Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– С другой стороны, если ты такая же, какой была я, когда пришла сюда, тебе повезло.

– А еще будешь платить в казну от своих доходов, – напомнил другой мастер, и воительница коротко хохотнула, – Рута, тебе-то точно должно быть известно, как это порой расточительно!

Мастера рассмеялись, словно посвященные в одну общую тайну. Мила решительно дернула подбородком, и посмотрела старшему в глаза.

– От того, что ты назовешь меня воином, мастер войны, – обратилась она к нему смело, – я им не стану. Но тогда у меня будет возможность… попытаться им стать.

Тот усмехнулся, задумчиво глядя на девушку.

– В случае неудачи тебе придется заплатить жизнью, – напомнил он и кивнул, – но я желаю тебе удачи, воительница Мила.

Так просто, сидя под раскидистым дубом и подавая чай старшим, Мила была впервые названа воином. Она помнила, что шла, потом, нежась под солнечными лучами, по лугу, и срывала колосья ржи левой рукой. А навстречу почти бежал Наставник.

– Я горжусь тобой, – Хмель развернул ее к себе и закружил в танце на тропинке, смеясь, – что ты им сказала? Что у тебя спросили?

– Учитель!

Ей казалось, она слышит его голос в своей голове, и она подумала в ответ: «Твоя тень, возлюбленный Учитель, стояла за моим плечом, и я ни на секунду ни задумывалась…».

Хмель же не хотел отвечать, что перед собой клялся оставить ее, только лишь она получит звание. Он сам себе обещал уйти прочь, уйти в отряды смертников или уехать на Запад – но не сталкиваться снова с соблазном прижать ее к себе, и никогда не отпускать; не как сестру-воина, не как ученицу, а как женщину – свою женщину.

– Я смогу снять вуаль, если захочу? – спросила она неуверенно у Наставника, и тот кивнул, улыбаясь, – смогу здороваться первая? – он снова кивнул, – я…

Она выдохнула, и Хмель Гельвин прикрыл глаза на мгновение и отвернулся: так хороша была Мила в это мгновение.

– Я смогу называть тебя по имени, – добавила девушка изменившимся голосом, – если ты мне позволишь.

Не помня себя, Гельвин обнял Милу. Ее волосы пахли полынью, морским ветром и дешевым пивом. Мила замерла, не делая ни единого движения. Лишь через минуту она робко положила ему руки на плечи. Коротко – не дольше нескольких мгновений, показавшихся обоим вечностью – они смотрели друг другу в глаза.

Но этого оказалось достаточно, чтобы все изменилось; и прежнюю легкость невозможно было вернуть даже усилием воли; и изобразить непричастность, равнодушие – тоже.

Теперь желание открылось и стало очевидным.

– Договорились, – отстранился Хмель, – а теперь пойдем; я надеюсь быть первым, кто принесет эту новость твоему отцу.

Мила шла за ним по тропинке, чувствуя, как румянец, не скрытый вуалью, выдает ее с головой. «Если он обернется, – думала она, – то все поймет». Но Гельвин не оборачивался. «Если обернусь, – был уверен он, – я себя выдам».

Вернувшись в шатер своего отца, она поспешила скрыться на женской половине, позвала служанок отца, и с их помощью впервые за долгое время вымылась целиком. Готовясь к вечернему приему – Мила не сомневалась, что вечером отец захочет поздравить ее со званием – она выбирала из сундуков с платьями подходящий наряд, и остановилась на скромном темно-синем сюрко – в тон знамен княгини Этельгунды, желая проявить достаточное уважение к хозяйке земель. Долго думала девушка, разглядывая венец и фату, наконец, все же закрыла лицо.

К шатру Ревиара собирались гости. Давно уже полководец не собирал друзей на ужин без того, чтобы не превратить его в военное собрание, и давно не звучала музыка в его стане, о чем Ревиар Смелый, конечно, сожалел. Но повод пировать сегодня у него был, и какой!

– Где моя дочь? Мила! – Ревиар был доволен, и девушка могла слышать это в его голосе, – выходи ко мне и послужи мне и гостям этим вечером! Видит небо, – обратился он тут же к своим спутникам, которых по голосам Мила сразу не узнала, – моя дочь сегодня меня порадовала…

Его со всех сторон принялись бурно поздравлять. Даже волки, в чьих обычаях женщина на войне была делом немыслимым, глубоко прониклись общей радостью.

Ревиар праздновал, как истинный кельхит. Выли трубы музыкантов, и метались с овцами его соратники и друзья, танцевали женщины, ярко раскрасившие лица, шеи и руки. Вокруг костров собирались юные воины, радуясь возникшему поводу отдохнуть и попраздновать.

За столами рассаживались воины, которых прежде девушка не видела. Под навес Ревиара вошла и Этельгунда. Хотя вуали на ней не было, костюм ее отличался вычурностью, даже для города был он невероятно ярок и богат. Мила сдержала улыбку. Опальная княгиня Сальбунийская слыла самой страшной лицемеркой во всем воинстве Элдойра: никто не вел более свободного образа жизни, и никто не умел так притворяться скромницей, если необходимо.

– Ой, щедро гуляешь, – Брельдар и его дружинники покосились на княгиню Этельгунду, ожидающую, пока мужчины сядут за стол, – что не угощаешься, княгиня? Мы и сладости принесли, попробуй сама, понравится!

Стараясь угодить хозяину, оборотни завалили подарками половину шатра. Была здесь и ветчина, и баранина, и пернатая дичь, и меха – все, чем были богаты волки, они поспешили принести в дар Ревиару. Полководец посмеивался. Вошел в шатер Хмель Гельвин, и оборотни приветствовали и его. Мила разливала по кубкам брагу, и сквозь кружево роскошной фаты пыталась поймать взгляд своего теперь уже бывшего Наставника.

Краем уха она отмечала привычные воинские сплетни – знакомые с детства, разговоры, которые любую другую девушку заставили бы смутиться.

– Слыхал я, воевода, не погневайся, коли лгут холопы, ваши по две бабы за собой таскают? – неуверенно протянул волк. Ревиар кивнул, улыбаясь:

– Кто из дальних краев, бывает дело…

– Да, – протянул Брельдар, – когда бы моя боярыня увидела б меня с другою волчицей, пусть даже и с дворовой девкой, не сносить мне головы, – все засмеялись.

– А скажи мне, полководец – и пусть моя кровь поручится за мою честь, если тебе неугодны будут мои слова, – продолжил волк, провожая жадным взором воинов, вкатывающих непочатый бочонок с пивом в шатер, – правда ли, что у ваших баб – простите меня, сестры-воительницы! – шерсть на хребте не растет?

Этот вопрос был уже неожиданностью, и Ревиар поперхнулся.

– Что? Шерсть?

– Ой не гневись, только скажи, – миролюбиво протянул Брельдар, едва ли не виляющий хвостом от любопытства, – сам я не видал, но братья… или вы просто линяете?

– Нет, не растет, – улыбаясь, а точнее, скалясь, ответствовала Этельгунда, вставая и лично наливая вина в кубок Брельдару, – ни на спине, ни… у мужчин тоже на спине никаких гребней не видела. Такой мы народ: на меха нашу шкуру пустить не выйдет.

– Мрак зимы! Как так?

– Тёщина дочь! – выдал кто-то из угла одно из ругательств севера.

– Вот нежить! Бедняжки, – раздались голоса с разных сторон, и волки переглянулись, почесываясь, словно чтобы удостовериться, что с их драгоценными лохматыми загривками не приключилась внезапная линька.

– Княгиня-хозяюшка! – решительно поднялся Брельг под одобрительным взглядом своего отца, – ты прости нас, неученых, коли обиду сделали. Когда вот еще доведется дивную красу твою зреть, кто знает? Но живы будем – нипочем не забудем. А чтобы лысая твоя спина не мерзла… – он запнулся, изыскивая более изящные выражения, но затем решительно продолжил, – прими от нас в дар шубу…

Подарок, хоть и доставшийся волкам вместе с их воровскими трофеями, растрогал Этельгунду, и она милостиво позволила предводителю шайки целовать свою руку, чем вызвала новый поток комплиментов и восторгов.

Воины шутили, смеялись, делились планами – уже завтрашним вечером они ждали большого подкрепления, которое позволило бы им войти в Сальбунию без опаски. Мила была благодарна отцу за то, что он никогда не звал к себе скучных гостей. Великий полководец одинаково был любезен с каждым: и с нищим, зашедшим за милостыней во двор, и с незрячим слепцом, зарабатывающим пением, и с волками. С крестьянами Ревиар умел быть крестьянином, с купцами – купцом, и Мила надеялась, что и она когда-нибудь научится у него этому умению.

– Ну что, братья-воины, завтра на Сальбунию! – провозгласил, наконец, главный тост полководец, и, подняв кубки, все приглашенные дружно грянули «Гей!», после чего осушили их до дна.

Начались танцы, Мила сняла и отложила свою праздничную фату и принялась с удовольствием слушать приукрашенные, но все же отдаленно правдивые истории Брельдара. Он же, заметив участие красавицы, разулыбался, и рассказ его грозил затянуться. Но Мила все равно внимала ему.

Глядя на нее, улыбались все. Только Хмель Гельвин улыбался одними губами, но мысли его были далеко. И Мила оставалась в них неизменной постоянной

Но никто не смог бы узнать этого, увидев его со стороны.

«Как мне остановить ее? Как мне остановить это ее сражение? Как донести, что я мечтаю, чтобы она отказалась от войны? Как теперь объяснить?».

Ведь в танце, в украшениях и шелковом кельхитском наряде она выглядела гораздо лучше…

И Гельвин прикусил губы и поспешно встал, чтобы уйти прочь от костров, и не дать никому увидеть свое лицо.

После танцев Ревиар и его гости раскурили свои трубки, приказали подавать чай, и принялись делиться воспоминаниями о прошлых победах и поражениях, о путешествиях и сложностях в дорогах. Мила любила слушать воинов и кочевников; никакие песни и пляски не могли бы отвлечь ее от их рассказов. А лицо Ревиара Смелого! Когда девушка смотрела на своего отца, то иногда забывала дышать: так искренне говорил полководец, так удачно подбирал слова. В его рассказах о войнах и путешествиях Мила всегда была рядом; а если она и не помнила, то чувствовала, и все воспоминания и рассказы вдруг оживали и становились близки.

Большинство гостей разошлось, но Брельдар и Ревиар все еще сидели, разговаривая. Речь шла о войне, и оборотень старался повежливее задать свой вопрос.

– Если мы присоединимся к твоему войску, брат, – осторожно начал оборотень, – будут ли нас касаться ваши строгие законы? Сможем ли мы жить как прежде, или вы нас заставите не есть мясо и не пить вина?

– Кто распространяет эти глупости, Брельдар! – возмутился полководец, прекрасно зная, тем не менее, чьего языка это дело, – я не стану скрывать – мы нуждаемся в помощи. Но чужие обычаи уважаем. А что до вина – посмотри на наших иных молодцев, пьют почище ваших – увы мне, как полководцу.

– Нам не нравятся многие обычаи, о которых мы слышали, – продолжил волк, смелея, – видишь ли, парни стали поговаривать, что западные союзники смотрят сквозь пальцы на страшные грехи, вроде мужеложства.

– Мы не смотрим, – Ревиар особо выделил «мы», подчеркивая свое несогласие с какими бы то ни было обычаями союзников.

– Что странно, когда в войсках столько баб… – как бы про себя договорил оборотень и хитро покосился на полководца. Тот миролюбиво усмехнулся.

Вне всякого сомнения, от Брельдара не укрылось движение Этельгунды, когда она прощалась с Ревиаром. Легкое поглаживание по запястью, обозначающее привычное приглашение разделить ночь.

– Свободные сестры неприкосновенны, друг. Это тоже хорошо бы усвоить. С нашими женщинами будь осторожнее.

– Когда они такие, как княгиня…

– Таких всего две, – пожал плечами Ревиар Смелый, с гордостью глядя на знамя мятежной Этельгунды, – но и остальных не задирайте. Договоримся на этом?

– А каков обычай в завоеванном городе? – сказал волк, запинаясь, – видишь ли, южане нанесли большую обиду моим братьям, и я хотел сквитаться.

– Все, что взял в бою – твое, – тут же ответил Ревиар, делая особый широкий жест рукой, – а взять можешь столько, сколько посчитаешь нужным – и жизней тоже. Ты пойдешь?

Конечно, оборотень согласился, они ударили по рукам, и в тот же час мир стал еще на шаг ближе к воинству Элдойра.

Мила уже не хотела спать. Она пила вино, улыбалась, ласково обхаживала гостей отца, обнося их брагой и угощениями, и не уставала часто – глаза в глаза – смотреть в лицо своему Наставнику. И хотя он старался избегать встречи взглядов, они неизбежно происходили снова и снова. Гулянья закончились, когда на горизонте уже показались отблески утренней зари.

Хмель, опираясь о кулак, сидел и смотрел, как слуги Ревиара убирают остатки пиршества, бросая кости собакам, а слишком пьяных гостей разносят по кострищам более крепкие собратья. Где-то в повозках кричали совершенно растерянные петухи и цесарки.

– Слишком поздно, – произнес он вполголоса то, наконец, о чем весь вечер думал.

– Выспимся завтра верхом, – с улыбкой сказала Мила, усаживаясь на землю на подошвы собственных сапог, – господин Гельвин слышит?

Хотя это изысканное обращение она готовила заранее, оно не прозвучало неискренне. Назвать просто по имени своего Наставника Мила не могла – не слушался язык, хотя больше всего хотелось произнести вслух его имя.

– Завтра… – начал было говорить Хмель, но к шатру метнулся посланник, – что случилось?

– Войска Мирмендела вышли из Серпы, – переведя дух, поспешил сообщить тот, – объявляем тревогу. Будет битва! Они приняли вызов!

– Интересно, какие дружины отправятся первыми… – задумался вслух Гельвин, и Мила встала.

– Если поедет отец, я тоже поеду.

– Мила, это же не…

И он вынужденно улыбнулся, стараясь скрыть нахлынувшее чувство беспокойства. «Ревиар не простит мне, если я все-таки дам ей рекомендации, как воину. Я себе не прощу. А она не простит, если я этого не сделаю».

– Время уже позднее, – добавил он к ласковому взгляду, наконец, и встал с земли.

Мила поклонилась.

– Доброй ночи, – пожелала она, не назвав его никак.

Лежа под открытым небом, отгороженная навесом и несколькими сложенными на земле седлами, Мила разглядывала южное небо, полное ярких звезд, и мечтала. Ей хотелось, чтобы победоносная армия как-нибудь обошлась без кровопролитных сражений, и быстро восстановила границы государства. Ей хотелось, чтобы каждый взгляд, в котором золотисто-янтарные глаза Наставника были устремлены на нее, был полон чувства, которое она угадывала и сама не верила в возможность его существования.

***

«Они приняли вызов! – раздавалось над стоянками воинов, и Ревиар тяжело вздохнул, – они ответили!». Полководец лучше других знал, что вызовом было само присутствие войск Элдойра на исконных землях, и Южный Союз никогда не упустит шанс еще раз разбить их.

Южане. Полководец закрыл глаза, надеясь не заснуть тут же.

– Письмо от переговорщиков, – появился перед ним Даньяр – его двоюродный брат, – дружины рассредоточились, как ты и приказал. Полководцы собраны. Мы готовы выступать.

В последний раз воеводы Элдойра собирались вместе до наступления на оккупированные земли. Ближе к границе они быть не могли – здесь, в лугах Салебских Низин, Ревиар Смелый самолично вывернул из земли межевой столб Южного Союза и поставил на его месте свой шатер.

Письмо уже распечатал и зачитывал Ниротиль, остальные хмурились, молча слушая.

– «…вместе с его войском, – бубнил он, пробегая глазами до конца листа, – дальнейшее продвижение будет рассматриваться Верховным Сходом Южного Союза как агрессия. Отдельные группы паломников без оружия могут пройти, заплатив полагающуюся цену, через заставу Сакин…».

Ревиар отметил, что лица у абсолютного большинства мрачнеют с каждой минутой.

– Их не может быть десять тысяч, – задавленно говорил Ниротиль, не в состоянии прийти в себя, и почти жалобно глядя на Оракула, – это просто невозможно.

– Почему? – спокойно возразил Регельдан, холодно глядя на соратника, – только потому, что нас меньше? Они берут деньги за паломничество в своих городах, и в наших. Они захватили все Гавани. Не уставая, нападали на нас, не давая времени опомниться. Вспомни, сколько ты сражался в Сабе.

– Этельгунда?

– Что? Я согласна с братом, – подала голос княгиня, – я знаю, что с Салебских земель Союз призывал семь тысяч воинов. Бог знает, сколько из них встали под знамена.

– Флейя говорит о трех тысячах, – донеслось с характерным певучим акцентом от кого-то из южан, вставших на сторону Элдойра.

– Служители застав клянутся, что их не меньше дюжины!

Воины умно запротестовали. Включая даже и тех, кто даже и не слышал прежде о существовании Флейи: «Нет, никак нет!».

– Ай, что говорить! – сморщился Регельдан, – предпочту оказаться съеденным оборотнями, но не попасть к южанам, – все содрогнулись, невольно соглашаясь. – Больше их или меньше – уже то, что они вообще есть, дурно. В этом году Союз пойдет на Элдойр, ясно же, для чего нанимали дружины; а к следующему году шайка там окопается, и мы уже никогда их не выкурим. Твоя воля, господин мой Элдар, но сейчас у Дивы вряд ли больше семи тысяч под знаменами, вместе с союзниками – не более пятнадцати – а я надеюсь, что не более двенадцати! – и они снаружи крепостных стен. Сколько их станет через год – внутри? Нечего и думать. С ними не договориться. А с кем нельзя договориться, тех… надо…

Послышались согласные смешки. Даже самые упертые и жадные воины предпочли бы взять Элдойр нищим, чем увидеть его богатым, но уже потерянным навсегда.

– И все же соблюдем приличия. Я сам буду вести переговоры с Дивой, – Оракул встал со своего места, – в ближайшую луну мы войдем в белый город, хочет того предводительница еретиков или нет… за Элдойр!

– За трон Элдойра! – подняли кубки все присутствующие.

И только Ревиар Смелый помедлил, прежде чем осушить свой до дна.

***

В историю Поднебесья Флейя вошла по двум причинам. Первой были ее легендарные плодородные земли и роскошные фруктовые леса, второй – Флейский Нейтралитет.

Город Флейя, расположенный точно посередине пути между Мирменделом и Элдойром, неизбежно стал зоной переговоров. Несколько раз за долгие годы противостояния в городе, казалось бы, беспричинно учинялась резня, и однажды все закончилось мятежом с последующим объявлением абсолютного нейтралитета. Вооруженного, разумеется.

Несмотря на строгое Единобожие, флейяне представляли собой своеобразный народ, и Ильмар Элдар с их норовистым характером был знаком не понаслышке.

– Вы поэтому не взяли охраны? – нервно оглядываясь, спросила Латалена. Один из сопровождающих ее Элдар улыбнулся.

– Они не знают, кто мы, а мы не останавливаемся, пока не проедем.

– А что будет, если остановимся?

– Они тут все сумасшедшие, – пожал плечами дружинник, – но они лучшие воины, и не сдаются. Даже их женщины и дети никогда не достаются врагам.

Латалена Элдар с сомнением оглянулась. Эта формулировка была ей знакома, и обычно подразумевала коллективное самоубийство. Теперь она обратила внимание на удивительно высокие каменные заборы – каждый дом был похож на отдельную маленькую крепость, даже с бойницами.

– И они разрешили нам встретиться на их территории с Дивой?

– Это единственное место, на которое она согласилась, – сквозь зубы пояснил Оракул, – она, мы, и нейтральные воины.

Но, как знало Поднебесье, нейтралитет обычно бывает недолгим.

Латалена и Оракул ступили на землю следующего за Флейей городка уже за полночь. Несмотря на позднее время, было людно, и почти везде горел свет, и звучала приятная, легкая музыка. Сейчас здесь в основном жили те, кто привык считать Мирмендел столицей, а Гавань – источником дохода: это были воины, торговцы, однако здесь практически невозможно было встретить простого селянина.

Поговаривали, и не случайно, что предсказательница – одержимая; порой у нее случались приступы столь сильного недомогания, что она несколько дней проводила в постели. Знахари считали, что это истерия, и лечили ее травами, ворожеи прорицали порчу, а Спящая Лань болела, всякий раз поднимаясь с новыми предвидениями. Оракул же считал, что Дива – как сама себя величала Лань – принимает постоянно действующий секретный яд, чтобы получать в бреду свои мистические видения. Как бы там ни было, Мирмендел и соседняя Гавань находились под сильнейшим влиянием культа, созданного Дивой.

Латалена залюбовалась великолепным храмовым комплексом, построенным в самом центре городка. Освещенный множеством факелов и фонарей, окруженный благоухающими садами и фонтанами, он производил неизгладимое впечатление на увидевшего его. Глядя на этот храм, в самом деле можно было представить его строителей хозяевами мира. Однако при взгляде на Спящую Лань иллюзия рассеивалась. Вдохновительница южан выглядела нездоровой. Возможно, все дело было в ее бледности, в фанатичном блеске глаз, или в многочисленных кольцах, украшавших ее худые пальцы, и сковывавших движения. К тому же, верховная жрица не выказала ни малейших эмоций при виде незваных гостей. Ни единый мускул не двинулся на ее абсолютно равнодушном лице.

– Земли твоих народов заканчиваются с той стороны гор Кундаллы, – спокойно изложила она, когда Оракул изъявил желание прекратить необъявленную войну, – если ты уберешь свои войска с юга – восток можешь забирать, если он тебе еще пригодится – мы продолжим нашу беседу.

Хамство – вот, что считал отличительной чертой южан Оракул Элдар. Но он, в отличие от них, своим дурным привычкам старался не потакать, хотя бы в разговоре. Напомнив о восточных землях, Дива показала владыке Элдойра, что знает о его провале в далеких землях Черноземья и радуется ему.

– Салебское княжество, – медленно произнес Ильмар Элдар, – Флейская долина. Область Кельха. Область Руга. Область Баниат – уже почти; все Восточное Заречье. Подожди месяц – и ты увидишь, как мы заберем Янтарный город и Гавани.

Оракул поднялся с кресла и сделал несколько шагов к витражному окну. Лань следила за его движениями, не проявляя никакого удивления или нетерпения.

– Ты так постарел, – сказала она ему на сальбуниди – скорее угадав, что Латалена не знает этого языка, – Предвидение тяжко дается тебе?

– Что ты знаешь об этом? – резко бросил он в ответ ей. Лань пожала плечами.

Она была старше его на пятнадцать лет, не меньше; когда Ильмар Элдар еще лишь учился читать по слогам, она уже заглядывала в Колодец Вечности, надеясь разглядеть в нем будущее или разгадать тайны прошлого.

– Ты должен был уступить мне, – мягко продолжила южанка, – если бы ты поступил так, ты бы обрел больше, чем потерял из-за вражды со мной.

– Ты отступница, – бросил в ответ Оракул, но не оборачиваясь, чтобы не встретить ее глаз, – как живется тебе с этим, Дива?

Лань снова пожала плечами.

– Прекрасно, можешь поверить. Я больше не нуждаюсь в молитвах твоему Богу, чтобы видеть сквозь время и расстояния. Я больше не нуждаюсь в молитвах вообще. Мудрость наших предков – та, что ты так бездумно отверг и продолжаешь отрицать – помогает мне.

– Скажи еще, что ты нашла Сильфион, и сильфы теперь делятся с тобой своим волшебством!

– Тебе это не грозит. Ты никогда не найдешь его – как бы ни старался.

Последнюю фразу она произнесла на хине, и Латалена напряглась.

– Можешь возвращаться в свои стены и ждать, – теперь и Лань встала со своего места, – я в третий раз скажу тебе, Элдар, что не признаю владычества белого города, никогда не признавала, никогда не признаю. Пока Мирмендел стоит, у меня есть свой удел, с твоим домом греха никак не связанный… совершай свое последнее паломничество, и пусть твои последователи сделают то же. И молись хорошенько, потому что больше тебе не доведется этого сделать.

Оракул уже готов был вновь разразиться гневом, но внезапно поднялась Латалена, и положила провидцу руку на плечо. Как и всегда, Прекраснейшая предугадала события.

– Не стоит, отец, – мягко сказала она, насмешливо улыбаясь, – с кем ты споришь. Эта женщина продалась с потрохами предателям и попрекает тебя своим бессилием. Не унижайся до ответа. Идем.

В мгновение, когда оба – и отец, и дочь – выходили, не попрощавшись, их лица были удивительно похожи.

– Я сам бы ее повесил, – выдохнул Оракул, – своими бы руками удавил эту…

– Вырожденку, – Латалена понимающе кивнула. Чувства отца ей были знакомы.

– Однажды ее будут судить, – Оракул уже вновь овладел собой, – и я позабочусь о том, чтобы она умерла страшной смертью.

Путь до Элдойра был непрост: прежде нужно было преодолеть горную дорогу на Мирмендел, а уж оттуда спуститься вниз, в долины. Причиной такой извилистой дороги была опасность дороги по низинам. Да и Оракул решил не терять напрасно возможность лично убедиться, что Мирмендел и его заносчивая владычица опасности для Элдойра не представляют. Он и свита его дочери отправились через город в предгорьях Кундаллы, через Мирмендел – поселение южан.

Мирмендел был городом, выросшим на некогда богатом перевале от южного порта к горным селениям. С течением времени серебряные рудники здесь исчерпались, в отличие от более богатых северных месторождений, а здешние жители слабели: их становилось меньше с каждым годом, с юго-востока их вытесняли предприимчивые бану Загорья, и с севера не менее предприимчивые, но гораздо более агрессивные горцы. Мирмендел с течением времени мог бы превратиться в младшего брата Элдойра, однако у него не было ни стен, ни рвов – как у крепостей северян. Сам городок больше напоминал разросшуюся деревню, каким-то чудом построенную на камнях и из камня.

Доход же приносили удивительные монастыри и храмы, на паломничестве к которым и зарабатывал город уже триста лет. Впрочем, и этот доход Элдойр, построенный в «начале дорог» всего Поднебесья, у южан отнимал; Единобожие вытесняло старые культы. Оракул, бормоча про «рассадник язычества» и «мракобесие древности», внимательно, тем не менее, присматривался к окружающему.

Было на что посмотреть: храмы Мирмендела до сих пор были в отменном состоянии, а на количестве сжигаемых благовоний весь Элдойр мог бы год благоухать. Тяжелый, сизый и даже чуть влажный дым стелился над бурыми улицами города.

Оракул не был полководцем, и особо отменным умением вести войну никогда не отличался, но точно так же он никогда не пытался сам вести в бой воинов. Сейчас он всего лишь запоминал – запоминал расположение улиц, тип строений, качество редко встречающихся каменных оград. От внимательного его взора не ускользало ничто: ни сломанная повозка, ни узкий проезд, ни полуразрушенная арка, ограждающая вход в запущенный сад при недостроенном дворце.

Немногочисленные жители выглядывали из окон или выходили на улицы посмотреть на случайно проезжающих гостей. Все они были, на взгляд воинов, похожи. И редко кто из них говорил на диалекте Элдойра – срединной хине, даже диалекты горцев знали лишь немногие.

– Отец о чем-то задумался? – зевая от скуки, поинтересовалась Латалена, отпуская повод, чтобы ускорить шаг. Оракул кивнул в сторону.

– Если бы у нас в запасе было несколько лет, – тихо сказал он, – язычество всегда обречено на поражение, как всякое истинное зло.

– У нас нет в запасе нескольких лет, – Латалена, порадовавшись, что вуаль в такой тени непрозрачна, не стала сдерживать улыбку, – но у моего сына…

– Смута среди нас самих, – поучительно погрозил ей пальцем Оракул, – думала ли ты, с чем придется столкнуться твоему сыну – кое с чем страшнее, чем-то, что мы видим сейчас вокруг себя?

Сердце Латалены вмиг похолодело. Ее отец редко снисходил до беседы с ней, если не было третьего слушателя. Иной раз казалось, он вообще забывал, что у него есть дочь. И Латалена радовалась этому, потому что, если уж Ильмар Элдар говорил, слушать его порой было страшно.

– Думала ли ты о своем сыне, Латалена?

Перед глазами неслись страшные картины наступающей новой Смуты, а среди них – ее сын, ее кровь, ее маленький сынок, совсем мальчик, ребенок, которого страшно оставить без присмотра даже на минуту. Латалена никогда не забывала о нем. Если бы она могла, то ложилась бы поперек каждого замаха мечом, направленного на Летящего, и все же ей приходилось не только терпеть страх, животный, глубинный, материнский, но и самой учить своего сына презирать смерть.

– Время задуматься, дочь моя, – мягче добавил Оракул, и цепкий холод предвидения, окативший принцессу, отступил, – время задуматься о том, что мы оставим ему.

– Я думала, – глухо раздалось из-под вуали, – и я подумаю еще, когда буду совершать паломничество.

– Ты собралась сейчас ехать туда? – отрешенно спросил отец, глядя мимо. Она пожала плечами.

– Почему нет, отец? Самое время. Ты ведь и Летящего отправил туда. Будущий правитель непременно должен вовремя совершить все полагающиеся ритуалы.

Ильмар Элдар отвернулся.

– Правитель… Тот, кто будет править после меня, возьмет на себя все негодование и ненависть народа, – тихо сказал он, – всю бедность и всю кровь.

– И что? – взвилась женщина, но под тяжелым взглядом Оракула мгновенно умолкла.

Несколько минут они ехали, не разговаривая. Верстовой столб дал знать, что путники покинули пределы городского округа.

– Воистину, здесь только позор, – повторно пробормотал Оракул перед выездом из Мирмендела, и, подумав, сплюнул на землю.

========== Горожане ==========

Мила увидела Элдойр издалека, и он ей сразу не понравился, как не понравилось построение войск, размещение обозов с провизией и разворовывание бесчисленного множества окрестных деревень.

В город восточные армии вступали не как триумфаторы, но как побитые бродяги. Впрочем, для живших в городе это нашествие было поразительным и невероятным. Широко открыв рты, стражники в единственных открытых воротах смотрели, как въезжают один за другим отряды и пытались их сосчитать – совершенно напрасно пытались. Жители же простые на въезжающих смотрели в большинстве без особой радости. Вместе с воинами всегда приходила война. А те воины, что вселялись, не вызывали доверия. Небритые, грязные, заросшие лишаями, клещами и чесоткой, въезжали славные рыцари в белый город. Издали их доспехи блестят на солнце. Приблизиться всего на шаг – и можно разглядеть царапины, ржавчину, кровавые пятна, заплаты… сбруя лошадей украшена парадными лентами, каменными от грязи, выцветшими, пропитанными лошадиным потом и вражеской кровью.

Горожане – а в стенах обитали двенадцать тысяч жителей – тут же смекнули, что именно они станут вскоре богачами. А пока они расставляли столы в своих тавернах и чистили постоялые дворы, спешно мастерили мебель и пристально щурились на приезжих. Старейшина общины сам сдал знамя города – изрядно потрепанное и ветхое – Ревиару Смелому.

Четыре полководца выстроились перед главными воротами, которые после нескольких часов мучений удалось все-таки разбаррикадировать и открыть. Ревиар Смелый первый слез с лошади. Остальные полководцы последовали его примеру. Традиции соблюдались: перед главными воротами полководцы Элдойра обязаны были принести клятву верности городу.

– Кто-нибудь помнит клятву целиком? – разрушил неловкое молчание Ниротиль, сосредоточенно ковырявший в носу. Регельдан нервно рассмеялся.

– Я помню, – кивнул Гвенедор Элдар, – но старший из нас Ревиар, не так ли?