Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

С тех самых пор и до ее вдовства Ревиар и Латалена были часто разлучены. Он завоевывал восток, получил обвинение в жестокости от многих своих противников, и стал полководцем самой маленькой и отчаянной армии в Элдойре. Она скучала дома.

А годы в далекой степи сблизили их. И потом, даже имея возможность вернуться к семье и остаться в горском княжестве, принцесса Элдар, как зачарованная, отправилась с войсками кочевников дальше. Она пошла по дороге полководца Ревиара – по дороге, усеянной горами тел, знаменами, лепестками триумфальных гирлянд, по дороге, тонущей в крови. Латалена боялась, и все равно шла за ним, веря свято в его окончательную победу.

– Спасибо тебе, – тихо сказала она полководцу, непривычно стесняясь, – мне был дан хороший урок: я стала слаба, и не способна защищаться сама.

– Ты не обязана, – возразил горячо Ревиар, – ты Солнце всего нашего народа. Ты не должна воевать. Ты можешь быть выше войны.

– Я одичала, – леди сглотнула, словно стараясь сдержать слезы, – я стала дикой, суеверной и злой. А слабость однажды раздавит меня, как это случалось с теми из нас, кто много о себе мнил. Даже волки говорят, что Элдойр не устоит. Ты не можешь защищать меня, когда в тебе нуждается город. Но если шансов нет? Если их нет, что тогда?

– Латалена, прошу тебя…

– Обещай мне, Ревиар. Если… если мы будем нести слишком большие потери… мы вернемся в шатры.

Ревиар Смелый сжал зубы.

– Если ты прикажешь, мы в два дня бросим Элдойр и уйдем обратно в степь. Но ты не прикажешь. Мы победим, и я уверен.

И ей пришлось поверить.

***

Уверенность. Сернегор никогда не был уверен, особенно, когда дело касалось героизма. А именно его требовал от него государь Элдар, оставив в крепости Парагин.

– За счет чего армии кочевников не уступают горцам? За счет дисциплины, – поучительно говорил Сернегор себе под нос, вышагивая перед рядами молодого ополчения Руги, – поэтому в наших рядах мы должны выгодно отличаться от сброда, который увешался железом. А значит, трусливые скоты покидают наши ряды с быстротой глиста.

– Первая сотня сальбов! – выкрикнул Первоцвет, и брякнул мечом о щит, – равнение на Мелтанора!

Зазвучали ровные шаги. Воины перестраивались.

– Сернегор, они ставят тыл в версте, – доложил оруженосец, – слишком близко.

– Если ты заметил, они лучше вооружены, – озабочено высказался Первоцвет, – и у нас нет арбалетов, и не так много стрел.

– И в хранилищах почти нет зерна, если нам придется держать замок, – мрачно добавил кто-то.

Сернегор опустил голову. Посмотрел на сигнальную башню, вздохнул. Последние дни тревожный огонь приносил вести со всех краев Флейского Отрога.

– Салебская дружина может прийти к нам на помощь…

– Они слишком далеко. Если и придут, то нескоро. Только если взяли уже Флейю.

Сернегор решительно повернулся спиной к противнику.

– Собери всех, – приказал он оруженосцу, – немедленно вышли весть в Кион и в Элдойр.

Осада началась быстро. Слишком быстро, чтобы заточенные внутри крепости успели подготовиться.

Сначала на горизонте появились знамена, за ними медленно, но целенаправленно, двигались огромные осадные орудия – пять машин, за ними еще дальше – несколько возов с камнями и снарядами, и только потом шли всадники, зорко присматривавшиеся к крепостным стенам.

– Зови лучников, – крикнул Сернегор, и стены стали вмиг тесны.

Крепость Парагин, прежде видавшая не больше сотни рыцарей одновременно, теперь вмещала почти шесть сотен воинов и их сопровождение. В основном то были кочевники и ополчение от племен. Кроме Сернегора, здесь присутствовали еще четверо мастеров войны – дворян, пожалованных званиями за заслуги в боях.

Были здесь и самоуверенные «маленькие вожди» – главари племенных общин ругов. Его отец был сыном такой общины, и Сернегор хорошо знал, как трудно, почти невозможно с этими сородичами договориться. Жили они среди восточных оборотней, от которых переняли немало привычек, но с ними не смешивались, на общем диалекте почти не говорили, да и грамотных среди них было чрезвычайно мало. Эти племена не считали себя подданными Элдойра и никогда за него не воевали.

Сернегор еще раз повторил про себя, что он – настоящий князь, с настоящими знаменами, и с детством в низкой избе его больше ничто не связывает, а битвы и прежде бывали выиграны даже необученными воинами.

– Готовься! – крикнул он, и лучники опустили стрелы в огонь, – только в машины!

Противник замедлил движение, словно в ожидании первого удара.

– Первый! – звонко крикнул Первоцвет, и загудели отпущенные тетивы, – второй! – теперь уже стреляли со стен, – третий! – это вступили прославленные ружские лучники.

Насколько мог видеть Сернегор, одна из машин все-таки загорелась, и остановилась: с нее пытались сбить пламя. Но другие приближались, и не думали останавливаться.

– Агтуи яр, – выронил вместе с ругательством князь трубку изо рта, – демоны ночи, я отказываюсь в это верить!

Осадные машины замедлили ход, а прямо из-за них появилась пехота. И очевидно было, что это не плохо обученные ополченцы, и не жадные, но зачастую трусливые и ненадежные наемники. Вооружены они все были лучше дружины Сернегора, не говоря об остальных трехстах солдатах.

И их было никак не меньше полутора тысяч.

– Князь… – неуверенно обратился к нему Первоцвет, но Сернегор поднял руку. Чтобы не бояться, нужно было действовать – и не останавливаться, не задумываться.

– В крепости три уровня. Укрепите второй и верхний. Мне нужны все, на стены. Машин у нас нет. Попробуем снять их до подходов к воротам.

Он не мог не пробовать, хотя больше всего на свете желал отступить. В следующие полтора часа безнадежная оборона оказалась пробита, крепость Парагин лишилась пятидесяти защитников, и нижние ворота оказались перед угрозой окончательного разрушения.

Штурм ворот продлился не больше двадцати минут. Парагин медленно, но верно, сдавалась врагу.

Первым в стенах крепости упало знамя Орты – Сернегор успел только с привычной болью отметить это; он был уверен, что Орта продержится недолго, все-таки мастер-лорд был сильно ранен в предпоследней схватке, а его отряд потрепан в стычках. А эта, стало быть, действительно была последней для всех них.

Но сочувствие к Орте сменилось злостью, когда вслед за его знаменем легли еще три –Генес, Тиакани и Мидоры.

– Слева! Закрыть слева! – едва успевали командовать знаменосцам, чтобы те подавали дрожащими руками знаки сражавшимся в проходе воинам. Первый уровень был потерян. Под напором штурмующих трещали ворота второго.

– Где Данни? – крикнул Сернегор в пространство, – он нужен мне здесь!

– С лучниками. Князь, мы не удержим их.

– Заткнись!

Мимо просвистела стрела – так близко, что ветерок коснулся его щеки. Сернегор упал за укрепление, тяжело дыша, и попытался взять себя в руки.

«Стены и ворота тем более не выдержат. Это просто вопрос времени. Малого времени». Он оглянулся, попытавшись прикинуть, сколько осталось воинов в его распоряжении. Получалось никак не меньше трехсот. Ведь на первом уровне кто-то все еще отбивался.

Оставаться дальше в крепости значило потерять больше воинов, бежать – значило либо оставлять прикрытие, обреченное на смерть, либо… Сернегор вздрогнул, когда рядом раздался тихий стон.

– Стрела, – пояснил Лукам, второй оруженосец, – в печени. Долго не протянет. Князь, отсюда надо сваливать.

– Как? Куда? – Сернегор сжал зубы, – а Данни?

– Кто-то из ругов отправился вниз. Думаю, он с ними.

– Проклятье! Агтуи наро! – выругался князь, сплюнул, – ребята, здесь все?

Дружинники подали голоса из разных углов убежища.

– Нам конец, мужики, – заговорил на сурте Первоцвет, – если Данни не совершит чуда, мы нипочем отсюда не выберемся.

Ответом было тихое, едва слышное ворчание. Никто не произнес ни слова о смерти с честью – очевидно было, сама идея умереть, любым образом, никого из воинов не радовала.

– Можно пойти на прорыв, – неуверенно предложил кто-то, – должно же нам хоть когда-то повезти.

– Их там куча. За воротами. И каждый знает, что мы можем выбраться только через них.

– А ну-ка, – Сернегор приподнял голову над завалом, и тут же скользнул обратно вниз, – кто-нибудь видит мерзавца Данни? Если они прикроют нас…

– Я здесь, – Даньяр подполз практически бесшумно, оставляя за собой тянущийся кровавый след, – высоко же вы забрались.

– Ты живой!

– Это просто царапина. Я везучий. Сколько их там?

– Тьма. А остальные твои?

– Меня мало?

Ругательства зазвучали громче; в большинстве из них поминались такие выражения, относящиеся к роду Элдар и идее монархии в целом, что за них стоило и повесить.

– Мы можем попробовать, – высказался Первоцвет за всех, – хуже не будет.

Это было известно дружине Сернегора. Точнее, тем сорока трем воинам, что от нее остались. Если многие воины могли рассчитывать на плен и даже предложение откупиться – то только не эти. Ни за какие деньги южане не отказались бы от возможности запытать каждого из этой дружины до смерти. Медленной и, несомненно, мучительной.

– Данни, ты в седле удержишься? – спросил Сернегор друга. Тот пожал плечами: «Вероятно», – тогда давайте попробуем выбраться живыми отсюда.

Вместе они принялись спускаться. Крепость Парагин представляла собой печальное и отвратительное зрелище, в основном представленное бесконечными потоками крови, стекающей по каменным ступеням и стенам, и телами погибших воинов – Сернегор сжал зубами трубку так, что она треснула. Многих он узнавал, другие были так изувечены и залиты кровью, что разобрать принадлежность их было совершенно невозможно.

У ворот, привалившись к стенам, замерли пятеро воинов из ругов – очевидно, совершенно потерявшие надежду и попрощавшиеся с жизнью. При виде пришедших к ним соратников они не воодушевились.

– Есть идея, – высказался один из них, услышав о предложении идти на прорыв, – там, с другой стороны, у рва есть слабое место – сразу за угольной. Если его разобрать и вылезти через ров?

– Думай! А лошади?

– А то они не перелезут.

– Утонут в дерьме, пустая ты голова.

– Заткнулись оба! – рявкнул Сернегор, раздумывая, – в степи стояла сухая погода. Ров подсох тоже. Может, и удастся. Быстрее!

Не медля, воины ринулись к сараю с углем, и принялись спешно выламывать его прямо из стены – стена же в самом деле оказалась за деревянными стенами тоньше и, очевидно, была возведена на месте прежних ворот.

Тем не менее, дружинники покрыли страшными ругательствами строителей, планировщиков и каменотесов.

– Не все руку просунут, – глядя на крохотное отверстие в стене, сквозь зубы пробормотал Первоцвет, оглядываясь на трещавшие ворота за спиной, – о лошадях речи не идет.

– Я протиснусь, – подал голос худенький юноша, весь в крови, подходя к ним, – я могу отвлечь их.

Сернегор окинул с жалостью взглядом стоявшего перед ним подростка. Огромные голубые глаза, первая пробившаяся поросль на лице, сжавшиеся до скрипа мокрые от крови пальцы на рукояти кинжала. Именно такими погибало большинство.

– А что будешь делать? – спросил князь, отворачиваясь, но услышав ответ, встал на месте:

– Подожгу ставку командира. Надо пробежать кругом – я могу. Лук, стрелы, кремень.

– Что это даст? – зарычал Первоцвет. Сернегор кивнул мальчику, не сводя глаз с его лица:

– То, что острые стрелы двухсот лучников опустятся, а лучники – отвернутся хотя бы на минуту.

Штурмующие явно не подозревали о количестве сопротивлявшихся в крепости Парагин – иначе штурм был бы давно завершен. Однако, здраво рассудив, что внутри все воины попрятались кто куда, и, должно быть, выжидают и перегруппировываются, южане собирали дружину для повторного натиска и тушили загоревшиеся машины.

– Безумный план, князь, – вздохнул Первоцвет. Сернегор ничего не сказал, глядя пристально на то, как юноша едва пролезает в дыру в каменной стене. Хотелось спросить, как его зовут и откуда он, но времени не было.

Минула почти половина часа, и воины услышали запах гари и удивленные возгласы южан.

– Ты глянь, – весело изумился Первоцвет, прилаживая шлем, – готовиться!

Ворота, державшиеся исключительно на честном слове, едва поддались – и всадники вылетели из них с той скоростью, на которую только были способны их испуганные лошади. На некоторых всадников было по двое.

Крен, с которым всадники огибали Парагин с северной стороны, заставил Сернегора увидеть уже привычные мушки в глазах. В ушах зашумело.

Первые версты бегства он не помнил. Несомненно, кого-то из его дружины убили, кого-то ранили; но свист стрел удалялся, как и погоня; но Сернегор чувствовал только мощные, широкие движения коня под собой, скрипение седла и жуткий, леденящий страх, который овладевал рано или поздно любым воином, показывавшим спину врагам.

Впереди в лиловой пыли уже виден был Кион – сколько длилось бегство? Час или два? Не больше четверти часа гонки, никак не больше, отрешенно пытался думать Сернегор. Мушки в глазах роились, от недостатка воздуха кружилась голова.

Но скорость снижать он боялся. Лишь убедившись, что перед ним в самом деле Кион, Сернегор захотел обернуться и сосчитать своих воинов – и, стоило ему расслабить слегка мышцы спины, и сделать попытку оглянуться через плечо – как острая боль пронзила левый бок, и он не удержался в седле.

Рядом с болью, которая разрывала его изнутри – и на нее радостно слетались фиолетовые мушки в глазах – удар о землю даже не ощущался, как нечто значимое.

– Князь! – кричал над ним кто-то.

Во рту стало горько, потом солоно – и Сернегор понадеялся, что немедленно потеряет сознание. Но все никак не терял. Его волокли по земле – наверняка стараясь сделать это наименее болезненным способом, но так больно, тем не менее, что перехватывало и без того слабое дыхание. Если бы только у него были силы держать нож в руках, он немедленно бы зарезался – терпеть было невозможно. И все-таки он терпел.

Последнее, что он увидел угасающим зрением – это белые стяги Киона, и огромные испуганные глаза молодых ополченцев. Фиолетовые мушки закружились, их стало больше, и, наконец, ничего не осталось, кроме них, и наступил мрак.

***

Когда Ревиар вновь увидел своего младшего двоюродного брата, Даньяра, тот катался поперек щита, завывая от боли, и зрелище это походило на агонию. Только что его отпустили после того, как зашивали веко – Данни потерял левый глаз. Уже тот факт, что он выжил во время операции, говорил о его хороших шансах, но, стоило воинам, сжав зубы, отпустить собрата – он заметался, не зная, чем облегчить боль и издавая страшные вопли.

– Жить будет? – спросил полководец, оставляя брата извергать поток проклятий, стонать и всхлипывать в одиночестве. Лекарь опустил руки в воду, вода, и без того красная, потемнела сильнее.

– Должен бы. Сернегору не так повезло.

– Мертв?

– Почти. Мое мнение, безнадежен.

Безвыходным казалось и само положение.

– Мы потеряли Парагин, – Первоцвет, уцелевший в бегстве, отдышался и, взмокший и грязный, отчитывался перед полководцем, – всех, кто выжил, ты также видишь перед собой. Их было больше, чем нам говорили. В три раза.

– Чертовщина, – стиснул Ревиар зубы.

Элдойр лишился юго-восточного прикрытия; враги отрезали последнее сообщение с Черноземьем, кроме северных дорог, – на которые в любом случае полагаться было нельзя, учитывая положение в Беловодье. А это значило, что вместе с блокадой непременно придет и голод.

Дать сражение слишком рано означало проиграть ввиду малочисленности войска и слабости стен, откладывать же его было чревато всеобщим голодным мятежом. Но хуже всего было то, что поражение при Парагин никак не вписывалось в картину блестящего будущего объединенных народов Элдойра. Бесславная кончина полутысячи обученных, опытных воинов! Даже ревиарцы и воины из асуров были мрачны.

Оставив тяжелых раненных на попечение жителям Киона, выжившие в Парагин отбыли в Элдойр.

***

«Мастер пыточных дел и магистр медицины вместе учатся» – вот какая поговорка ходила по всему Поднебесью.

Неудивительно было, что князь страдал больше от неумелых действий своих «целителей», чем от нанесенной раны. У Сернегора начиналось воспаление крови. От него уже скончалось трое воинов из оставленных в Кионе, вот-вот за ними собирался отправиться четвертый. Сернегор должен был стать пятым.

Но не стал. Спасло князя удивительное совпадение: за ним, как и за другими раненными, ухаживала Гроза и прочие местные женщины. Но только к князю прикасалась лишь Гроза, и она – как и большинство южанок – часто мыла руки.

Грозе уже доводилось встречаться с Сернегором. Тогда, впрочем, обстановка была менее драматичной. А сейчас под ее руками умирал один из самых прославленных и одиозных воевод Элдойра, слава которого распространилась далеко от Черноземья. Сернегор был похож на карту Поднебесья: исчерканный шрамами, заштопанный – и не раз, и не два, множество раз – вышедший за пределы обыкновенного «везения». Настоящий мастер войны, каковых было не так-то много.

Очередное серьезное ранение вычеркнуло еще несколько лет, если не десятилетие, его жизни. И все же, честолюбие заставляло Грозу особенно надеяться, что раненный выживет. Хотя шансов было мало.

«Да их почти и нет, – с легким разочарованием думала на исходе второго дня Гроза, и даже природный оптимизм не давал ей обманывать себя, – кровь льет изо всех дырок». Соломенный матрас пропитался кровью меньше, чем за два часа. Сукровица, гной, желчь. Грозе были знакомы лица умирающих. Даже слишком хорошо. Она привыкла видеть их. Черные круги вокруг глаз, тусклые, почти рыбьи, глаза, бледно-лиловые губы, из которых со свистом выходил воздух.

Она знала все признаки приближающейся кончины. Смерть от ран – не позорное истощение от холеры, не чахоточные кровоизлияния под кожей. Молодые воины еще делили смерть на «позорную» и «честную».

«Как будто есть разница, как околеть, – и непонятно было Грозе, зачем она продолжает сражаться на стороне князя Сернегора против неизбежной кончины, – как будто можно радоваться тому, что тебя распотрошило, как на скотобойне, а кто-то это заметил и запомнил. Умирать все одно не легче».

Она не могла зашить рану – из нее лился гной, и до кишок почти не оставалось пространства. Одно движение иглой – и она обязательно должна была проколоть брыжейку, а значит, казнить воина собственными руками, вызвав у него немедленное усиление заражения.

Она не могла его усадить – потому что рана расходилась, даже если он пытался повернуться на бок.

Она не могла его омыть – потому что его трясло, лихорадило, и потому, что она боялась занести нечаянно еще больше заразной слизи в не инфицированные ранения. Их было три – на животе, на боку, прямо под следами от глубоко вонзившихся колец разорванной кольчуги, и чуть выше сломанной ключицы.

«Полтора месяца он не сможет сам одеться, наверное, если раньше не оденется в саван». Саван заботливые хозяйки подворья в Кионе приготовили, кстати. Его Гроза сразу же пустила на бинты.

«Неужели так трудно не сморкаться в пальцы перед тем, как лезть в кровоточащие порезы?!».

И все же, спустя пять дней, ее работа была вознаграждена, когда раненый впервые открыл глаза в сознании. Первые полчаса его просто тошнило, еще часа два женщина скакала вокруг, пытаясь убедиться, что заражение не распространилось на мозг.

Еще через два дня он впервые заговорил.

***

– Мы… победили?

– Нет, – и она дополнила свои слова жестом. На хине Сернегор говорил с не меньшим акцентом, чем сама гихонка.

– Потери большие?

– Триста два всадника в дружине.

Сернегор подавился скопившейся на языке желчью. Ему хотелось выть, плакать, может, кататься по постели, раздирая лицо ногтями, но сделать этого он не мог. Триста два всадника! Это были триста два его одноплеменника, из тех немногих, что ушли вслед за ним, поверив ему и на этот раз.

«Меня проклянут в Руге, и верно сделают», – ожесточенно сказал себе Сернегор, надеясь, что незнакомая служанка правильно поймет его длительное молчание.

– Добрая женщина, – молвил он, просто чтобы что-то сказать, – я не знаю твоего имени, чтобы поблагодарить.

Она ответила, чуть помедлив: «Гроза».

– Возможно, я помню тебя, – хрипло сообщил князь, – мы уже встречались однажды, и это было…

– …в Сальбунии, господин, – коротко кивнула южанка, – шесть лет назад, когда вы шли с иберскими войсками.

– Точно.

Они помолчали.

– Значит, ты из шатров Сартола, – улыбнулся воевода через силу, – вот уж не думал, что… что единственная женщина, которая будет возле меня…

– Говорите, князь, – сверкнула Гроза глазами и отдернула руку, – слово «падшая» вполне описывает отношение воинов Элдойра к тем, кто им служит.

– Я никогда такого не говорил, – возразил Сернегор, – ты променяла шелка и дурман дома цветов на военный госпиталь, а тому обязательно должна быть причина. Насколько я знаю твой народ, это должна быть месть…

– Она самая, господин.

– …а я уважаю месть. Так кто ты?

– Я служанка при войсках, мой князь, – с легким поклоном Гроза отстранилась от мужчины, – я всего лишь служанка.

– Чья служанка? – поинтересовался между прочим воин.

– Если так пожелает князь, то я буду его.

Они помолчали еще немного.

– У тебя сильные руки, Гроза. Они привыкли к тяжелой работе. При мне никогда не служили женщины. Но для тебя я бы мог сделать исключение.

Зачем он говорил это? Не для того ли, чтобы любой ценой удержать душившие слезы? А плакать непременно будет больно, как и сдержаться. И еще хуже от того, что она точно понимала, что мучает его изнутри. Триста два его всадника, каждый из которых пронзит его мечом или всадит в него стрелу в день Суда перед Чертогом.

– Я благодарна, господин, – Гроза вновь поклонилась, – могу я идти?

– Иди, – выдохнул едва слышно Сернегор.

Но когда она вышла тихими, почти бесшумными шагами, он ухватился обеими руками за бок, стараясь не упасть без сознания: не хотелось опозориться перед едва знакомой служанкой. Или шлюхой – кем бы она там ни была.

Сернегор вдруг понял, как ему стало холодно.

========== Чужаки ==========

Ожидаемым для Ильмара Оракула стал визит оборотней во главе с Вереном. Волки принесли богатые подарки, вели себя самым изысканным образом, и тут же получили благодарности от воинов Элдойра за спасение принцессы.

Оракул присмотрелся к Верену внимательнее, услышав о его приобретенном родстве с князем Сургожа. Высокий, отлично сложенный крепкий воин двигался величаво, но чрезвычайно легко. Пожалуй, пройди он по лесу, не шелохнулась бы ни травинка. Оракулу от прямого взгляда желто-зеленых глаз стало сильно не по себе. Ощущение провиденья кольнуло предсказателя.

И это оказалось правильное предчувствие.

– Твоя дочь стирала мне рубашки, провидец, – сообщил Верен Оракулу, – и ухаживала за моими лошадьми. Вы воспитываете стойких, храбрых женщин. И нас удивляет хитрость и прозорливость ваших мужчин. Ради примирения – не погневайтесь за малые подношения.

Когда принимать подарки явилась сама Латалена, нарядившаяся в простое платье, не было волка, у которого не перехватило бы дыхания. Оракул пристально следил за взглядами всех оборотней и их вожака особенно. Но при взгляде на подарки сердце асура смягчилось.

Щедрость, которую порядочные оборотни ставили на первое место среди добродетелей, проявилась и в «малых подношениях». Все было здесь: на развернутых коврах, изображавших охоту и лесных обитателей, стояли расписные деревянные посудины, лежали изумительной работы уздечки и седла, множество мехов, и четыре больших бочонка икры, считавшейся северным деликатесом.

Трогательное и противоречивое внимание к Латалене, заметное волнение и искренность оборотня успокоили Оракула. Перед ним был воин, придерживающийся традиций и обычаев своего народа, и имеющий свое понимание чести.

А его почтительные, хотя и чересчур откровенные, разговоры за столом заставили бывшего правителя Элдойра заслушаться, улыбаясь. Так, его живо заинтересовало предложение Верена задействовать рабочую силу бездельного мужичья из волчьего племени.

– А чего они таскаются без дела, – деловито возмутился оборотень и подался вперед, – позволь мне, отец, переговорить по-свойски, и недели за три подлатают твои улицы хотя бы у площадей. Только глины да песка подвезти придется, стройку развернем – залюбуешься.

– И во сколько мне это встанет? – усомнился Оракул, живо заинтересованный восстановлением и украшением города. Но оборотень отмахивался.

– Ты их корми, по четвергам наливай. Мы, волки, – тут Верен замолчал на мгновение, но затем продолжил, – мы должны сильно уставать, чтобы состоялась стая. Не позволяй им валяться брюхом кверху дольше трех дней.

– Я должен о многом спросить тебя, – поразмыслив, кивнул Оракул, – пройдемся по моему саду. Расскажи мне об обычаях вашего народа. Я хочу знать их лучше.

***

Латалена, досадуя на отсутствие приглашения, поднялась на галерею внутреннего дворика. Со второго этажа ей было хорошо слышно. Звучный, напевный голос Верена повествовал об удивительных чудесах северной земли. Словно живой, вставал перед Латаленой неведомый север: снега, тайга, огромные стада оленей, сани и радость весенней оттепели.

Узнала женщина и то, что Верен вдовец уже столько лет, что и забыл, когда последний раз бывал в собственном логове: волк-одиночка не строил избы и не оседал на одном месте.

Латалена следовала вдоль галереи, и вопросов у нее становилось только больше. Как жить в доме, где крыша только и видна из-под земли, а под ней прячутся добротные хоромы? Неужели можно уйти в лес зимой, спать в сугробе целиком, и остаться в живых? Каково это – жить в двух обликах, и чувствовать двумя разными способами, и видеть зрением зверя?

Также она присматривалась и к лицу Оракула. Провидец слушал Верена с неподдельным вниманием и знакомым беспокойством – Латалена определила, что ее отец уже что-то увидел там, в другом мире. Но распрощались мужчины с уважительными поклонами и взаимными обещаниями дружбы. Асурийка в замешательстве укрылась за колоннами, и пристально нахмурилась, размышляя.

Ильмар Элдар никогда в своей жизни не называл оборотня другом, пока для того не было крайней государственной нужды. Он не простил им ни смерти сыновей, ни разграбленного в считанные дни Беловодья и элдойрские предместья. Внимание же к Верену было не одной только благодарностью за возвращение принцессы Элдар. Провидец Элдар что-то задумал.

– Ты разбила еще одно отважное сердце, – вот были первые слова Оракула, когда он вернулся, проводив гостя до ворот во внешние части резиденции.

– Если это и произошло, то против моей воли, – ответила, пряча довольную улыбку, Латалена. Но ее отец не обманулся, и грозно грохнул посохом об пол:

– Твое бесстыдство не знает границ, клянусь небесными вратами! Одному только радуюсь: ради тебя такие воины, как этот, идут на перемирие первыми, как и на битву.

– И ты будешь рад перемирию, – Латалена улыбнулась уже открыто, – скажи, почему нет?

– Они кровники. Кровники, дочь моя. На них кровь твоих братьев и проклятие твоей семьи.

– На них, но не на их мечах. Скажи, если завтра у стен встанут дружины с севера, принесут присягу, пообещают драться за нас – тебя так же будет волновать кровь сыновей, ушедшая в землю десятки лет назад?

– Не дерзи! – вспыхнул Оракул и грозно свел брови на тонкой переносице, – сказала бы ты эти слова, если бы их слышал кто-то, кроме меня? Твой сын, например?

– Мои братья мертвы. Мой сын жив, а его Элдойр стоит, – не сдалась асурийка, – а что ты сказал бы, если бы я привела к трону нашей семьи северную армию?

Оракул лишь усмехнулся, скривив губы.

– Нам все равно нечем им платить.

– Но я могу…

– Любой ценой? Что ж, попробуй. И проиграй. Северянам нет дела до трона белого города. А нам не должно быть дела до северян.

Уходя, Оракул еще раз веско постучал посохом по полу и сокрушенно добавил:

– Тщеславие убивает нас быстрее любой другой болезни. Твоя гордыня раздавит тебя однажды, так постарайся опередить ее.

Прекраснейшая знала: рано или поздно ему придется задуматься, и лучше бы сделать это раньше, чем ждать, пока воеводы начнут по одному убегать из Элдойра, а паника охватит всю долину. Убедившись, что Верен не ушел слишком далеко, Латалена отправила вслед ему служанку с письмом. Написанное привычным витиеватым слогом, оно должно было заманить оборотня в ловушку, из которой – как надеялась асурийка – он не захочет убегать.

***

…Получив это письмо, оборотень долго ругался, понося на чем свет стоит и остроухих, и семейство Элдар, и случайных прохожих. Он даже немного повыл – тихо, чтобы не слышали остальные. Придя в себя, Верен решился штурмовать неприступную крепость самообладания Латалены. Как и леди Элдар, он знал о необходимости мирного договора и союзничества, и, как и она, он надеялся на прекращение бессмысленной вражды.

Но чувствовать себя заложником женщины – пусть и воистину Прекраснейшей – Верен готов не был. Он явился к ней с намерением дать гневную отповедь и даже не посмотрел в сторону владычицы, когда здоровался с ней во внутреннем дворике. Его поклон – развязный и непочтительный – должен был свидетельствовать о крайнем презрении и недоверии. Однако леди сохраняла уважительную интонацию в голосе.

– Здесь прекрасный сад, – Латалена чуть отошла в сторону, на приличное для беседы расстояние, и замерла, держа руки у груди.

Верен подошел ближе, и леди Элдар снова сделала несколько плавных движений в сторону. Оборотень хмыкнул и попробовал обойти леди – ему хотелось смотреть ей в глаза во время разговора. Однако из-под вуали видно их практически не было, к тому же, Латалена постоянно вертела головой – и о выражении ее лица можно было лишь догадываться. Верен отчаялся перехитрить ее своеобразные «маневры».

– Лучший сад – тот, что растет сам по себе. Зачем ты звала меня, женщина?

Он знал, к чему она готовилась с утра – тщательно подобранное под сумрачную погоду голубое платье, тончайшая белая вуаль, мягкие туфли и неброское серебро – и все это было зря. Верен не обратил внимания на вежливое начало речи и не намеревался играть словами. Он ничуть не переменился, говоря с ней, по сравнению со своими повадками в Сум-Айтуре.

– С вами так тяжело, – вырвалось вдруг у Прекраснейшей, – вы говорите то, что думаете.

– Скажи сразу, с чем звала, – попросил оборотень миролюбивым тоном, – и поговорим о том, кто как думает.

– Ты был среди тех, кто убил моих братьев?

***

Она не это хотела спросить. Совершенно. Но оборотень не отвернулся, не вздрогнул, все так же, усмехаясь, смотрел ей в лицо.

– Я был там, – наконец, ответил он, тщательно проговаривая слова, – мне было семнадцать лет. Их убивали многие, и все они мертвы. В их числе мой отец и дядя. Что с ними стало, ты и сама знаешь. То, что ваши оставили от них, мы похоронили.