Текст книги "Ночная смена"

Автор книги: Dok

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 39 страниц)

– Давай. Того что слева – говорит Серега Андрею.

– С удовольствием – почему-то отвечает тот и грохает одиночным.

Зомби с простреленной головой так и остается стоять, припертый в углу мебелью.

Голосящий затыкается после весьма увесистых плюх справа-налево. Его уводят патрули.

– Завтра мне – рапорт к полудню. Я знаю, что вы мне не подчинены напрямую, но настаиваю. Категорически настаиваю.

Михайлов поворачивается и уходит.

Публика потихоньку начинает рассасываться.

Стоим вчетвером. Потом запираем дверь и идем в салон. Говорить неохота.

Замечаю, что рядом с нами идет тот самый старичок – пчеловод.

– А Вы что хотите?

– Вам некогда было. А обещали мазь и таблетки – отвечает дедок.

И ведь действительно…

Возвращаемся в медпункт. Пока пасечник косит глазами на хаос и вертикального зомбака за баррикадой смазываю ему пораженную зону зовираксом. Потом пытаюсь вспомнить – где у Надежды лежат таблетки. К счастью зона полок в боевых действиях не участвовала, а порядочек у медсестры – прусский. Потому нахожу таблетки без проблемы.

Объясняю деду, чтоб мазал мазью пять раз в день, чтоб таблетки принимал – как сказано в аннотации и на всякий случай читаю ее. И чтоб не лапами лез мазать, а ватку использовал на палочке – ну и чтоб выкидывал после применения. Даю вату – палочки и сам настругает. Еще даю ему валерьянку. Может спать будет лучше, несмотря на боль и зуд.

Все. Теперь в салон.

– Это – весело тут у вас – замечает маленький омоновец.

– Ну, а у вас, что – скучно?

– Тоже весело. Но не так. Мы там друг на друге сидим и спим по очереди – как в подводной лодке. Соответственно – и веселье. А у вас тут – жилищная проблема решена в целом.

– Солоно вам пришлось?

– Эта – да, солоно. Кто ж знал, что раненых и укушенных изолировать надо по-другому. Работали-то как положено при карантине.

– А что вы и карантины обеспечиваете?

– Мы ж в любой бочке затычка. Когда медики сообщали о вспышке инфекции – так ОМОН туда в первую голову выезжал, а как же. Месяц назад оцепление обеспечивали – на железной дороге сообщили о вспышке карантинного заболевания – два вагона с пассажирами в тупик тут же и держали там, пока не разобрались, что это дизентерия. Это вы не знаете, а такое по стране постоянно происходит. Рутина. Тут у нас тоже с железной дороги началось, кстати. С Московского вокзала.

– Вот, похоже, что эта херь с Москвы пошла.

– Это не похоже, а точно так. С Москвы. Мы на несколько часов отстали всего.

– Как это определялось-то?

– Так пока связь была – уточнили. Задним умом крепки…

Хлебаем чай. В воздухе как топор висит напряженность. После того, как оценил ситуацию со стороны – мороз по коже. В двух словах – все плохо. Может быть, даже и еще хуже. Особо противно то, что в принципе я тут в начмедах, значит, отвечаю за то, что происходит в медпункте и за персонал. Впору Охрименко вспомнить, тот недавно в такой же мешок попал. Только вот он лично не участвовал в стрельбе своего подчиненного и никак ему не способствовал, чего про меня не скажешь.

Поговорить бы с Николаичем – так он куда-то ухрял. Надежда внизу сидит, отплакалась и замкнулась в себе. Андрей к ней пошел, вроде как есть что ей сказать. И Дарья там же.

– Это, к слову – у меня тут фурункул образовался – говорит мне маленький омоновец.

– Ну, надо полагать предлагаешь мне его вскрыть?

– Ага. Струменты у тебя надо полагать в медпункте?

– Ну, да.

– Так пошли?

– А до утра никак не потерпеть?

Маленький странно смотрит.

– Эта… Никак… Ага.

Делать нечего – плетусь обратно. Оба омоновца следом. Заходим в кабинетик, свет там так и горел.

– Ну. Показывай свой фурункул.

– Эта. Вот.

Продолжаю тупить. На предъявленной к осмотру руке есть пара гнойничков, но фурункулами их даже спьяну не назовешь. Смотрю на маленького вопросительно.

– Эта… Ты, что ли Доктор не высыпался неделю?

– Вроде высыпался… не пойму я тебя.

– Эта… начни с того, что намажь мне руку йодом. И налепи пластырь. А то я мнительный такой, что просто ужас.

– А потом?

– Потом – суп с котом. Утром ваш комендант обязательно сюда припрется. Будет осматривать место происшествия. Нас будет спрашивать. Нам от вашего гарнизона много чего надо, значит, придется отвечать. Не доходит, почему он вам ночь цельную дал?

– Ну, он с нашим старшим в дружбанах. Оружием его выручали. Боеприпасами…

– Работали на него?

– И это было.

– По уму он вас должен был бы взять под стражу немедля – минимум медсестру.

– И расстрелять…

– Вполне возможно, что и расстрелять. Меньше бы удивился, чем тому шалтай – болтай, который видел. Ты-то в этой истории тоже куда как хреновато выглядишь. Откровенно признаюсь. Да и паренек ваш – этот, толстун – тоже хорош гусь. Лыбу с морды снять не может, цаца этакая…

Худощавый тем временем осматривает стенку, потом лезет за баррикаду к покойнику, возится там.

– Я не пойму с чего вы-то участие в моей печальной участи принимаете?

– А ты подумай всем мозгом, а не только мозжечком. Лёнь, снял?

– Ни хрена, накручено тут… Есть!

Вылезает из-за стола, протягивает мне, ухмыляясь, жгут. До меня медленно начинает доходить, что этот обормот выполняет за меня работу по подтасовке фактов и фальсификации улик. Что вообще-то должен был бы сделать я сам собственноручно.

Щедро мажу маленькому лапу йодом. Гнойнички вскрываю, обрабатываю их зеленкой. Забинтовываю. Вяжу красивый бантик.

– Во! Теперь совсем хорошо. Лёнь, что у тебя?

– Да, в общем, все ясно. Я конечно не следак, но вот получается, что он на нее напал, спустив штаны. Она его, значит, оттолкнула, отбежала за стол и после того, как он на нее напрыгнул – стала стрелять. Стреляла по-бабьи, вероятно зажмурив глаза, чем объясняется такой разброс попаданий. Потом пыталась исполнить свой долг медика, но, будучи в стрессовом состоянии сделала это не лучшим образом. Далее друг погибшего попросил побыть с умирающим наедине, что врач и выполнил.

– Полный бред!

– Я и не следак. Просили версию – получите. Других – нету. Ладно, пошли обратно.

В салоне уже ждет Дункан. Наши тоже подтянулись.

Приходится рассказать все еще раз. Худощавый выдает снова свою версию.

– Не проканает – уверенно говорит Дункан.

– Смотря для кого – отвечает ему Ильяс.

– Я бы не поверил. Слабых мест много. Лёня – слеплено белыми нитками. И халатность как минимум остается.

– Для официального отчета – пойдет. Для широких масс общественности – тоже. Пипл – схавает.

– А руководство?

– Ты этого Михайлова видел?

– Нет.

– А я видел. Почему-то думаю, что его этот рапорт удовлетворит вполне.

– С чего взял?

– С того. Вась-вась, а не комендантская служба. А это что означает?

– Что?

– Либо нету у него над этой разведфербандой власти. Либо ссориться не хочет, либо ему самому этот покойник мертвым лучше подходит, чем когда был живым. Либо все вместе.

– Как с Потаповым, считаешь?

– Ну.

– Может и так.

– К слову – покойничек – он кто?

– Михайлов говорил – какая-то шишка из Москвы.

– А я что говорил. Это он в Москве шишка, а теперь – где это – Москва… тут и свои шишки есть…

Возвращается Николаич. Смотрит хмуро. Так же хмуро выслушивает версию омоновца.

– Получается так, что именно в такой последовательности все и произошло. На том и порешим. Все. Отбой. Всем спать. Дежурство – по очереди, как установлено.

Про себя отмечаю, Вовка и Сергей почему-то из дежурящих исключены и в салоне их нет…

Ночь. Восьмые сутки Беды.

Звенящий грохот совсем рядом. Вскакиваю ошалелый. Вместе со мной подпрыгивают соседи. Кто-то включает новведение – синие ночники, отчего помещение выглядит совершенно странно. Зато с улицы нихрена не видно, что тут у нас происходит.

– Пулемет с равелина. Очередь на всю обойму. – говорит дежуривший Саша.

Видим отблески – с равелина влупили несколько осветительных ракет.

– Оделись – побежали – командует Николаич.

– Нам как? – спрашивает маленький омоновец.

– На ваше усмотрение.

На пальбу кроме нас прибегает свободная смена с разводящим от гарнизона – мы поспеваем чуть позже. Стрелял «Гочкис» с Алексеевского равелина.

– Расчет говорит – лев из зоопарка удрал – встречает Николаича разводящий.

– Расчет этого не говорил – с неудовольствием поправляет пулеметчик, не отрываясь от прицела. Тонкое жало ствола с раструбом пламегасителя мягко ходит из стороны в сторону. Чем-то это похоже на сканирование темного пространства с серым снегом и черными деревьями странным прибором.

– Так заряжающий сказал.

– Заряжающий – не весь расчет. Это не лев. Это было человеком. Раньше.

– Прыгало, как лев!

– Ладно, где оно сейчас? Ты по нему попал?

– Попасть – попал. Как повредил – вот вопрос. Деревья мешают. Вырубить надо.

– Что делать будем? – это разводящий у Николаича спрашивает.

– Вам положено по инструкции что?

– Оборонять объект.

– А как?

– Занять места согласно расписанию и приготовиться к ведению огня.

– Тогда занимайте. А мы посмотрим, что тут сделать можно. Эта тварь куда делась после обстрела?

– Влево убежала – уверенно говорит второй номер.

– Влево она дернулась. А ушла вправо – к саперам. – недовольно поправляет первый.

– Мы тогда берем левый фланг равелина – говорит разводящий.

– Хорошо. Посматривайте там.

– В курсе. Есть там местечко, где по стенке забраться можно.

Часовые довольно шустро сматываются. Вместе с ними утекает и второй номер – показать, куда рванул псевдолев. Меня это удивляет, второй номер должен бы остаться, но, похоже, в расчете не все гладко и первый воспринимает исчезновение второго с явным удовольствием. Даже по спине заметно.

Некоторое время проходит в ожидании – Николаич по старомодному полевому телефону связывается с саперами, просит прислать поводыря, сообщает о первом случае прорыва водяного периметра в дежурку, потом ему звонит разводящий – никого не видят, предупредили патрулей о возможном морфе.

Наконец является сапер – невзрачный паренек, обстоятельный и флегматичный. По-моему пацан копирует своего начальника.

– Долгонько ходим – с неудовольствием замечает ему Николаич.

– Как говорил Великий Старинов: Саперы ходят медленно, но обгонять их не стоит! Вы ж собираетесь по минному полю шариться?

– Получается так, что не исключено.

– Так идем. Инструктаж – на месте.

– Эй! Мне напарник нужен. – не отрываясь от пулемета заявляет первый номер.

– Доктор останется. – решает Николаич и команда гуськом идет за сапером.

– Херовата наша вата – говорю пулеметчику.

– В точку. Раньше эта дрянь по льду не бегала. Если скопом пойдут – плохо будет.

Странный акцент у него. Знакомый, но не могу определиться.

– Обойму набей пока. Справишься?

– Нехитрое дело. А мины где установили?

– Прикрыли въезды на мосты.

– А откуда взяли?

– Баржа привезла.

– А ты что-то не слишком хорошо к своему напарнику относишься?

– Молодой, глупый. Ничему учиться не хочет. Говорить с ним не о чем.

– Ну, не всем пулеметчиками быть.

– Пулеметчиком лучше верблюда поставить. Этого балбеса – без толку.

– Ну, невелико искусство! – подначиваю я собеседника.

– Э, шутишь? Эта вещь – Машина Тысячи Смертей, Хан поля боя.

– Однако морф ушел?

– Я в него попал. Ты – не попал бы.

Это вполне вероятно, пулеметчик из меня – никакой. Да я из этих агрегатов и не стрелял никогда. Слыхал, что есть масса тонкостей и хитростей – и без артиллерии если что с такой вещугой не справиться.

Пухлые французские патроны встают в зацепы. Готова рамка. Пальцы с латунным запахом. Как в детстве…

– Куда класть?

– В короб. Аккуратно.

– Да уж знаю, бросать не буду.

– А напарничек – бросает. Не понимает, что мятый патрон – беда. Акмак!

– Ты – казах?

– А что, не видно?

– По затылку и шапке – нет. По акценту и по слову «дурак» сужу.

– А! Работал что ли у нас?

– Было дело. Как считаешь – у вас такое же творится?

– Нет. У нас такого не будет.

– Почему?

– Казахи – умный народ. Себя в обиду не даст. Возьми схему ориентиров. Ориентир шесть лева палец – шевеление. В бинокль посмотри.

Бинокль стоит прямо под рукой. Схема ориентиров нарисованная корявенько, но старательно и закатанная в пластик – под биноклем. Прикинув, что ориентир шесть – дерево с корявым легко заметным суком смотрю что там. Точно шевелится что-то. Но явно очень мелкое. Скорее всего… Ага – кот или кошка. Вроде тот – одноглазый.

– Котяра это. А ты я вижу – националист.

– Конечно. Националисты – это нормально.

– А нацисты?

– Нацисты – ненормально. Кретины.

Отрываюсь от бинокля, смотрю на затылок первого номера.

– И какая разница между ними?

Не оборачиваясь, снисходительно отвечает:

– Нацисты считают всех соседей дерьмом. Потом получают от всех соседей. По башке. Националисты считают все народы равными. Но свой народ – чуть-чуть-чуть лучше остальных. По башке не получают потому. Живут хорошо. И соседи уважают.

У саперов взлетают две осветилки, медленно плывут на парашютиках по черному небе. Тени от деревьев метнувшись вначале одумываются и медленно и величественно начинают синхронное движение. Гляжу туда в бинокль, нахожу наших – неторопливо идут по бережку.

– След взяли. Видишь?

– Вижу.

– Разговор продолжай. Соскучил по беседе.

– А напарник?

– Он Дом-2 смотрел.

Мда, тут не позавидуешь. Правда, знавал я людей, которые и журнал Дом-2 выписывали и читали на полном серьезе.

– Ну, так у казахов соседи спокойные.

– Особенно китайцы. Очень спокойные. Только споткнись.

– Зато у вас чеченцев например нет.

Он хмыкает чуть не в голос.

– К нам их сослали. Всех. С мужчинами. Наши мужчины на фронте были. Чеченцы стали свои порядки устанавливать. Наши их поставили на место быстро.

– Это как интересно?

– Просто. Подъезжает к смелому чеченцу мальчонка на лошадке. Аркан на шею и в степь. Выживет – задумается. Не выживет – пишут, что сбежал. Милиция тоже казахи. Горцы в степи непривычны. Сбежал, заблудился. Шакалы объели. Потом наши мужчины вернулись. Тихие были чеченцы. А ваших потом сотнями резали. Никто ничего не сказал. Нет у вас нации, и националистов нет.

– Нацисты же есть. Да и националисты же тоже…

– Националисты? Где тогда их партия? Газеты? На выборы они шли? Смешно. Да ваших националистов трое соберется – не договорятся.

– Ну, прямо.

– Что ваши встали? Видишь?

– Вижу, но что встали – не пойму. Опять пошли.

– Так вот не договорятся. Потому как один считает, что русские – только православные. Другой – что только язычники. А третий – вообще коммунист.

– А нацисты?

– Нет русских нацистов. Нацисты ваши русских ненавидят. Немцев боготворят. Третий Рейх. Какие же они русские нацисты. Опять смешно. Учился я в Германии. Не за что немцев боготворить.

– Непростой ты пулеметчик.

– Люди все непростые.

– И твой напарник?

– И мой напарник. В дураке все непонятно. Чего простого?

– Слушай, а ты кем работал?

– Философию преподавал. – невозмутимо говорит казах.

– Сочувствую. Когда философу и поговорить не с кем – это тяжко.

– Я не философ. Я философию преподавал.

– Ну ладно. А как тогда скинхеды?

– Гопники. Организации нет. Финансов нет. Оружие – ножи. Пока они ерундой занимаются, диаспоры спокойно занимают командные высоты. Власть берут. Финансовые потоки седлают. Берут силу, контроль. Только в газетах шум – на это гопники и годны. Страшный русский фашизм.

– То есть ты их не боялся?

– Чего бояться. Ножом я владею хорошо. Опыт есть. А были бы уличные бои – я пулеметчик. А они в армии не служат, откуда им тактику знать. Несерьезно. У Гитлера в партии почти все фронтовиками были. Те да – сила.

Неожиданно оживает рация. Голос Николаича приказывает положить на лед пару ракет – сразу за «Летучим Голландцем». Первой мажу и она булькает в темную воду не успев толком загореться. Вторая и третья рикошетами прыгают по льду. Тут же начинается стрельба, и мы слышим, как там сыплются стекла.

Напряженно всматриваюсь в темную глыбу плавучего заведения. Неожиданно оттуда на лед сваливается крупная туша. Не успеваю ничего сказать, а пулемет оживает, лупя туда экономными короткими очередями. Вижу в окулярах брызги льда, взбитые пулями, туша дергается, но ползет к кромке льда.

– Старшой, видим цель – с обратной стороны дебаркадера или как там его.

– Принято.

Три фигурки бегут в сторону по набережной и останавливаются как вкопанные, как только замечают ползущее тело. Хлопают выстрелы.

– Обойму давай!

Спохватываюсь. Я же за второго номера! Хватаю из короба своеручно снаряженную обойму и вщелкиваю ее в бронзовый приемник. Лязгает затвор. Пулеметчик со счастливой улыбкой молотит и молотит.

– Патронов не жаль? Эй?

– Это уйти не должно. Любой ценой. Иначе придут другие следом. Нельзя.

Логика в этом есть. Вторая обойма пустая. Вываливается с другой стороны пулемета. Звякает, упав вниз. Я наготове и третья идет стык в стык со второй. Но на девятом выстреле пулемет замолкает. Три коротких очереди было. По три патрона.

– Сделано. Сейчас пойдут смотреть – бинокль возьми.

Да вижу что наши по льду добрались до туши.

* * *

Виктор давно не чувствовал себя таким замудоханным. Кисло было и то, что мысли в голове крутились всякие – но в основном неприятные.

Когда он делал схрон и склады, все рисовалось совсем не так. Послушная Ирка, он, героический и всезнающий, вооруженный до зубов информацией и знаниями. Теперь ему казалось, что если кто в их паре Пятница – то скорее всего он сам. Противно было и то, что и впрямь получалось – все выживание выльется в итоге в потогонное коряченье посреди леса.

Он никогда так не уставал, как сейчас. Строительство схрона было планомерным, себе в удовольствие, а тут обстоятельства гнали вперед, а Виктор напоминал себе клоуна, которого видел в детстве в цирке – тот сел на лошадь, но съехал с седлом под брюхо и как-то чудом вися там и вопя потешал весь цирк. Только потом оказалось, что клоун – таки наездник, а это все было шуточной репризой. Про себя Виктор так не думал. Сейчас он не вполне был уверен, что выберется из-под брюха. Как бы наоборот не свалиться вовсе.

Вчера он все же дорыл погреб. Уже в темноте сбил щиты и худо-бедно облицевал щитами вырытую яму. Получилось преотвратно, и Виктор был крайне недоволен своей работой. Теперь ломило все тело, мышцы ныли, и впридачу не спалось. Одна радость, что в честь свадьбы Ирка устроила ему роскошный минет.

С утра решили поехать на озеро за льдом, а по дороге дать крюка и заехать в нежилую уже Ольховку. Это тоже угнетало. Одно дело – чистый и красивый сюрвайв. И совсем другое – банальный крестьянский труд, тяжелый, постоянный, ежедневный с утра до вечера и малопродуктивный – Виктор прекрасно понимал, что у него, горожанина в третьем поколении самые простые крестьянские дела пойдут совсем не гладко. Да и по инвентарю он получался самым убогим бедняком. Ни курочки, ни порося… курям на смех.

Но самое противное было сознание того, что Ирка кругом права. Почему-то захотелось привычного «в прошлое время» с утра яйца всмятку со свежим подогретым ржаным хлебом и сливочным маслом. Вместо соли Виктор всегда использовал приправу «Подравка» и сейчас он буквально почувствовал аромат.

На складе был яичный порошок. Было натопленное своеручно топленое масло. Даже «подравка» была. И муки достаточно. Но все это было не то. Свежие продукты нужны. А вот мясом они что-то уже и наелись. Не хотелось мяса. Даже думать было противно.

Бесконечное его ворочанье с боку на бок в конце концов разбудило Ирку. Она проснулась неожиданно бодрой и свежей.

– Черт, как быстро бабы восстанавливаются – с неудовольствием подумал помятый Виктор.

Собирались недолго. Выехали – еще темно было и свет фар контрастно освещал словно вырезанные из бумаги силуэты деревьев.

Виктор вел аккуратно и когда фары осветили повалившийся штакетник – было все еще темно.

Ольховка когда-то была небедной деревней в два десятка крепких домов с грамотно продуманными подворьями. Сейчас целыми в ней оставалось два дома. Еще три были в полуразваленном состоянии, а от остальных и фундаментов-то толком не сохранилось.

Последняя жительница – бабка Арина была знакома и с Витькой и с Иркой – они у нее останавливались по дороге к бункеру. А то и жили – пока бункер был совсем в начале постройки. Хорошая бабка была, скуповатая, кособокая, с изломанными ревматизмом суставами, но веселая и неунывающая, со светлыми голубыми глазами. Три года назад она померла, отравившись угарным газом – экономная бабка была и дрова берегла, вот и поторопилась закрыть вьюшку. Нашли ее через месяц какие-то шалые лыжники, которых сюда занесла нелегкая.

Погода была холодная, тепло от печки выдуло, избу проморозило и бабка, доползшая перед смертью почти до двери сохранилась неплохо, хотя запашок стоял конечно сильный.

Ее похоронили в райцентре – родственники какие-то нашлись, причем быстро, а дом простоял полгода с открытыми окнами и дверью. Потом кто-то все ж заколотил окна досками и проезжая мимо Виктор с Иркой убеждались, что так никто сюда и не ездил.

Теперь Ирка настояла на том, чтобы осмотреть оба дома – и по результатам переселиться сюда.

Не сговариваясь решили начать с другого дома – не того, где жила покойная.

* * *

– Заходи, будет время. Поговорим. Покурим. – говорит мне пулеметчик на прощание.

– С удовольствием – отвечаю.

Николаич счел нужным зайти на равелин и рассказать первому номеру, что тому удалось зацепить морфа дважды – причем в первый раз на лету. Во время прыжка. Последними пулями той самой длинной очереди попал еще раз. В итоге морф оказался с перебитой… ногой? Или уже все же задней лапой? Дальше морф пошел по кромке льда, переплыл промоину и пытался укрыться на «Летучем голландце», где у него было что-то вроде гнезда. Но до гнезда не успел добраться, его засекли сквозь стекла и достали. Причем в основном – опять таки «Гочкис».

Пулеметчик нельзя сказать, что обрадовался. Да и Николаич выглядит вовсе не счастливчиком. Я понимаю, что магический круг воды, отпугивавший нежить – дал сбой. И морф впридачу ко всему еще и плыл… Он пока единственный такой. Но ведь нет никакой гарантии, что и другие такие найдутся.

Спать уже не получится. Ставим стол, Николаич начинает по свежим следам писать рапорт и предложения по укреплению обороны. Мне тоже надо накропать что-нито для умасливания Михайлова. Остальные валятся досыпать – еще время есть. Но что-то ворочаются сильно.

Правда, не верю я в то, что мой рапорт Михайлова утешит в любом случае. Ситуация действительно хреновая, как ни отписывайся. Пишу обтекаемо, придерживаясь канвы сляпанной долговязым омоновцем версии.

Искренне надеюсь, что лампа – переноска не очень мешает компаньонам. С улицы нас все равно не видно – окна завешивают тяжелые полотнища – практически мы обзавелись кроме раздвижных щитов с бронькой и тканевой защитой. Раньше-то было немного стремно – по освещенным окнам стрелять удобно, а мы тут как рыбы в аквариуме были видны.

Оказывается, задремал сидя за столом. Будит Николаич. Выглядит он паршиво – отеки заметны еще больше, чем обычно. Пора идти на утреннее собрание. С нами увязывается и командир из ОМОНа.

В здании гауптвахты все по-старому. Здороваемся. С нами здороваются.

Опять же мне первому и выступать. Рапортую – сколько и каких больных медпункт принял. Делать это просто – по моему настоянию завели журнал приема больных. До полноценных карточек пока руки не дошли, но у работников Монетного двора они уже есть, так что неплохо бы и остальной постоянный состав охватить.

– Нахрена нам эта бухгалтерия? – спрашивает майор-начвор.

– Ну, мы ж собираемся вроде жить?

– Собираемся.

– Значит, будем и болеть. Когда знаешь, что с пациентом было – лечить проще.

– Это как раз понятно – неторопливо говорит Овчинников.

– Давайте сразу перейдем к вечернему инциденту со стрельбой – замечает Михайлов.

За дверью какая-то шумиха – в дверь, пятясь, вваливается стоявший там часовой, буквально вдавленный небольшой толпой. К своему неудовольствию замечаю знакомые рожи – которые бы с удовольствием бы не видел век: журналисты, привезенные сюда нами же, вчерашний господинчик, несколько незнакомых, но решительных и мрачных молодых лиц.

– Петр Петрович, это что за? – удивляется несколько картинно Овчинников.

– Это – представители прессы и общественности. – отчетливо поясняет господинчик. Держится он уверенно, да и говорить, судя по всему, горазд. А еще мне кажется, что он точно из той породы, которым ссы в глаза – все божья роса.

– И что же собственно вам нужно?

– Вчера было совершено умышленное и сознательное убийство, и мы требуем, чтобы было расследование проведено, как должно и виновные – как преступница, так и покрывающие ее негодяи понесли заслуженное наказание! – это выпаливает та самая пигалица.

– Мило – замечает Николаич – и вы уже, несмотря на так долго восхваляемую презумпцию невиновности все знаете и преступников назначили?

– Случай совершенно ясный – безапелляционно заявляет пигалица.

– Замечательно – невесело ухмыляется Николаич – у вас надо полагать богатый опыт?

– Прекратите пикировку – обрезает Овчинников – давайте к делу. Доктор – начраз – Михайлов – потом выслушаем тех, кто в этом немного больше нас понимает. Гости из смежного министерства здесь?

– Здесь! – привстает маленький в берете.

– Вы провели свое расследование?

– Точно так.

– Хорошо. Давайте тогда по порядку.

Помня, что язык мой сейчас должен быть укорочен по самые гланды, чтоб не ляпнуть чего ненужного, сухо и кратко докладаю о том, что вчера видел. Максимально сухо. Николаич дублирует так же. К моему удивлению и Михайлов не шибко распространяется о своих подозрениях. Правда упоминает, что перевязка была сделана небрежно, а мы оставили раненого на попечении его друга, явно не учитывая того, что раненый и помереть может.

Вижу, что господинчик что-то шепчет писюльке на ухо, потом что-то вкручивает стоящему рядом с ним парню. Явно он дирижирует, но сам вперед не лезет. Писюлька прямо рвется в бой, но терпит, пока не выскажется омоновец.

Тот высказывается – зачитывая бумажонку суконным голосом. Текст, надо заметить, еще более суконный – уши вянут. Но вот что хорошо – в бумажке совершенно недвусмысленно излагается версия нападения покойного на медсестру с сексуальными целями.

– Мне кажется, что инцидент исчерпан – заявляет Овчинников, строго смотря на вломившихся.

– Как бы не так – горячо заявляет журналистка.

Начальник Крепости поднимает вопросительно бровь.

– Да, у меня есть точные данные, что это было невозможно!

– И почему?

– Потому, что убитый был нетрадиционной ориентации! Он был геем! И это всем известно! Кстати – нас сюда прислали из Кронштадта и вы ничего не посмеете с нами сделать! Мы видим, что вы тут сговорились – вместе с ментами, но повторяю – мы под защитой!

– Помилуйте. Никто вас топить не собирается! Как можно. У вас какие-то странные представления о военных. Другое дело, что вы явно передергиваете информацию. Мне вот совершенно не было известно, что умерший был пидор…, то есть геем. Полагаю, что и остальным здесь присутствующим это тоже не известно.

– Вы – гомофоб?

– Помилуйте. С чего бы? С какой стати мне их бояться? Я, правда, считаю, что пока человек полагает свою интимную жизнь – интимной, то это правильно, а вот когда начинает делать ее общественной, да еще и политику приплетает – это уже предосудительно. Тем более не вижу, почему надо отдавать предпочтение только одной сексуальной патологии. Поэтому маршей садистов, демонстраций некрофилов и гей-парадов на территории крепости не будет. Во всяком случае, пока я тут начальствую.

– Значит, вы все-таки – гомофоб! А гомофобы – как указывает наука – скрытые гомосексуалисты.

– Ага. Получается так, значит, что женщины, боящиеся мышей – сами скрытые мыши. А кто не любит макароны – сам скрытая макарона. – бурчит сквозь зубы Николаич.

– Отставить! Давайте не будем устраивать балаган. Вернемся к теме. Вы утверждаете, что всем известно, что покойный был геем. Я этого не вижу. Тут есть любовники покойного? Вы, молодые люди?

– А хоть бы даже и так? – хорохорясь, выкрикивает один из пришедших.

– Во-всяком случае – далеко не все знают, что он был гей. Поэтому вашим словам уже невелика цена. И к тому же – может ли так быть, Доктор, что у покойного возникло желание попробовать и женщину?

– Ну, как правило, такое бывает редко, но бисексуальность у гомосексуалистов – явление частое. (Понимаю, что что-то не то сказал, потому как публика захмыкала, но уже сказал, а слово – не воробей…)

– Я знаю, что покойный был убежденным геем – твердо и громко заявляет господинчик.

– Мне понятны ваши чувства – самым задушевным тоном заявляю я – так трудно перенести измену! Но, увы – это со многими происходило, что поделать, гомосексуальные пары как правило недолго живут вместе. Вы еще достаточно молоды и еще можете найти свое счастье.

– Вы – соучастник убийства и потому ваши слова мне безразличны – парирует господинчик. – И покойный был мне Другом!

– Это все болтовня – отвечаю ему я, решив, что хуже не будет и кидаясь в перепалку очертя голову – у вас есть фактические данные о том, что ваш приятель и впрямь имел нетрадиционную ориентацию? Фото, видео, например?

– Не выкручивайтесь! Вы соучастник – и в этом никаких видео не нужно. Есть зверски расстрелянный человек! И я требую самого сурового наказания! И сообщникам тоже!

– Какое наказание вы требуете для сообщников – заинтересованно спрашивает Овчинников.

– Расстрел! Я противник смертной казни, но такое зверье тюрьмой не перевоспитать!

– Между делом – мягко замечает Овчинников – должен отметить, что в таком случае начать мы должны с вас и тех, кто с вами пришел – за исключением журналистов.

– Конечно, озверевшая военщина не хочет слышать голос Правды! Вам не удастся заткнуть нам рот! Это не 37 год!

– При чем здесь военщина? У всех свеж в памяти недавний инцидент – когда вами – в том числе и ныне покойным – была организована акция протеста, вы потребовали вооружить своих сторонников. После этого группа ваших протестантов устроила бойню в Зоопарке, провалив достаточно легкое в общем задание. Результатом вашей деятельности стала гибель троих человек и 11 – серьезно пострадали. В том числе – трое детей. Детей! И у вас еще хватает наглости тут что-то требовать!

– Вы подло всучили смелым и свободолюбивым ребятам негодное оружие! Их гибель – ваша вина! Вы специально это сделали и мы отлично видели, как ваши гориллы оцепили наших ребят. И даже угрожали мальчикам оружием!

– Если б не наши гориллы – к слову сказать: вы еще и расист, потому как обозвали обезьяной казаха-пулеметчика – то жертв было бы больше. Вам напомнить, кто остановил шустеров? И теперь – что это за болтовня про негодное оружие? Михайлов, какое оружие было выдано?

– Исправное. Полностью боеспособное. Просто у этих дебилов отсутствовало хоть какое-то понятие о том, как оружие применяется.