегда бывало. Она увидела его, стоило им только оказаться на огромной площади перед Советом. Она вздрогнула, схватилась за сердце и смутилась, ощутив на себе взгляд оборотня. Тот хмыкнул.

Наверное, первый раз в жизни Латалены Элдар семья так ее встречала. Они бежали следом за Ревиаром, вздымая руки к небу и голося – все: тетки, двоюродные тетки, внучатые племянники и троюродные младшие братья. Возглавлял их, несмотря на более чем почтенный возраст, сам Ильмар Элдар. Сейчас он не был похож на себя – в домашней одежде, без пояса, растрепанный.

– Это что, все твои? – удивился оборотень и мгновенно был сметен набежавшей толпой асуров.

– Господь спас нас, – завывал Гвенедор, хватаясь за сердце и вьясь вокруг кузины, – ты уцелела. Солнце Асуров уцелела! – на горском крикнул он.

– Позор нам, – тут же метался другой брат Элдар, – мы потеряли, а вернули…

Тридцать с лишним пар черных глаз уставились на Верена, который, растерявшись, даже не сразу снял шапку.

– Доброго дня вам, уважаемые, – неловко начал он, – не прогневайтесь, не сразу довез, зато в целости и добром здоровье.

«Что я несу», читала Латалена, внутренне ликуя, у него на лице.

– Господин благородный волк спас меня, – снизошла она, пребывая в наилучшем расположении духа, – спас от смерти и плена.

Сегодня она могла себе позволить великодушие. Слова ее потонули в восторгах горцев. Один Ильмар Элдар молча смотрел на Верена, не двигаясь.

– Верен? Сын Эйры? – спросил он одними губами, и оборотень кивнул, также не сводя глаз.

«Узнал», поняла Латалена и перевела взгляд на волка.

– Двоих забрали, одну вернул, – сказал оборотень, и снова его никто отчего-то не услышал, – ты дашь мне уйти?

– Я дам тебе больше, – спокойно сказал Оракул, повышая голос и по-прежнему пристально глядя оборотню в глаза, – за добро воздается! – крикнул он и поднял обе руки, – благородные волки наши братья и гости! Добро пожаловать.

«Он знал, – пронзало Латалену жуткое предчувствие, пока она, едва живая от внезапно навалившейся усталости, поднималась в отведенные покои, – мой отец знал, что так будет».

Почти готовая немедленно упасть и заснуть, она мгновенно ожила, услышав знакомый голос за спиной.

– Я виноват. Я не должен был отпускать тебя с отцом без достойной охраны.

– Случается. Это война.

– Я… не мог бы воевать дальше. Я бы не смог.

От Ревиара редко можно было услышать подобные слова. Латалена подняла глаза на его лицо. Сколько же лет прошло с того дня, когда он вернулся с войны против Айеллэ? Тогда, израненный, едва живой, он пришел и положил перед ней три шлема с голов убийц ее братьев.

– Я не всех достал, – сказал он тогда перед тем, как упасть без сил навзничь.

Даже сняв траур по мужу, по братьям Латалена его все еще соблюдала, уединяясь порой на хинт – время для одинокого вознесения заупокойных молитв.