Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

И ни одна не носила кольчугу, не прихрамывала и не кашляла, задыхаясь в чахоточных хрипах. И ни на одной он не видел даже следов от ошейника. Ни одного шрама. Никаких синяков и царапин.

Видел он и холеных ровесников – и перед ними ощутил детский мучительный стыд: за свой потрепанный вид, за налитые несходящие следы побоев, за кровавые мозоли на худых руках. Одновременно с этим Летящий принялся ругать себя: воину не пристало стыдиться…

Резиденция князя, хоть и считалась формально военным лагерем, больше походила на роскошный дворец, слегка лишь недотягивающий размерами до дворцов какого-нибудь спесивого южного вождя Бану. И в то же время чувствовался безупречный вкус властителя всех этих богатств. Сопровождающие воины заняли свои места в приемном зале – в голубых оттенках, с полосами малахитовой инкрустации на стенах – напротив пустого кресла владыки сел лишь Летящий.

Князь дал время гостям освоиться, прежде чем появился.

– Мастер войны, князь Мелтагрота и Найламы, властитель Приморья, – негромко произнес его сопровождающий, открывая ажурные ворота в приемный зал, – господин Иссиэль.

Летящий поднялся с места. Вошедший легким шагом князь был чуть ниже его. Светлые его волосы были аккуратно уложены под воинским обручом, а одеяние было самое простое и без украшений. Моложавый и очевидно, никогда не забывающий тренировки, князь был в несколько раз старше Летящего – юноша почувствовал это, едва Иссиэль посмотрел мельком ему в лицо и кивнул, приветствуя, еще до того, как приступить к официальным переговорам.

Он проявил интерес к потерям и выразил сочувствие; его речь на срединной хине лилась идеально гладко, словно он читал с книги. Ни разу в его светлых, серебристо-серых глазах не мелькнуло и тени сомнений или чувства, большего, чем легкое любопытство. Перед молодым Элдар была словно непробиваемая крепость.

– Мы лояльны к Элдойру, – спокойно сообщил владыка и пожал плечами, после того, как Летящий изложил просьбу Совета о подкреплении, – никогда не пропускали срока уплаты налогов. Никогда не отказывали в смене гвардии. Но… наследник Элдар! Ты уже не мальчишка, должен понимать, что лояльность не может приводить нас к самоубийству. Мы не обезумевшие от горя вдовы, и не рабы – как бы того ни хотелось некоторым нашим братьям с востока.

– Мои отцы никогда не считали вас рабами, – учтиво попробовал остановить его Летящий, но тот лишь отмахнулся:

– Допустим, я ставлю свои сотни под начало Элдойра. Предположим… три недели, если не больше, они будут направляться в вашу сторону. Это далеко. Допустим… допустим, несколько других городов выставят войска. С чем мы останемся тогда? Загорье не знало войны уже очень давно, – он отвлекся, принимая от слуги вино, – а ты хочешь, чтобы на два-три месяца ради Элдойра мы оставили себя беззащитными. И в конце лета!

Летящий внезапно ощутил себя выпавшим из беседы. Он продолжал улыбаться, он спокойно сидел на шелковых подушках и выслушивал пространные излияния князя – перед очевидным отказом – но все же он был где-то далеко-далеко, где-то, где дули суровые степные ветры. Где-то, где был прежде его дом. «Мы прошли тысячи верст, – шептал неузнаваемый голос в его ушах, – впереди еще много-много лет пути… разве остановит нас одна буря, когда мы пережили их столь много?». Летящий задышал глубже, стараясь отогнать видение, но затем понял: это сама Сила нашептывала ему, и ее можно было только слушать.

– Мы все-таки будем ждать вас, – нажал Летящий, изо всех сил стараясь быть убедительно-спокойным. Но лорд лишь усмехнулся, и встряхнул плечами – жест, выражавший недоверие.

– Элдар… Финист Элдар, не так ли? Позволь обратиться к тебе, а не к твоему роду.

– Для вашего удовольствия.

– Выйдите, – все тем же ровным голосом обратился Иссиэль к свите Элдар. Воины переглянулись, посмотрели на Летящего. Тот кивнул.

В зале почти никого не осталось. Владыка Иссиэль поднялся с места, направился к маленькому саду, устроенному прямо внутри приемного зала.

– Дорогой мой брат, ты молод. Ты родился в Смуте и не видел дней без войны, – Иссиэль вынул маленький нож и обрезал несколько веточек у жасмина, придирчиво присмотрелся к росту облепиховых, – ты и представить не можешь, что такое – делить богатство. Бедность делить значительно проще. Знаешь, почему никто не берется за Элдойр всерьез? Никто не хочет ответственности. Посмотри на нас: мы живем вдали от волков, и вдали от южан, поклонников Лунного Диска и Мстительных Богинь. Мы в безопасности, и мы не нуждаемся в помощи с Востока. Мы охраняем свои границы и не рисуем их заново каждые три года. Я когда-то помогал Элдойру ради веры моих отцов, ради моего прадеда, присягнувшего твоему; но видит Бог, которому мы оба молимся – то был последний раз, когда мы погибали ради белого города.

– Элдойр поднимется, – возразил Летящий, но лорд отмахнулся. Оглянувшись, Летящий увидел, что, несмотря на ожидания, в покоях все еще оставались свидетели беседы. Бесшумные, они, тем не менее, слышали абсолютно все, что было произнесено.

– Дорогой мой брат. Никто не оспаривает правду твоего рода, но прими, как сказанное от меня – к тебе самому…

Лорд подался вперед и склонился почти над курящимися благовониями. Глаза его блестели.

– Ты знаешь, что нет ни одного полководца с Запада? Ни один из великих полководцев не представляет наши земли.

– Но господин Ниротиль…

– Ниротиль не из наших земель! Он родился по ту сторону гор! – тон поменялся, и в нем проскальзывали грозные нотки, – за последние годы Элдойр не оказал чести никому из суламитов, из сулов… нам платили равнодушием за нашу безупречную верность. За вечно растущие налоги. Наших дочерей и сестер увозили на Восток, почти как рабынь, чтобы «проявить уважение крови», взяв их в жены; но никто не торопился ответить нам уважением, которое обещали. Что нам толку от белого города, который от нас так далеко? Я не хочу враждовать с Элдойром. Но и дружить с ним слишком накладно.

– Ты говоришь о деньгах, господин Иссиэль. А я напоминаю о священном долге.

– Священный долг накормит моих воинов? – чуть надавил Иссиэль, и акцент его впервые за беседу прорезался в плавном говоре, – быть может, священный долг все эти десятилетия пахал и засевал нашу землю? Финист Элдар, ты здесь только потому, что неопытен и юн, и еще можешь что-либо в войне воспринимать как «священное». Но речь идет о деньгах – и тебе придется поверить.

Хотя он произнес это спокойным голосом, без крика, даже без выражения на лице, Летящий ощутил тревогу. Где-то внутри рождалось что-то – похожее на бред, конечно, – но это что-то, как комок, разросталось и разворачивалось перед внутренним взором. «Мелтагрот нам нужен, – сказал кто-то внутри, где-то глубоко, голосом, в котором Летящий с трудом узнал свой, – не дай ему ощутить пренебрежение. Подари ему…». И все схлынуло.

– Выйдите же и вы, – раздраженно бросил Иссиэль оставшимся свидетелям беседы, – давайте, не испытывайте моего терпения.

– Ты ведешь себя безрассудно, владыка Иссиэль, – выдавил Летящий. Тот пожал плечами:

– Знаешь, почему? Нам нет дела до Востока. Я не хочу, чтобы дети моей земли видели ту грязь, в которой за последние полтора века утоп Элдойр. Я не хочу потом исцелять их души от этой грязи. Вы, там, вы живете другой жизнью, кровавой, жестокой. Я боролся всю свою долгую жизнь, чтобы увести Смуту из наших земель. Я не вернусь назад.

– Пусть мы грязны, но наш народ не виноват!

– В вас одна кровь, – Иссиэль сделал пренебрежительный жест рукой, – кровь убийц. Среди твоих братьев находились те, кто считал себя бессмертными. Потому что вот уже тысячу лет никто из нашего народа не умирал своей смертью. Не этого я хочу для своих детей.

– Что ты хочешь? – спокойно вопросил юноша спустя минуту тишины.

Иссиэль поднял бровь. На его лице впервые появилось подобие улыбки.

– Откажись от трона, – тем же ровным тоном, спокойным голосом произнес он, не моргая, – я хочу, чтобы Элдойр устоял. Но я не хочу, чтобы им правили Элдар. Это мое условие.

Если Летящий и не вскочил, осыпая проклятиями и вероятно, даже ударами своего собеседника, то только из-за неожиданности. А во вторую секунду он уже взял себя в руки, понимая, что горячность не поможет.

– Если я сделаю это, ты пришлешь свои дружины? – стараясь говорить так же спокойно, задал он вопрос. Иссиэль развел руками.

– Две тысячи лучших воинов Загорья. Это самое малое – думаю, наемники также не повредят. Это будут хорошие воины, из тех, кто не раз проливал чужую кровь. И я объявлю добровольное ополчение в храмах, кто пойдет, тот пойдет.

– Но… почему?

– Проверим, насколько искренни твои намерения, – пожал плечами воевода с легкой улыбкой, – то, что Ильмару мы не верим и не верили, не изменится. Но, если ты отличаешься от него…

Он не договорил, и Летящий кивнул, понимая, что многие детали лучше оставить несказанными. Он был молод, но умен; и он понимал, что хочет сказать Иссиэль. Он откинулся в кресле; слишком низкая, непривычная спинка впилась прямо в рубцы, оставшиеся после порки за игру в карты.

Отказаться от трона… в страшном сне не могли видеть его предки такого будущего. «Это справедливо, – знал Летящий внутри себя, – Элдойр и не принадлежал нам. Так и было задумано…». С другой же стороны, достаточно было вспомнить, с каким пламенем в глазах о власти говорила его мать и даже его дед.

«Но, если я сейчас проявлю упрямство, делить станет нечего».

– Гарантии, – сдавленным хриплым голосом выдавил он из себя, наконец, – какие ты хочешь гарантии, Иссиэль?

Владыка вроде слегка удивился.

– Если Элдойр устоит, гарантиями будут мои воины в тылу. Если же нет – я узнаю об этом.

Он помолчал, потом вдруг улыбнулся уже искренне и живо, подался вперед.

– А ведь ты неглуп, юноша. И сам понимаешь, что слаб, чтобы править, тем более, сейчас, после Смуты. Или ты, в самом деле, получил звание не просто так, в подарок к имени? Я слышал, твой учитель – полководец Смелый Ревиар? Редких достоинств воитель. Таких мало.

– Иссиэль, – отчетливо проговорил Летящий, – даже если я согласен с тобой, мастер войны. Даже, если и так. Ты представляешь, каково мне будет вернуться в Элдойр с таким договором?

Немолодой князь усмехнулся в усы, складывая руки на груди, и расслабленно качаясь вместе со своим креслом.

– Конечно, – согласился он легко, – и поверь, я это делаю только из любви к белому городу. К тем идеям, на которых его когда-то основали, как столицу. И я вовсе не прошу у тебя договора. Достаточно будет того, чтобы ты пообещал, и знали лишь мы двое. Если исполнишь обещание… коль уж тебе дороги эти идеи, ты согласишься со мной. Если же тебе дорога лишь власть твоей семьи, то ни я тебе не нужен, ни ты мне, и пусть Элдойр прощается с Загорьем и Приморьем.

«Я в ловушке, которой не избежать». Летящий опустил голову, признавая правоту князя. С ним нельзя было не согласиться, и даже разочарования по этому поводу молодой асур не испытывал.

– А кого ты хочешь видеть на троне Элдойра вместо Элдар? – все-таки спросил он, прежде чем окончательно решиться. Иссиэль пренебрежительно пожал плечами:

– Мне абсолютно все равно. Я претендовать не стану. И не знаю никого, кто стал бы.

– Сильно же вы ненавидите нас, – усмехнулся Летящий, стряхивая чернила с пера и мельком взглядывая на князя. Тот остался на месте, но на миг юноше показалось, что его тень задрожала и увеличилась в размерах, словно раздуваемое пламя. Но голос его оставался все тем же, ровным и сдержанным.

– Я не знаю, чего тебе желать, Финист Элдар. Чтобы ты понял, что я испытываю, тебе пришлось бы пережить то же самое, что я и мой народ. А я не могу просить Бога о подобном ни для кого.

Летящий оставался спокоен.

– То, что я обсуждаю это, говорит тебе достаточно много, владыка Иссиэль, – продолжил он, – поэтому я хочу до того, как обещать тебе свое отречение, увидеть твои армии. В городе нет ни одной, а прибыл я сюда небом – и хочу хоть часть обратного пути проделать сушей. Я дам тебе ответ, когда увижу своими глазами, ради чего хочу… поступить…

– Завтра, – кивнул Иссиэль, вставая, – завтра к закату дай мне ответ. Я не нуждаюсь в нем и в скорости решения, но у Элдойра мало времени, как я понял. Я распоряжусь. До завтра, юный друг мой.

Сила держала Летящего, и она помогла ему пережить те долгие минуты, пока не подали обед для гостей – Иссиэль покинул зал, и, наконец, не отправили восвояси.

И только в лесной гостинице юный Элдар почувствовал, как Сила схлынула, словно морская волна, оставившая после отлива все, что принесла с собой.

========== Добытчики ==========

Строевой смотр, на следующее же утро, произвел на Летящего неизгладимое впечатление. Особенно учитывая то, что никто к его приезду не готовился, и особого внимания не обращал. От кого оборонялись войска здесь, в землях, где врагов попросту не осталось? Неизвестно; но оборона эта была продумана и слажена.

Выделенный в помощники молодой суламит поглядывал с любопытством на Летящего, и переводил немногочисленные разговоры на срединную хину. Коротко и четко отвечал он на задаваемые вопросы, а некоторые обрубал сразу вежливым «Не могу знать». Без подобострастия, но с уважением. С тем самым подчеркнутым соблюдением этикета, от которого ломило зубы.

Шатры у здешней армии были абсолютно одинаковы и сшиты в мастерских, где знали в этом толк. Походная кухня сворачивалась за полчаса, а котлы были идеально начищены даже снаружи. После зрелища походной купальни – отдельно для женщин тоже построили – Летящий ничему не был способен удивиться.

Значит, так воевали раньше. Или должны были воевать. Или это были военные новинки. Или…

– А все ж-таки не верю я, – высказался Дацит, не отказывая себе в удовольствии набить желудок на походной кухне – надо признать, еда тоже была отменной, – показуха это. Хорошо стоят, чистенько. Красиво. Помотай месяца три по Черноземью эдакую красоту – куда она денется?

– Дисциплина прежде всего, – высказался сопровождающий их суламит, улыбаясь, – если и красоты не станет, дисциплина важнее.

– Пока в мисках есть это, – Дацит кивнул на куриную ножку, – будет тебе и дисциплина, и что хочешь.

– В большинстве своем, мы не едим мертвой плоти, – по-прежнему натянуто улыбаясь, ответствовал собеседник, – это – для вас.

Дацит смолчал. Разве сытый поймет голодного?

Смотр же арсенала убедил Летящего в главном: войска Загорья были боеспособны. Оружие не разномастное, отобранное у разбойников или вынутое из дедовских тайников, а очень хорошего качества из кузниц мастеров, было представлено во всем разнообразии по родам войск. Видеть это было и приятно, и немного обидно.

Решение было принято Летящим еще до обеда. Смотр войск происходил на окраинах Мелтагрота. Точного расположения лагеря мог сказать только местный житель, но Летящий уже понял, что драконы приземлялись где-то неподалеку. И очень удивился, когда проводник показал ему короткую взлетную полосу, расположенную прямо за рощицей вязов, меньше чем в версте от черты города.

Владыка Иссиэль был там же. Раскланявшись с гостями, пожелав им доброго пути и попрощавшись даже с драконами, он выжидательно посмотрел на Летящего.

– Будем рады принять вашу помощь, – ответил юноша на его взгляд твердо, и с некоторой необходимой для уязвленной гордости надменностью, – и не останемся в долгу на этот раз.

И владыка тепло улыбнулся, как будто бы мог читать не только мысли, но и самые потаенные чувства.

Драконы решительно отказались вылетать «на ночь глядя», и предпочли заночевать на гигантских деревьях оремес – они нашли шесть таких деревьев невдалеке от столицы Приморья, над деревней суламитов. На трех из оремес уже жили драконы, правда, совсем юные.

Местные Гнездовья ночью представляли собой странный мир. Здесь можно было встретить удивительных существ, многие из которых не показывались при свете дня. Пипс, усевшись и расправив хвост по всей длине, игнорировал радужных жуков, зеленых муравьев, птичек-ядоплюек и слизневого плесневика.

Летящий смотрел на великолепие лесов с высокого дерева оремес. Его трясло, но не от ночной прохлады, а от осознания, что только что он принял решение несколько серьезнее того, что заканчивалось проигрышем в карты, или даже наказанием палками. Только что он, будучи в полном сознании, и не подвергаясь пыткам или угрозам, сделал то, чего не происходило добрую тысячу лет. Это было легко.

«От нас тошнит все Поднебесье. И добился этого мой дед, да еще пара поколений до него внесли вклад. Мы опомнились слишком поздно, когда начали терять даже имя». Мысли эти были безрадостны, но главное, Летящий не мог понять, чего больше испытывает: облегчения или страха. Он хотел назвать себя трусом. Он хотел сказать, что ошибся. И не мог.

Элдойр был велик. Чрезмерно велик; огромны были шпили его зданий, громадны купола соборов и храмов, и невероятно просторны улицы. Грандиозны были идеи, на которых до сих пор чудом стоял город, непомерно раздуты амбиции и самомнение. Это была схватка, в которой Летящий не мог даже надеяться выстоять.

«А выстоит ли сам город?».

– Завтра повезу вас в Элдойр, – заговорил Пипс, как будто прочитав мысли двуногого, – ты, если хочешь, воюй; но маленькую подругу мы будем спасать из белого города, когда его разрушат.

– Его не разрушат.

– Его сровняют с землей, сотрут в прах и втопчут, и забудут, – добродушно настаивал дракон, – а война не закончится еще лет сто.

Летящий повернулся к дракону и сложил руки на груди.

– Слушай, Пипс, – начал он горячо, – или ты хандришь, или все драконы трусы, если думают так, как ты; погоди съедать меня, я тебе объясню. Я успел кое-что понять. До сих пор каждый дом в Элдойре, каждый клан в Черноземье и каждый князь действовали только в своих интересах. Никого не интересовало, чем и как живут остальные. И это радует наших врагов, потому что поодиночке они передавят нас. Пока мы высокомерно отказываемся друг от друга, они только радуются, потому что это начало нашего конца.

– Драконы – другие, – возразил дракон, вслушиваясь, тем не менее, внимательно. Летящий отмахнулся.

– Ты говоришь, война опасна для Гнездовий? А что ты делаешь для того, чтобы эти места ее никогда не увидели? – Летящий сам не заметил, как повысил голос, и вокруг наступила тишина, и даже сверчки замолчали, – если ты прав, и белый город обречен, кто еще сможет сдержать врага?

– Если ты так же говорил перед владыкой Приморья… – зашипел Пипс. И юноша осекся.

Да, он говорил. И что получил в ответ?

– Но двуногий друг прав, – встрял с соседней ветки другой дракон, – слушай его! – раздались возгласы, и внезапно Летящий понял, что его пылким речам внимают не менее десятка слушателей. Он смутился – но лишь на мгновение.

– Элдойр стоит на страже Запада и Востока, – громко продолжил он, вставая и оглядываясь, – потеряв его сейчас, мы уже никогда не вернем прежнее Поднебесье. Смута началась в Элдойре, и у его стен, в эти дни, она может закончиться.

Пипс смотрел на остроухого с удивлением. Летящий набрал воздуха в грудь, и зажмурился. То, что происходило вокруг, он объяснить не мог, но знал, что замолчать теперь будет худшим поступком в его жизни.

– Я желаю Гнездовьям не узнать войны, ни сейчас, ни когда-либо потом. И понимаю, что ты не станешь сражаться за имя Элдар – и никто уже не станет. А золота, чтобы предложить тебе, у меня нет. Но… наивно это или нет – я зову защищать Поднебесье, каким мы его любим и знаем, – он перевел дыхание, и добавил уже тише, – и мне все равно, если я буду один.

Казалось, вокруг наступила могильная тишина; ни единый звук не нарушал ее. Послышались первые несмелые возгласы, звуки шипения, означавшие одобрение и со стороны ящеров. Кто-то шумно свалился со своей ветки, сбив при этом парочку сородичей.

– Ты устыдил нас! – возопил кто-то из крылатых, и тут же завопил на все Гнездовья, – двуногий устыдил нас, чешуйчатые братья!

От трубных звуков, огласивших немедленно всю долину, и хлопков десятки пар крыльев кровь стыла в жилах. Поднятый шум не стихал, но, казалось, только набирал силу. Пипс тем временем молча пыхтел себе под нос трубкой, словно размышляя над чем-то.

– Не думал, что доживу, и не думал, что скажу это, – выдавил он наконец, – но я рад, что заблуждался, двуногие, и рад, что ты изменил мое мнение, Летящий из дома Элдар. На меня можешь рассчитывать.

– И на меня! – встрял еще один дракон.

– И на нас обоих! За полцены каждый!

– А я за треть! Рассчитаешься потом.

– Уболтал, двуногий!

Про себя Летящий застонал. Глупо было бы рассчитывать на большее: в конце концов, они хотя бы согласились. Насколько ему было известно, на стороне Южного Союза драконов не водилось.

Над Велдой поблескивали огни поселений. Вокруг мерцали светлячки. Летящий не мог не думать о том, что за прошедшие три дня натворил много глупостей, и никто не мог бы сказать, какая из них хуже.

«Мне еще только предстоит осознать, – проваливаясь в сон, думал юноша той ночью, – что последует за всем этим. Ох, и достанется же мне в свое время от мамы и деда!».

***

– Омай! – кричал кто-то позади Хмеля, и он успел выхватить меч из ножен. Первый же противник едва не повалил его на землю, но воину удалось извернуться. Хриплый клич летел над зелеными низинами, все тревожнее звучал призыв рога, пока, наконец, не оборвался вовсе.

– Не спеши, мы их порежем красиво, – заверил всадник Гельвина, выводя свой клин и беспрестанно посылая лошадь вперед, – доберите тех, что возле стойбища, надо позвать южный фланг. Арамай!

Хмель услышал вопль и свист, сопровождавший каждый выезд легконогой кавалерии. Воины спешили потешить самолюбие и гнев в драке на смерть. Однако с другой стороны уже доносились криви «Западня», и Гельвин, поскальзываясь на сырой траве и падая в грязь, не мог докричаться до конных воинов. Чтобы предупредить соратников, нужно было подняться значительно выше.

– Чтоб тебе, эрух… – орал кто-то на холме. Хмель медленно поднял глаза. С горящими яростью глазами на него бросился крупный мужчина в забрызганном кровью плаще. Сцепившись, противники покатились по траве. Хмель успел ухватиться за рукоять меча. Беспрестанно отбиваясь, отражая удар за ударом, он пытался найти хотя бы одно уязвимое место у противника и не мог: казалось, харрум со всех сторон защищен броней с шипами. Наконец, Хмель смог замахнуться мечом с достаточно высокой скоростью и успел увидеть только, как бьет струя крови из разрезанного горла. «Готов», – отметил воин безотчетно и тут же принял следующий удар – на этот раз со спины.

Ни единого лишнего движения он не делал, каждое было точно до расстояния в нитку толщиной. По следам крови, оставленным им на земле, можно было проследить каждый его шаг и каждый победный удар. Хладнокровно сжимая клинок, Хмель Гельвин успевал делать два дела: сражаться и молиться.

Разворот, замах, удар – неосознанно отсчитывая каждый следующий шаг, Гельвин отрешился от того, что происходило вокруг. Но он слышал хорошо, хотя предпочел бы не слышать. Медленно, но верно, харрумы одолевали отряд. Хмель Гельвин и окружавшие его воины оставались в меньшинстве. Отсекая воинов друг от друга, харрумы упрощали себе задачу: поодиночке перебить бойцов составляло значительно меньших забот. Харрумы не учли лишь того, что деревья были остроухим лучшими союзниками, и загнанные в рощу, несколько из них немедленно вскарабкались наверх, скрываясь в густой листве от метких лучников. Хмель был из последних, кто взобрался на самую верхушку дубовой кроны.

– Брат! – позвал Гельвина один из его воинов, – брат, где подмога?! Они должны были быть здесь полчаса назад!

Хмель оглянулся, и сердце его на мгновение ощутило холодок приближающейся неотвратимой гибели. «Подмоги не будет», – понял он, и оглянулся на своих соратников.

– Все вниз! Держать строй! – вместо ответа отдал он приказ, и они подчинились.

Харрумы все наступали, сминая обескураженных противников. Хмель сжал рукоять меча крепче. Время вдруг нестерпимо замедлилось. Если бы Хмель мог, он выбрал бы мгновенную смерть, но выбирать не приходилось, и оставалось только сражаться до тех пор, пока оставались силы. Внезапно засвистели стрелы, и несколько воинов коротко вскрикнули, падая на землю. Но несмотря на то, что от отряда Лерне Анси оставалась лишь жалкая горстка израненных воинов, харрумы предпочли бой на расстоянии, и на время отступили. Хмель огляделся. В дыму горящих шатров и криках агонии он не мог различить ни знакомых лиц, ни голосов. Дым резал глаза, но точно так же он мешал видеть и врагам, а значит, у многих еще был шанс выбраться из сражения живыми. Гельвин вздрогнул – в стволе рядом с ним, вибрируя от силы удара, словно из ниоткуда появилась стрела, вошедшая в древесину едва ли не на половину своей длины.

– У кого есть лошади – отступайте! – приказал Гельвин коротко, утирая кровь с лица, – пока они нас не видят, через минуту дым развеется. Отдавай свой лук и стрелы. Нура, возвращайтесь в Элдойр.

– Мы не можем… – разрываясь между отчаянным желанием бежать прочь и долгом воина, пробормотал всадник, но Наставник не дал ему закончить.

– Проваливай! – закричал он, наступая на Нура, – это приказ!

Подступающий огонь не оставил выбора, и вскоре Гельвин остался совершенно один. Он вжался в ствол дерева, желая стать как можно менее заметным. Жжение под правым коленом становилось невыносимым. Гельвин сморгнул. Острота зрения терялась, и это значило только одно.

– Нет, нет, не сейчас, – он дотронулся до ноги – ладонь была мокрой и красной, – демоны ночи, не сейчас!

Шорох внизу заставил его замереть в неподвижности. Прямо под деревом остановились трое в красных плащах. Хмель пошевелил немеющими пальцами, доставая стрелу и бесшумно целясь. Он успел отпустить тетиву и услышать ее едва уловимый мелодичный звон перед тем, как ощутить режущую боль одновременно в бедре и голени, и свалиться с ветки прямо на поверженного врага.

Отчего-то смерть оказалась иной, нежели представлял себе ее Наставник. Она благоухала едким запахом горелой плоти и копотью, запекшейся кровью и лошадиным потом. Сколько времени в беспамятстве провел Хмель на грани между двумя мирами, он определить не мог при всем желании. Силы покинули его, и он потерял сознание.

Очнувшись, Гельвин не сразу понял, где находится. Дышать было трудно. Душный, тяжелый и горячий воздух обжигал изнутри легкие и рот. Хмель попытался облизать пересохшие губы, и это ему удалось. Однако даже прикоснуться к лицу он не смог – руки были стянуты за спиной.

– Этот – мастер меча, – услышал он наречие оборотней, – бросай его вниз, подохнет скоро.

Дальше Наставник не расслышал ни слова: его подхватили и поволокли по узким коридорам – сапоги цеплялись за выбоины, а боль становилась невыносимой. Хмель Гельвин точно знал, что несколько дней без лечения – и он должен умереть от заражения крови.

– Эй, сюда! – нетерпеливо крикнул кто-то, лязгнула щеколда, хлопнула и заскрипела тяжелая дверь, блеснула лампа, и мужчина вновь окунулся в тяжелое беспамятство.

В следующие часы… или все-таки дни? – ему казалось даже, проходят недели и месяцы – он не мог сосредоточиться на происходящем, как бы ни пытался. Вспоминалась только постоянная, адская, нестерпимая боль, не дающая ни заснуть, ни бодрствовать. Сначала он терпел молча. Затем это стало невозможным, и иногда он слышал сквозь мутную пелену собственные стоны и не узнавал своего голоса. «Держат нас… держат нас в пещере? Здесь сыро, слышал, как кашляет… – слышал Хмель Гельвин речь над своим ухом, – мастер меча совсем плох…». Но его не трогали и не задевали эти слова. Хмель Гельвин стоял на грани между жизнью и смертью и не чувствовал ни страха, ни сожаления. Оставалась лишь боль.

Оборотни были грубым народом, жестоким и беспредельно суровым; но их кодекс чести никогда не позволял им пытать своих пленников без каких-либо на то оснований. А харрумы были жестоки больше, чем того требовали законы природы. Хмель мог лишь понимать, что его состояние одновременно и спасает его, и губит: всех, кто был здоров или хотя бы мог стоять на ногах, сделали заложниками или продали в рабство, иных отправили на пыточные дыбы, кого-то убили сразу. А его просто оставили гнить заживо в пещере.

Он терял сознание столько раз, что не мог оценить даже приблизительно время нахождения в темнице. Глаза с трудом разбирали очертания жителей пещер, но несколько раз ему удавалось понять, что он находится в одном из самых настоящим городом харрумов, если это поселение можно было назвать городом. Тюрьма для пленных и заложников находилась чуть выше остального селения, и солнечного света здесь, конечно, пленные не видели.

Все, что смог сделать Хмель – разглядеть свои ноги. Правая, по крайней мере, болела, а вот левая почти не ощущалась со ступни и до колена. Рана, нанесенная во время стычки, почернела, и от нее исходил неприятный запах, знакомый каждому воину, видевшему хоть раз настоящую смерть на войне.

Хмель сжал зубы, закрыл глаза и запрокинул голову, даже не ощутив удара затылком о камни. «Только не гангрена, – взмолился он, сжимаясь от ледяного ужаса, – о мой Господь, не дай мне умирать долго. Только не гангрена».

– Гельвин, – хрипло раздался голос откуда-то сверху, мужчина вскинул голову. Над ним завис бледный Фиорен, – друг, как ты себя чувствуешь?

– Хуже еще не было, – едва разлепив сухие губы, ответствовал Наставник, – остальных, похоже…

Договаривать не имело смысла. Оба знали правду.

– Нам просто не повезло, – тихо произнес Фиорен, – нам не повезло. Держись.

Хмель хотел было возмутиться, хотел переубедить соратника, но – вот удивительно, почему-то горячий лоб вдруг сжала черная лента дурноты. Его затошнило, и перед глазами замелькали мелкие вспышки.

«Это смерть» – думал Хмель Гельвин, чувствуя, как медленно-медленно горячая немая боль обвивает все тело. Страха не было, оставалась лишь досада. «Мила, – вдруг вспомнил мужчина, – Мила, Мила, Мила. Дурак я, Мила. Слепой и глупый». Если бы только она могла быть рядом, просто быть – даже не было бы больно, только бы знать, что она может дотронуться до него, а затем – встать и уйти туда, где боли не бывает никогда, а любовь не нужно прятать.

А потом была только тьма.

***

Несколько минут после того, как открыл глаза, Гельвин молча смотрел в потолок. Потолок был дощатый, за матицей на сквозняке качались пучки собранных трав, и плетеные из бересты обереги. В воздухе витал аромат чего-то вкусного – желудок немедленно отозвался ноющей болью – а в горле все еще ощущался, кроме сухости и пыли, вкус лекарства.

«Я все еще жив. И меня лечили. Я жив и не в плену, кажется».

– И что ты думаешь, нанялся я, значить, к Ярфриду. Получил, так-то, пять гривен.