Текст книги "Ночная смена"

Автор книги: Dok

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– И я о том же! Если уж у Калаша три ударные точки, то уж двуруч еще более разнообразен…

Парочка выкатывается из караулки.

По-моему они явно счастливы. Странные люди.

– Что это они толковали про три ударные точки у Калаша?

– Это, Саша в рукопашном бою можно бить прикладом автомата, штыком – или стволом, если штыка нет и концом магазина. При навыке получается шустро и больно. А вот откуда тут все эти усовершенствования?

– Нары? Нары пчеловод этот, пасечник сделал со своей бригадой. Вечером зайдет потолковать. Дело у него какое – то.

– А у окон?

– В случае нападения щиты задвигаются – а в них части орудийных щитов. Броня от пуль. Солидно все.

– Это здорово. А вот ужин когда?

– Как Николаич придет. Уже готово все.

Старшой задерживается. Андрей как-то очень задумчив. Успел обмолвиться, что поругался с Демидовым. Того все гнет стрелять по-пацански. Поэтому инструктор своего ученика от лица нашего отсутствующего коллектива вчера нарек чином «Озорной рукожоп». Но, по-моему, нашего снайпера что-то гнетет другое. Его уже успели озадачить снайперской винтовкой с подмоченной репутацией и он аккуратно разбирает девайс, подложив чистую тряпочку, руки работают сноровисто, но вид у него отсутствующий.

Снизу из кухни пахнет невыразимо вкусно. С удовольствием бы нажал кнопку или что там нажимали собаки Павлова…

– А что ты говорил про сексуальных маньяков? – осведомляется Саша. Ему по молодости еще видимо интересны эти нелюди. Вообще – публике почему-то малоинтересны нормальные люди, хотя как раз у нормальных-то людей жизнь куда как впечатляет – и раньше как раз о нормальных – то писатели и создавали свои захватывающие романы – хоть «Капитан – Сорви Голова», хоть «Робинзон Крузо», хоть «Дети капитана Гранта». Это сейчас – «Парфюмер» да прочая жбонь имеет успех. Хотя как лекарю мне смешно – описывающие маньяков интеллектуалы создают совершенно нежизнеспособные ходульные образы вроде Ганнибала Лектора – то есть описывают себя, Любимых, если бы они этим занимались. А настоящие маньяки – серые убогие личности с убогими фантазиями, у каждого есть какой – нибудь пунктик и шаблон, как у Цюмана – черные колготки – и фантазия у них отсутствует. Чуя этот диссонанс и состряпали писательницу – практика – в «Основном инстинкте»…

– А что я говорил?

– Но интересно, как он мог кого-то насиловать, если был импотентом?

– А он и не насиловал в принятом смысле этого слова. К нормальному половому акту он способен не был чисто физически. Спесивцев пытался себе сделать парафиному в члене – по блатным мифам это делает сверхмужчиной. А получилось сильное нагноение, член накрылся. Но импотенция – это как раз характерно для серийников – сексуалов. Вспомни того же Чикатило – он тоже не насильник. Для них как раз подходит фраза Хрущева «власть – слаще бабы!».

Ну а власть над бабой – слабой, беззащитной, унижаемой и мучимой так, как только в его гнилых мозгах придумать можно – вот где оргазм. Нет ни одного серийного маньяка сексуала, чтоб он мог похвастаться половой мощью. Оне все – убогие. Вот и изобретают заменные способы – типа например имитации полового акта ножом, или палкой – как у Пичужкина… Типа засунул в рану трупу какую-нито фигню – а оргазм, как у нормальных.

– Слушай, так вот надо этим было либералам – правозащитникам и показывать такие случаи, чтоб они не так рвались маньяков защищать!

– Саша, ну ты наивен до безобразия. Либералу – маньяк серийник – идеал и предел мечтаний. Для либералов – уголовники – самые близкие люди. Они одной крови.

– Ну, это ты залупил!

– Элементарно доказывается. Жрать нам все равно пока не дадут, так вот для чесания языка практика. Раньше западная цивилизация была цивилизацией Долга. Хорошим в понимании общества был тот, кто исполнял Долг – перед своими родителями, своими детьми, своим городом, церковью, руководством. В пример обычно приводят римлян – но те же американцы недалеко ходить – тоже блестяще это показывали. Взять хотя бы их безнадежные атаки – на устаревших машинах, необученными летунами – отлично подготовленных япов. Послали древние торпедоносцы против авианосца – знали американцы, что не вернутся – а полетели и атаковали бесстрашно. Всех сбили, ни один не струсил. Сейчас такое можно представить? Да нифига, потому что сейчас Запад создал цивилизацию Прав. У людей теперь нет долга, а есть права. Причем долг – может иметь границы, а права – границ не имеют. Потому что права – это разнообразные хотения и прихоти, а хотения безграничны.

– Типа самурай присягал одному господину и более никому?

– Ага. Ну а с правами – началось-то вроде б с разумного – право на голосование у женщин, право на свободное волеизъявление, право на свободу слова, а потом понеслось – право на брак у гомосексуалистов, право на проведение гей-парадов, право на то, право на се… Аппетит-то во время еды приходит. Как у старухи с корытом… Потому вот читаешь либеральных литераторов – наших например Аксенова да Ерофеева – с таким упоением они описывают палачество, так у них палачи кончают от восторга, что задумываешься. Палач-то – это обычный работник, делает свое дело изо дня в день. Ну-ка токарь оргазмирует, обтачивая деталь? Или штукатур при укладке штукатурки?

– У палача все-ж другая работа… – в разговор вступает Андрей.

– Типо мясо, кровь, боль? Так и хирурги не кончают в штаны при операциях, и стоматологи этому чужды. Даже мясники – и те… Либерал, ничерта в жизни не делавший руками живет в своем мирке, фэнтезийном. Почитали бы Сансона мемуары… Скучная работа по живому материалу. Человеческий столяр… Так вот я уверен – вся эта эскалация прав венцом имеет право на безнаказанное убийство для собственного удовольствия. Вот это – венец мечтаний либералов.

– Думаешь, потому и маньяков защищают так усердно?

– Да, идеал либерала – таки уголовник отмороженный. Потому что уголовник взял себе право делать то, что хочет. Либерал пока законов боится, всех этих мусаров, которые развернуться не дают, государства в целом. А вот уголовниками – восхищается и боготворит их.

– Ну, это уж очень…

– Я лично уверен, что все либералы – готовые серийные убийцы и потому сочувствуют не жертвам, а преступникам. И у меня есть тому свидетельство осязаемое.

– Что руками можно пощупать?

– И руками тоже. Даже ногами попинать.

– И где?

– А рядом – в скверике у «Дома Политкаторжан» стоит здоровенный валун. Мемориальцы наши поставили. Это памятник репрессированным – и что очень характерно – надпись там замечательная: «УЗНИКАМ ГУЛАГА».

– И что? В чем тут соль?

– Да в том, что ГУЛАГ – это вся система наказаний в СССР с 1930 по 1960 года. Для всех! А теперь прикинь – сколько там было уголовщины, сколько там было с обывательской точки зрения ПРАВИЛЬНО посаженных и наказанных – и палачей вроде Ягоды и Ежова и банальных грабителей, убийц, людоедов – и маньяков. Но памятник – то поставлен не невинно пострадавшим. Которые тоже за тридцать-то лет были – а ВСЕМ узникам. Оптом.

– Тогда что ж либералы начинают так вопить, когда их уголовщина обидит?

– Чудак человек! Они ж уголовщину «своими» считают! Когда вор вора обкрадывает – это ж по понятиям западло?

– Эк ты повернул!

– Да как есть. Именно поэтому либералы так свое государство ненавидят. Мешает оно хотения исполнить. Отсюда непримиримая ненависть к ментам, копам, вертухаям и прочим гадам, из-за которых нельзя безнаказанно хапнуть девчонку на улице и три дня неторопливо ее мясничить, пуская слюни от счастья… Отсюда все вопли о свободе и утеснениях оной. Что у нас, что в Европе и Штатах.

– Но менты нередко критиковались справедливо.

– Разумеется. Тоже люди и ничто человеческое…

– Столкнулся я тут с одним знакомцем – либералом – глухо говорит Андрей, глядя в сторону.

– И что?

– Ничего…

Что-то не верится мне в это «ничего». Темнит Андрей. Но тормошить его без толку.

* * *

Закончив завтрак, совершенно счастливая Ирка обошла стол и уселась Виктору на колени.

– Скажи, что ты меня любишь! – сказала она, глядя на Виктора сияющими глазами.

– Вот еще – буркнул Виктор, спихивая ее с колен.

– Ну не порть мне праздник. Скажи!

– Да ну тебя! Отстань!

– Ладно, посидишь у меня на консервах с солониной недельку, по-другому заговоришь. К слову – когда мы будем детей заводить?

Виктор поперхнулся.

– Ты чего? Какие еще дети?

– Обычные человеческие детеныши. По возрасту нам самое время…

Виктор офигел еще сильнее.

– Как ты себе это представляешь? Где мы тут с детьми жить будем?

– Вот я и толкую – пора завязывать с этой ерундой твоей и перебазироваться в приличное место.

– Да ты совсем крышей съехала!

– Да? А как ты себе представляешь наше житье? Ну, несколько лет – туда сюда проживем. Паршиво, но проживем.

– Как это паршиво! Ты ж сама говорила, что тут райское место!

– Место райское. На шашлычки приехать. Ты что, всерьез собираешься тут всю жизнь жить?

– Чем плохо?

– Всем. С той жратвой, что у нас есть – через год уже цинга будет. Ты ж первый захочешь картошечки, лучка, огурчиков и свежих щей с морковочкой и укропчиком. И чесночок еще, конечно. И жилье в землянке – достойно. На такой природе мы быстро радикулитом разживемся.

– Ладно, посадим лук. У меня семена есть. (Витя с определенным недовольством самим собой вдруг почувствовал, что сейчас картошечки бы с огурчиками… Но вся еда выбиралась долголежащая и картошке тут места не было.)

– Огородик разбивать? Ты сам к слову огородом когда-нибудь занимался?

– У меня книжки есть, из инета инфа…

– А я – занималась. Так что книжки твои – на растопку хороши. Про баню у тебя тоже, небось, книжки есть?

– Есть. И не скаль зубы!

– Как не скаль. Если смех берет. Значит, ты всерьез собираешься в этой землянке так всю жизнь и сидеть? До старости. Если доживем. Так?

– Так! – по возможности твердо ответил Виктор, хотя почему-то сейчас его идея как-то померкла и поблекла в его собственных глазах.

– Супер! И огородик разобьем. И баньку из трех досок построишь. Загляденье.

– Чем плохо? – ощетинился Виктор.

– А всем. Жить надо – в доме, огород разбивать – там, где удобно, а не посреди леса пластаться, тоже мне Робин Крузо нашелся. И мыться – в бане, нормальной, а не в мисочке кружкой. УАЗ твой если сломается – что дальше делать будем. Зимой, например. Ты знаешь, сколько на зиму дров надо? Я – знаю, сама из деревни. Да мы с тобой зимой поубиваем друг друга – хрен ты куда нос высунешь отсюда по метровому-то снегу. Значит, как два немытых медведя в одной берлоге шариться будем. И ради чего? Будешь строить тут хутор – потому как без этого не обойтись, а до нас люди не дурнее жили – а зачем? Неподалеку – Ольховка, там уже три года как бабка Арина померла – все дома заколоченные стоят. Мост у них еще в прошлом году развалился – хрен кто доберется. Помнишь – как мы в июле корячились с бродом?

Виктор промолчал. Конечно, помнил. Долго корячились. После этого он и поставил на свой УАЗ отличную лебедку. Теперь ему оставалось только объяснить самому себе – почему, когда он завяз – сегодня ему эта лебедка в голову не пришла. Второй мыслью – лишь бы Ирка лебедку эту не вспо…

– А теперь у тебя и лебедка есть, так что через брод можно ласточкой летать. Кстати, муженек, что ты сегодня ее не использовал?

– Чтоб тебя! Решил, что нельзя тебя одну оставлять, дуру такую! Вот и вернулся!

– Ты такой милый! Я так и подумала! – Ирка тут же оказалась снова на Витькиных коленях и полезла целоваться…

– Э, насчет детей – это ты брось!

– Ну, милый – мы ж состаримся. Представляешь, как страшно будет – если кто один останется? Да и не один – мы же надоедим друг другу-то. А дети – и нам помощь и в старости забота о нас.

– Ага. А им каково будет – даже и потрахаться не с кем. – ляпнул Виктор и моментально оценив появившуюся в глазах Ирки нехорошую задумчивость, услышал внятный внутренний голос: «А вот это зря я сказал!»

– Ты прав – тихо произнесла Ирка. – Ты совершенно прав…

* * *

Наконец-то является Николаич, да еще и не один – с Михайловым и двумя омоновцами.

Дарья заглядывает и тут же командует поставить стол.

Это новость – у нас теперь в комнате и стол состряпали – аккурат на полтора десятка человек – я как-то и не заметил эти доски. А они, оказываются столешницей при установке спрятанных под ними упоров. Целиком стенка – становится столом. О, плюс этому пасечнику – толково сделано – поел – убрал… Нар к слову сделано куда больше, чем нас тут есть. И что интересно – откуда-то добыли пласты строительного поролона – которые и положены как матрасы.

– А Дункан где? Он же к вам пошел – спрашивает маленький омоновец.

– Это вы о ком?

– Да о нашем парне. Кличка у него – Дункан Мак-Лауд.

– С чего это ему так повезло?

Маленький омоновец вздыхает.

– Это же самый баянистый баян инета.

– А поподробнее?

– Да господи! Он – реконструктор. Обожает железяки средневековья. Мечник до мозга костей. Возвращался со сбора таких же сумасшедших – из лени – а он ленивый – не снял панцирь и меч, просто сверху длинный плащ надел. Зашел в подъезд к себе – а там два нарка с мечтой о дозе. Они ему: «Деньги давай!» Он, разумеется, освирепел, дескать вот вам вместо денег длинный мужской половой… Ему естественно в печень отверткой. А там собственноручно сделанный панцирь, отвертка и застряла.

Он тем временем выдергивает из ножен меч – эти два придурка, видя такое дело, падают на колени и вопят на полном серьезе: «Пощади нас, Дункан Мак – Лауд!». Тогда как раз этот фильм шел – «Горец».

Он их повязал и сдал. И сдуру нам это и рассказал на следующий день.

– Я это читал на Баше, только думал, что выдумки. – заявляет Саша.

– Ага, выдумаешь такое. Так, где Дункан-то?

– А вон он – руками машет – говорит Андрей, глядя в окошко, что выходит на Артмузей.

Смотрим и мы. Омоновец, голый по пояс, как-то забавно и грузно пляшет у ворот Артмузея, действительно размахивая руками над головой.

– Он чего, сдурел? – удивленно говорит высокий омоновец.

– Нет, у него что – то в руках – отвечает Андрей.

– Двуручем разжился. Точно. Сбылась мечта идиота. – уверенно заявляет маленький. Ну, он вообще-то не то, чтоб уж совсем маленький, скорее так выглядит по сравнению с коллегами.

– Верно, он тут как раз с одним из музея об этом говорил. – вспоминаю я.

– Мальчики, обед уже остыл – твердым голосом Дарьи заявляет распорядок дня.

– На нас, Хозяйка, хватит? – улыбаясь, спрашивает маленький.

– На вас – хватит. – в тон ему отвечает наша кормилица, смерив его взглядом.

– Тогда пойду, остановлю Дункана. – маленький шустро вывертывается из комнаты.

– Того музейского, что с ним тоже захватите – вслед ему кричит Дарья.

И, увидев наши вопросительные взгляды, поясняет:

– Мне этот Павел Александрович книжку подарил – Максима Сырникова, по кулинарии. Вот сегодня все по книжке и сделано, хочу, чтобы и он попробовал.

Мы еле-еле успеваем разложить этот здоровенный складной стол, который Дарья заботливо накрыла чистой синей скатертью, хотя это не скатерть, а кусок рулона материи, расставить миски, хлеб, водрузить чудовищную кастрюлю из нержавейки и две поменьше – эмалированных, не такого монструозного размера, когда в двери появляются шустрый омоновец, немного смущающийся Павел Александрович и здоровяк, который действительно тащит здоровенный двуручный меч с пламенеющим клинком.

Меч торжественно ставится в угол, причем я замечаю, насколько влюбленным взглядом глядит на эту кованную рельсу детина из ОМОНа, редкая девушка может похвастаться, что на нее смотрели так обожающе.

– Мы не помешаем? – спрашивает стеснительный сотрудник музея.

– Наоборот. Я хочу, чтоб вы тоже попробовали, что получилось. – отвечает Дарья.

– Разве невкусно? – пугается Павел Александрович.

– Наоборот – пальчики оближешь.

– А что у нас сегодня? – Николаич пытается навести порядок.

– На первое – рассольник со снетками, на второе жареная корюшка и тельное из окуней.

– Обалдеть! – кратко выражает общее мнение худощавый.

Я тоже ни разу не ел рассольник со снетками, а что такое – тельное – и слыхом не слыхивал. И, похоже, не я один.

В ознаменование завершения операции Николаич вызывает наших в БТР. Оба сундука въезжают во двор. Михайлов в виде одолжения обеспечивает охрану агрегатов своими патрулями и трое, сидевших в машинах – наши Вовка с Серегой и водитель из ОМОНа являются к столу. Чуть раньше приходят из тюрьмы жены наших товарищей с Демидовым. Вот теперь – полный сбор. Табуреток у нас маловато, зато от пасечниковой бригады остались доски – гладко оструганные и легкие – положенные на табуретки они дают достаточно места для всех. Чуточку тесновато, но уютно.

Николаич отпускает тормоза – и на стол выставляется водка в том самом холодном виде, который позволяет употреблять ее без судорог и в таком количестве, чтоб было весело – и не более. Первым тостом – за Хозяйку и дам, которые ей помогали в готовке этого пиршества. Вторым – за успехи. Рассольник и впрямь оказывается объедением, хотя по словам Дарьи – готовить его просто.

Маленький омоновец, не удержавшись, вытаскивает КПК и тут же заносит в анналы рецепт приготовления, который ему с удовольствием надиктовывает Дарья.

– На две горсти снетка: одна морковь одна луковица горсть перловки две картофелины или одна репка два средних солёных огурца стакан огуречного рассола пучок петрушки и укропа чёрный перец горошком.

Снетки варятся в полутора-двух литрах воды, без всякого предварительного замачивания, вместе с ломтиками картошки или репы и перловкой. Морковь, огурец и лук по отдельности пассеруются на постном масле и тоже добавляются в кастрюлю. А как картошка размягчится – вливайте доведённый до кипения рассол.

Зелень в готовый рассольник покрошить не поленитесь. Я еще сметану добавила.

– Но здесь поболе двух литров супа – то.

– Все в пропорции.

– А снеток откуда?

– Ребята из МЧС привезли. И корюшку. И филе из окушков. Оно на тельное пошло.

Возникает желание спросить добавки, но еще две кастрюли несколько охлаждают жадность.

Третий тост – за гостей. Дарья и дамы раскладывают тельное – оказавшееся маленькими румяными котлетками. Оказывается, что ребята из МЧС привезли окуней уже разделанными – к вящей радости Няки, позорно предавшей своих друзей рыболовов. К удивлению нашей хозяйки компанию кошке составили двое кавалеров – один – мрачный котяра с располосованными ушами и одноглазый, другой – почти котенок, тощий и жалкий. Но рыбьих потрохов хватило на всех котеек.

– Это-то понятно, чешуя у окуней гадкая. Запаришься драть.

– Так они шкуру надрезали и сняли. Филе мы порубили тут сечкой – у Сырникова написано, что мясорубка мясо и рыбу делает менее сочной – вот получилось.

Получилась действительно вкуснотища. Перевели дух перед последней кастрюлей.

Подняли, не чокаясь, четвертый тост.

А после жареной корюшки отяжелели.

Расползтись и залечь Николаич не порекомендовал – оказывается с легкой руки гостей наклевывается разведка находящегося рядом предприятия «Носорог» – там производят одежку для МВД и можно разжиться много чем полезным. А ехать – совсем рядом – на Малый проспект дом 5. Там магазин – склад.

Но кидаться прямо сейчас не резон.

Сидим, отдуваемся.

Неугомонный Дункан начинает делиться впечатлениями о наконец-то попавшем ему в руки настоящем боевом двуруче, отлично сбалансированном, хорошо сидящем в руках. Оказывается, это он не плясал, а пытался отработать круговой удар.

– Ставишь яблоко на ладонь и начинаешь вращать.

– Ага. Барон Пампа Дон Бау немного был похож на вертолет на холостом ходу…

– Да не, я серьезно…

– Уймись, все равно кроме тебя это железо вертеть не будет никто.

– Вы зря так, молодые люди – вступается Павел Александрович – я впервые наглядно убедился, что действительно двуручный меч – многофункциональное оружие. Ваш товарищ – очень толково подошел к этому.

– Вы знаете, папаша, честно признаться нас это фехтование не очень, чтоб трогало.

– Ну и дурни! Я вам сколько говорил – вся эта работа дубинками – чистое фехтование.

– Сравнил! – фыркнул привычно маленький омоновец.

– А Вы знаете, Ваш коллега прав. Во всяком случае – когда милиционеры работают в строю со щитами и дубинками – очень многое почерпнуто еще из римской армии. Вы практически один в один передрали такие построения, как черепаха, шеренга. Разве что копий у вас нет.

– Невелика потеря, если честно.

– И здесь ошибаетесь – римские копья – пилумы – были прорывом в военном деле того времени. Пилум, сделанный из прочной тяжелой породы дерева с острым железным наконечником был тяжел – килограмма четыре и имел чрезвычайно длинную железную часть с острием. В отличие от простого метательного копья пилум, попавший в неприятельский щит, не мог быть перерублен ударом меча, как обыкновенное копье, до древка пилума меч противника не мог достать, и щит с вонзившимся пилумом оттягивал врагу руку вниз. А атакующий легионер наступив на волочившийся пилум ногой заставлял врага согнуться и открыть для удара мечом шею и спину. Вроде пустячок – а работало смертоносно.

– Лучше Вы папаша скажите – что у вас в музее там за куча макетов – и самолетики и дирижабль и пушки всякие. Там написано, что это противобатарейная борьба, но я как-то не просек в чем суть.

– Ну, если хотите. Я вам расскажу один пример – а вы уж смекайте. Мне его рассказал покойный Витте, а он был одним из организаторов контрбатарейной борьбы, когда во что бы то ни стало надо было не дать немецким дальнобоям долбать по городу.

Все знают, что после прорыва блокады в 1943 году в дополнение к «Дороге жизни» – стремительно была построена железная дорога по берегу Ладожского озера вдоль Староладожского канала. Строили ее практически сразу – еще работали трофейные и похоронные команды и рядом с ними строили насыпь и клали рельсы.

Работа была титаническая – а еще надо было сделать мост на сваях – через Неву.

Немцы все это отлично видели и старались сорвать строительство дороги. Соответственно наши им в этом мешали как могли. Дорогу построили. Мост построили. Пошли поезда.

Железнодорожную ветку назвали «Дорога победы». По ней доставили 75 % всего, что получал Ленинград. 25 % – прошло через «Дорогу жизни».

Правда у железнодорожников эта ветка была известна как «коридор смерти». В среднем за день полотно разрушалось прямыми попаданиями трижды. Но ремонтные работы проводились стремительно. Поезда шли. Вместе с ними в город шло продовольствие и снаряды. Снарядный голод тоже кончился – и немцы это ощутили на своей шкуре очень быстро.

Естественно, что им было очень важно перерезать эту транспортную артерию. Проще всего это было сделать, разваляв мост через Неву – у Шлиссельбурга. Но это было сделать очень непросто – особенно без корректировки.

И корректировка пришла. В воздухе появилась группа «Фокке-Вульфов». Один – двухместный, остальные явно истребители прикрытия. Действовали очень грамотно.

В мост пошли попадания. Его чинили, но с каждым днем все становилось хреновее и хреновее. Мало того – этот чертов корректировщик был виртуозом. Он дирижировал ансамблем из нескольких дальнобойных артиллерийских групп и потому артполк, прикрывавший мост, раз за разом проигрывал дуэли. Связь с нашей истребительной авиацией была многоступенчатой, и когда начинался очередной сеанс корректировки немцы успевали отстреляться до прибытия наших истребителей.

Летуны говорили, что буквально сидели в кабинах и взлетали не теряя ни секунды, но вот то время, пока запрос из артполка проходил по инстанциям – безнадежно гробило возможность успеха. Выделить зенитную артиллерию для того, чтоб отогнать наглеца – не получалось, имевшаяся и мост-то с трудом прикрывала.

Ну и неизбежное случилось. В один далеко не прекрасный день сразу после появления группы корректировки в воздухе начался обстрел. Но не такой как раньше – било одно орудие. Мощное. И очень точно. С такой дальности, что артполку оставалось только смотреть.

Пристрелка шла так, что командир артполка спал с лица. Посланный к мосту писарь приволок осколок. После осмотра осколка всем, кто понимал в артиллерии, стало тошно.

На снаряде не было медного пояска. Нарезка шла сплошняком прямо по стальному телу снаряда. Это означало, что дальнобой этот сверхточен. Правда, внутренний вкладыш ствола – лейнер с нарезкой – выдержит выстрелов 70–80, после чего орудие пойдет в ремонт. Но минимум 10 % будет прямых попаданий в мост. А мосту и столько много.

Орудие отстрелялось. В мост попал десяток снарядов.

Все. Финиш.

Группа корректировки улетела на аэродром.

Мост вышел из строя.

Катастрофа…

Прилетели на перехват наши истребители…

Практически сразу же командира полка вызвали к начальству. Он собрался и уехал как на собственные похороны.

Вернулся очень поздно – но довольный.

Разговор был тяжелый. Но артиллеристов отличало умение видеть проблему – и при этом предлагать решение ее. Дело дошло до Говорова, а он был человеком безусловно умным и справедливым (хотя и носил модные в то время усы – как и Гитлер к слову)…

Командир артполка не с пустыми руками приехал – к тому же и до этого он постоянно докладывал об ухудшении ситуации. Потому вместо крика и брани было проведено совещание спецов. В основном предложения командира артполка были приняты. Связь с авиацией стала прямой. Дополнительно придана зенитная артиллерия. Договорились с моряками о взаимодействии. Были и еще решения – но я тут не буду распинаться долго.

В ближайшие же дни оказалось, что когда истребители прилетают быстро – корректировка стрельбы у немцев срывается. Мало того – поехав договариваться с моряками о взаимодействии, командир получил неожиданный сюрприз.

Разговорился в штабе клешников с красивой молодой женщиной в морской форме – оба они ждали приезда задерживающегося начальства – и тут артиллерист узнал, что женщина – переводчик-слухач. То есть она слушает эфир и записывает переводы немецких разговоров.

Работа скучная – а главное бесполезная, потому как немцы прямым текстом не говорят, вот разве что бывает такой бархатистый уверенный баритон – так его слушать интересно – он правда больше говорит всякими позывными и цифрами, но, как правило, в конце либо хвалит. («Носорог 33. Благодарю за работу и сделаю все зависящее, чтобы Вы повидали свою семью уже в этом месяце. Великолепно!»).

Либо дает разносы («Аист 28 – Рекомендую Вам собрать свой чемодан – и не забудьте взять свою любимую соску и плюшевого мишку! Я не понимаю, как Вы смогли попасть из ясель в армию! Возвращайтесь обратно!») – и это интересно слушать, потому как язык литературный, очень богатый. Познавательно в плане обогащения лексики.

Командир артполка поинтересовался – а что за цифры. Переводчица привела примеры.

И удивилась оттого, что ее собеседник буквально подскочил и разволновался.

Слухач записывала авиакорректировку этого немца с «Фокке-Вульфа»!

Учитывая важность своей задачи, командир артполка добился перевода слухача – с техническим же обеспечением – из флота в сухопутную армию, а именно в его полк.

И очень скоро для корректировщика настали трудные времена. Его бархатистый баритон начинал звучать в эфире сразу, как самолеты поднимались в воздух. Соответственно наши истребители почти одновременно прибывали к месту встречи, благо оно не менялось – основной целью оставался мост. (Его уже отремонтировали, и это было весьма неприятно для немецкого командования.)

Немец ухитрялся вести корректировку даже в условиях воздушного боя, но это уже были не те санаторные условия, что прежде. Все чаще приходилось линять. Правда его телохранители всегда успешно связывали боем наших, и если он и не мог вести корректировку, то улизнуть ему удавалось беспрепятственно.

Попытки одной группой связать истребители прикрытия, а другой атаковать корректировщика – не увенчались успехом – пилот на корректировщике был дока.

Но дела с обстрелами теперь не ладились. Без точной корректировки попасть в тонкую нитку моста с расстояния в два десятка километров было непросто. А тут еще и то, что стараниями Говорова налаживалась система контрбатарейной борьбы и чем дальше, тем жиже были результаты у немецких артиллеристов.

А потом корректировщик вдруг пропал. Совершенно точно, что он ушел из собачьей свалки целым. Но больше в эфире бархатистый баритон не появился.

Много позже летчики узнали, что ходивший тогда в свободный поиск истребитель из другого полка, не имеющего никакого отношения к защите моста, увидел за линией фронта одиноко идущий на малой высоте двухместный «Фокке-Вульф», воспользовался тем, что пилот «Фоккера» его не заметил, подошел поближе и «немецкий летательный аппарат тяжелее воздуха» пошел считать елки…

Больше развалять мост немцам не удавалось…

Маленький омоновец видно такой же, как наш Вовка практик, потому что вывод сделал сразу:

– Ясно. Взаимодействие и связь. Ну и стрелять метко. Спасибо за рассказ, папаша, но вообще пора уже выдвигаться – скоро темно будет.

Павел Александрович почему – то грустно улыбается в ответ.

Задержавшись на минутку, спрашиваю – с чего грусть.

– Знаете, я-то ведь себя никак в папашах не чувствую. Вот только когда так напоминают. По своим внутренним ощущениям – так я совсем недавно училище закончил. А скажут «папаша» сразу и понимаешь, что ощущения обманывают. Вы сами это прочувствуете, пока-то вы совершенно безобразно молоды.

– Ну не так и молод.

– Это вам так кажется. Поверьте мне.

Снизу орут:

– Эй, медицина, поспешаем!

Честно признаться, никуда тащиться неохота, но надо.

На базе остается Саша и тоже чем-то озабоченный «Озорной рукожоп».

Что-то произошло тут, пока мы болтались по КАДу.

Двумя утюгами проскакиваем мимо активно корячащихся саперов. Они спешно разбирают те стройматериалы, которые остались на стройке и которые могут пригодиться нам. На шум туда сходятся зомби, их отвлекают бракованными сигнальными ракетами, что привлекает еще больше зомби, частенько их и отстреливают, для чего привлекают свободные смены гарнизона и комендантских, это создает шустеров, потому как на убитых садятся кормиться следующие зомби, короче говоря – жизнь и нежизнь кипит вовсю. Но по прикидкам вышло – нам выгоднее пойти на это. Адмиралтейские тоже в это дело влезли – присылают свои команды человек по сорок.

Отчасти эта возня помогает нам сейчас – за то время, пока саперы работают, большая часть ходячих зомби стеклась туда и теперь, проскочив их кольцо мы едем по сравнительно безлюдной першпективе.

На углу Малого проспекта бронетранспортер – поводырь сворачивает вправо, проехав метров сто, останавливается. Осматриваемся, насколько позволяет техника.

– В поле видимости – шесть мертвяков. Морфов не вижу. – заявляет покрутивший свою башенку Сергей.

Николаич переговаривается с омоновцами. Решаем вылезать. И вылезаем, прогремев по откинутому вниз как ступенька люку…