Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Кровник. Теперь действительно, он сам это признал. От осознания этой мысли краска бросилась в лицо леди Элдар. Ее жизнь принадлежала кровнику.

– У нас нет кровной мести – этот обычай Вера запрещает, и мы строги в соблюдении, – добавил волк, без труда понимая причину ее молчания, – я не держу зла на твой род. Убийцы бывают убиты – вот и все, что я могу сказать. Но я не жалею и о том, что сделали мои братья с твоими. Теперь мы сочлись: я спас тебя, ты не стала губить меня, в дни войны и не такое бывает.

– И ты был бы готов, даже после… всего… воевать за нас?

– Убивать за деньги, княгиня, это еще не война.

– Нет никакой разницы, – терпению Латалены приходил конец, – за какие деньги ты будешь на это готов?

– Я – за любые, но вот наш вожак вряд ли, – усмехнулся Верен в ответ, – скажи мне, все не так просто, что нас пытаешься нанять ты, а не твой отец, например? Должно быть, вы не сходитесь в действительно важном вопросе.

Традиции горского воспитания требовали проигнорировать колкость, но все же Латалена не сдержалась. «Поясни», – потребовала она, и оборотень распрямился, словно только этого и ждал.

– Что ты хочешь услышать, княгиня? – сказал он, – что я ненавижу твою породу? Что почитаю тебя за нежить, из тех, у кого на уме только кровь и власть? Да, смотри, я говорю это тебе в глаза. А ты даже в лице не переменилась.

– Почему нежить? – только и нашла, что спросить, леди Элдар.

Вместо ответа Верен взял ее за руку и, не смущаясь, сорвал с нее перчатку. Латалена усилием воли подавила мелкую дрожь, когда его горячие пальцы сжали ее ладонь.

– Вот поэтому, – спустя короткое время ответил он и отпустил ее, – ты холодна, как дохлая куропатка. Вы все холодные, пока речь не зайдет об убийстве или драке. Лживые насквозь, лицемерные и кровожадные. Как вы хотите победить, если готовы воткнуть нож в спину, едва только сосед отвернется?

– Ты забываешься, волк.

– Расскажи мне, почему правда на твоей стороне. Если вы ведете войну во имя Бога, как говорли это сто лет назад, почему убивали нас – мы тоже верим в Него! – оборотень мотнул головой, фыркнул, – но твой отец хотел земель, и ради них ваши враги стали вашими союзниками. А теперь снова стали врагами.Почему я должен верить тебе? Почему должен хотеть союза с тобой и такими, как ты?

– Где твой вожак? – твердо решила игнорировать нападки леди Элдар, – я хочу говорить с ним. Если тебя прибыль не интересует, он должен меня выслушать.

– Интересует, княгиня, – сдержанно ответил волк, – я лишь сказал, что думал. А ты?

– Я говорю, что думаю, – возразила Латалена, – когда меня спросят.

– И что ты думаешь обо мне? – немедленно задал вопрос Верен.

Минуту или больше смотрела Прекраснейшая на оборотня, стоя неподвижно. Верен сначала не почувствовал ничего, но чем дальше он всматривался в очертания лица под белой вуалью, тем темнее делались глаза Латалены Элдар, и вот он уже не мог от них оторваться и падал в них, затянутый их невероятной Силой.

За эти долгие две минуты Верен ощутил неприятные покалывания в груди, холодный пот на спине и легкую дрожь в пальцах. Затем все прошло без следа.

– Ты хорош, – ответила, наконец, леди Элдар равнодушным голосом, – действительно.

Верен смог, наконец, разжать зубы и вдохнуть.

– Ведьма! – бросил он ей вслед на сурте, очерчивая вокруг себя защитный знак рукой, – тебя надо держать в мешке и на цепи круглый год!

За воротами дома Элдар Верен еще долго отплевывался и возносил к небу пространные молитвы об избавлении от напасти ворожбы. Глядя на него из-за решетчатого окна, Латалена улыбалась.

***

Кион пал; продолжавшаяся две недели осада Флейской границы была отбита; Ниротиль и Этельгунда прислали просьбы о подкреплении в Салебском княжестве, а воевода Кимлан пропал без вести с сотней воинов на границе Беловодья – что тоже не вселяло оптимизма.

Правильным словом для Военного Совета было – отчаяние. Отсутствие многих знатных воевод, потеря Парагин и других опорных пунктов войска озлобило всех воинов, а их разногласия становились только острее.

И каждый считал, что знает, кого винить в продолжающихся потерях.

– Мои бойцы голодны, мы замерзали в болотах Приозерья, и теперь, когда нас сменили и отозвали назад, мы узнаем, что нам еще и не заплатят, – молодой мастер меча Нэртис был скептичен на первом своем Военном Совете, – так говорит государь Ильмар?

– В долг! – устало ответил Гвенедор, закрывая лицо рукой.

– Шесть лет в долг! Или вы просто ждете, пока подрастут следующие, а имеющихся кредиторов склюют стервятники?

Одобрительный гул был эхом и ответом его речам.

– Доблестные соратники, – обратился Регельдан к присутствующим, – я хотел бы напомнить о том, что сегодня мы здесь собрались не для очередных раздоров. Посмотрите на карту! Землемерам впору вешаться. Давайте вспомним, кто мы есть, и сосредоточимся. А кто не успокоится, – добавил он на ильти, обращаясь к кочевникам, – начну рубить пальцы!

Одного из великих полководцев нехотя послушались, и шум приулегся.

– Отправьте молодых на Запад, – предложил один из воевод, не вставая, – пускай берегут Нэреин-на-Велде. Если сейчас не встать у каждого города, еще связанного присягой, за месяц их станет меньше в два раза. Нам не отбиться без подмоги. О том, чтобы пережить осаду города, не стоит и мечтать.

– Мастерица Алида поддерживает решение…

– Мастер Гиостар поддерживает…

Другие были не столь оптимистичо настроены:

– Что же, бросить Элдойр?

– К бесам подгорным этот Элдойр! Сколько сыновей…. И дочерей должны мы потерять, чтобы Элдойр насытился?

– Ты ставишь под сомнение присягу, Орта? – с угрозой встал Регельдан напротив.

– А-ле-ле-ле, уважаемый! – издевательски передразнил мастер Орта акцент полководца, – у меня в наделе стоят три дружины, которые объявили нейтралитет и присоединятся к победившей стороне. На что вам моя присяга, если со мной пятьдесят воинов? Голодных?

– Накормим, – сказал кто-то также ехидно.

– Где найдешь еду? – не сдавался Орта, и с его стороны вставали воины.

– Там, где ты продолжаешь искать всех своих отцов?

Первый клинок вылетел из ножен звонко. Ревиарцы бросились разнимать стороны; по счастью, им это удалось сделать до того, как прольется чья-то кровь.

– Это невозможно, – на ильти обратился Гвенедор к Ревиару, тихо и мрачно, – смотреть на это. Что нам делать?

– Драться, – ответил Ревиар, усмехаясь, – что еще мы делали все эти годы?

– Мы собрали восемь тысяч триста шестьдесят два воина. Из которых треть мечтает вырезать другую треть, а оставшиеся – наёмники; и им еще не заплатили. Ревио, – он ухватил полководца за предплечье, стальной хваткой подтянул ближе, – послушай меня, если мы не остановим моего безумного дядюшку, поляжем все.

Ревиар молча стряхнул его руку, досадливо нахмурился, но промолчал.

– Ты сам знаешь, что я не могу говорить против него, – сквозь зубы продолжал асур, – ты знаешь!

– Ты мог найти другое время. У нас не так много осталось хороших, умелых парней, способных слушаться приказов и делать, что велят.

– Если мы продолжим в том же ключе, и их не останется. Я твержу последние десять лет одно и то же, и удивительно, как не сошел с ума от этого. Арух ул, брат, его надо остановить.

– А зачем это нам? – все-таки снизошел Ревиар до тихого ответа, наблюдая, как с проклятиями растаскивают по углам воинов, чей сан не позволял просто выкинуть их с Совета, и выволакивают вон для «внушений» тех, которым не повезло, – Гвенди, друг мой, посмотри сам. Они сделают это сегодня. Они уже это делают. Сейчас. На наших глазах.

Гвенедор перевел задумчивый и гневный взгляд на собрание. Да, пришло время признать: то, что он видел, могло называться концом королевства.

На нижних ступенях мастера Латори и Нимари вцепились друг в друга. Растащить их пыталась десятка Менда, а мастер Менда, уже получивший от кого-то из соратников по носу, сидел на ступенях чуть выше, осыпая глухо звучащими проклятиями войну, друзей, врагов, и особенно – королевские решения.

Рядом, перекрывая своим звучным голосом даже шум свары, вопил как сумасшедший Первоцвет, схватив за рукав мастера Орту.

– Шлюхины дети! – было самое мягкое из того, как он именовал спорщиков, – предатели! Рожденные в навозных кучах трусы!

– Моего брата даже не похоронили! – ответно надрывался мастер Орта, напоминая о проигрыше при Парагин.

Главным врагом, напавшим с тыла на армию Элдойра, стало отчаяние. Вместе с усталостью.

– И после всего этого, ты продолжаешь верить в вероятность победы, – Гвенедор словно упрекал полководца Смелого, говоря это. Но Ревиар пожал плечами:

– Это общество будет испытано богатством. Бедность пережить проще – у меня обширный опыт.

После вынужденного перерыва Совет сделал попытку вернуться к обсуждению важнейших вопросов.

– В последний раз мы потеряли сорок всадников, – сообщил один из мастеров войны, – мастера, мы не можем себе позволить разойтись. Нам нужно оставаться здесь. Отсюда всего несколько верст до ущелья, и они обязательно попробуют взять нас измором.

– Я не пойду на Запад! – возмутился воевода Ами Ситар, – Регельдан, ты – если хочешь, конечно – делай, что хочешь, но я не хочу ничего общего иметь с Мелтагротом…

– Потише, там! – властно повысил голос представитель упомянутого города, – если не Запад, то кто защитит Элдойр?

– Нам не нужен Мелтагрот! – поддержали Ситара иберские рыцари.

Не успел Ами Ситар надменно сообщить, что сам способен обороняться в Элдойре, даже если придется делать это в гордом одиночестве, как одновременно поднялись с места несколько воевод, возмущенных его речами.

– Да что б тебе крысы рожу твою бесстыжую объели! – взорвался Регельдан, и вскочил тоже, отчего упал наброшенный ему на плечи плащ, – посмотри на мои дружины, разуй глаза: половина едва держится на ногах. Ладно – кельхиты и руги, но самхиты – ты знаешь, сколько детей у нас погибло за время перехода? Завтра им пообещают чистую воду и вдоволь корма – и они уйдут в одну ночь к Югу!

Многие опускали головы. Полководец сказал страшное и окончательное слово; если уж у одного из предводителей войска не были верны королю…

– Мы не отобьемся, – тихо сказал Гвенедор, потирая руки, – без помощи Нэреина и Мелтагрота нам не устоять. Парагин мы потеряли за полдня. Давно бывало подобное.

– Они признали Элдойр лишь формально…

– Но им вряд ли захочется платить Союзу, если те возьмут ущелье! В этом наша надежда, – Ревиар Смелый одобрительно кивнул и обеспокоено взглянул на тяжело дышащего Регельдана.

– Все равно! Недобор слишком велик. Нам не устоять. Нужны союзники!

– Ты предлагаешь мне договориться с северянами? – нахмурился Ревиар.

– Не тебе, – спокойно ответил Гвенедор, – государю Ильмару. Кто из нас может теперь решать за него?

Ревиар замолчал, стискивая зубы и сдерживая рвущиеся из груди ругательства – вероятно, из последних сил.

Ему хотелось, очень хотелось схватить Оракула Элдар за его длинные волосы и заставить смотреть на все, что уже произошло в этот отчаянный рывок на запад. Заставить умирать вместе с молодыми воинами от дизентерии, заражения крови и яда на стрелах южан. Хотелось провозить его лицом по грязи разбитых дорог, и лежать в пыли сухой степи, умоляя о глотке воды. Одна была беда – даже признаваясь в бессильном гневе самому себе, Ревиар Смелый знал, что всё это – и много, много больше – последний король Элдойра пережил.

Хватило Ревиару простого воспоминания о том, как Ильмар Элдар, не моргнув глазом, отказался выкупать жизнь обоих своих сыновей, зная, что они обречены в противном случае.

– Мне дешевле выйдет отомстить за них, – твердо сказал он, глядя в лицо опешившему послу, – казна нуждается в каждом медном гроше.

За этим жутковатым жестом, тем не менее, последовали траты, которые никто не мог назвать разумными. И сейчас, когда Элдойр нуждался в любых союзниках, готовых воевать, друзей у него не оставалось стараниями последнего короля.

Если бы не страшные своим исполнением пророчества, Ильмар Элдар был бы давно свергнут – задолго до Смуты. Никто и никогда не мог предугадать, как поступит Оракул в следующий день, и, возможно, это и помогло ему удержаться на троне дольше, чем предыдущим, более удачливым представителям Элдар. Однако всему приходит конец.

– Мы не хотим Ильмара Элдара нашим правителем! – вдруг просочился откуда-то с задних рядов хриплый голос. Пораженные, рыцари расступились. Испуганный сам собой, растрепанный воин хмуро смотрел исподлобья на собрание. Ревиар словно услышал общий вздох от остальных. «Не нам пришлось сказать это».

Один за другим, воины оборачивались, глядя на великих полководцев. Молча, но все было ясно и так.

Убить короля Элдар они не посмели бы. Но верить ему отказывались.

– Где он? – тихо спросил Регельдан у Гвенедора.

– В Храме, где еще. Молится.

От Храма до Совета было совсем недалеко, но Ильмар Элдар появился не меньше, чем через полчаса. Бледный, но совершенно спокойный, он был облачен в черные одежды, и ничем не отличался от прочих воинов – разве что необыкновенной осанкой.

Завидев его, воины притихли. Только что взвинченные до состояния, когда каждый готов был всадить бывшему королю нож в глотку, они растерялись, как овцы при виде волка. Ревиар Смелый едва сдержал усмешку.

Ильмар Элдар обладал этой особенностью, как и многие его родственники: парализующий волю, пристальный взгляд глубоких черных глаз словно выворачивал душу смотрящего до каждого потаенного уголка.

И сейчас провидец нес за собой свою Силу, как шлейф мантии. Она расползалась по огромному белому залу тенями и тьмой, ложилась, сворачиваясь, в углы, и – Ревиар сморгнул наваждение, оглянулся: похоже, так Оракул влиял на всех и каждого, включая своих же родственников. Медленно, наслаждаясь каждым движением, опустив руки и слегка прикрыв глаза, Оракул взошел на свое место – лишь маленькая каменная скамья под Древом, чуть-чуть возвышавшаяся над местами остальных воинов. Ильмар Элдар развернулся лицом к собранию, одернул костюм и сел. Сев, он закрыл глаза и улыбнулся, вслушиваясь во что-то, никому, кроме него, не доступное. После этого он вновь посмотрел на собрание, легко встал и спустился на ступеньку ниже.

– Я отрекаюсь, – негромко произнес он с той же отсутствующей улыбкой, – отрекаюсь.

Если бы он кричал, а от крика падали бы стены и осыпались стекла – это не могло бы быть внушительнее.

– Отрекаюсь.

Как будто именно теперь он, наконец, победил, выиграв в самой важной битве в своей жизни. Один против огромной армии.

– Отрекаюсь. Я, Ильмар Элдар, прошу у вас прощения за царствование, и склоняюсь перед троном, который выше меня, и перед законом, который меня сильнее.

Не было в зале того, кто, поклонившись Оракулу в ответ, не ощущал бы трепета. Перед воинами, в обычной обстановке совета, произошло немыслимое – отречение короля Элдар. И вот они, только что стремившиеся к переменам, получили свою, самую важную, вожделенную – и молчали, в ужасе, не зная, что делать дальше, на какое-то время потерянные еще сильнее.

– Латалена, – прошептал едва слышно Гвенедор, с трудом разрывая страшную тишину среди полководцев, – Финист Элдар. Прямой наследник.

– Его нет сейчас.

– Где он?

– Пусть она скажет от имени сына! Зовите ее!

– Где Солнце Асуров?

Собрание постепенно вновь наполнилось звуками голосов. Оракул же, спустившись вниз, спокойно уселся у Алого Древа, и с легкой полуулыбкой смотрел на воинов.

– Ох, меня пробирает, – пожаловался Гвенедор Ревиару, и тот не мог не согласиться, – что же будет теперь.

– Ничего не изменится, – ответил Ревиар, не сводя глаз с отрешившегося владыки, – у нас просто появилось время. Пока мы не отобьем Сальбунию и не уничтожим Мирмендел, ничего не изменится. Союз не откажется от войны.

Полководцы понимающе переглянулись и вместе вздохнули.

========== Родственники ==========

Ожидая посланцев с Совета, в этот день, леди Элдар не принимала гостей. Богато нарядившись с самого утра, Прекраснейшая неподвижно восседала на своем бархатном ложе, ожидая напряженно новостей. И они прибыли. По лицу своего кузена Латалена сразу поняла: ее ждут небывалые перемены.

– Миледи, – воины у дверей низко поклонились Прекраснейшей, но она прошла, даже не заметив их.

В слабо освещенном зале Латалена едва разглядела своего отца. Она поняла все, едва увидела, что он сидит не на своем «троне», а у его подножия; и, настороженно вслушиваясь в тишину вокруг, Латалена поспешила открыть лицо и поклонилась – не отцу. Пустующему трону.

– В свое время, – начал неспешно предсказатель, – я пообещал, что откажусь от короны, едва только мы вернем себе Элдойр. Тогда были живы мои сыновья и дети моих сыновей. Сегодня я сделал это.

Латалена едва сдержалась от того, чтобы не сжать ладони, и не показать, сколь сильно она взволнована.

Прекраснейшая оглянулась на воинов. Ревиар не смотрел на нее с самого начала, глядя в сторону, а остальные молча отвели глаза. Асурийка постаралась собрать всю свою силу и волю в кулак.

– Мой сын, Финист Элдар…

– Лишь один из воинов Элдойра, – голос Оракула посуровел, – и сейчас отсутствует.

– Наследник! – повысила голос Латалена.

– Не раньше, чем все с этим согласятся, и засвидетельствует он сам. На время войны – как принято за тысячу лет до нас – власть у воинов. У Совета и четырех полководцев.

Он коротко взглянул ей в лицо.

– Ты мать своего сына. Только поэтому ты здесь. Решение принято. Помни.

– Какой силы за моим сыном ты хочешь? – коротко бросила она, – золото? Княжества? Он Элдар, за ним – его имя!

– За нашим именем они больше не идут. Мечи. Копья. Дальнобойные луки. Другой силы Элдойр не признает сейчас.

Она кивнула.

– Хорошо. Ты увидишь эту силу.

…Когда Ревиар Смелый покидал совет, у него кружилась голова. Жадно глотая воздух Элдойра – пыльный, тяжелый – он не ощутил себя лучше.

Та власть, за которую Латалена готова была цепляться до последнего, отдали ему, как воину, и сейчас полководец на многое готов был пойти, чтобы от нее избавиться. И, судя по всему, теперь она решила вспомнить о том, что когда-то владела мечом и даже получила звание, несмотря на протесты своей семьи.

Ревиар оглянулся. У ворот собирались сопровождающие ее высочество воины, перебрасывались шуточками, обсуждали предстоящую им поездку на север, пытаясь за смехом скрыть страх.

«Всего пять десятков. Пять десятков добровольцев, пусть даже неплохих. А я ведь клялся не отпускать ее из Элдойра без охраны в отряд. До чего мы дошли, что я не могу даже этого сделать для нее».

– Латалена, – хрипло позвал полководец. Она оглянулась.

Ревиар Смелый считался самым отважным воином во всем Поднебесье. Не было битвы, в которой он не показал бы себя героем и мастером военного дела. Но взгляд мятежных черных глаз единственной женщины Поднебесья делал его беспомощным. Не потому, что она была красива: к ее красоте можно было привыкнуть, как слепец привыкает к своей трости, как привыкает воин к смертоносной мощи своего меча. И даже не потому, что она была умна, как мало кто из мужчин был умен.

– Ты могла просить меня сопровождать тебя. Как и тогда, когда у тебя был шанс бежать из Лерне.

– Город не должен оставаться без защиты, полководец, – ответила асурийка, отвернувшись, – а слабая женщина иногда может сделать то, чего не сделает армия сильных мужчин.

– Ты слабая женщина?

– …Ты знаешь меня, Ревиар Смелый. Я не отступлю.

Она не оборачивалась, выезжая из ворот города. Не обернулась, только черный королевский плащ вился на сильном ветру. Воины смотрели со стен. «Солнце Асуров, леди Латалена Элдар!» – гаркнули с дозорной башни, и асуры по команде подняли мечи вверх в старинном пожелании удачи. «Сумасшедшая она… безумная… отважная… – раздавался шепот со всех сторон, – как могла она пойти на такое?». И только Ревиар смотрел вслед женщине с твердой уверенностью: она вернется. Она не сдастся и не погибнет.

– Я тоже не отступлю, Латалена. Никогда.

И он загадал, чтобы ветер принес ей эти слова, где бы она ни находилась, и помог победить, когда рядом не останется никого, кто верил бы в победу.

***

Снова отряды покидали Элдойр – по сотне, по две сотни воинов. Три сотни отправились в Сальбунию – Этельгунда и Ниротиль не сдавались, и продолжали осаждать княжество, то отбивая нападения, то сами нападая на отдельные малочисленные лагеря.

Гвенедор выступил на север – в отчаянной попытке сдержать разбой, который подтягивался все ближе к белому городу; отсутствие всякой власти в Беловодье привело к тому, что через всю область прошла не только трехтысячная армия кочевников, но вслед за ними – и их врагов. Волнения, охватившие в результате и Беловодье, и Приозерье, нужно было тушить.

Кольцо продолжало сжиматься с трех сторон вокруг Элдойра, оставляя лишь благословенный Запад и подъем в горы для тех, кто хотел уйти. Однако на Запад рисковали отправиться немногие беженцы, да и в Предгорье становилось ощутимо тесно в эти дни.

Ревиар Смелый знал точно: осаде быть. Это было так же очевидно для него, как наступление осени или весны. Оттянуть момент осады, вот что было важно – и найти, любой ценой найти как можно больше тех, кто согласится воевать за Элдойр.

Их по-прежнему не хватало.

– Из Загорья нет вестей, – вздохнул Первоцвет, заменяющий Сернегора, – из Атари пришло на двести воинов меньше, чем мы ждали. На двести! – он почти простонал это.

– Загорье обязательно примет участие, – убежденно ответил Ревиар, – я знаю оттуда воинов.

– Господин мой, ты слишком давно их знал, если позволишь.

Взгляд, который полководец кинул на воина, был понятнее и тяжелее, чем прямой удар кулаком в лицо. Первоцвет извиняющим жестом ступил назад.

– Прости, великий полководец, мою дерзость, – вновь заговорил он, – мы привыкли говорить, как есть, мы не… мы не они, и мы – проще. Бог свидетель, Ильмар Элдар больше не король. Кто-то вздохнул с облегчением, и готов теперь воевать. Кто-то, наоборот. На одной стороне оба не сойдутся.

– Я никогда не наказывал за честность, Первоцвет. Тем более тех, в ком могу быть уверен. Если бы наши клинки были так остры, как языки! Но все же. Мы еще удерживаем север Кунда Лаад? Надо выслать им подкрепление.

Теперь ему были нужны лучшие воины, и медлить было нельзя. Он мог положиться на многих. «Но Гельвин меня точно не подведет, – улыбнулся полководец, – да и он будет рад восстановить богатство трофеями. Я обязан ему очень многим – это меньшее, чем я могу отплатить». Через несколько минут Хмель Гельвин уже стоял перед великим полководцем.

– Я не подведу. Соберусь за пару часов, – ответил он другу, – и успею попрощаться и с Гелар, и с твоей дочерью.

– Ты ничего ей не скажешь, – оборвал его полководец и поднял на лучшего друга глубокие серые глаза, – теперь война. Она воительница, и ты больше не связан поручительством за нее; я только могу радоваться, если моя дочь не слишком надоедала тебе в эти долгие годы.

– Ревиар, ты же знаешь… – начал было Гельвин, но полководец только улыбнулся.

– Ты знаешь тоже. Ты сделал для нее все, что мог. Я благодарю тебя за это; я бы хотел предложить нечто лучшее, чем поход на Север. Когда-нибудь ты должен заняться и строительством своего дома, и трофеи помогли бы…

– Я все еще воин Элдойра, – чуть резче, чем обычно, ответил Гельвин, и полководец замолчал, принимая упрек.

Нередко Ревиар Смелый забывал о том, что власть Поднебесья утверждалась не только мечом, но и словом. Особенно сложно было поверить в подобный порядок вещей во время войны.

– Прости, что усомнился. Попрощайся с ней, если хочешь, – прервал неловкое молчание Ревиар и положил другу руку на плечо, – возвращаются не все.

«Ученица, – напоминал Наставник себе, – с ней прощаться не обязательно». Но пока он шел в кузницу забирать свои кинжалы, а затем к седельщику – за новыми стременами, решение успело созреть.

Хмель был прирожденным дипломатом. Даже ножны держал всегда завязанными. Переговоры он вел мастерски, так словом не владел никто. Он умел вытащить младшего брата из любой заварушки, а когда муж его старшей сестры подал прошение в храм на развод, то именно Хмель уговорил своего зятя остаться в семье, и отписать на супругу и детей все имущество. Даже во время службы на восточной границе – пусть Хмель Гельвин никогда не был командиром, именно он выступал на всех переговорах посредником и переводчиком. Наконец, теперь он занимал пост военного судьи. И теперь, со всем своим мастерством и опытом, этот прославленный воин и учитель не знал, как утешить собственную ученицу.

Но она не плакала. Она вообще больше никогда не плакала. Мила смотрела на его сборы молча, или даже помогала ему – подавала меч, стояла тихо в углу зала, глядя в пол. И было в сто раз больнее от ее молчания, чем если бы она кричала в слезах. Это только заставляло Наставника постоянно задавать себе множество ужасных вопросов. Вернется ли он живым? Успеет ли еще увидеть Милу незамужней, свободной воительницей? Или – Хмель пытался не думать, но отчего-то удавалось это все хуже с каждой минутой, – ее нареченный запрет ее в четырех стенах, запретит выходить наружу и отберет все книги, даже молитвенник? Ведь тогда Мила до самой смерти просидит под строгим неусыпным надзором, а если и обретет относительную свободу, то лишь спустя десятилетия. И – самое главное – Хмель Гельвин никогда в жизни не увидит больше ее лица.

Мужчина оперся обеими руками о стену, постарался дышать ровно, но ничего не получалось. «Не могу, не могу, не могу, – повторял он про себя, – не моя эта женщина, не моя, мне нельзя… ни желать ее, ни любить, ни пытаться привязать к себе». Но сердце было сильнее. Каждый взгляд на нее напоминал, что кто-то другой будет распоряжаться ею. А возможно, этот кто-то даже не знает ничего о ней. Зато все знает Хмель.

Каждый шрам. Каждую родинку на лице. Все интонации голоса, все выражения глаз, все причины слез; невыносимо было смотреть на нее, и знать, что кто-то придет, и растопчет то, что связывало их обоих, Наставника и ученицу, девушку и мужчину. И на этом кончится все.

– Я буду очень скучать по тебе, – вздохнула Мила, бледная и прекрасная, и поклонилась ему. В горле у Хмеля пересохло.

– Будешь? – голос был хриплый, сорванный.

– Да.

– Я тоже буду.

Неловкие, ненужные слова! Почему не просить ее назвать по имени? Почему ей не произнести его хоть раз, пусть даже с этим обращением «господин», как угодно, пусть не так, как зовут дома, но все же…

«Пора прощаться!» – прозвучал ясный голос с улицы. Девушки подхватили сосуды с солью и шумно отправились к воротам.

В долгой жизни Хмеля Гельвин по пальцам можно было пересчитать мгновения, когда он терял голову. Несомненно, то было одно из подобных мгновений.

***

Бросив из рук ножны кинжала, словно забыв про ждущих воинов в арке, ведущей к лестнице, ее Наставник решительно подошел к Миле и обхватил за талию обеими руками, жадно прижал к себе.

– Обещай, что дождешься, – прошептал он, заглядывая ей в глазас, – слышишь, Мила, дождись меня!

Мила не могла уже вспомнить, что он говорил все эти долгие годы, и стерлись из памяти все другие его слова, но вот поцелуй запомнила навсегда. Настоящий поцелуй, такой, каким целуют лишь возлюбленных. Он длился, длился, и перехватило дыхание, а сердце не билось и даже не думало биться вновь. «Прошу, дождись, я вернусь, – вновь раздался его голос над девушкой, – вернусь к тебе, Мила».

А когда он ушел, не сказав больше ни слова, просто выпустив ее из крепких объятий – Мила так и стояла спиной к окну, и нечем было дышать, незачем было жить, и совершенно не у кого было просить помощи.

Девушки на прощание рассыпали вдоль дороги соль, что должна была отпугнуть злых духов и обмануть их, заменив собой слезы. Вышли молодые воительницы с цветами, вышли женщины в темных платках с белыми полосами, переговаривались, кланялись воинам. Милы среди них не было. Она хотела пойти на проводы отрядов, но не смогла найти в себе сил.

Прежде ловившая каждую улыбку Гельвина, теперь Мила пыталась найти оправдания внезапному поцелую, и не находила. Если только не чувствует ее Наставник того же – и Мила прижимала руки к алеющим щекам, и радовалась, что отец не видит ее.

Она так разволновалась, что на следующий день даже вынуждена была пойти гулять с несколькими другими девушками из дочерей воителей. Гордые кочевницы радовались, попав в большой город. Несмотря на то, что степной ветер уже не засыпал пылью им лица, они не расставались со своими расшитыми сетками, украшенными бисером и бусами. Сетки эти девушки степей накидывали на голову поверх вуалей. Это спасало от ветра и взвеси пыли и частиц песка, но лица кочевниц разглядеть не смог бы даже самый пытливый глаз.

В городе же считалось особым шиком носить сетку с узорами поверх вуали, но, подходя к торговым рядам или к лавке, откидывать первое покрывало назад – непременно задевая при этом прохожих, подруг и незнакомцев.

– Никаких манер, дорогая, – заметила вслух красавица сулка, разглядывая пристально новоприбывших кочевниц, – никаких…

– Ты видела их обувь, Нинья?

– Бог мой, лучше бы не видела. Можно сказать, босиком…

Над кельхитками смеялись. Ружские девушки среди кочевниц были в меньшинстве, уж слишком далеко осталась их родина, но над ними потешаться рисковали меньше. Сказывалась опаска при виде боевой раскраски их мужчин. Может, столичные жители и опасались прибывших, но Мила знала очень хорошо, что под слоями краски руги ничем не отличаются от любых других остроухих родичей. Разве что чуть смуглее от природы, вот и все.

Хотя горожане задирали нос, даже если сами происходили не из Элдойра и прожили в нем лишь несколько лет.

– Понаехали! – то и дело слышалось ворчливое на базаре.

– Понаоставались, – в тон смеялись прибывшие.

Мила тоже пошла с подругами на рынок и потому была одета, чтобы не потеряться, как и остальные. Чувствовала она себя неуютно, хотя в городе каких только нарядов не встречала. Были здесь и сабянки, одетые по моде Черноземья. Но пытливый взгляд девушки тут же вылавливал детали костюмов, отличавшиеся от исконных: слишком узкие платья, чересчур изукрашенные подолы, тонкие сандалии из замшевой кожи…

Перед стайкой разодетых красавиц расступались прохожие, и с любопытством их разглядывали торговцы. Удивляться жители Элдойра уже устали, а потому обходились умеренным любопытством по отношению друг к другу: в смешении стольких народов и племен, обычаев и обрядов, языков и диалектов ничто больше удивить не могло.

И Милу не задевали слова, которые она слышала – не привычный и милый сердцу степной ильти, а настоящая столичная хина – звенящий, прекрасный, описательный язык, в котором так много было слов, и который теперь казался девушке столь мертвенно-бесчувственным… а ведь она владела им, как родным.