Текст книги "Рузвельт (СИ)"
Автор книги: Дилан Лост
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Если коротко описать то, что происходило на голове у друга – у него теперь была прическа, как у Нэнси Рейган в начале восьмидесятых. И волосы цвета грустных водорослей, выгоревших на берегу песчаного пляжа.
– У тебя на голове кто-то помер, чувак.
Но Хайд ничего не ответил, уже опрокидывая в себя стопку прозрачной жидкости.
Николь встала и оглядела всю нашу семью. Глаза Мэгги в тот момент – это испуганный взгляд оленя в свете машинных фар. Сестра после такого спектакля вот-вот лишится любви всей своей жизни.
– Черта с два ты поешь в церковном хоре, да, Тэдди? – усмехнулась Николь.
Когда Хайд протянул ей стопку водки, та выпила ее, не морщась.
– Травку кто-нибудь будет? – Николь снова ввела всех в ступор.
Сначала ответом ей была только тишина. А затем послышался первый смешок. Это со своего места давилась смехом Мойра. Устав сдерживать накатившую истерику, она засмеялась уже во весь голос. Затем к ней присоединились Чарли с Хайдом и Карой.
Только Джек сидел все в той же позе, как всегда считая нас всех сумасшедшими и раздражающими. И Даунтаун стоял истуканом, не понимая, что происходит.
А происходили просто мы. Вымучивая из себя этот дурацкий, совсем не подходящий к печальному случаю взрывной хохот, мы снова бежали от урагана, готового заглотить нас целиком. День, когда мы начнем всерьез воспринимать наваливающиеся на нас проблемы, будет концом всей родословной Картеров.
Завалившись на подергивающиеся от смеха плечи отца, я тоже улыбалась.
Хоть душа и ушла куда-то мне пятки, я все равно пыталась навсегда запомнить нашу богемскую захламленную кухню именно такой. С неоттирающимися от жира сковородками и запахом подливки, приготовленной Мойрой. С громко бьющимися сердцами, смехом и улыбками. С навечно запечатленным здесь беззаботным счастьем.
Примечания к главе:
(*) Округ Ван-Бьюрен (англ. VanBurenCounty) – располагается в штате Мичиган, США.Официально образован в 1829 году.
Глава 19
Джек пригрозил перочинным ножиком выковырять глазницы тому, кто внял мольбам Хайда и все-таки включил ему караоке. Мой друг с микрофоном в руках – это оружие массового поражения, на чьем счету трагическая гибель стольких барабанных перепонок в радиусе мили, что он, скорее всего, уже никогда не попадет в рай.
Его соседкой в кипящем котле после устроенного мини-геноцида вполне могла бы стать новая подружка Мэгги. Но Николь недолго продержалась на ногах и отключилась на диване посреди припева старой песни Кармен Электры.
– О боже, мне что-то подобное снилось в кошмаре на прошлой неделе. – заметила Кара, пока мы наблюдали за малобюджетным мюзиклом, разворачивающимся посреди нашей гостиной.
– У Хайда была тяжелая неделя. Дай ему поразвлекаться, – закатила глаза я.
– Я знаю все стадии его развлечений. Когда он перейдет на Мадонну – опять нагрянут копы. А если решит покуситься на Бейонсе – я выпотрошу его, как мясник перед открытием сезона барбекю. Ну все, я иду в атаку! – Кара двинулась с места, решив положить конец вечеринке.
Когда экран телевизора потух, Хайд и бровью не повел. Только с нарочитой драматичностью бросил микрофон от караоке на ковер, а затем улегся туда сам.
– Я иду домой. – объявила ему подруга, склонившись над распластавшимся телом. – Ты со мной?
– Я с тобой больше не живу. Мне нужно почистить ауру, а это невозможно сделать, пока твой дружок разгуливает по квартире с пиструном в виде старой заколки из долларового магазина.
Кара только пожала плечами и невозмутимо направилась к выходу.
– Если больше нечем заняться, можешь разлагаться тут и дальше. Кстати, дурень, – тонкие косички Кары в самый последний момент выглянули из-за дверного косяка вместе с ее головой. – Я разбила ту тупую вазу из гостиной об еще более тупую башку Шона и послала его к черту.
– Ну и зачем? – Хайд приподнялся на локтях, напрасно стараясь сохранить незаинтересованный вид.
– Он назвал тебя педиком. Так что не удивляйся, когда увидишь его крошечные яйца подвешенными над входной дверью. – усмехнувшись, она исчезла из-за стены коридора.
– Это была моя любимая ваза, между прочим! Я торговался за нее на рынке почти пятнадцать минут с какой-то глухой, старой кошёлкой. – прокричал ей вдогонку Хайд.
Улыбаясь, я кинула ему проклятую старушечью шляпку с искусственными цветами.
– Ну что? – с укором посмотрел на меня друг.
– Ты ведь пойдешь за ней?
Хайд закатил глаза.
– Ну конечно. Кто-то же должен выбросить использованные презервативы, которые повсюду раскидал этот недоумок.
До самого коридора, где только недавно исчезла наша подруга, он шел вразвалку, а у двери стартанул на улицу, что есть мочи.
– А что здесь происходит? – Артур незаметно подобрался ко мне из-за спины, заставив вздрогнуть от вопроса.
– Клиническая стадия самообмана. – хмыкнула я.
Хайд, наверно, никогда в жизни никому не признается, что скучал по Каре досмерти.
Я все еще следила за мигающими фарами нашего старого грузовика, на котором Чарли вызвался подбросить Кару и Хайда до дома.
– Что ни день, то новые психологические диагнозы. – прокомментировал Артур.
– Да уж.
Когда фары грузовика Чарли исчезли из зоны видимости, следить уже было не за чем. В окне отражался только слабый свет висящей в гостиной люстры и очертания фигуры застывшего за мной Даунтауна.
– Тэдди, – он дотронулся до моей ладони и развернул лицом к себе.
– Ты уже уходишь? – в произнесенные слова против воли пробрались нотки огорчения.
– Мойра запретила мне уезжать. Она сказала, что я и мили не проеду, как мою машину разберут на запчасти.
– Конечно! В такое-то время суток.
Наши руки как-то незаметно переплелись, а на лицах расцвели улыбки, достойные смирительных рубашек и отдельной палаты с мягкими стенами.
Впервые я была рада, что живу в районе, где электрошокерами умеют пользоваться даже пятилетки.
Артур медленно провел подушечками пальцев по моей щеке, и я растаяла. И на секунду забыла, что совсем скоро за душой у меня не будет ни гроша
Разум вернулся ко мне, только когда я услышала топот маленьких детских ножек, спускающихся по лестнице.
– Тэдди? – позвала Китти из коридора. – Можно мне песенку на ночь?
– Конечно, милая, – я улыбнулась племяннице. – Пожелаешь Артуру спокойной ночи?
Взбудораженная Китти побежала к нам со всех ног прямо в объятия Даунтауна.
– Спокойной ночи, Котенок, – он поцеловал ее в щеку и крепко сжал в объятиях, прежде чем опустить обратно на пол.
После того, как Китти почистила зубы, мы с ней уложились в кровать. Я тихо напевала ей «Ложку, полную сахара», последнее время ей нравилось засыпать под песни Мэри Поппинс.
– Я тебя люблю, солнышко, – проворковала я, склонившись над ней.
– Я тебя тоже, Тэдди. Сильно-сильно. – сонно ответила она.
Аккуратно отбросив щекотящую ей нос светлую кудряшку, я от всей души позавидовала Китти – ее детской невинности и простоте. Такие малютки, как она, живут только в одном месте – в нем есть «здесь» и «сейчас», и больше ничего. Ей не нужно думать, что будет завтра, или вспоминать, что было вчера. Я надеялась, что пройдет время, и она будет помнить о своем детстве только все самое хорошее – колыбельные на ночь, игры в прятки и ванильное мороженное. И я надеялась, что ей никогда не придется быть запертой в Мидтауне, как в клетке.
Дождавшись, когда Китти уснет, я осторожно поцеловала ее в щеку и выключила ночник у кровати. Спустившись вниз, я увидела из окна Мэгги, курящую на крыльце.
– О, привет, Крошка-Тэдди. – улыбнулась мне сестра. – Ты все еще не куришь?
– Не курю.
– Ну да, точно. Ты теперь по другим взрослым штучкам.
– Ты про ловлю пьяного Джека на ступеньках лестницы? Или про подготовку к будущему статусу бездомного?
– Я про твою первую любовь, глупышка, – рассмеялась Мэгги.
Откровенное заявление сестры вогнало меня в краску.
– Ну не стесняйся! – она легко потрясла меня за плечи. – Расскажи все как на духу старой тетке Мэг. У меня же ворон на спине вытатуирован. Знаешь, что он означает?
– Что?
– Мудрость! – гордо объявила Мэг. – Ну либо войну, злобу и разруху. Что-то из этого.
После короткого смешка я вдруг стушевалась. Сестра легко дернула меня за хвост, намекая признаться.
– Я боюсь, Мэг. Боюсь влюбляться.
– О, ну в таком случае у меня для тебя плохие новости, сестренка. Ты ведь ужевлюбилась по самое не хочу. – Мэгги выбросила окурок сигареты в пепельницу. – Слушай, я не истина в последней инстанции и черта с два хоть когда-нибудь ей буду. Я до сих пор вообще не знаю, как жить эту жизнь, и что к чему. Я знаю только, что тебе уготовано сделать еще столько ошибок, что к моему возрасту они будут лезть у тебя через задницу.
Я рассмеялась. Разговоры с Мэгги по душам всегда были такими – очень много слов «задница» и дыма от сигарет.
– Если по чесноку, Тэдди, то жизнь знатно поиздевалась над тобой, засунув в эту неадекватную семейку, но оглядываясь в прошлые деньки, я что-то никак не могу припомнить, как мы вообще без тебя тут жили. И дело даже не в том, что мне после родов напрочь отшибло память. Просто… я правда не помню, даже представить не могу. Ты ворвалась в этот дом и сделала Картеров теми, кто мы есть сейчас.
– А Артур? – задалась вопросом я. – Что станет с жизнью Артура, если в нее вдруг ворвусь я?
– Не знаю, Тэдди. Могу сказать только одно – если бы по его душу вдруг пришла я – ему бы пришлось терпеть курящую как паровоз лесбиянку с сомнительными татуировками и ее несносное, вечно нерасчесанное чадо. Так что ты не самое ужасное, что могло бы с ним случиться. Смекаешь?
– Честно, Мэг?
– Валяй.
– Над комплиментами тебе еще придется поработать.
Мэг рассмеялась и сказала проваливать с крыльца, пока она мне не наваляла. Перед уходом я поцеловала ее в щеку.
В кровати я ворочалась с одного бока на другой, как одержимая Дьяволом. Одна подушка была слишком мягкой, другая – слишком твердой. После пяти минут беспрестанных ерзаний даже я со своим скудным умом и полной неспособностью строить логические цепочки медленно пришла к выводу, что моей бессоннице могла быть лишь одна причина.
Артур.
Артур и воспоминания о его длинных пальцах, гладящих мое лицо.
Я сходила с ума от того, что нас разделяют всего-то хиленький потолок гостиной и дощатые полы моей комнаты, в которой было так жарко, что пришлось настежь открыть все окна.
Под грудой одежды в комоде спрятаны часы, которые с начала лета так и не забрал у меня Артур. Они могли бы стать отличным поводом заглянуть к нему на первый этаж. Но что я могла ему сказать?
«Эй, Артур, у тебя последнее время нет проблем с карманными? Если что, то твои часы у меня, и ты можешь заложить их в ближайшем ломбарде в любое время!».
Слишком жалко. Даже для меня.
В надежде сократить расстояние между мной и Даунтауном я сползла с кровати на пол. Легла на живот и приложилась щекой к половицам, представляя, что легкая вибрация, которая от них исходит – это эхо дыхания Артура.
Вдох-выдох, вдох-выдох.
У меня, кажется, поехала крыша. Но я все равно прислушивалась.
Вдох-выдох.
Когда в дверь моей комнаты постучались, я сразу поняла, что это санитары пришли забрать меня туда, где мне теперь самое место. В психушку. Надеюсь, там хорошо кормят, потому что я буду очень скучать по подливке Мойры!
Поднимаясь на четвереньки, я успела удариться головой об кровать. Путь до двери сопровождался хороводом звездочек у меня перед глазами.
Сначала силуэт Даунтауна в футе от порога комнаты казался очередным шизофреническим выбросом моего больного мозга. Но затем он улыбнулся и сказал мне:
– Привет, Рузвельт! Давно не виделись.
Надеюсь, у меня не отвисла челюсть. Я едва не станцевала джигу прямо в тот же момент, когда осознала, что Артур действительно стоял передо мной.
– Привет, Даунтаун! – воодушевленно выдала я.
Будто все в порядке, и мы постоянно беседуем посреди ночи у порога моей комнаты.
Я додумалась сделать шаг назад, чтобы впустить его. Поразмыслив пару секунд, Даунтаун решился ступить внутрь.
– Надеюсь, я тебя не разбудил?
– Нет. Я была только на триста тридцать третьей овце. А в сон меня обычно клонит на триста тридцать четвертой.
– Значит, я вовремя.
– Это точно. У тебя что-то случилось? – заволновалась я.
– С чего ты взяла?
– В прошлый раз тридцать минут на нашем диване стоили тебе брюк. Может, теперь пострадала рубашка? Ну или конечность.
– Я вроде бы цел, – Артур мимолетно окинул себя взглядом.
Даунтаун был даже больше, чем просто цел. На рубашке ни единой складки, на брюках красовались стрелки, словно он отпарил их пять минут назад. Самое настоящее совершенство.
Тем же совершенством он застыл посреди моей комнаты, совсем не выписываясь в ее интерьер.
Чем дольше я на него смотрела, тем нелепее он выглядел. Высокий, стройный, с этой своей идеальной осанкой, стоящий на пушистом ковре посреди мебели, которая вдвое старше него. Все равно что обнаружить скульптуру Ренессанса на каком-нибудь богом забытом блошином рынке.
Взяв с кресла мою потрепанную укулеле, Артур устроился на нем сам и прижал гитарку к груди, словно вот-вот сыграет на ней романтичную балладу.
Но на самом деле, он просто сидел. Сидел на обшарпанном креслице с нашивками и беззвучно перебирал тонкие струны гитары, зомбируя меня томным взглядом.
– Как тебе ужин? – неловко кашлянула я.
– Подливка была чудесная.
– Тебе стоит дожить до тетиной творожной запеканки. Ходят слухи, что она получила ее рецепт от архангелов у самых ворот рая.
– Я не сомневаюсь, – Артур усмехнулся правым уголком рта.
Он отложил гитару и придвинулся ближе к краю кресла, не сводя с меня взгляд.
– Что? – я смутилась под его затуманенным прищуром.
– Классная пижама.
Я окинула взглядом то, что Хайд называл «семейниками Гомера Симпсона». Мои сваливающиеся с талии пижамные шорты с рисунками цыплят вечно приходилось подтягивать вверх.
– Кхм. Спасибо. Приходится носить ее, когда все кружевные пеньюары от «Виктория Сикрет» в химчистке.
Я скрестила руки на груди в надежде спрятать под ней всех нарисованных цыплят. Тщетно, конечно же.
– Иди сюда, – позвал Артур.
– Куда? – удивилась я.
– Сюда. Ко мне. – он легко постучал по своим коленям. – Ты сидишь там, и я не понимаю, настоящая ты или нет. Словно проекция.
Сердце у меня сжалось. Скукожилось, как после долгой стирки на высокой температуре.
Я медленно поднялась с кровати. Преодоление тех нескольких шагов, что нас разделяли, заняло целую вечность. Словно я шла по подвесному канату над бездонной пропастью.
Застыв перед ним, я задержала дыхание. Все Картеры уже уснули, даже пьяная в стельку Николь.
Кромешная тьма и тишина – вот и все, что нас окружало. Я отняла одну руку от груди и внешней стороной ладони провела по его высеченной камнем скуле.
– Ну вот и я, – тихо проговорила я, отчего-то улыбаясь. – Не проекция. Плоть и кровь.
Его рука обвилась вокруг моего запястья, и он потянул меня на себя, вынуждая устроиться у себя на коленях.
– Так лучше. – вздохнул Артур, прижимая меня ближе. – Плоть и кровь.
Его гладковыбритый подбородок потерся о мой висок. Одна теплая рука лежала у меня на талии, другая обводила контуры фигурок цыплят на ноге. Артур выглядел расслабленным и, кажется, абсолютно довольным своим положением, поэтому, прекратив дышать, как загнанная лошадь, я прислонилась щекой к его крепкому плечу и начала играться с пуговицами рубашки.
Я вдыхала и выдыхала под ритм движений его грудной клетки. Ночь сгущалась все плотнее, а повисшее молчание совершенно не нагнетало. Я упивалась ощущением мышц, твёрдых рук и бегущих дорожек вздутых вен на обнимающих меня руках.
В какой-то момент мне стало недостаточно одних только соприкосновений наших тел, и в мой мозг тропинками микросхем начали залетать размышления о том, что происходит у Даунтауна внутри. Кости, ткани, капилляры и сосуды. Как они выглядят? Мне хотелось залезть внутрь него через молнию на грудной клетке и все внимательно рассмотреть. Изнутри он должен быть прекрасен, как музейная выставка в Амстердаме.
Я извращенка?
Уверена, у него и органы выглядят, как произведения искусства. Даже поджелудочная.
Я точно извращенка.
И совсем скоро Даунтаун узнает об этом. Потому что я чётко понимала – сегодня у нас день откровений. Мы вывернемся друг перед другом наизнанку, обнажив все косточки и суставы.
Вздохнув, я наконец набралась сил спросить у него:
– Артур, кто такая Анна?
Палец, все это время чертивший по моей ноге, застыл на клюве желтого цыпленка.
– Моя сестра.
– Ты говорил, что ты единственный ребенок в семье.
– Я и есть единственный ребенок в семье.
Я громко сглотнула.
– И где же сейчас Анна?
– Она мертва.
– Как… – язык прирос к нёбу. – Как давно?
– Это случилось в прошлом году. За пару недель до Рождества.
– То есть, еще даже года не прошло? – осознала я.
– Да.
– Мне жаль, Артур. – я подтянулась в его объятиях и просунула руки ему за спину, поглаживая крепкие лопатки и позвоночник. – Ты расскажешь мне? Если хочешь, конечно.
Моя щека лежала на левой стороне его груди. Я чувствовала барабанящие стуки сердца. Эти звуки оглушали меня, пульсировали в затылке скорбящим ритмом. Его кадык двигался у изгиба моего плеча, пока он нервно сглатывал.
– Мы родились в Восточном Суссексе с разницей в двенадцать минут. Двойняшки с глазами одинакового цвета. Ее назвали Анной, в честь матери Девы Марии, а меня Артуром, в честь Артура Пендрагона. В Чикаго мы переехали, когда были еще очень маленькими. Счастливым наше детство не назовешь, все хорошие воспоминания как-то меркнут на фоне вечных ссор родителей. Мы учились в разных школах, я – в частном пансионате для мальчиков, она – в католической школе для девочек. Виделись изредка, на новогодних каникулах и летом, когда приезжали на лето к бабушке в Шотландию. Мы никогда не были особо близки, но всегда плакали в конце августа, когда приходилось разъезжаться. Когда родители развелись, Анна осталась под опекой отца, а я с матерью, поэтому мне пришлось переехать в Лондон. Мама увлеклась ботоксом и выпивкой, отец – своими молодыми ассистентками. В частных школах очень злые дети, Тэдди. Даже для меня иногда это было слишком, я порой не выдерживал – сбегал, куда глаза глядят. И на фоне своей боли я как-то не подумал, что Анне тоже… тоже больно. Ей не к кому было обратиться, некуда было бежать, она вся была сломана. Это правда. Она была вся бледная, вечно испуганная с огромными глазами. Перед рождественскими каникулами занятия в школе Анны оканчивались на пару дней раньше, чем у меня. Поэтому приезжая домой, я всегда знал, что она сейчас выйдет меня встречать. Когда я приехал зимой, она не вышла. Я поднялся к ней в комнату, но там ее тоже не было. Холодно и пусто.
– О нет, – в горле у меня встал ком.
– Когда мама зашла вслед за мной, она упала на пол и разрыдалась, ее с нервным срывом надолго забрали в больницу. Оказывается, Анна не приехала в те каникулы, потому что покончила с собой в комнате общежития.
Горькие слезинки текли по моим щекам, впитываясь в нагрудный карман на рубашке Артура.
– Мои родители – по природе своей бесчувственные индивидуумы, которым никогда не было до нас дела. Поэтому в смерти сестры я виню именно себя. Ведь в этом огромном никчемном мире я был единственным, кто мог ее спасти. Если бы только проявил хоть немного больше сочувствия.
– Не говори так, Артур. Ты ведь тоже страдал, тоже мучился, – прошептала я. – Ты бы тоже мог оказаться на месте Анны, если бы только…не продержался еще чуть-чуть.
– Да, меня еще ненадолго хватило. Меня начал душить Лондон, и я скучал по Америке, поэтому напросился к отцу. Он к тому времени как раз переезжал в Мичиган – решил реанимировать средний бизнес мертвого Детройта. Школы я поменял прямо перед выпускными экзаменами.
– А твоя мама?
– Мама меня отпустила. С условием, что перед поступлением в университет я вернусь обратно в Англию.
Мои глаза почти ничего не видели от застывших слез. Артуру пришлось ловить их большими пальцами.
– Мне жаль, Артур. Мне так жаль!
Я импульсивно подобралась и обняла его. Прижала его так близко к себе, как только могла, и он тоже цеплялся за меня, как ребенок, очнувшийся от ночного кошмара.
Мой бедный Артур. Безупречный кусочек миража, который за муляжными белозубыми улыбками прячет такую страшную, разрушительную рану. Я бы все отдала, чтобы облегчить его боль хотя бы на самую малость. Если бы только у меня хоть что-то было.
– Ты однажды сказал мне, что я самый сильный и храбрый человек, которого ты когда-либо знал. Ты ошибся. – просопела я, отняв голову от его груди, чтобы посмотреть прямо в лицо. – Из нас двоих ты куда сильнее. Будь у меня хоть малая доля твоей выдержки, я бы, наверно, перевернула земной шар вверх тормашками. Это я. Явосхищаюсь тобой, Артур. И я…
– Я люблю тебя, Тэдди. – сознался он.
Сознался первее меня.
– Что?
Я все прекрасно слышала, но все же решила переспросить. Может, мне все это мерещится. Может, это просто сон или чья-то злая шутка.
– Это правда, Тэдди. Я люблю тебя, и уже довольно давно. И если бы я не боялся испугать тебя своими чувствами, то сказал бы тебе это гораздо раньше. Наверно, еще в тот день, когда ты заварила мне самую первую кружку чая. Или когда я услышал, как ты поешь. А может даже в тот первый день, когда ты залатала побитого незнакомца у себя на кухне.
Я начала нервно озираться по сторонам.
– Что такое, Тэдди? – рука Артура, лежащая у меня на боку, сжалась.
– Скрытая камера, – пробубнила я. – Здесь где-то скрытая камера, да?
– Нет никакой камеры.
Я все еще сидела верхом на Артуре. Он придвинулся ближе и отыскал в темноте мой нервный расфокусированный взгляд.
– Моя милая, маленькая Тэдди. Поверь мне, это все правда. Я такого еще никогда не чувствовал. Все как у Шекспира – розы, праздники и весь жизненный путь. Я ни на секунду не заколебался, прежде чем назвать тебя Рузвельт, не только потому, что когда-то в этой стране был такой президент. Просто я помню, что Анна этим именем назвала самый красивый и невероятный цветок, который она всем сердцем любила. Так же, как люблю тебя я.
– Ты же понимаешь, что я – ходячая катастрофа? Ходячая, лежачая, стоячая, падающая.
– Это ерунда, – улыбаясь, покачал головой Артур.
– Не ерунда! В восьмом классе я вернулась после каникул с загипсованной ногой, и меня весь год называли «Тэдди-костыль». Я безнадежна в любой плоскости, пространстве и даже в вакууме. Дай мне в руки спичку, и я ненароком уничтожу цивилизацию. Я и впрямь из таких людей, Даунтаун.
– Я знаю, – его мягкие пальцы убрали локон с моего лба.
– Ещё я вечно забываю, сколько хромосом у картошки!
– Сорок восемь, – тихо проговорил он, оставляя поцелуй у меня на скуле.
– Мы банкроты, Артур. Скоро мне будет негде жить, а тебе придется навещать меня на ближайшей мусорной свалке, где я буду раздобывать себе обед.
– Я буду приносить тебе обеды. Я поселю тебя в пятизвездочном отеле со спутниковой тарелкой и джакузи, Тэдди.
Все произнесенные слова он перемежал с краткими поцелуями в самых разных местах.
– Артур? – проговорила я с закрытыми глазами, пока он сцеловывал все сомнения с уголков моего рта.
– М?
Его губы путешествовали по моему лбу, вискам и линии челюсти.
– Я правда скучаю.
– Я знаю. Я тоже.
Артур даже не знал, что мы с ним скучали по разным вещам. Ему не хватало меня, моей извечной нелепости, странного чувства юмора и эфемерного присутствия в его жизни.
В то время как я тосковала по тем незнакомцам, которыми мы раньше друг другу приходились. Когда я не знала, какой он любит чай, как зовут его собаку, и про то, как скончалась его сестра.
– И если это еще не достаточно очевидно, – я вздохнула, – я тоже люблю тебя.
Глаза Артура часто заморгали. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова. А затем все-таки сказал:
– Докажи.
Я улыбнулась.
Можно было разразиться тирадой. Можно было сказать, что я знаю количество морщинок, которые появляются вокруг его глаз, когда он смеется. Что его армия спиртовых антисептиков и абсолютно идентичных черных носков меня нисколько не пугает, а умение завязывать галстук шестью разными способами приводит в экстаз.
Я могла бы сказать все это, но хотелось мне совершенно другого.
Поэтому я склонилась к нему.
И поцеловала.
Мы начинали медленно, осторожно. Словно занимали свое место в вагончике на американских горках.
Никакой из наших поцелуев не был и не будет похож на этот. Это поцелуй «после». После признания в любви, после слез и разворошенных тайн прошлого.
Безвольные руки Артура на моей талии начали двигаться, прижимать чуть крепче. Мои проскользили от его груди к волосам на затылке.
С обнаженными сердцами мы пристегнули ремни безопасности и почувствовали, как вагон тронулся с места.
Мы задышали чаще, задвигались резче. Развилка моих бедер встретилась с торсом Артура, и губы ударялись друг об друга, как в рыцарском турнире.
Достигнув самого пика, вагончик на секунду застыл. А затем на нечеловеческой скорости нырнул в мертвую петлю.
И я совсем распоясалась.
Я поцеловала его шею и немного прикусила. Когда я сделала так в День независимости под крышей магазина, Артур улыбнулся и назвал меня людоедкой.
Но сейчас он почти задохнулся. Он сжал меня сильнее, оставляя вмятины на боку.
Маневрировать, сидя у него на коленях, в моем абсолютно непригодном для этого креслице было очень неудобно. Должно быть, Артур понял это, потому что через секунду его руки подняли меня вверх, а затем уложили спиной на кровать.
Я вытащила его рубашку из-под пояса. Его идеальную, неотразимую рубашку. Смяла ткань между пальцев, расстегнула несколько пуговиц, проникла руками внутрь, чтобы коснуться спины, мышцы которой, к моему удивлению, начали сокращаться от прикосновений.
– Тэдди, – выдохнул он, словно находился на краю какой-то бездны, а я, как маньяк, как серийный убийца, безжалостно хотела столкнуть его туда.
Что бы он падал. Падал. Падал. И, приземлившись, превратился в то же неуклюжее месиво, что и я.
Но в какую бы лепешку он ни превратился, ему было запрещено переставать целовать меня. Я прижимала его ближе и ближе, и трогала его везде, где только доставала. Я целовала его так сильно и так глубоко, как только могла.
Когда он оторвался от меня, чтобы набрать немного воздуха в легкие, он приподнялся на локти и посмотрел на меня так, словно видел в первый раз. Словно целое столетие жил в мокрой пещере с летучими мышами и наконец-то выбрался наружу, чтобы застать самый чистый и ясный рассвет.
Его прическа превратилась в полнейший беспорядок, нижняя губа была прикушена, глаза поволоклись дымкой. Я все в нем разворошила, растрясла. В глубинах зрачка, где прятался кедровый лес, начался пожар. Но он, кто бы мог сомневаться, все равно остался самым красивым человеком, которого я видела в жизни.
Он снова поцеловал меня, атаковал своим ртом и вернул меня куда-то на тысячи лет назад в эволюции, превратил в жалкое, одноклеточное, туго соображающее ничто.
Когда во мне мелькнул какой-то проблеск сознания, я поняла, что мои пижамные шорты с цыплятами уже не на мне, а где-то далеко. Наверно, их сожрала чёрная дыра или что похуже. Если честно, то мне было плевать. Они выглядели слишком по-дурацки, да и чувствовать прикосновения Артура голой кожей было гораздо, гораздо приятнее.
Его губы все ещё на мне. Пальцы впивались в кожу на задней поверхности бедра. Тазовыми косточками я чувствовала грубую кожу его ремня и складки передних карманов брюк. Сила трения теперь – официально, мой самый любимый раздел в физике.
Я простонала что-то непонятное. Кажется, какое-то ругательство на несуществующем языке помешанных шизофреников. Пойманный в капкан моих конечностей, Артур прижался ещё ближе. Так восхитительно близко, что я чуть не заплакала от счастья.
Его рубашку через какое-то время тоже поглотила чёрная дыра. Я была круглой дурой, когда боготворила эти рубашки. Потому что без них Артур представляет из себя зрелище гораздо более впечатляющее и невероятное.
Мне было нечем дышать. Артур шептал что-то, прикасаясь ко мне губами, а я не могла разобрать ни слова из-за стука сердца, отдающегося в висках.
И словно читая мои мысли, он все-таки перестал шептать. Должно быть, догадался, что в его объятиях я – недалёкая балбеска. Но я быстро научилась понимать его через прикосновения.
Поцелуй в висок – доверься мне, Рузвельт.
Его рука на голой спине у меня под футболкой – прижмись ближе, Рузвельт.
Ещё ближе.
Его язык, раздвигающий мои губы – я на грани, Рузвельт, я совсем чокнулся.
Сойди с ума вместе со мной.
Боже. Мой. Святая Мария Луиза Елизавета Орлеанская и все ее любовники.
Фейрверки взрывались где-то на обратной стороне моих век, доводя до контузии.
Шекспир ничего не знает о любви. Розы и праздники – это полная чушь. Любовь – это здесь и сейчас. Вот этот самый момент. Неописуемый, невероятный.
Любовь – это я, до краев переполненная самыми странными чувствами на свете. Застрявшая где-то между дьявольской бездной и раем.
Любовь – это Артур. Дикий и горячий во всех местах, до которых я доставала.
Кто бы знал? Под личиной Артура Кемминга, джентельмена из Лондона, скрывается тот ещё необузданный неандерталец, в тисках сжимающий края моей пижамы.
– Артур, – почти проплакала я.
Меня всю выворачивало наизнанку, рвало на куски. Мне словно всего было недостаточно. Я хотела еще больше. Больше Артура.
– Боже, Тэдди, – прошептал он. – Боже.
Его лицо уткнулось мне в плечо. Я так часто дышала, что легкие горели, покрываясь угольной корочкой.
Нам понадобилось пять минут тайм-аута, чтобы успокоиться. Снова нависнув надо мной, Артур посмотрел чуть ниже и, обнаружив мои голые ноги, усмехнулся.
У его лба болталась закрученная прядь волос. Самый настоящий идеальный суперменский локон. Поверить не могу, что он торчит у него просто так – без тонны геля для волос и трех часов перед зеркалом.
Я поймала висящую прядь и намотала себе на указательный палец.
Артур снова улыбнулся.
– У меня через неделю школьный бал. Я бы очень хотел, чтобы ты пришла, Тэдди.
– Почему?
– Потому что ты дорога мне. И я хочу разделить как можно больше важных моментов в моей жизни именно с тобой.
Я смотрела Артуру в глаза и вспоминала те тысячи, миллионы советов, которые получала изо дня в день.
Не ведись, Тэдди, не смей. Не верь никому. Все они получают, что хотят, а потом уходят.
Все всегда уходят. Остаёшься только ты со своими разбитыми надеждами.
Но я словно любитель понаступать на одни и те же грабли, впечатываться в те же косяки, набивать себе там шишки и синяки. Я, должно быть, жду, когда на мне больше не останется живого места, чтобы уже никогда в жизни не согласиться ни на одну авантюру, в которую можно было бы вляпнуть из-за своего дурацкого сердца.
– Да, – выдохнула я, едва соображая, что вообще говорю.
