Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Когда Летящий вернулся к матери, в шатре обсуждали проблемы передвижения Ревиар, Ниротиль и еще несколько воевод. Молодой воин замер, стараясь слиться с тканью занавесок, и прислушался.

– Разделимся на четыре группы, – уверенно предлагал Ревиар Смелый, говоря с воодушевлением, – пойдем разной дорогой. Каждую дорогу прикроет по сто всадников. На половине пути оставим по отряду – это будет достаточное прикрытие. Если мы остановим их сейчас, дальше на запад они не сунутся.

– Есть другая идея, – вставил воевода Циэльт и поднялся с места, – полководцы, братья… – быстро раздав приличествующие поклоны и приветствия, он повернулся к Ревиару, – мы должны поспешить с частью войск вперед, и подготовиться дать бой на границе Лунных Долов.

Молчание продлилось достаточно, чтобы воевода счел нужным продолжить мысль, и он показал острием кортика на карту.

– На Флейском отроге – с западной стороны, и до границ области Баниат, где их претензии – равно как и наши – заканчиваются. К северу от Баниат есть крепость Парагин. Это одна из старых военных крепостей, она была построена с расчетом на осаду, и – как докладывали – она в лучшем состоянии, чем те, что мы уже потеряли.

Ниротиль покачивал головой, пока воевода говорил, потом согласно хлопнул в ладони:

– Я понял твою мысль. Она нравится мне. Вести переселенцев по южной дороге нельзя – это опасно, мы здесь на виду, в голой степи. Мы должны отправить обозы северной дорогой, в обход, через Беловодье, а сами дать бой в крепости Парагин.

– Это слишком рискованно, – возразил Ревиар, и с ним согласились многие, – через Беловодье дорога в не лучшем состоянии, единственный тракт простреливается со всех сторон. Бог один знает, они могли уже занять дорогу.

– Прямой дороги через Лунный Лес тоже нет, – оправдался Ниротиль, – и вдоль Флейских курганов коридор между границей и лесом небольшой, не больше двадцати верст. Если бы это они шли – разве ты бы не напал?

Ревиар вынужден был признать правоту соратника.

– Значит, решено, – заключил Ревиар Смелый, и встал, – мы остановим их в крепости Парагин!

А с первыми лучами солнца переселенцы снова двинулись в путь на запад.

Следующие четыре дня и вовсе пришлось несладко: сказывалась общая усталость, но до запланированного привала следовало преодолеть сорок пять верст по сухой степи после пыльной бури.

Трудно пришлось переселенцам из Лерне Анси и области Долва в поясе пыльных бурь; были и потери.

Но Летящий и Молния пережили бури и неделю дороги, не печалясь сильно; в их небольшой палатке было прохладно и сетка спасала от песка и пыли; воды хватало и воинам, и лошадям. И, хотя мыться было и негде, Молния обходилась тем, что обтиралась просеянным песком.

– Как можно! – закрывая лицо руками, возмущался ее друг и господин, – вчера… мне весь отряд… хоть бы от лагеря отошла!

– Я боялась, – ответила, дуясь, девушка, – вдруг бы степные духи или катуны похитили меня и утащили? Была ночь, между прочим, и темнота.

– Было достаточно светло, чтобы тебя разглядели двадцать острословов. Они уже спели мне про… – Летящий сглотнул, – прошу тебя! Не давай похабным песенкам шанса, Молния! Ты позоришь меня перед всем домом Элдар.

– Не могу ж я не очищаться, – чувствуя правоту, стояла на своем южанка.

На следующий день произошло первое столкновение за воду с кочевыми племенами Хасир. Трясясь в седле и сплевывая изо рта кровь – по счастью, ни один зуб ему не выбили – Летящий Элдар, сын Солнца, проклинал Хасир, жадных счетоводов воеводства, плохих оружейников, своего коня и самого себя.

Но когда на горизонте снова появилось знакомое красное пятно, свидетельствующее о приближении бури, юноша забыл все свое прежнее недовольство и горячо взмолился, сжимая поводья.

Через пять дней головные отряды Лерне Анси и окрестностей вышли, наконец, из пояса бурь.

***

Ревиар находился в смешанном настроении. Ему было больно, нестерпимо больно оставлять уже обжитой дом, несмотря на то, что полководец всегда оставался кочевником. Но впереди лежали не родные степи – это были зеленые и опасные равнины Кунда Лаад, предгорья и новая война. Леди Элдар переносила тяготы, как и всегда, стоически, и не жаловалась на невозможность остановиться или хотя бы на песок, засыпающий любую щель в одежде. Хуже того, острые камешки, летящие вместе с ветром, проделывали дыры в плащах и кафтанах, а лошади, бредущие наугад, шумно храпели из-под наголовников. Нескольких лошадей они и вовсе потеряли.

На короткое время Ревиар вспомнил прошлые дни, дни юности, когда разбитые войска асуров укрылись в горах, сулы и эребы умчались на тонконогих скакунах в Загорье, а единственное, чем была представлена военная мощь Элдойра – так это кочевниками Черноземья.

Совершив набег, они рассеивались в степях, или уходили и вовсе в пустыни на востоке, где найти их не представлялось больше возможным. Такой образ жизни и обычное здесь скотоводство выработало у служащих трону кельхитов и ругов своеобразные манеры, обычаи, верования.

И именно сюда отправился опальный Ильмар Элдар и сохранившая ему верность знать – кроме тех, что имели земли и просто вернулись к тому, чем владели до Смуты.

Никогда не знавшее войны Черноземье столкнулось с ней впервые.

– Мы выжили тогда, и теперь выживем, – под нос себе сказал Ревиар Смелый, не заметив, как усмехнулась леди Элдар, услышав это. Из-за просторных степных покрывал он видел только краешек ее лица и жгучие глаза.

– Вспоминаешь. Мы сейчас возле Лерне Генес?

– Именно, – кивнул полководец.

– Я еще помню, когда живы были семьи Гай, семьи Анси, чьи селения достались нам. Так странно, знаешь. Я помню, как радушно нас встретили в Лерне Гай, когда мы приехали. Мне было двенадцать лет. Они встречали нас молитвами и зачитывали Писание. Они… – голос ее дрогнул, – они были… лучше всех. И я до этого думала: ну что отец нашел в степях? Мы пропадем здесь, и все закончится для Единобожия и Элдойра. Но это оказались самые лучшие, самые верные нам земли, и самые верующие из всех. И вот теперь мы уводим оставшихся на смерть.

Ревиар промолчал. Она и не требовала ответа. Она никогда не ждала его.

– И такого, как ты, среди всех нет. Но скажи мне, Ревиар. Ты бы покорился кому-то еще, кроме отца моего, владыки Ильмара?

– У жителей Черноземья не бывает владык, госпожа. Как у ругов и кельхитов.

– Ты кельхит.

– Счастлив им быть.

– Тогда кому же ты служишь, если не моему отцу?

– Богу, – просто ответил Ревиар, пожав плечами, словно этот ответ мог все объяснить.

И, как ни странно было ему самому, Латалену Элдар это объяснение удовлетворило.

– И снова ты воюешь во имя Бога. На стороне Элдар.

– Ты знаешь о войне не меньше меня, госпожа. Война – не короткая эпоха или явление, а философия жизни. Бог тут ни при чем.

– Ты с этим смирился?

– А ты?

Она улыбнулась под покрывалом, зная, что даже в молчании полководец чувствует ее улыбку.

– Снова ты и я едем по степи, – спутя какое-то время сказала она, усмехаясь, – с трудом верится.

Ревиар оглянулся, улыбнулся, опуская взор и вспоминая; в самом деле, он и Латалена Элдар изъездили Черноземье вдоль и поперек, особенно на востоке. Но никогда еще за ними не шла армия.

– Помнишь? – она взглянула в глаза ему, подгоняя для этого лошадь и придерживая рукой в перчатке покрывало, – помнишь? Тогда еще было двенадцать коров, три тощих ишака, двадцать с чем-то овец…

– Двадцать три, – смеясь, вспомнил Ревиар, – как не помнить! Помнишь тридцать верст до Лерне? три бурдюка воды.

– Это было счастливое время, – сказала вдруг Латалена, – тогда будущее казалось таким… бесконечным.

Ревиар не увидел, но догадался о слезах, которые она мысленно пролила над каждым днем беспечной степной жизни.

– Но оно было. А ты в Элдойре бедствовать не будешь, госпожа.

– А если захочу вспомнить, как пасти овец, пойду к шатрам, – улыбнулась в ответ Латалена.

– Там, где ты, будут и мои шатры, госпожа.

Латалена поспешно опустила верхнюю вуаль и на некоторое время замолчала. Даже после стольких лет в степи она, асурийка, все еще стеснялась прямой, как стрела, речи кочевников. Эта удивительная прямота наделяла простые и однозначные фразы неповторимым богатством смыслов.

Ревиар не удивлялся молчанию госпожи, когда они покидали бурю. Ведь она оставляла не только засуху, голод, годы неурожая и врагов. Она оставляла землю, которая большую часть жизни была ее домом.

========== Друзья ==========

…Стрела указывала точно в мишень. Стрелок затаил дыхание, стараясь замедлить удары сердца. Он должен был отпустить тетиву лишь тогда, когда возможно было досчитать до пяти между двумя ударами; а для этого нужно было дышать все медленнее, что в подобную жару оказывалось почти невозможным. Он почувствовал, как капля пота падает с налобной повязки на нос – горячая. Наконец, он отпустил тетиву.

Мишень загудела.

– Отлично, Летящий, просто отлично, – завистливо протянул Гиэль, молодой товарищ юноши, – и почему ты не можешь хоть ради меня пару раз промахнуться?

– Если тебя это утешит, я почти промахнулся, – заметил Летящий, пристально вглядываясь в пробитую стрелой мишень, – у меня полно горло песку. И страшно болит третий день.

– Ты заболел, – себе под нос прокомментировала Молния, спешащая мимо стрельбища по своим делам, – ты всю ночь ворочался, у тебя испарина на лбу… если не песчаной лихорадкой, то воспалением легких, а если не воспалением легких, то тифом…

Девушка много ворчала в этом походе; она не оставляла без крепкого словца ни повозки, ни меча, ни расторопности обозных слуг. Постоянно отплевываясь от преследовавших ее господина повсюду злых духов, Молния не стеснялась предрекать страшные раны, порчу и болезни. В ее понимании, пророчества лишали катастрофы всякого шанса на свершение.

Возможно, именно поэтому она одна ни капельки не верила в прорицания Оракула и смеялась открыто над ежедневными упражнениями Летящего в попытках рассмотреть вероятности будущего; и одновременно она докладывала ему обо всех «знамениях» и сновидениях, которые узрела, и требовала толкования их всех.

Близкие друзья наследника Элдар уже привыкли к манерам его служанки; поистине, второй такой во всем войске было не найти. Все воины, стоило им обзавестись достаточным капиталом, нанимали слугу-подростка или, получив звание, таскали за собой иной раз по три ученика, но чтобы южанку-язычницу, да еще и с таким характером – пожалуй, приплати по десять золотых ногат каждому, и то ни один не согласился бы.

Хотя лишних денег ни у кого не водилось: вот и сейчас соратники Элдар-младшего засели за игру на деньги. Занятие считалось рискованным, так же, как бои на руках или дуэли: все это было запрещено.

Войдя в азарт, Летящий, обычно воздерживающийся от всего запретного, в этот раз все же сделал ставку, и она оказалась верной. Молния за его спиной завизжала, как укушенный шакал.

– Господин мой выиграл! – хвастливо ткнула в грудь она, и повертелась, свысока глядя на окружавших ее воинов, – а ну-ка, благородный господин, сколько там у нас? – и она ущипнула Летящего за щеку, да так, что оставила на ней алеющий след.

Густо покрасневший, Летящий собирался дать принародную отповедь служанке, но не успел – резко обрушившаяся на собрание тишина остановила его.

– Встать, – холодно раздалось откуда-то сверху, и Летящий поднялся – что ему оставалось делать?

Он по-прежнему смотрел себе под ноги, но в этом взгляде почти не было страха. Конечно, он знал о том, что ему припишут суровые наставники – возможно, даже преступление против порядка войска. Но вот как решит проучить его старший отец?

– На сей раз ты перешел границы моего терпения, – голос Оракула был незнакомым и жестким, – я всегда хотел обойтись без… без наказаний. На ближайшие полтора месяца я хочу видеть тебя только в обозе, – Летящий сжался, надеясь, что ослышался, – а сейчас – всыпьте ему двадцать пять палок! И так, чтоб его дружки видели это. Я сказал!

По грохоту опрокинутого колчана Летящий догадался, что его дед покинул костер. Он поднял голову. Странное ощущение пустоты охватило юношу. Ему в голову не пришло сопротивляться, когда стражники Элдар подхватили его под руки и выволокли на площадку. Наказания в армии Элдойра были мгновенны: их редко откладывали больше, чем на день, разве что речь шла о казни страшного преступника или врага.

Из всех наказаний двадцать пять палок были самым малым, на что мог рассчитывать молодой воин. Летящий, стоя на коленях, зажмурился, готовясь отсчитывать удары. Одновременно – хоть он и не увидел – зажмурились и стоящие за натянутыми веревками его друзья и верная Молния.

– Раз! – с хлестким звуком палка опустилась, и воин вздрогнул, больше от неожиданности: это было почти не больно, – Два! – все еще не больно, – Три! – теперь только саднящая, легкая еще боль…

К двадцать пятому удару по его щекам текли слезы, и было невыносимо больно; он не чувствовал спины, словно кожу отодрали от него живьем, выдубили и вернули на место, обильно смочив солью и уксусом. Когда наказание закончилось, и его оставили посреди пыльного круга, Летящий Элдар даже подняться сам не смог. Ему помогли друзья, молча поспешившие проводить его к шатру. Летящему было плохо; дрожали колени и голова кружилась. Ему всегда казалось – после тренировок, после истощающего похода – он способен легко выдержать и сто ударов, если придется. Но сейчас юноша был далек от того, чтобы считать себя способным на это.

Он упал лицом в свернутый плащ, и хрипло произнес – и это были первые его слова с того мгновения, как он был схвачен:

– Надо было идти играть в другой отряд.

Всеобщий смех больше напоминал стон.

За последующие семь дней побои молодого наследника Элдар прошли настолько, что он мог садиться без стонов. Каждый вечер Молния, заливаясь слезами, причитая и воя, как на похоронах, смазывала их жутко смердящими мазями, состав коих открывать отказалась наотрез. Каждый вечер она укоряла своего господина за его безрассудное баловство, которое было очень большим риском – с порядками Элдойра во время войны. Летящий молча терпел ее наставления – в конце концов, она была права.

Но деньги за игру он все же забрал. На две ногаты серебром он приобрел неплохой подседельник, часть денег оставил, и еще – купил Молнии новые туфли.

Возможно, это было мотовство, но он давно заметил ее неловкую походку: девушка старалась держать ступни ровно, но старые подошвы трескались, не выдерживая давления, и вот-вот грозили расползтись окончательно, попав в еще хотя бы один дождь. А второй такой крошечной ножки среди всех девушек Лерне Анси и других переселенцев он не знал. Поразмыслив над склонностью служанки наряжаться в самые немыслимые одежды, Летящий отправился к сапожному ряду на ярмарке, когда войска сделали пятидневный привал у Лерне Генес. Вернувшись как раз перед тем, как начался дождь, он успел переодеться и даже раскурить трубку с одним из стражников Латалены.

Молния подарок одобрила.

– Что это? – удивилась она, глядя на туфли, что протягивал ей ее господин.

– Это тебе. Твои совсем развалились. Примерь.

– Мне? – Молния прижала руки к груди, сделала два шага назад, прикусила губу…

Привычная театральность ее движений никогда не казалась Летящему прежде такой естественной и природной.

– Примерь, говорю, – повторил он и с неудовольствием потер бок, – кто-то должен извлечь выгоду из этого бедствия.

Молния молчала, глядя на свои пыльные ноги в новых туфлях: синих, обшитых тонкой кожей, плоскими бусинами и явно дорогих – вряд ли раньше она надевала такую обувь. Зазвенели бубенцами браслеты с кое-где облупившейся эмалью на ногах девушки, когда она делала первые шаги в новой обуви. Глаз служанка не поднимала.

– Не жмут? – спросил Летящий, уже угадывая дальнейшее и готовясь с некоторым внутренним содроганием; и он не ошибся. Молния рухнула к ногам молодого воина и подняла на него покрасневшее лицо. На серьге в ее носу задрожала, задержавшись, первая крупная слеза.

– Господин мой! – взвыла она, и Элдар прикрыл лицо ладонью: это была привычная драма, – благородный мой господин! Сын Солнца! О, щедрейший… достойнейший…

Асуры из Элдар пытались не расхохотаться, наблюдая за отчаянными гримасами на лице сородича. Вся оранжевая от поднявшейся пыли, Молния стянула новые туфли с ног, прижалась к ним лбом, и вновь простерлась перед своим хозяином, не давая тому и шага сделать в сторону.

– Ради Бога Милостивого, не позорь меня и отпусти.

– Благородный!.. – причитала Молния, раз за разом падая, едва начиная подниматься с земли, – ты повелитель моей жизни!

Остальные крики звучали на ее родном гихонском диалекте, и его разобрать ни Летящий, ни его друзья не могли – к счастью, или к сожалению, никто из них не знал.

– Оно того стоило, – заметил себе под нос Летящий, глядя на повеселевшую Молнию, мелькавшую между палаток с присущей ей скоростью, – никогда мне не понять южанок…

– Эту южанку или всех вообще? – не понял Остроглазый, – мне они нравятся.

Молодой Элдар покосился на приятеля. Остроглазый был из сулов – его родиной были далекие западные земли Загорья, терзавшие души почище мифического Заморья и Небесного Чертога; тех хотя бы не ожидал увидеть во плоти и при жизни.

– Не смотри так, я знаю ее не дольше тебя, – ответил Остроглазый, иначе растолковав его взгляд, и улыбнулся, показывая обе ладони, – но вы, горцы, слишком заносчивы; а впрочем, все Предгорье таково. Гихонцы – необычный народ. Их можно узнавать всю жизнь и так и не узнать.

– Она молится за меня, как будто бы я святой, – пожал плечами Летящий, – служит мне, но не так, как… как служила бы… тхуди.

«Тхуди» было именование зависимых служанок – фактически находившихся на положении рабынь и наложниц.

– Но при этом она не чувствует унижения, когда поклоняется тебе. Гихонка. Язычница, – поддел собеседник, складывая руки на груди и любуясь припевающей девушкой, – тебе не понять.

– А тебе?

Остроглазый поправил косы – их у него было две, как у его сородичей, и потер руки; между указательных и больших пальцев темнели воинские татуировки, и только теперь Летящий заметил – на шее его соратник носил, помимо привычных бус, еще и тяжелый амулет.

– Я не их веры, если ты об этом, – ответил тот на его быстрый взгляд, – но я хорошо изучил несколько ее разновидностей.

– Почему они сохраняют старую веру?

– А что им может дать новая? – Остроглазый вновь пожал плечами, – пока они видели от нас лишь войны, сухую расчетливость и жестокость. Спроси ее сам.

Но Летящий никогда не спрашивал о прошлом Молнию; это было почти обещание, что он дал сам себе.

Тем временем, кое-кто прознал о перегруппировке войск, и молодежь затеяла нешуточные споры. Мало кто из друзей Летящего хотел отсиживаться в тылу. Сам он мечтал оказаться в штурмовых войсках.

– Идиот, – коротко высказался Даньяр, с которым поделился Летящий своей идеей.

Юноше большого труда стоило не ответить что-нибудь не менее оскорбительное старшему товарищу. Но пришлось сдержаться. Данни, тем временем, смилостивился и снизошел до объяснений.

– У штурмовиков только одно преимущество – трофеи, и, кстати, все они будут у капитанов в обозе, это я тебе гарантирую. При нынешних порядках лезть в самую заваруху? Бесплатно? Нет, моей ноги не будет там, и задница моя останется в тепле до последнего: окопаюсь на какой-нибудь заставоньке и просижу там тихо-тихо так долго, как смогу.

И это говорил Данни, двоюродный брат полководца Ревиара! Лучник, слава которого разносилась по всей Руге и даже в области Самха его имя знали!

Летящий списал мрачность старших товарищей на усталость, и жалел лишь о том, что не получалось расспросить их больше о Предгорье и южанах.

Однако любопытство он смог удовлетворить, когда встретил на дороге бану из южных земель – тоже торговцы, они решили не упускать выгоды и предложить нехитрый товар кочевым войскам.

Летящий впервые видел людей бану так близко; прежде он слышал о них лишь в сказках да анекдотах, но теперь мог разглядеть их внимательно. Хотя молодой горец старался не смотреть слишком пристально, бану все-таки заметили его интерес и тут же облепили со всех сторон, предлагая разную мелочь: кольца для упряжи, ремни, посуду, иглы и табак.

Ростом они были почти такого же, как и он сам, но суетливость их движений делала их как будто мельче и шустрее; голоса их отличались богатством оттенков, а на лицах беспрестанно возникали новые гримасы, словно они все играли роли на подмостках. Даже самые выразительные игры мимики на лицах южан ни в какое сравнение с лицами людей не шли. Это были воистину беспокойные существа.

– Смотри-ка, благородный, – коверкая слова, приставал к нему особо настырный селянин, – мыло, хорошее, славное, зеленое, душистое. Мыло, кому мыло!

– Не нужно мне, – под нос пробормотал Летящий.

– Как не нужно! Мыло хорошее, мыло самодельное.

– Не нужно…

– Ну и ходи грязный, пока дождь не пойдет! Мыло, мыло…

Они смеялись и улыбались; и это были не сдержанный мелодичный смех или полуулыбка сородичей, и не гортанный лай волков. Они были шумные, громкие и оживленные, за переменами их настроения представлялось невозможным уследить, и от них ощутимо пахло. И вовсе не душистым мылом. Летящий не мог сказать, что пахло грязью или немытым телом, или кровью – к этим ароматам войны он давно привык. И все же бану пахли. Запах их пота, их дыхания, еды, одежды, их жилищ присутствовал в воздухе, отмечал их присутствие, вторгался против воли в мир юноши. Он не мог объяснить, почему именно этот неуловимый и неназываемый запах так глубоко пугает его.

Бану одним своим присутствием делали любую территорию тесной. Казалось, они не могут существовать, чтобы не наполнять пространство шумом и суетой, оставляя за собой самые явные следы пребывания. Удивительный народ – и не только внешне.

– Смотри! – прошептал Остроглазый, сменяя утомившегося Инареста рядом с Летящим, – видел? Мужик без ноги.

– Где? – асур чуть шею не свернул, пытаясь разглядеть.

– Да вон же, вон!

– Хорошо, должно быть, живучим таким быть, – зевнула Молния из телеги. Летящий сглотнул.

– Не уверен, что хотел бы.

Его служанка отчего-то разгневалась совершенно всерьез.

– По мне, так лучше с одной ногой по этому свету ходить, чем с двумя в земле лежать! – шумно возмутилась она, – глупости говоришь, господин!

– Ведуга Косой, волк с Верши, вон с одной рукой, одной ногой, одним глазом живет, – согласился с Молнией Остроглазый, – а нашему Нари Суготскому два пальца отрубили – и убрался к праотцам, бедняга…

Над этим и впрямь стоило задуматься, но Летящему было и без того не по себе.

Почва стала твердой, жесткой и серой, дорога под ногами порой расползалась глиной, вместо высокой травы появилась низенькая поросль. Вокруг росли в основном березы и осины, встречались пышные южные голубые ели и иногда сосны – последних становилось больше. Теперь бану встречались чаще, их деревни соседствовали с прочими, которых, впрочем, было немного. Наряды их делались цветастее и роскошнее, среди них появлялось немало вооруженных мужчин – и ни одной женщины с оружием Летящий не увидел.

Больше его занимали шумные человеческие дети, одной оравой с остроухими ровесниками мечущиеся по придорожью за воинским маршем. Они висли на скрипучих телегах, радостно просились на лошадей к воинам, и умудрялись стянуть из обоза что-нибудь. Немыслимо грязные, дурно одетые, дети составляли разительный контраст со своими ухоженными и умытыми родителями.

Потом появились и таборы гихонцев – точно таких же, как Молния. Народ этот, совершенно отличавшийся от всех прочих, издали давал знать о своем приближении шумом и гомоном. Проходящих мимо воинов они не боялись, напротив, старались на них непременно нажиться, чем могли: предлагали погадать, спеть, станцевать. Босоногие и веселые, гихонки повисали без страха на стремянах всадников, осыпая их потоком лести и перемежая лесть с пророчествами страшных бедствий, сглаза и порчи. Отчаявшись же в прибыли, отпускали шуточки насчет потрепанного вида и уставших лиц.

Лесостепь постепенно делалась все менее ровной; холмы становились все более резкими и складчатыми, а вот их начали прорезывать узенькие ручейки и речки. Плодородие этих земель – западного Черноземья – с одной стороны, приносило радость обитателям, с другой стороны, служило вечным основанием для вторжений и набегов. Возможно, поэтому здесь строили столь хлипкие дома, не особо беспокоясь об устойчивости и долговечности сооружений.

Оружие здесь продавалось в количестве, достаточном для захвата всего Загорья. Безвластие и культурные порядки салебов, близость Салебского княжества породили особое смешение языков и стилей. Здесь все еще сопротивлялись дальнейшему проджвижению владыки Мирем и южным войскам Союза. На каждом десятом верстовом столбе можно было видеть не один, а целую связку черепов и отрубленных голов, рук и иных частей тела. Судя по безразличному виду путников из мирных жителей, подобное было в порядке вещей.

Печать войны лежала на всем вокруг, и игнорировать ее становилось невозможно.

– Как я всё это уже ненавижу, – вырвалось вдруг у Летящего, и Гиэль оглянулся на друга, – ненавижу до дрожи…

– Что, прости?

– Ненавижу эту пыль, – и юноша потряс с брезгливостью жестким от грязи подолом кафтана, – ненавижу этот запах. Не выношу это варево, которое мы едим, и от которого если не понос, то…

– Ты же ешь у матери, – добродушно заметил Гиэль. Летящий хмуро отвернулся.

– Много ты понимаешь…

– Баранина! Баранинка! Покупай! За гроши покупай, друзей угощай!

– И это тоже ненавижу, – Летящий и рад был бы остановиться, но не мог, – каждый голодный и позорный день этой войны. Это – не война. Это – безделье, грабежи, попрошайничество, что угодно, но не война.

Гиэль, с сочувствием вздохнув, хлопнул Летящего по плечу.

– Скука – это похлеще вражеских клинков. Почему бы тебе не развлечься?

– Моя спина помнит последнюю попытку.

– Твоя спина запомнит, если ты побываешь в доме цветов, – усмехнулся Гиэль, – не робей, – Летящий вспыхнул от гнева, – я приглашаю. Сегодня.

– И где ты видел его в этих краях?

– У мастер-лорда Сартола, конечно.

Мастер-лорд развлекался именно так, как знать Элдойра в свободное от войны время. Отказывать себе в удовольствиях лишь потому, что треть его сородичей полегла в сражениях за Ибер и Сабу, он не собирался.

Шатер его был роскошен и запачкан; сквозь дыры мерцали красные и зеленые огни – такими фонарями украшали своим дома куртизанки и танцовщицы. Ученики мастер-лорда были здесь же – стройные, красивые юноши, знавшие, что ими нельзя не любоваться и потому особо надменные.

Летящий по примеру Ревиара – своего учителя – избегал излишних увеселений, но все-таки любил их так, как не любил полководец. Мастер-лорд Сартол был хорошим воином, хоть и не командиром большого отряда, и с удовольствием жил ради войны, а потому упрекнуть его было нельзя. Беспечный и ленивый за пределами поля боя, в битве он был неукротим и сражался со многими знатными противниками – и оставался жив до сих пор.

А слабость к куртизанкам, вину, дурману или азартным играм хорошим воинам обычно прощалась.

– Наследник Элдар! – шумно приветствовал кто-то из соратников лорда юношей, – проходи, проходи, да будет благословен твой приход! Садись! Желаешь вина? Желаешь мяса и хлеба?

Со стороны Остроглазого мгновенно опустилась на колени девушка, заботливо подала ему слегка потертую расшитую подушку, ослепительно улыбнулась.

– А для молодого друга? – заволновался мастер-лорд из тьмы шатра – где с участием трех наложниц происходило что-то настолько непристойное, что Летящий вынужден был отвести глаза, – эй! Цветочки мои! Ваше место не у старых развалин, а у молодых отважных воинов!

Летящий не сразу, но понял, что и хозяин вечеринки, и гости уже настолько пьяны, что им совершенно нет дела до вновь явившихся. Он уселся свободнее, поблагодарил за вино, и огляделся.

Остроглазый вовсю вел учтивейшую беседу с куртизанкой. Обходя традиционными изысканными выражениями пикантные детали, пытался ее соблазнить, и получал в ответ не менее изысканные ответные шутки. Трое мастеров напротив, одного из которых Летящий неплохо знал, вели жаркий спор о преимуществах одних городов перед другими, и уже исчерпали аргументы – а потому чаще предавались воспоминаниям о своих приключениях в разных краях Поднебесья.

Возле них также сидела, а точнее, восседала йарни – с самым кислым выражением на лице. Беседа настолько увлекла воинов, что ей вмешиваться не полагалось, и роль ее сводилась к роли обычной подавальщицы. С некоторой тоской смотрела она на Летящего – он не видел прямого ее взгляда, но чувствовал.

«Ах если бы мне сесть с молодыми воинами и веселить их, и шутить с ними, и выслушивать от них комплименты – а не торчать, в самом деле возле старых занудных развалин…» – всем своим видом, и позой, и грустной улыбкой, говорила девушка.

Место же возле Летящего с левой стороны пустовало.

– …И неужели не дозволено будет мне приникнуть к источнику вечного наслаждения? – жарко шептал Остроглазый, не отставая от своей спутницы, – неужели не обовьют мои страждущие руки этот тонкий стан, украшенный, как двумя виноградными гроздьями, двумя полными лунами, двумя…

Летящий внутренне скривился. Остроглазый был известный повеса и поэт. И мог часами сочинять и не повторяться, когда дело касалось женщин.

– Господин позволит? – прозвучало вдруг над ним, и Летящий вскинул взгляд, погруженный в свои мысли.

Над ним замерла в пышных пестрых одеждах высокая красавица. Постояла минуту, давая оценить себя, и опустилась рядом, поставив перед Летящим поднос со сладостями и неизменным вином.

Мастер-лорд Сартол, наконец, прекратил гоняться за наложницами, всех их весело расцеловал, и присоединился к беседе гостей, а в центр шатра вышла молоденькая йарни и запела длинную песню о достоинствах воинов Элдойра.

– Господин не голоден?

Летящий вздохнул и, наконец, посмотрел на «свою» йарни. И улыбнулся в удивлении.

– Откуда ты? – спросил он ее, обращаясь покровительственно к ней, хотя женщина была его намного старше.

И, к тому же, южанка, из тех самых краев, откуда происходили злейшие враги Элдойра и Элдар. В носу у нее, как и у Молнии, была серьга, крупная потертая жемчужина. На худых смуглых руках – многочисленные браслеты, не подобранные ни по цвету, ни по размеру; рукава доходили лишь до локтя, и безнравственно и бесстыдно она оголила шею, большую часть груди и даже спины. Наряд же ее состоял, как и обычный наряд Молнии, из просторных шаровар – только на этой южанке они были из атласа и вышиты бисером и жемчугом – и многочисленных шелковых слоев укороченного платья сверху. С высокой замысловатой прически – слегка растрепанной – спускалось прозрачное дорогое покрывало, ничего, впрочем, не скрывавшее.