Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Мгновенно увидев, что молодой воин ею заинтересовался, женщина с достоинством склонила голову и кокетливо метнула полный игры взгляд, прежде чем ответить:

– Покорная подруга господина с Юга, если господин изволит интересоваться.

Покорности в ее взгляде не было.

– Откуда – с Юга? – настойчивее повторил Летящий. Женщина едва заметно взволновалась: ноздри ее раздулись.

– Господин изволил путешествовать по Южным землям?

– Нет, – понимая ее мысли, успокоил ее юноша, отворачиваясь, – но моя служанка – из вашего же племени; и удивительно похожа….

Йарни схватилась за его запястье.

– Господин из Элдар! – с придыханием просияла она, – моя сестра Молния! Сама судьба! Господин!

Остроглазый перевел взгляд на Летящего, и на куртизанку, как бы невзначай оставившую свою руку на его руке и понимающе усмехнулся.

Летящий покраснел и вырвал руку у красавицы.

– Отец назвал меня Грозой, – вздохнула картинно та, делая вид, что не заметила его движения, – он любил традиционные имена для дочерей.

Менее подходящего имени, на взгляд юноши, отыскать было трудно. Вертлявая, излишне украшенная, слащавая, она ничуть не казалась грозной или хотя бы опасной.

– А откуда знаешь, что Молния у меня служит? – полюбопытствовал, оттаивая, Летящий.

– Я так горжусь ею! – всплеснула Гроза руками, и опять, к неудовольствию Летящего, схватилась за его запястье. – Сиротам с Юга так трудно, господин, твоя благодать – родиться на Севере…

– Но я не с Севера, – возразил было юноша, но поток сладкозвучной речи лился, и его было не остановить:

– Все, что севернее Сабы, это уже там, – она махнула рукой, браслеты зазвенели, – мы гихонцы. Южнее нас никого, наверное. У вас холодно? А водятся попугаи? Люблю их, знаете попугаев? – она потрясла его безвольной рукой, набрала воздуха в легкие, и вновь защебетала.

Говорила она сущую ерунду, но Летящий и не слушал, о чем именно она вспоминает; он любовался ею.

Сопровождая свои слова пояснительными жестами, и играя всем телом, голосом, лицом, она представляла собой разительный контраст с остальными женщинами вокруг. Несмотря на их положение в обществе, продавать любовь открыто рисковали немногие; однако то, что они не выходили замуж, а лишь заводили постоянных или сменяющихся покровителей, не говорило в их пользу. Были среди них поэтессы, были знаменитые исследовательницы истории, и немало встречалось искусных рукодельниц.

Однако для Летящего очевидно было, что не за умение танцевать Гроза приглашена в шатер мастер-лорда. Нескладная, худощавая, шумная, она, тем не менее, была столь очаровательна, что сложно было не влюбиться в ее живые движения и пронзительный жизнерадостный голос.

Только теперь Летящий по-настоящему оценил свою служанку – ведь она, при тех же достоинствах, была еще и много краше старшей сестры.

– …И тогда, господин, вы непременно знали бы мастер-лорда. Он так щедр, так добр к нам, тем из нас, кто присоединился к его походу.

– Постой, постой, – оборвал ее юноша, – присоединился?

– Госпожа нанялась к нам в штурмовые войска лет семь назад, – вступил в разговор один из троих старших воинов напротив, показывая на Грозу учтивым жестом, – отважная женщина иной раз стоит пяти нерешительных мужчин.

– Воительница? – задыхаясь от немого удивления, вытаращился Летящий на женщину, и поругал себя за то, что не сдержал эмоций.

Гроза как будто смущенно улыбнулась, опуская фиалковые глаза. В следующее мгновение она снова смотрела на него – и глаза ее говорили, бесстыдно и откровенно.

«Точно Молния. Старше, развратнее и опытнее. Воительница! В армии Элдойра! Гихонка, язычница!».

– Я не училась, – Гроза повела плечами, поправляя спадающее совершенно прозрачное покрывало, – да и не сражалась, они врут, господин.

– Да врём, конечно, – улыбнулся, с редкой нежностью глядя, Сартол-младший, присаживаясь к Летящему, – здоров будь, друг.

– Сато! – Летящий, забыв о беседе с воительницей, обнял друга. Остроглазый также обменялся объятиями с прибывшим, и вдруг вечер, начинавшийся для Летящего скучновато, превратился в его лучший вечер.

Мастер-лорд Сартол и его сын были верными вассалами Элдар, и, казалось, вся их семья рождена исключительно для полуразбойничьего существования в скитаниях по всем землям Поднебесья. Летящий и молодой Сато, как звали его друзья, учились вместе в Школе Воинов, и были добрыми приятелями – как, впрочем, и большинство тех, кто, получив звание, в самом деле оправдывал его, нанимаясь в регулярные войска Элдойра.

Для всех эта жизнь была единственно возможной.

– Так ты знаешься, мерзавец, с такими сестрами, и не знакомишь нас, – Остроглазый немедленно переметнулся от своей бедной йарни к кругу воинов, – подлый негодяй. Сестра позволит?

Друзья насмешливо переглянулись. Страсть отбивать женское внимание в Остроглазом была непреодолима.

– Прошу вас, – подставила чару Гроза, мило улыбаясь ухаживающему за ней юноше, – не верьте ни слову.

– Она наша птица радости, – Сато, пользуясь положением соратника, уселся, потеснив Грозу бедром, – такой второй в войсках не может быть.

Летящий прикусил губу. «Возможно, гихонки в самом деле ведьмы – каждая такая… необыкновенная и особенная, и вообще… такая».

– Мы штурмовали почти с неделю одно укрепление, а потом наш мотылек отпер двери изнутри, – продолжал ухмыляться Сато, глядя на Грозу и незаметно для большинства проводя рукой по ее спине, – держа в каждой руке по две головы их воевод.

Молодые воины пооткрывали рты.

– Господин безбожно врёт, – Гроза изогнулась кокетливейшим образом и, воспользовавшись замешательством Летящего, немедленно пересела к нему прочь от наглых рук соратника, – их было трое, и это были не воеводы.

– Скромница, – неодобрительно вздохнул Сато и с кивком принял трубку у Летящего.

– Иногда пригождаюсь и в этом качестве, – нажала Гроза едва уловимо своим голоском, – а ты, господин Сато, не сказал, чем именно мне обязан. Пусть братья господина посмотрят на мое рукоделие.

Сато с готовностью закатал рубашку и повернулся спиной к собравшимся. Все, включая йарни, придвинулись, чтобы с недоверием посмотреть на огромный изогнутый рубец, почти дошедший до лопатки.

– Господь свят! И ты не истек кровью?

– Сестра, ты это зашила? Вот бы мне такую рукодельницу. Я, пожалуй, сделался бы смельчаком.

Сато, получив свою порцию всеобщего восхищения, отвлекся на йарни, оставленную Остроглазым. Вокруг танцевали розовые и красные тени, постепенно сливавшиеся вместе. В углу кто-то с шумом делал какие-то ставки. Летящий начинал понимать, что успел – позор – не просто напиться, а настолько напиться, что на язык просились песни. Такого прежде не случалось с ним. Вообще, за пьянство наказывали очень строго, что ничуть не сокращало количества горьких пьяниц среди военачальников.

Но, насколько он мог видеть, проповедник законов, Наставник Теон, тут же, совершенно одурманенный, лежал на плече одной из куртизанок, сжимая одной рукой кубок, а другой – ее грудь. И, несмотря на его состояние, руки, очевидно, не потеряли силы.

– А ты была ранена сама? – отвел поспешно взгляд юноша, обращаясь к Грозе.

Внезапно Летящий увидел, как лицо красавицы – сияющей, беззаботной – на мгновение скрылось под тенью воспоминаний, как под вуалью скорби. Улыбка превратилась в гримасу горя. Глаза запали, а вместо румянца проявилась желтизна, как от долгого недоедания.

«Тебе лучше всего, что со мной было, не знать, мальчик», невольно сказало это лицо.

Длилось это недолго, и впечатления не испортило. Зато теперь только Летящий смог по достоинству оценить ту, кого вначале принял за одну из йарни. Перед ним была воительница – не та, что получила звание в результате упражнений и учебы, а добившаяся его годами выживания в южных окупированных землях. Внутренне юноша даже побранил себя за ту надменность, с которой он вначале обратился к собеседнице. И особенно – за свой уже заплетающийся язык.

– Ты была в штурмовых войсках…

Гроза хмыкнула и отвернулась.

– Не воевала, а прислуживала. Ничего хорошего там нет, уж пусть поверит мне господин, – пробурчала она, – воевал прежде?

– До похода – только в обороне становища, и был ранен! – несмотря на старания скрыть гордость, юноше это не слишком хорошо удалось, – я всегда хотел получить звание, даже если придется потратить на это много лет. Я хочу стать мастером…

Гроза резко повернулась к нему, приблизилась на расстояние не больше ладони, и ее темные глаза заблестели гневом.

– Да что ты знаешь о мастерстве! – прошипела южанка, как разъяренная дикая кошка, и тут же взяла себя в руки, приняв прежний вид, однако голос ее уловимо дрожал, – поверь, господин. Ты будешь убивать, и тебя будут пытаться убить, тебе придется смотреть, как погибает всё, что ты знал, и все, кого ты называл своими друзьями. И никто не скажет тебе «спасибо», потому что этим ты будешь платить за пролитую кровь.

– Но это война, – не сдавался молодой воин. Гроза пожала плечами:

– Да, это война. Когда-нибудь, когда ты станешь старше, – если сумеешь выжить – захочешь мира.

Она улыбалась, но в глазах была лишь горечь.

– Только уже никогда не сможешь научиться в нем жить, – закончила она тихо и отвернулась опять.

========== Соратники ==========

Без еды, без ценностей, трофеев, сокровищ идет армия беженцев, надеясь найти где-то на руинах своей родины приют. Утопая в клубах пыли, стирая в кровь ноги, отмахиваясь от мух,

… но Ревиар заставил себя отвернуться. Он привык никогда не считать потерь до того, как они совершатся.

Но они уже потеряли четыреста мирных беженцев, и это только те, кого смогли подсчитать после пояса бурь. Ревиар Смелый прищурился.

«А ведь столкновение только впереди, – подумалось ему, – они злы и голодны, им нечего терять, они полны желания отомстить; разве не это – лучшая армия, которую я могу пожелать после всего, что уже произошло?».

Он тревожно взглянул вперед. Граница безопасных земель была теперь позади. Начинались Лунные Долы. Земли врагов.

Поля молчали. На узких листьях трав собиралась и исчезала роса, но тумана не было, и звезды светили ярко. Ревиар Смелый следил за небом, потому что его неприятные предчувствия усиливались с каждой минутой. И все время ему казалось, что он что-то упустил, что он что-то знал, да забыл.

Рядом с ним уверенно шагал другой воевода. Этого героя все защитники Востока знали в лицо, и потому его имя вызывало уважение даже у Ревиара.

Старый друг, Сернегор происходил из Руги. Проживающий за чертой оседлости, он когда-то добился военного звания, но с тех пор жизнь его пошла по кривой дороге, и вместе с ним на эту же дорогу ступило почти все племя. Прочие руги относились к князю со смешанными чувствами, особенно после того, как за время вражды с северянами потери достигли четырех тысяч мужчин.

Сернегор служил Элдойру, и назад у него пути не было. Долгие годы он защищал самые опасные стены королевства – город Крельж, перешедший к Элдойру по мирному договору после долгой кровопролитной войны. Город напоминал вечный полевой лагерь, окопавшийся в крепостных стенах. За двадцать лет флаг на верхушках городских крыш мог смениться больше сорока раз. Удерживать хоть какое-то подобие порядка в городе было невозможно. Князь Сернегор сделал все, что мог, чтобы город не вымер. Долгие тринадцать лет Сернегор провел на грани постоянной нищеты. Восточные эпидемии, пыльные бури, холодные зимы не смогли напугать воина.

Но даже он был бессилен перед тем, что Восток сдавался. Не имеющие, как прежде, хорошей связи между разрозненными останками королевства, жители его стремились воссоединиться, и Сернегор покинул город.

Как и многие изгнанные наместники, Сернегор остался после всех лет верной службы совершенно нищим и бездомным.

– Война – зло, друг мой, – обратился к воеводе Ревиар Смелый, – но то зло, которым мы живем, а значит – небеса знают! – будем сыты им по горло. Твои отряды вторые по численности после полководцев армии.

– Лучшие из лучших, клянусь тем позорным тряпьем, что именуется моим знаменем, – скривился Сернегор в ответ, – худшую половину доедают стервятники в степях Пустошей. На полпути занедужил мой сводный брат, ты ведь знаешь его?

– Бретегор из Мелота, – кивнул Ревиар Смелый, щурясь, – последний раз мы виделись с ним лет восемь назад, ты знаешь, я в тех краях не бываю…

– Лекарь сказал, что желтуху он себе получил, отравившись брагой, – хмуро продолжал воевода, – ясное дело, лишь бы оправдаться. Сгинул братец мой, сгинул… кто-то отравил, думаю, и если я узнаю, кто – клянусь! – я отомщу по справедливости.

Ревиар усмехнулся. Пьянство прежде не имело распространения в рядах регулярной армии Элдойра. Сернегор и его отряды в этом резко от остальных отличались. Столько пить, по мнению всех прочих, было опасно для жизни. Нередко воины погибали от болезней печени, вызванных неумеренным потреблением вина и браги.

И все же Сернегор и его дружина были самыми желанными союзниками для любого полководца. Они были хорошими воинами, а это искупало страсть к вину, играм и грабежам на дороге. К тому же, у Сернегора Ревиар Смелый хотел разузнать побольше о жизни Регельдана и его дома – он плохо разбирался в знатных семьях Элдойра и мало знал слухов и сплетен. Он и князь шли во главе вторых отрядов, бок о бок, и вели мирную беседу. Дорога, размытая весенними дождями, и затем словно испеченная жарким летним солнцем, мешала проходу армии, но она была единственной, что пересекала степь, и на ней располагались все возможные места для пополнения запасов.

Пустынники были самыми восточными из остроухих Поднебесья. Жили они на границе с холодной пустыней Ирч. Степь с одной стороны, невысокое плато, скалы – и сразу за хребтом пустыня, крошечная и вымершая. Торговцы пряностями, металлами, рабами и диковинками, табунщики и множество племен. Именно там и родился Регельдан, в сообществе Сахдат. Сразу после родов его мать умерла, а отец женился вновь – на полукровке.

– Была у меня одна волчица, – замечтался Ниротиль, решивший на время оставить свои отряды и присоединиться к Ревиару, – рыжуля с веснушками. Вот это зад, небеса святые! Видели б вы те бедра…

– Ниротиль, веди себя достойно, – повысил голос Хмель, – избавь леди от выслушивания твоих похождений…

– Где ты видишь леди? – поинтересовался Ревиар, – здесь только воины.

– Пусть простят меня сестры-воительницы, – тут же нашелся Ниротиль, – эм… формы моей внезапной возлюбленной – поистине, я думал, что не переживу страсти ее объятий! – могли стать вдохновением для… для… поэта!

– Для демонически пьющего поэта, – добавил кто-то.

– Именно!

На это Наставнику ответить было нечего. Мила только хитро прищурилась. Шуточки воинов ей были знакомы с детства, хоть отец и старался временами сдерживать своих острых на язык соратников.

Порой они бывали даже чересчур злы в беседах. Вот и сейчас всадники на чем свет стоит кляли нерадивого воеводу Эттиэля, под чьим руководством потерпели поражение. Сам воевода старался держаться бодро, но за недели с начала похода сильно сдал.

– Загибается уже, – шептались вокруг и старались держаться подальше от мужчины, – как бы не заразиться чем.

– Молчите, степные бесы, я встал на ноги, и простою на них еще долго; достаточно долго, чтобы надрать вам всем, слабаки, ваши трусливые аккиэт, – возмущался Эттиэль, чем вызвал немедленную вспышку гнева бывших соратников.

– Я бы вздернул тебя на виселице, и выпустил бы тебе кишки, позор братьев, – серьезно сообщил проезжавший мимо воин и презрительно сплюнул на землю, – да только тебе и так недолго осталось, с твоими-то болячками.

– Лишаи легче лечатся, правда? – ответно крикнул Эттиэль, заходясь в кашле, – или ты натер себе мозоли на заднице, когда трясся в седле, убегая с битвы?

– Заткнись и сдохни!

Началась немедленная свара, правда, не грозящая перейти в рукоприкладство. Сторонники Эттиэля, бывшие в меньшинстве, громко доказывали свою правоту. Лишь с появлением воеводы Регельдана они поумерили пыл – как показалось Миле, ненадолго. Шумно призывая на сквернословов проклятия, Регельдан огрел кого-то по шее, кому-то дал пинка и отвел зачинщиков в сторону от неугодившего им военачальника.

Несмотря на всеобщее презрение, обычно сопровождавшее отступление, большинство воинов молчали. Эттиэль понес достаточное наказание: ему в самом деле день ото дня становилось все хуже, и, вероятно, дни его были сочтены. И, к несчастью, он был не одинок.

После предшествующих отступлению из Черноземья многочисленных поражений мало кто из бывалых воинов не испытал на себе ранений, плена, всевозможных болезней и крайней степени нищеты. Но страшнее всего полководцу было смотреть на молодых воинов и ополченцев, причем он не знал, кому из них приходится хуже. По крайней мере, ученики воинов знали, на что шли – точнее, им казалось, что знали.

Отчаяние, что овладело большей частью армии, было плохим подспорьем. Ревиар сжал зубы, упрямо сплюнул – понадеявшись, что никто из высокородных не приметит его жеста.

Не принадлежа к знатному роду, Ревиар Смелый предпочитал общество воинов, которые не отошли от военных дел, и сейчас их поддержка очень многое для него значила.

– Едва войска войдут в город, – сказал полководец, и прищурился, – и начнется спор о правителе.

– Ильмар Элдар по-прежнему король в глазах большей части населения, – возразил Ниротиль, – возможно, смены династии удастся избежать, если он отдаст первенство кому-то из семьи Элдар…

– Кому же? – Ревиар резко обернулся и в упор посмотрел на Гвенедора, – кому-то из твоих дочерей, князь? Или тебе?

– Или Латалене, – Гвенедор опустил глаза, – она единственная, чье правление не станет причиной народного бунта, она – Солнце асуров и их сердце. Но женщина – теперь – на троне, даже формально?

– Он отдаст трон, – сказал, наконец, Регельдан то, о чем все присутствовавшие смутно догадывались, но боялись произнести вслух.

Воины замолчали.

– Это ничего не меняет, – встряхнулся Регельдан, – для меня.

– Для меня тоже, – Ниротиль решительно опрокинул в себя стакан вина, – нам он уже заплатил, а идти некуда – мой дом сейчас под флагами у этих сволочей.

– Мне нечего делать в Элдойре, – с заминкой сообщил Гвенедор, и остальные уставились на него, а он тут же рассмеялся, – что? Испугались? Когда я бросал вас? После того, как я раздам дядюшкины долги, останусь голым. У меня восемнадцать детей и три жены. Мне уже до черта лет…

– Короче, ты тоже с нами.

– А как же. Ревио?

Все сошлись взглядами на старшем полководце. Он немного помолчал.

– С вами до конца. Иначе быть не может.

Могло; и все остальные воины знали. Ревиар мог в любую минуту уйти в степь Черноземья и забыть о том, что когда-то даже слышал слово «Элдойр». Он мог основать свое собственное княжество, если бы хотел. И еще он вполне мог узурпировать трон белого города – с полной поддержкой большинства жителей королевства.

Мог, но не собирался.

– Ну что ж, братцы, – Гвенедор хлопнул в ладони, – завтра расходимся. Теперь, даст Бог, увидимся в городе.

– Ты первый там будешь, – слегка завистливо протянул Ниротиль.

– И уже предвкушаю с трепетом, друг мой. Заросшие бурьяном рвы, завалившиеся колодцы. Плесенью покрытые камни. Бог знает, не притаилась ли где-нибудь и оспа.

– Бедняга, – Регельдан хлопнул Элдар по плечу, – тебе их как-то придется разместить.

– Я мастер в этом, – вздохнул горец, выбивая трубку, – за мной ходит орава детей и куча злых женщин. С ними справляюсь, а это непросто. Все-таки мои парни умеют сохранять дисциплину.

Гордость воина была слышна в каждом звуке; в самом деле, войска Элдар могли считать едва ли не лучшими в королевстве, хотя разруха, прокатившаяся по Поднебесью в лихолетье, и по ним ударила неслабо.

– Мне не нравится, что мы делимся, – добавил Ниротиль, – можно было бы поменьше делать перерывы…

– Иначе загадим город за неделю. Молодцы Гвенди поработают над этим хоть чуть-чуть. Может, одного рва нам хватит… И кто-то должен прикрывать южные подходы.

– Грабить-то? – усмехнулся Ниротиль, – ну так лучше южан, чем наших. Нам еще зимовать в Предгорье. Не всем, ладно; но до октября на пайке не дотянем.

– Озаботься. И кто-то встанет с дороги на Флейю.

– Мы, – встрепенулся как будто сильно задумавшийся Ревиар, – нас больше всех, и наши семьи с нами. Мы не будем спешить, да и не сможем. Разобьем лагерь в Долах, и там останемся на все время, пока не продвинемся к Сальбунии. Давайте постараемся встретиться живыми и здоровыми снова.

Его поддержали единовременным боевым кличем.

***

Мила никак не могла заставить себя забыть о сне. Ей очень хотелось спать, и мерное покачивание в седле лишь усугубляло острую необходимость в немедленном сне. Перед глазами, воспаленными от многодневной пыли в лицо, плыла проселочная дорога и хвосты лошадей впереди идущих всадников. Обычно в колонне шло по пятеро всадников, если ширина дороги и обочин позволяла, но в этот раз дорога была узка и небезопасна, поэтому отряды воинов возглавляли и замыкали обозы. Мила не могла точно сказать, где именно находится, и сколько перед ней и позади нее тысяч копыт и клинков.

Наставник находился от нее в нескольких шагах и привычно дремал, беспечно откинувшись на заднюю луку седла. Казалось, его почти не волновало, что за последние пятнадцать часов не было ни единой живой души на пути воинов – даже диких зверей, хотя стада туров в степях и табуны лошадей еще встречались чуть южнее Лерне Анси.

Мила качнулась вперед в очередной раз.

– Думаю, я заболела, – заметила она, обращаясь к Наставнику, – полагаю, мне стоит освободить строевое место на время.

Хмель открыл глаза, удивленный заранее. Впервые он услышал голос Милы за последние несколько дней, и это была нехарактерная для девушки жалоба.

– Отвлекись чем-нибудь, чем угодно, – посоветовал он, приглядываясь к своей ученице, – или у тебя жар, или вконец скрутило от пайка?

– Не напоминай, Учитель, – скривилась девушка, – трое в отряде Долвиэля умерли от поноса, а я не хочу такой смерти!

Гельвин вздохнул.

– Мне, если честно, тоже не по себе.

– Как вы справлялись с этим раньше?

– Ты и сама видишь, – кивнул на окружающих воинов Наставник, – кто-то играет, кто-то пьет, кто-то молится. Иногда остается только последнее.

– Я бы предпочла просто выспаться…

Мила, дочь Ревиара Смелого, никогда прежде точно не проводила по трое суток без сна. Она на удивление хорошо держалась, но и ее силы не были бесконечны. Наставник побранил себя: он должен был заметить состояние своей ученицы раньше и проявить к ней больше внимания.

Если бы только она разговаривала с ним чуть чаще.

– Садись на телегу. Тито, поменяйся местами с Милой… – Хмель приметил чуть позади своего младшего брата, и кивнул ему, – хоть поспишь. Асурах, возьми на повод лошадь моей ученицы!

Стоило Миле оказаться на сложенном вдвое плаще, и опереться спиной о поднятые борта телеги – и она, как подкошенная, упала на дно и засопела. Гельвин, увидев, что его ученица уснула, мгновенно помрачнел. Впереди были еще долгие переходы, и состояние Милы не внушало особых надежд,

«Она здорова, – повторял про себя Гельвин, и на всякий случай опустил на лицо девушки отброшенное назад покрывало, – здесь множество больных, чахоточных, истощенных; пусть только она будет сейчас здорова!». Словно чтобы испугать Хмеля еще сильнее, вдоль дороги, пролегавшей по безрадостной местности, тянулись вереницы беженцев. Тут же хоронили умерших: в канавах и овражках, не заворачивая даже в саван, скидывали тела, и засыпали затем землей и грязью. А иногда и на это не тратили времени.

Над дорогой вились трупные мухи и гнилостный запах многодневного разложения.

«Мы переживем и это, Мила, – про себя говорил Наставник и тут же принимался молиться, – есть ли прощение мне за то, что я все еще мечтаю о ней?».

К моменту следующей стоянки Мила заболела и ушла в шатер отца, а Ревиар Смелый продлил привал до трех дней. Редко случались длительные стоянки во время этой части перехода. Земли, по которым шли сейчас воины Элдойра, подверглись лишь недавно разорительному нападению южан и их союзников, и здесь царил голод, разорение и отчаяние. То и дело марширующие натыкались на горстки уцелевших женщин, представлявших жутковатое зрелище: в основном это были плакальщицы, вдовы и обездоленные скиталицы. Они шли босиком по пыльным дорогам в разорванных одеждах, лица их закрывали серые вуали, вымазанные пеплом, или грубые сетки. Иногда можно было наткнуться на картину возрождения диких культов; несколько раз встречало войско останки вдов, совершивших ритуальное самоубийство. Подавленное настроение овладело всеми.

Мила ничего из этих бед дороги не вспомнила; ее трепала лихорадка, и девушка провела два дня, не приходя в себя. Все, что она знала – так это то, что ее постоянно тошнило, и из носа и ушей текла кровь – если бы сознание возвращалось к ней чуть чаще, она бы даже успевала испугаться. Хмель же, выгадав свободное время, отправился к повозке со всем скарбом его сестры.

На удивление, леди Гелар выглядела довольной и даже приятно возбужденной; проезжая мимо сел вдоль дороги, она успевала где-то что-то продать или обменять, и не голодала, а дети ее, уже привыкшие к тяготам походной жизни, довольствовались теперь играми в придорожной пыли. Соседи и соседки, следовавшие за ее повозкой, все так же составляли значительную часть жизни эдельхинки, и точно так же она обороняла свои припасы от чужого скота, собак и собственного толстого кота.

Но яда в ее словах за поездку накапливалось неизмеримо много.

– Если бы ты женился вместо того, чтобы заниматься науками, – начала она, завидев брата, – то мне не пришлось бы одной тащить все хозяйство.

– А где Сура? – огляделся Гельвин в поисках младшего брата. Гелар поджала губы.

– С самого утра торгует дурманом в дружинах. Вчера мы были последние в очереди за водой, и я не смогла постирать…

– Не стирай, – рассеяно бросил Хмель, оглядывая повозку. Пасшийся неподалеку один из ослов добродушно затряс ушами.

– Как не стирать, пыль везде! И знаешь ли, дорогой мой! – сколько стоит сейчас ячмень? Гельсин – слышишь? Ничего, что я своего брата поднимала из пыли раненным, нищим и даже задолжавшим… и рожала и воспитывала тебя, и теперь никто не в состоянии мне помочь в этой семье…

Четырнадцатилетняя Гельсин, не взглянув на мать, молча и демонстративно закрыла лицо расшитой подушкой, одновременно поворачиваясь к матери спиной.

Пропуская мимо ушей возмущение Гелар, Хмель с улыбкой окинул взором все стойбище, и место своей сестры в нем. Посреди залитых лунным светом полей раскинулся огромный лагерь переселенцев. Сотни огней и тысячи крошечных огоньков пронзали темноту. Шумели голоса, семьи собирались за вечерним чаем, где-то одиноко голосил проповедник, призывая к молитве своей слегка заунывной песней. Еще минута – и Гельвин готов был поверить, что никогда и не бывало Лерне Анси и ее жителей вовсе, а всегда было только кочевье.

«А ведь я жил так много лет, ни на что не жаловался, всем был доволен, и меня всего-то не чаще раза в месяц пытались убить».

Вернувшись за лошадьми и Милой, он нашел девушку очнувшейся: непродолжительная лихорадка отступала.

– Мы отстанем, и пойдем чуть дальше от головных отрядов, – сообщил Наставник ей, – поедем с моей сестрой, если только ты не рассердишься на тесноту подобного соседства, и сможешь заставить свои уши не слышать.

Девушка рассмеялась. Хмель любил негрубо подшутить над своей сестрой, совершенно на него не похожей. Леди Гелар Гельвин была старше своего брата на тринадцать лет. Значительную часть своей жизни она провела в городах, но свой дом обрела лишь в Лерне Анси после переселения из западных земель. Единственным серьезным недостатком Гелар Мила могла бы назвать привычку к накопительству. Как и другие семьи, семья Гельвин вывозила из степи также и растения в кадках, горшках и наспех сколоченных ящиках. Оборотни, завидев закутанных с головы до ног женщин в обнимку с рассадой, лишь переглядывались, пожимая плечами: «Остроухие всегда были сумасшедшими; правду говорят, зелень им милее куска мяса». Ревиар, например, вез через всю степь своих домашних павлинов – они голосили особенно мерзко в полуденные часы.

Но если многие семьи ограничились лишь самым необходимым, леди Гелар предприняла попытку вывезти абсолютно все. Все, не нужное в повседневной жизни, было намертво прибито, прикручено или привязано; каждая пядь была занята бесконечным скарбом, причинявшим определенные неудобства путешественникам.

– Какие нам пришлось оставить кровати! – горестно причитала Гелар, не забывая прижимать руки к лицу, а затем воздевать их к небу, – какие нам пришлось оставить кресла!

– Кресло было одно, Гел, – тут же добавил Хмель, – и то продавленное насквозь. Посмотри на повозку; она то кренится влево, то вправо, да и проседает едва ли не до земли.

– Вам было что оставлять, – обратился с претензией проходящий мимо оборотень из переселенцев, прибившихся к кочевникам, – не вижу, чтобы вы голодали, как мы нередко.

«Садитесь к нам ужинать, – немедленно повысил голос Хмель, спрыгивая с повозки, – угощайтесь всем, что будет на нашем столе». Оборотни – а их было пятеро – переглянулись. Мила, не в силах встать, подняла руку в знак приветствия. Она находилась в сознании, но стоило только девушке открыть глаза – и перед ними мелькали мушки, и все расплывалось. Однако девушка почти пришла в себя, если не считать слабости, и с удовольствием принялась прислушиваться к рассказу сотрапезников семьи Гельвин.

Обрадованные гостеприимством, волчье семейство устроилось со своими скудными пожитками возле костра, разложенного в аккуратной ямке. Две волчицы – мать и дочь – едва поев, улеглись спать, и вскоре раздался их слаженный тихий храп и иногда – тихое повизгивание во сне. В первый раз Гелар вздрогнула, но Хмель поспешил разъяснить ей, подмигивая: «Это волки; они охотятся в своих снах, как и все хищники, смотри». В самом деле, там, куда только что легли две одетые женщины, раскинув лапы в стороны и развесив пышные хвосты, теперь развалились звери.

– Мы сами родом с Сургожа, зовемся Дубравичами, сударь, – утирая рот после еды и вознося хвалы, начал рассказ отец семейства, – прибились к вам с Беловодья, пару раз отстали из-за щенков. Только ушли, а теперь там и нет ничего, все пожгли да порубили. Как знать, успеем ли добраться до тихих земель, до родни?

Мила закрыла глаза, и повернулась на бок, стараясь напрячь свой слух до предела. Она столь хорошо знала карту Поднебесья, известного составителям ее, что могла представить ее в мельчайших подробностях. Долгими вечерами, сидя над этой картой, она слушала, замирая от восхищения, своего Наставника, и мечтала.