Текст книги "Дни войны (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Старший полководец наградил князя Элдар злобным взором. Затем опустился на колено перед знаменем города.

– Приносим клятву белому городу, да стоит он вечно на благословенной земле, мы, четверо воинов. И говорит от нашего имени Запад, – Гвенедор прикоснулся к знамени, как полководец запада, – Восток, – тут к знамени прикоснулся Регельдан, – Юг, – Ниротиль хватко вцепился в обветшавшую ткань, – и Север.

Ревиар снял перчатку, дотронулся пальцами до знамени. Не ощутил он ни покалывания в груди, дыхания не перехватывало у полководца, но тяжелое чувство ответственности перед городом мгновенно поселилось в сердце. До конца жизни полководец города им остается, где бы он ни был, каких бы проступков ни совершал; даже отлучение от Веры не способно изменить клятвы полководца. Только невиданное предательство перед белым городом способно снять столь высокое звание.

– И нарекаем вновь белый город, славный и гордый, город крепкий и священный, – Ревиар чуть помедлил, – Элдойр.

Они поочередно поднялись с колен. Гвенедор тяжело вздыхал, поднимаясь. Знамя внесут в город, положат у подножия пустующего трона; у самого же трона сядут выжившие потомки Хранителей, и только Богу одному и известно, начнется ли грызня между родами Хранителей до того, как их перебьют в войне. Прагматичный и лишенный начисто каких бы то ни было иллюзий, князь Гвенедор прекрасно знал, что уж ему-то и его семье есть куда отступать. Сейчас же у полководца Элдар было, впрочем, как и у других, одно желание: выспаться. И, к сожалению, именно этому желанию осуществиться было не суждено.

***

…Мила невзлюбила город еще со стен. Вопреки ее представлениям, белый город оказался вовсе не белым: стены были покрыты снаружи подтеками смолы, копоти, изнутри – строительными лесами, той же копотью и грязью. Грязи было много – несмотря на славу самого чистого города Поднебесья, Элдойр за годы разрухи и запустения подрастерял былую красоту. На счастье приехавшим в него жителям, строители, возводившие центральные улицы белого города, хорошо знали об опасности просто утопнуть в городских лужах, и в городе существовала канализация и вполне сносная система сброса нечистот в ров под южными стенами.

Городские каналы возле храмов, засорять которые запрещалось под страхом смерти, теперь спешно застраивались сверху деревянными настилами. Ходить по ним было, конечно, нельзя – они предназначались для защиты питьевой воды от пыли, пепла и сточных вод. У одного из незакрытых каналов Хмель Гельвин получил, как мастер меча, второй этаж одного из домов, на ремонт и хотя бы первичное восстановление которого ему предстояло теперь потратить большую часть своих средств.

– Элдойр плохо выглядит и еще хуже пахнет, – пробормотала Мила себе под нос, когда она и Наставник остались одни в его новом доме, – сколько работы будет у лекарей с такой грязью!

– Сколько будет работы у продавцов пива с таким количеством воинов, – усмехнулся Наставник, – их в городе, должно быть, множество, а станет еще больше.

В самом деле, перепись населения того времени отражает удивительное явление: впервые продавцов пива было в городе больше, чем исповедников, а ведь ходить на исповедь воины были обязаны не реже раза в пяти дней.

Не нравились Миле и уже разобранные предприимчивыми переселенцами наделы земель и пашен, не нравилась и Скотная улица – незатейливо названная за стада скота, выгоняемые каждое утро на поля, и каждый вечер угоняемые обратно. И скот этот кельхитке тоже понравился мало, и пастухи, и молочники, и мясники – большой город пугал девушку, которая никогда прежде не видела столько народу в одном месте, столько каменных домов, высоких стен и гнетущую порой тесноту.

Но к городам привыкают быстро. За пять дней Мила привыкла к Элдойру, словно прожила тут не один месяц. Привыкла и к быту горожан, и к манерам жителей даже самых центральных улиц – сушить белье между двумя домами, выплескивать помои в сточные канавы прямо перед домом – и то хорошо, что не на головы прохожим, как в Крельже или Торденгерте. Хмель Гельвин не удивлялся – напротив, его худшие опасения утопнуть в грязи не оправдались, и он мог лишь радоваться везению. Заброшенная и заросшая за годы канализация оказалась цела, и можно было надеяться, что со временем белый город восстановит свою былую красоту и чистоту.

Город состоял из стольких улиц и стольких площадей, больших и маленьких, что посчитать их не было никакой возможности. Одна улица заканчивалась другой, проулки и тупички сливались воедино, а указатели со стершимися надписями давно были заменены. Потому лишь половина улиц носила прежние названия, другая же половина давно именовалась точно так же, как и в любом другом городке со смешанным населением. Было здесь и Порядье, и Кузнецкий переулок, и большая улица Конюшенная, старое название которой не сохранилось нигде – столь часто его меняли.

Почти все здания, за исключением лепившихся к стене, были целы, или почти целы. Несмотря на первое впечатление запустения, город не был похож на руины, которые уже ждала увидеть Мила. Заинтересованная тем, насколько сильно ошибаются легенды, она отправилась пешком обходить улицы, чтобы самой убедиться в величии Элдойра.

Прежде Мила, дочь Ревиара, никогда не была в городе. Один раз съездить на ярмарку – вот и все знакомство с жизнью, спрятанной от мира за крепостными стенами. Она привыкла к Черноземью, бескрайним степям и постоянным караванам по дороге, на которой располагалась Лерне Анси. Элдойр же был началом многих дорог, и простора здесь было мало. Мила шла по улице, и неосознанно вжимала голову в плечи, хотя ей бояться было нечего: к воину в такое время никто не рискнул бы лишний раз невежливо или насмешливо обратиться.

Мимо, торопясь, проталкивались торговцы с бочками, корзинами, кувшинами и сумками. Вот вдоль стены мелькнул босоногий мальчишка, несущий какой-то сверток по нужному ему адресу. У развилки на площади Святой Церкви, где располагался некогда дом Инвизиторов, важно выставив вперед нарядные повозки, ждали извозчики, переругиваясь за право увезти путешественника первым. Здесь же находилась улица, доходящая ровно до монетного двора, и там делящаяся на две улицы поменьше: Малую Монетную и проулок Чеканщиков, а чуть дальше, на Большой Монетной Площади, выстроились в ряд зазывалы. Тут же жили и зарабатывали менялы, ростовщики и хитрые фальшивомонетчики, которых иной раз уважали даже литейщики монетного двора.

Мила свернула в сторону одного из рынков Элдойра – здесь располагались самые крупные в пределах крепостных стен скотобойни. Огромные туши быков, кабанов, иногда дичь от охотников – все ловко потрошилось, вычищалось, обваливалось…

– Ты мое пополнение? – раздался голос откуда-то сверху, и над Милой нависла внушительная фигура, – куда ты, сестра?

– В десятку Теймы, – робея, сказала Мила. Сверху раздалось покашливание.

– Тогда это ко мне. Я Тейма. Почему так долго? Десятка! – гаркнула воительница в пространство, – строй!

Девушки, которых Мила приняла за покупательниц, побросали все, и сбежались к Тейме.

– Тьфу, куропатки, – сплюнула та, с отвращением глядя на молодежь, – это, я надеюсь, те, кто уже прошел отбор? Я не вынесу другого отряда невест.

– Сестра, а ты откуда?

– А ты наша…

– Заткнулись, кошечки! – взвыла Тейма, и девушки мгновенно вытянулись перед десятницей, – здесь вам не школа! Здесь не танцы! Кто хочет ныть и без дела трясти сиськами перед мужичьём, пусть проваливает к мамочке!

Мила, хоть и вытянулась перед сквернословящей десятницей, испытала некоторое облегчение от ее бодрых воплей. Тейма, рыжая, высокая и звонкоголосая, явно не в первый раз руководила новенькими. Вполне вероятно, всю ее жизнь это и составляло – выше десятниц женщины в армии поднимались исключительно редко.

– Слушай приказ! – Тейма не говорила – она выкрикивала каждое слово, – сейчас, всем по лопате в руки – отправляемся на Большую Скотную!

«Знакомо, – едва не застонала Мила, вздыхая незаметно, – сейчас начнется главное. Самая основная. Самая важная работа в городе, который готовится к осаде…».

– Большая Скотная – это отсюда направо! – продолжала надрываться воительница, демонстрируя рубящим жестом прямой мускулистой руки «направо», – судя по состоянию, заселена засранцами! Ваше дело – вычистить улицу так, чтобы я могла есть с земли, и не давиться! Выполнять приказ!

Громко выдав соответствующий ситуации клич, девушки растерянно оглянулись друг на друга, но затем, подчиняясь все еще вытянутой руке Теймы, двинулись к Большой Скотной. Вычищением канав традиционно занимались новички, а наказанные и вовсе отправлялись чистить городской ров вокруг стен. Но в сложившейся ситуации единственным способом хоть как-то разгрузить юношей, способных отбиваться на севере Кунда Лаад, был призыв девушек на все городские работы.

И множество эскорт-учениц и воительниц, лишь недавно получивших звания, проклиная себя, отправились на самые грязные работы. Большая Скотная отличалась масштабами запустения и разрухи. Пролегающая от Северной Торговой площади до пересечения с Горской, она была одной из крупнейших городских улиц, и движение на ней было оживлено круглосуточно. По ней перегоняли стада коров и овец, по ней въезжали, разбивая мостовую, на тяжелых обозах, и ее сточные канавы не вычищались, судя по внешнему виду, еще за триста лет до Смуты.

С населением города, выросшим едва ли не в четыре раза, это могло привести к холере уже через месяц или два.

Впрочем, горожане не выказывали к девушкам-воительницам никакого почтения или благодарности за их работу. Они сновали мимо, вообще не обращая внимания. Иногда только какой-нибудь выпивший прохожий останавливался, чтобы отпустить шуточку. Работать было грязно, скучно и противно, а от вони хотелось лезть на стену.

– Элдойр нуждается в нас! – завывал какой-то военный проповедник буквально над головой Милы, когда она, морщась и соскальзывая то и дело, разгребала помои.

«Не сильно утешает, если приходится сталкиваться с канализацией Элдойра. Особенно на голодный желудок».

– Мы победим! Господь с нами!

«Чего только не выбрасывают на улицы. Это, как будто, чей-то выкидыш?..».

– Славься, Элдойр!

«Потерпи, город. И отмоем, и отвоюем».

***

– Славься, Элдойр…

Услышав крик с южной стены, Ревиар и Гвенедор подняли головы. Тут же заголосил кто-то с юго-западных стен, но уже на хине:

– Правитель! Правитель вошел в город!

– Дядюшка здесь, – сообщил Гвенедор, – сестрица, я так полагаю, тоже. Выйдешь встретить их?

– Ниротиль выйдет, – ответил старший полководец, отворачиваясь, – государь сам позовет меня. Нет времени на церемонии – ты видел городского инженера?

– Конечно, видел. Говорит, стены сохранились лучше, чем-то, что внутри.

– Похоже на Элдойр, – рассмеялся Ревиар. Впервые за долгое время.

Вокруг стен самой огромной в Поднебесье военной крепости кипела работа. Копали и расчищали рвы, укрепляли стены, счищали даже плесень с камней, словно это могло укрепить их. Элдойр когда-то был выстроен на расчищенных скальных основаниях Предгорья, и место, выбранное для города, представляло собой естественное укрепление: с западной стороны стены почти соприкасались с вздыбленными скалами, обрамляющими путь в высокогорье, с южной стороны стены обрывались в ров, куда стекали нечистоты. В городе не текло рек, кроме ручьев от родников и выстроенных каналов; но ни один из них не подмывал стен.

С восточной же стороны из треугольной крепости выдавалась крепость Мелт Фарбена, достроенная уже позже – словно дополнительный гарнизон, переполненная укрепленными домами и дворами. Всего же в стенах Элдойр было двадцать шесть башен, и, хотя некоторые из них уже пострадали от разрухи, другие сохранились, словно были возведены лишь вчера.

Гвенедор и его воины занимали традиционную для горцев западную часть города, охраняя подходы. В случае поражения жители могли успеть подняться в горы, через западные ворота. Горный Элдойр успел разрастись за время Смуты: здесь были и храмы, и фермы, и отдельно стоящие сторожевые и сигнальные башни – пять боевых и одна, разрушенная, принадлежавшая когда-то роду Герт.

Ниротиль со своими лучниками и мечниками расположился на стенах и в дозорных башнях. Ревиар Смелый предпочитал Ниротиля многим другим воеводам: покладистый с другими полководцами, Ниротиль преображался в строгого воина для своих подчиненных и искренне любил службу, а в его присяге никто не сомневался, невзирая на происхождение. Именно он обратил внимание на сомнительное состояние Стены Позора, иначе называемой Зловонной – юго-восточной угловой стены над сточным рвом с нечистотами. Обычно здесь вешали наиболее отличившихся преступников, и кое-где еще сохранились иссохшие от времени желтые скелеты, болтающиеся в ржавых клетках.

От торопливых шагов воинов-дозорных клетки эти дрожали и мелодично звенели вместе с цепями.

– Помилуй, брат, займись, наконец, стеной! – преследовал Ниротиль испуганного инженера, который почти бегом удалялся от него по упомянутой стене, – воротами цел не будешь!

– Уймись, воевода, – возражал тот, роняя по пути длинные рукава и чертежи, но, однако, стараясь не сбавлять шаг, – мне нужно успеть к кузнецам – на воротах нужны новые решетки, мне нужно успеть к плотникам – для стен нужны леса… и к каменщикам – чем-то придется латать башни. Отстань, брат-воин!

– Провалиться тебе в дыры этих стен, ученая крыса! – звенел молодой голос Ниротиля, не то гневно, не то умоляюще, и гремели по следам инженера его латы, – я требую, чтобы ты немедленно – немедленно, раздери тебя…

– Кажется, он уже второй круг делает, – кивнул Гвенедор на бушевавшего Ниротиля, – поможет ли это работать им быстрее?

– Для тех, кто только несколько дней как увидел горы, они работают очень быстро, – возразил ему Ревиар, – если у нас есть хоть месяц…

– Кто даст гарантию? Хотя бы на неделю?

– Если мы разделимся… и пятьсот воинов отправятся на юг к Флейе… мы задержим их. Осаду Элдойр выдержит.

– Если съесть всех наших лошадей и сожрать крыс, голубей и тараканов! – Гвенедор выругался по-горски, и на него оглянулось несколько воинов, – крепость не выдержит осаду; а что насчет жителей? Здесь нет запасов. Для нового урожая еще рано.

– Мы привезем. С юга. Пусть только Парагин удержится – тогда успеем.

– Чтоб тебя! – Гвенедор воздержался на сей раз от ругани, сжав зубы изо всех сил.

Значимым преимуществом южан была земля, плодородная и возделанная, изобильная и не изможденная засухой. Войска союзников могли держать осаду хоть год, хоть два: единственное, чего боялся Элдойр, помимо эпидемий, так это голода. Зная об этом, южане долго ждали, когда голодная армия займет белый город – ведь только так им представлялся уникальный шанс расправиться с противником раз и навсегда.

Гвенедор осаждал города трижды, и дважды – держал длительную осаду. Отвращение его было связано с пережитым. В самом деле, мало приятного в однообразном, угнетающем нытье желудка, плохой воде, разъезженной грязи и угрюмых соратниках, день за днем, неделя за неделей, месяцами. Еще хуже, если при этом периодически обе стороны совершают вылазки – и тогда скука сменяется постоянной настороженностью, а потом, спустя время – обреченностью.

– Я называю это осадной болезнью, – поделился Гвенедор с Ревиаром, – даже если ты снаружи, то не можешь уйти, словно сам находишься в плену. И отступить нельзя, и воевать нет сил…

– Поэт, – отшутился старший, хотя ему было знакомо состояние «осадной болезни», – ну так что, прикроешь Элдойр, пока я отправлюсь на юг?

– Не раньше, чем подвезешь запас хотя бы на пару недель, – ответил Гвенедор, – и оставь столько же воинов из всадников навести порядок на северных улицах. А Сальбуния?

– Лиоттиэль и Белокурая. Они выступают сегодня ночью.

Они разошлись.

Ревиар улыбался. День обещал быть удачным, солнечным и ясным. Отчего-то на Западе большая часть лета была периодом гроз и штормовых ветров, и только у самых гор выдавались погожие дни с чистым небом.

Несмотря на прохладный ветер, Ревиар с удовольствием прогулялся по городу, на всякий случай осматривая все улицы заново. Он наслаждался приятным днем. В такой день даже заколоченные ставни ничем не напоминали о предстоящих битвах, осадах и потерях.

Ревиар Смелый прошел все войны, которыми славилось королевство Элдойр после падения белого города. Не было такого врага, которого он не попробовал бы одолеть в поединке. Не было таких городов на восточных границах, где хотя бы раз полководец со своими дружинами не отмечал очередную победу. Последние годы выдались на удивление мирными: Ревиар Смелый смог осесть на одном месте, и мог позволить себе такую роскошь, как настоящий дом.

И все же война влекла его больше. Ревиар мог жалеть лишь о том, что он так и не смог постичь прелести мирного времени: после смерти матери Милы он не женился повторно, предпочитая службу при дворе Элдар.

Личным защитником леди Элдар он стал еще в двадцать восемь лет, и это был предмет его особой гордости. Ревиара Смелого знал каждый, кто знал Солнце асуров, и даже те, кто никогда о ней не слышал.

Ревиар был богат, очень богат; никто не мог бы этого сказать, глядя на его аскетичный быт и скромный, обставленный лишь самым необходимым, шатер. Но на подарки полководец не скупился никогда.

– Мой друг, мой друг! – громко приветствовал полководца его старый знакомый, торгующий драгоценными металлами, – что же привело тебя в наш торговый ряд? Я не слышал, чтобы ты любил дарить своим соратницам и подругам золото!

– У меня взрослая дочь, – улыбнулся полководец и поспешил обняться с торговцем троекратно, как того требовали обычаи, – я довольно долго не задумывался о приданом, но ты знаешь, как нелегко расставаться отцу с дочерьми, а она у меня одна.

– Видит небо, видят все святые, угодные ему, – привычно воздел купец руки и поцокал языком, – у самого три дочери, и по каждой из них мое сердце плачет кровью; мы их любим, а они сокращают наши дни своими капризами и прихотями. Но твоя дочь, уверен, не из таких; благовоспитанная, честная девушка, для которой в приданом не стыдно дать много хорошего золота.

Ревиар зашел в лавку, и его сразу провели к столам, где купец горделиво выставил лучшие свои драгоценности. Были здесь изумруды, рубины и сапфиры, было и золотое плетение, серьги, кольца, браслеты и ожерелья. По закону Элдойра, за каждой девушкой отдавалось приданое, а за нее платился выкуп ее опекуну, и они должны были быть равны по стоимости. На деле чаще всего этот закон обходили, но полководец не желал думать, что его дочь достанется даже такому именитому воину, как Регельдан, дешево. «Вот посмотрим, как он откупится, – с непонятным чувством отцовской ревности думал Ревиар, – я дам за ней столько золота, что уже за одно это ему придется продаться на медные рудники!». Однако дурное настроение прошло, когда купец с радушной улыбкой выложил самые свои лучшие товары. Миле пошли бы любые из них.

– Цены на все это весьма высоки, – почтительно добавил торговец, – перекупщики привезли их из Загорья. Есть тут и драконьей лепки украшения, самые тяжелые…

– Постой, – оборвал его мужчина, – я хочу, чтобы ты сам выбрал самое лучшее, что у тебя есть. Общий вес должен быть не меньше четверти пуда. Пришлешь ко мне с посыльным – я расплачусь.

Купец едва ли не в ноги готов был упасть воину за столь щедрое предложение. Ревиар отправился дальше по торговым рядам и лавкам. Он заказывал парчу, шелк, атлас, скупал самые дорогие ткани. В посудном ряду он заказал лучшего стекла и достаточно новой расписной посуды из глины. Покупая все это, полководец не мог не думать о том, что готов был бы отдать все это даром, лишь бы оставить себе любимую дочь, и никогда не расставаться с ней.

У Регельдана была почти безупречная репутация, но он в своей жизни видел Милу лишь издали, и полководец не мог забыть об этом. «Какая любовь может быть, если жениться лишь ради положения? – думал мужчина, – разве моя жена была счастлива? Я давал ей столько внимания, сколько мог дать, и она любила меня; но разве я мог любить ее? Уважение, привычка, почет, верность – но только не любовь рождается в таком союзе». Не мог забыть Ревиар и молодой Латалены.

Он видел, как расцветала она, стоило лишь уехать нелюбимому ей супругу. Подавая ему чай, прислуживая ему за столом – день за днем глядя в его равнодушное лицо, будет ли Мила счастлива замужем за Регельданом? Ревиар Смелый был близок к тому, чтобы отвергнуть сватовство, несмотря на все блага, которые оно сулило.

Он направился в свои комнаты – Ревиар Смелый занял крыло в Военном Совете, рядом с покоями принцессы Элдар. Покои леди Латалены пустовали, но полководец все-таки на мгновение замер возле них, наслаждаясь ароматами сандала, апельсинов и розмарина. Едва лишь он вошел к себе, как в дверь вбежал взволнованный воин.

– Господин мой, к вам его святейшество…

Он понял все, хотя Оракул еще не вошел. Сердце его дрогнуло. Бледный, встревоженный, Оракул вошел в зал. Сернегор, опустив голову, следовал за ним. Выглядел он виноватым, словно по его вине случилось то, что случилось. Полководец отвернулся от огромного окна. Стекло сохранилось в нем, как и изящная рама, и разноцветные лучи пронзали комнату, словно клинки. Ревиар Смелый смотрел в глаза Оракулу.

– Мы разошлись не больше, чем на полдня; она хотела совершить паломничество, – сказал Оракул, и полководец понял, как владыку трясет, – клянусь тебе, я уверен, что за нами следили с самого начала. Дива что-то сделала для этого.

– Но она жива? Латалена жива?

– Должна быть жива.

– Где вы разминулись? – Ревиар уже затягивал шнурки на кожаных пластинах подкольчужника, – я возьму своих лучших…

– Нет, Ревиар! – Оракул повысил голос, поднял руку, – стой! Ты не можешь оставлять город сейчас. Лучше потерять одного, чем сотню; если мы начнем искать – привлечем лишнее внимание. Начнется паника. Остановись.

Темные глаза Ревиара блеснули.

– Нет, – хрипло сказал он, и в этом гортанном кельхитском «нан-йо» было такое чувство, которого не смог распознать даже великий предсказатель.

– Да. Смирись. Мы будем ждать.

========== Заложники ==========

…Латалена услышала свист стрелы, вздрогнула, метнулась к оружию, но она не успела сделать и нескольких шагов, когда услышала крик. Так кричит смертельно раненый; женщина вылетела из шатра, придерживая юбку. Ноги ее оказались в липкой красной луже. Латалена вскрикнула. Первый шатер загорелся через мгновение; один удар мечом – и телохранитель принцессы Элдар упал к ее ногам уже обезглавленный.

– Не упустите! – раздался властный голос, и Латалена бросилась бежать.

Красное платье цеплялось за сучья и ветки, дыхание преследователей она слышала словно над своим ухом, топот копыт лошадей все близился. А вокруг были только мертвецы. Латалена упала руками в грязь, рванулась прочь.

Внезапно шум погони остановился. Асурийка замерла, пытаясь понять причину. Мысли ее лихорадочно работали. Не теряя времени, она принялась сдирать с себя красное платье, приметное в прозрачном лесу. Времени жалеть дорогой бархат не было. Латалена скомкала платье, быстро приметила яму с опавшими листьями, расковыряла верхний слой башмаком и спрятала платье. Затем затаилась, прислушиваясь.

«Дыхание, – вдруг осознала она и пвыругала себя в мыслях, – я слишком часто и взволнованно дышу. Надо успокоиться, и я всё смогу…».

Она почти поверила в собственное спокойствие, когда сзади на нее обрушилось что-то, спереди неожиданно оказалась земля – и она провалилась в пустоту.

Очнулась она от незнакомых голосов. Мерное укачивание, запах костра, запах жареного на вертеле мяса, кисловатый запах вина, сладкий запах табака и сена. И запах овчины, на которой, кажется, она лежала. И еще много запахов; и звуки. Сопение лошадей, фыркание, снова сопение, теперь совсем близко. Слова на чужом языке. Латалена немного знала этот язык, – сурт, язык Севера, говор оборотней. Они говорили между собой о ней. Ее мерно покачивало из стороны в сторону. Голос над ухом, приятный низкий мужской голос чуть насмешливо протянул:

– Если ты меня хотел уесть, братец, тебе вполне это удалось. Она красива, как все асурийки, горда, как все асурийки, и когда очнется – ставлю, что она еще и глупа, как они.

Другой голос, не столь веселый отвечал ему:

– Она знатного происхождения. Видно же.

– Что не отменяет того, что она – клянусь собственным хвостом! – глупа и капризна. Но она красавица – в этом не может быть сомнений, а если у нее еще есть знатная родня, то выкуп может составить немало золотых монет. Золотых, друг мой, золотых!

Латалена не уловила никакого движения над собой, но внезапно говоривший умолк, а затем телегу тряхнуло.

– Кажется, – голос приблизился вместе с жарким волчьим дыханием, – наша гостья проснулась. Доброе утро, сударыня!

Яркий солнечный свет слепил. Прекраснейшая прикрыла глаза руками. Когда она смогла взглянуть на своих «спасителей», то увидела спины двух оборотней и лицо одного: он сидел напротив, раскуривал трубку и созерцал асурийку перед собой с хладнокровием мясника, выбирающего свинью пожирнее. Латалене от этого взгляда было не по себе.

– Меня зовут Латалена, – женщина постаралась точно скопировать таильский акцент – она в свое время изучила сурт, язык большинства оборотней, но он был сложен даже для нее, – Латалена из дома Элдар.

– Верен, сын Волка, – доброжелательно представился волк, разглядывая ее по-прежнему довольно бесцеремонно, – меня знают как Старого из Заснеженья. Я воин из первой Таильской армии. Так сударыня весьма знатного рода?

– Рода Элдар, – повторила она, не уверенная, что была понята.

– Я не глухой. Но вас немало, и вы любите титулы. У тебя есть титул?

Она промолчала, лихорадочно соображая, что лучше: признаться или молчать.

– Я – Элдар, – повторила она еще раз.

– Эй! – Верен помахал рукой перед ее лицом, – ты что, слабоумная? Мне еще раз спросить?

– Кум, да отвяжись от бедняжки. Оценщик в Падубах.

– Она не дурочка, – не поворачивая головы, сказал Верен, от взгляда которого Латалена уже и не знала, куда скрыться, – но, наверное, не понимает. Слушай, сестра, – и он перешел на самую отвратительную хину, которую женщине доводилось слышать:

– Ты. Я. Вместе ехать. Белые стены. Тогда плата за тебя есть? Нет? Много плата!

Латалена предпочла отмолчаться. Верен нахмурился:

– Есть? Нет плата? Ах ты холеры дочь, – заворчал он на родном языке, обращаясь к друзьям, – надежды лопнули, братец. Продадим в Падубах старому Зиру.

– Он еще торгует?

– И неплохо имеет с этого, скажу тебе…

– За меня заплатят! – наконец, решилась Латалена, – развяжите меня. Я обещаю, что за меня заплатят. Я не сделаю попыток убежать, если вы будете вести себя благородно.

Возница, не оборачиваясь, присвистнул. Волк, бежавший рядом с телегой, высунув язык, завертелся на одном месте и тявкнул в знак удивления. Верен, улыбаясь, протянул вперед руку.

– Три ногаты, друг мой, три, – пропел он, обращаясь к вознице, – я еще никогда не ошибался, деля добычу…

С этими словами он спрыгнул с телеги и зашагал рядом. Латалена смогла разглядеть оборотня лучше. Он был достаточно высок и широк в кости; в его светло-русых с рыжиной волосах пробивалась седина, а усы и борода выглядели даже для волка неухоженными. Резкие, суровые черты лица казались угрожающими из-за обилия шрамов, оспин и то ли наливающихся, то ли сходящих синяков.

Заметила Прекраснейшая и то, что рубашку последний раз оборотень стирал очень давно, а яркая вышивка на ней уже истрепалась и выцвела. Перед ней был воин, привыкший к своему образу жизни, сдавшийся беспорядку, забывший об удобстве навсегда.

– Меня чем-то усыпили? – спросила женщина у него, пытаясь понять, чем именно ее лечили. Верен косо взглянул на нее и кивнул.

– Если так ты назовешь удар по голове.

– Кто?

– Им уже закусывают стервятники.

– Куда теперь?

– А ты болтлива, нет? – и он тихо, едва слышно, порычал в пространство. Беззлобно, совершенно спокойно, лишь обозначая границы своего терпения.

Латалена уснула еще два раза коротким, беспокойным сном, прежде чем оборотни встали на привал. В основном здесь были торговцы, кузнецы и ремесленники, отправленные от цехов родного города Таила продавать оружие на ежегодной ярмарке. Верен и его весьма значительная дружина нанялись охранниками, и теперь наслаждались пивом, брагой и мясом за счет цеха, купившего их услуги. Лениво и неторопливо разгуливали наемники вдоль телег с товаром, по дороге радуясь возможности отомстить харрумам за нанесенные обиды, да и просто поживиться в местных деревнях и селах. Доведя караван почти до предместий Элдойра, Верен и его друзья решили поискать легкой добычи в южных селениях.

Возле одного такого селения, почти у дороги через перевал, Верен приметил и Латалену. Полумертвая на вид, она без сознания лежала на одной из тележек, брошенных незадачливыми разбойниками-южанами. Оборотень, недолго думая, прихватил живой товар с собой – асурийка была дивно красива, и могла бы стоить немало на невольничьих рынках, особенно на Западе.

Но на привале, устроенном в Живнице, Верен передумал.

***

Сум-Айтур считался пристанищем «пиратов Беловодья» – отсюда к Илне отправляли товары и рабов, привезенные коротким путем через озеро Сумгур с Железногорья, Пустошей и Заснеженья. Почти половина городка располагалась на болоте, опираясь на сваи и мостки. Да и другая половина вся стояла на сваях – топкая местность и высокая влажность делали проживание здесь опасным и непростым. Деревянные настилы здесь служили вместо улиц, лодки – вместо лошадей, а теснота способствовала быстрому распространению любых болезней.

Расцветал Сум-Айтур лишь зимой, когда лед сковывал озера, но не болота: здесь было теплее, чем в других местечках Беловодья, и потому торговля здесь не прекращалась ни зимой, ни летом. А полоса трясин, доходящая до Гиблых Топей, надежно ограждала Сум-Айтур от незваных гостей с юга и запада – дорогу через болота знали единицы.

Верен относился к тем, кто знал. Оставив караван с большей частью своей дружины, он свернул, чтобы сбыть награбленное, и отдохнуть у своих друзей.

– Итак, мы продадим кое-что, и кое-что прикупим, – начал волк, обращаясь после ужина к своим соседям, – какие в Беловодье цены, кто узнал?

– Серебро не берут и не продают, – тут же отозвался один, – говорят, рудники из-за ополчения прикрыли…

– Ишь ты! Чертовы асуры…

– Двадцать одна ногата – самый дешевый шлем. Без очипки, – мрачно дополнил другой оборотень, с бельмом на глазу, – если так пойдет, останемся в убытке, а, Старый?

Верен не отозвался, о чем-то внимательно размышляя. Взгляд его часто падал на Латалену. «Продать? Но выкуп явно больше той цены, что за нее сейчас дадут…». Единственное, что останавливало оборотня – знаменитое коварство Элдар; они вполне могли отрезать ему голову, не успел бы он и шагу ступить на белые камни Элдойра.