Текст книги "Истории тёмного королевства (СИ)"

Автор книги: Anless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

У нее была бледная кожа, темные глаза и черные, как крыло ворона, волосы. Любой, даже самый неосведомленный человек, признал бы в ней Белоснежку. Впрочем, Локи было уже плевать и, судя по всему, Охотнику тоже.

– Иди, милая девочка, собирай цветочки, пой песенки, – улыбаясь, выдохнул он, ни разу не попытавшись сбросить нахального божка с себя, – я сегодня добрый.

– Срамота! – фыркнула юная принцесса и, подхватив корзинку, пошла к залитой солнцем лужайке.

А Локи так и остался лежать в тени деревьев на лугу и рассматривать лицо человека, как две капли воды похожего на его брата, Тора, и думать, как же такое могло случиться.

========== 69. Мистер Голд и Белль (“Красавица и Чудовище”) ==========

К черту Сторибрук и Зачарованный мир! Он ничего не дал Румпелю, только отнимал – семью, сына, Белль. Ничего не осталось. Только дочка, рожденная в муках, доконавших ее мать, беззащитная и совсем крошечная, пищит в пеленках. Дочь, привязавшая его к жизни. Девочке неделя от роду, имени все еще нет. Румпель держит кроху на руках, с беззаветной нежностью прижимает к себе, втягивает ноздрями нежный запах младенческой кожи, перебирает прелестные пальчики.

– Прости, Белль, – грустно улыбнувшись фото, с которого на него смотрела почившая возлюбленная в желтом бальном платье, шепнул Румпель, – ты хотела назвать ее Марией. Но она совсем не похожа на Марию. Она Изабелль. Прекрасная красавица. Буду звать ее так и вспоминать тебя.

Кроха что-то бессвязно пролепетала в ответ и крепко, насколько могла, сжала пальчиком палец Румпеля.

Они уедут отсюда, как всегда хотела этого Белль. Закроют лавку навсегда, сядут в машину и будут катить по дороге, прочь от боли, прошлого, волшебного мира и магии. Он боялся потерять магию. Думал, что будет беспомощным без нее. А теперь, когда платой за магическую силу стала смерть любимой жены, Голду стало наплевать. Может быть, обычный мир подарит счастье ему и их с Белль прелестной девочке. Если не он, то хотя бы она, заслуживает счастья.

*******

Белль растет. Чудесная маленькая девочка, попрыгунья, папина умница. Тащит книги из библиотеки, юлой вертится у отца в антикварной лавке, любит читать, расположившись под яблочными деревьями, но больше всего обожает мечтать. Она мечтает о далеких странах и волшебных путешествиях. Как ее мама, о которой Румпель рассказывает ей каждый вечер перед сном. Маленькая Белль знает, что ее мама была доброй мечтательницей и очень ждала ее появления на свет. Она любит смотреть на фото папы и мамы вместе, часами может рассматривать, сидя на кровати в своей маленькой комнатке, полной игрушек.

Румпель души в ребенке не чает, отправил ее в лучшую школу, до которой добираться сорок минут на машине, в город, отдал на танцы, когда попросила. Ни одного концерта не пропустил. Учителя любят маленькую Красавицу – за ум, неуемную фантазию, покладистый характер и легкий нрав. На родительских собраниях мистер Голд сияет от гордости – Белль читает больше всех в классе, победила на городской олимпиаде по географии, неплохо рисует и сильна в математике. Вот только не всегда внимательна, посреди урока как будто уплывает куда-то. Мистер Голд дочку за это не ругает. Находит ее мечтательность милой. Иногда Белль рассказывает ему, о чем мечтает – увидеть весь мир, особенно ей нравится Лондон. В детском альбоме рисунки Биг Бена и дождя. Голда это беспокоит, даже к психологу малышку отвел. После трех занятий понял, что от мозгоправа девочка пользы не получает, только расстраивается, и оставил в покое эту затею.

******

В старших классах наказанием стала химия. Белль она совершенно не нравилась. Пару экспериментов закончились сильным взрывом в антикварной лавке, а однажды она едва не спалила дом. В конце концов, неудачи в химии прошли благодаря удачи с магией.

– Белль, лучше здесь этого не делать.

Она внимательно посмотрела на отца и улыбнулась:

– Перестань, папа. Никто же не видит.

– Люди здесь не верят в магию, – вздохнул Голд, – здесь колдовать нельзя.

– Я всего лишь закончила эксперимент, – пожала плечами Белль, – и я колдую дома.

Голд хмурится. Ужасные картины, что будет, если она вздумает применять магию при людях, либо кто-то это случайно увидит, так и стоят перед глазами. Изабелль быстро целует его в щеку и обнимает. Погладив по щеке ладонью, улыбается:

– Па, я прекрасно знаю, что ты тоже колдуешь иногда. Я осторожно. Правда. Никто не увидит.

Голд примирительно вздыхает и, сообщив, что будет в гостиной, уходит смотреть баскетбол. Пристрастился к футбольным соревнованиям по телевизору. Ни одного футбольного матча с участием «Ливерпуля» не пропускает.

****

Ее последнее лето перед выпуском они проводят в путешествии. Ездят по живописным уголкам страны. В Манчестере играли вдвоем в футбол. У Белль получается плохо, но согласилась, чтобы порадовать своего старика. В Лидсе остановились у милой приветливой женщины и пили вкусное молоко на завтрак. В благодарность Румпель наколдовал ей букет цветов и полный кошелек. Даже забавно – везде и всюду деньги играли такое важное значение. В Лондоне ходили в музей восковых фигур Мадам Тюссо. Белль осталась в восторге. В Ливерпуле толком погулять не получилось – все три дня, что провели там, шел дождь. Выходили из домика, где остановились, только по вечерам, ели мороженное на веранде.

Домой вернулись за три дня до начала учебы. Белль была счастлива, часами рассматривала фотографии на экране фотоаппарата и призналась, что это было лучшее путешествие в ее жизни.

****

– Ох, милая, – сердце болит, давит, жмет, Румпель старается дышать глубже, не касаться его, чтобы не спугнуть крутящуюся перед зеркалом дочь, – пожалуйста, будь осторожна. Этот Адам… он, похоже, из плохих мальчиков. Хулиган. Пожалуйста…

Умница Белль улыбается и крепко обнимает его за плечи:

– Папа. все будет хорошо. Я знаю, что делаю. Ведь я – твоя дочь, верно?

– Правда – кивнул Голд, не скрывая гордости.

– Тогда ты должен мне верить. Хулиганы не всегда так плохи, как о них говорят.

Ох, Голд готов был спорить с этим утверждением до хрипоты. Адам, капитан футбольной команды университета, был любимцем девушек, избалованным сыном богатых родителей и, похоже, Казановой местного разлива. Белль, которая сначала лишь снисходительно улыбалась в ответ на его ухаживания, если верить подругам, внезапно стала с ним гулять, проводить все больше времени. А недавно Голд случайно услышал, как она говорила Энн Поттс, своей подруге, по телефону, что влюблена.

Румпелю не нравилось это чувство, возникшее так внезапно, когда Белль только начинала учебу на филологическом факультете Оксфорда, он боялся, что внезапные чувства отвлекут ее от учебы. Еще больше он боялся, что дочь, любимое, единственное дорогое создание, которому отдал так много лет жизни, выскочит замуж, уедет со своим Адамом и забудет о нем, старике-отце. И да, он, конечно, по-своему ревновал. Она росла, хорошела, но Румпелю все казалось – она маленькая, его крошка. И как же она успела так быстро повзрослеть? Как влюбилась? Когда это случилось?

Сейчас он смотрел на свою милую девочку, что убегала на свидание, юркнув в машину кавалера и помахав ему рукой, и не мог поверить, что она стала уже совсем взрослой. Почти женщина. Больше не его крошечная малышка, которую когда-то в бессонные ночи таскал на руках, которой читал сказки, усадив себе на колени, и любовался, пока она старательно работала в лавке, помогая ему. И да, она теперь очень напоминала мать.

*****

Румпель тушит свет в прихожей, оставляет зажженным лишь ночник в спальне. Идет в душ и, приняв его, ложится в кровать. Остается только надеется, что Белль права. Что этот Адам не причинит ей боль (если так, превратиться в жабу, уж он постарается это устроить). Что любовь может изменить ее избранника, так же, как любовь ее матери изменила ее отца.

Румпель смотрит на фото жены, навсегда молодой и улыбающейся, и улыбается ей в ответ:

– Наша малышка совсем взрослая стала, милая Белль. Надеюсь, ты видишь, как она прекрасна. Ты бы радовалась ее доброму сердцу и легкому нраву. Это у нее от тебя.

Румпель вздыхает. Ночное небо сыпет в окна миллиарды звезд, луна таинственным светом поливает занавески.

– Удачи тебе, милая доченька.

Он снова глядит на фото жены и улыбается.

– И доброй тебе ночи, Белль. Где бы ты не была.

========== 70. Тони Старк и Харли Квинн ==========

Клоунесса смеется гиеной и показывает ему средний палец, бросается на прутья решетки, облизав их, точно сладкий пудинг. Тони не может поверить, что это покалеченное крикливо-яркое существо – его Харлин.

– Харлин, идем домой.

От Старковского сарказма ничего не осталось. Боль и презрение к себе самому заполнили все, каждую клетку ядом отравили. Он чувствует себя беспомощным и беззащитным. Вина съедает каждую клетку, как рак. Опухоль расползается по телу, метастазы совести, что не давали покоя с тех пор, как возлюбленная пожертвовала собой ради него, оставшись в лапах негодяев, вонзились глубоко в тело, болят под кожей.

Ответа на вопрос, что делает, что въелся под корку мозга, Тони так и не находит. Просто следит, как кривляется арлекина, стараясь взять себя в руки. Ему не впервой ходить по краю пропасти, но впервые, пожалуй, он чувствует себя настолько несчастным и таким беспомощным.

Харлин бросается вперед, точно птица-терновник, желая проткнуть себе грудь прутьями железной решетки, облизывает его щеку, как собака на привязи.

Тони шарахается, шатается пьяным, хмель боли бьет в мозг. Он жаждал ее, желал ее ласк с тех пор, как ее не стало рядом и краски погасли. Но не таких ласк ему хотелось. Он ждал ее теплых прикосновений, но пальцы ее холодны, точно лед. А язык кровавый, будто она пила лимонад с красителями, только им и живет.

Это больше не его Харлин. Это – ее тень, черная туча, что скрыла ее от него, унесла возлюбленную далеко, в страну, из которой не возвращаются. И всё же Тони по привычке зовет ее старым, родным именем, глупо надеясь, что, может быть, она отзовется. Вспомнит себя прежнюю, настоящую.

– Харлин!

– Её больше нет, пирожочек. Она умерла. Гниет в чане с химикатами. Ты опоздал. Доволен?

Тони закрывает глаза. Химикаты, конечно же. Что еще могло так обезобразить ее лицо – до неузнаваемости? Отрава изменила ее внешность, любовь к нему покалечила душу. Замкнутый круг. Конец.

Тони открывает глаза, снова смотрит на свою любовь – знакомую и не знакомую одновременно. Надо развернуться и уйти. Бежать отсюда. Стереть из памяти, что эта встреча, последняя встреча, состоялась. Забыть. Не помнить. Жить только светлым проблеском воспоминаний о девушке, которую убили три года назад его враги. Это необходимо. Иначе он сам умрет от боли, не выдержит. Никакой он не Железный человек, а человек слабый, несчастный. Маленькая песчинка в пылу мироздания. Жалкое ничтожество. Клоун, потерявший все, потому что ничего не имеющий.

Он медленно отходит от клетки, на которой Харлин повисла, как обезьяна, издает смешные звуки, красуется гибким телом. Он помнит каждую родинку на ее коже, но уже не уверен, что, после ее трансформации, они сохранились или не превратились в гадкие водянки. Последний взгляд самый тяжелый, самый горький. От него у нее, должно быть, кожа трещит. Но Тони не может оставить ее без последнего «прощай», сказанного уже не словами (слов она больше не слышит, не слушает) – глазами.

Харлин хохочет, взрывается ядовитым клубком смеха, искрясь, будто лампочка, охваченная замыканием. Ей весело, химикаты и пытки всё уничтожили в ее душе, а гадкий хохот оставили – вечное напоминание о том, как покалечили.

Вечное мерило боли для мистера Старка.

Тони резко разворачивается на пятках и топает к выходу. Без тени обычной грациозности, переваливаясь, как медведь. Никогда еще тяжесть мира, что он несет, не была так ужасна. Никогда еще ноша его не была столь горька.

Тони страшно. Боится, что не вынесет груза, привалившего плечи, сломается. Тони почти разбегается, почти бежит прочь из этой тюрьмы для нее и своего уставшего сердца.

И вдруг – возвращается. Так же резко, как и уходил. Потому что не может оставить ту, что обрел снова, спустя невероятно долгие и безмерно тяжелые три года. Потому что любит. Потому что «мы в ответе за тех, кого приручили». Потому что Харли Квинн, сумасшедшая акробатка, – его, Тони, рук дело. Это он заставил ее от безумной любви броситься хищникам в пасть. Он своей любовью уничтожил Харлин, и явил миру Харли, безумную девушку.

Он – единственная ниточка, что связывает её с жизнью. Она – единственная ниточка, что связала с жизнью его.

Тони хватает ее за руки, находя, что кожа все так же, как раньше, нежна и горяча и, притянув к себе ровно настолько, насколько позволяют железные прутья, тихо, но твердо, почти по слогам, произносит:

– Идем домой, Харли. Ты нужна мне Ты нужна этому городу. Этому городу нужна его королева.

========== 71. Санса Старк и Освальд Кобблпот ==========

– Ты?

На его лице – изумление и неверие. Кого угодно ожидал он видеть здесь, в мрачной тюрьме мрачного города. Не удивился бы даже, если бы вызволять из Аркхема явились враги – в Готэме что угодно возможно.

Но ее видеть совсем не надеялся. С тех пор, как три года назад она ушла от него, громко хлопнув дверью, Освальд вычеркнул ее из жизни и очень старался вычеркнуть из памяти. Последнее, впрочем, не удалось.

Он подошел к решетке вплотную и взялся за прутья. Ледяные, они не отражали и близко того, какими мертвецки холодными были его руки. Он смотрел на нее не отрываясь и даже забыв, что нужно моргать.

Санса ничуть не изменилась – все те же милые щечки, покрытые слабым румянцем, огнистые волосы, вздернутый курносый нос и нежные губы. Разве что взгляд стал более взрослый. Осознанный. Мрачный.

– Это правда ты? – повторил он, не в силах поверить собственному счастью. Протянул руку сквозь прутья, безумно желая коснуться ее, дотронуться до нежной щеки, бархат которой теперь вспомнил, точно они расстались только вчера. Санса не отшатнулась, к счастью, но глаза закрыла и выдохнула, как ему показалось, сердито.

– Привет, Освальд, – ни тени улыбки не отразилось на ее лице, а глаза были холодны, точно кубики льда, – я пришла за тобой.

– Ты хочешь меня вытащить? – почти готовый плясать от радости, спросил он.

– Уже. Идем.

Когда в руках ее оказался ключ и вскоре клетка, в которой он томился, открылась, Освальд, подобно яркой птице, вылетел на свободу. Он распахнул руки, заключая свою прекрасную подругу в объятья. Санса оставалась практически недвижима, разве что слегка похлопала его по плечу. Она медленно вышла, стуча каблуками дорогих дизайнерских туфель. Освальд только теперь заметил, что одета она исключительно в вещи от гуру моды. Улыбнулся. Воспоминания о девчонке в простых футболках и потертых джинсах, какой была, когда они только познакомились, ярко стояли перед глазами.

Санса выросла. Стала совсем другой. И нравилась ему теперь еще больше, чем прежде.

– Как ты это сделала?

– Договорилась.

– И в чем же цена моего освобождения?

Санса остановилась. Над Готэмом нависли свинцовые тучи, обещая ливень. Она на миг взглянула на небо, потом (холодно) – на его губы, подернутые болезненной улыбкой.

– Я помогу тебе завоевать Готэм, Освальд, а ты взамен уберешь парочку моих врагов. Безвозвратно.

Он молчал. Обдумывал сказанное. Покачал головой, усмехнувшись.

– Ты больше не та милая наивная девушка, какой была, когда я встретил тебя впервые. Но мне нравится, Санса. Мне. Очень. Нравится.

Она медленно кивнула, принимая комплимент как нечто само собой разумеющееся.

– Я учусь, Освальд. Медленно, но учусь. Идем.

И, не медля, пошла дальше по мраморным плитам.

А он покорно следовал за ней.

========== 72. Брюс Робертсон (“Грязь”) и Кэвин Крамб (“Сплит”) ==========

Давай-ка, Брюс. Соберись. Не будь тряпкой. Ты почти целый год гонялся за этим ублюдком. Мечтал, как разорвешь его мерзкую пасть на части. Как подвесишь эту скотину за его собственные яйца. Ох, уж ты бы постарался обеспечить ему комфортную жизнь. На зоне. В отделениях для особо дебильных. Лет эдак на двадцать, а, если очень потрудиться – до конца его гребанной, поганой жизни. И чтобы жрал вонючую похлебку и в конце концов, умостил свою жирную жопу на электрический стул. О да. Идеальный финал. Вполне для таких ушлепков, как этот Кевин, как там его фамилия. Не важно. Ублюдок Кевин.

И вот, Брюс, ты смотришь ему в глаза. В поганые лупатые глазища, полные ненависти. Отражающиеся в зеркале, перед которым стоишь третий час. Точнее, перед теми жалкими осколками зеркала, что еще остались. Скотство, скотство, скотство, скотство! Гадство! Твою мать! В голове – ни одной приличной мысли, только бесчисленное множество вопросов. На губах – ничего, кроме матерных слов – известных и только что специально по такому случаю придуманных. Ты всегда ненавидел сюрпризы чувак. Такой – возненавидишь еще сильнее, правда? Брюс. Отойди от зеркала. Дай себе снова обмануться, как делал это гребанных триста двадцать дней. Уговори себя. Уболтай. Заблудись в пучине мыслей, в парах алкоголя, в сигаретной дымке, в наркотическом безумии. Делай, мать твою, то, что всегда, ублюдок гребанный. Отрицай.

Но нет. То, что ты видишь – ни хрена не глюк. Это твоя поганая рожа отражается в зеркале. Твоя, точно. Разве что чуть более перекошенная, чем обычно, чуть менее опухшая. Это твои глаза сейчас так похабно бегают. Это от себя, убийцы, ты не можешь отвести взгляд. Сранная тварь. Лучше бы ты в ломке загнулся. Ты мог бы, Брюс. У тебя талант.

Но реальность хуже любого кошмара. И ты, барахтающийся в наркотическом забытье, внезапно проснулся. И на твою голову вылился ушат дерьма – чуешь, как смердит? Реальность смотрит на тебя глазами убийцы в зеркале и, криво усмехнувшись, спрашивает:

– Повторим, Брюс?

========== 73. Рихард Мозер, Алекс Брандтнер и Северус Снейп ==========

– Чушь и блажь.

Северус поджал губы, резко отворачиваясь к окну. Таковой была его реакция на принесенный Рихардом букет ромашек. Алекс специально наколдовал его на занятии.

– А мне кажется, весьма милый подарок, – пожал плечами Рихард. По привычке он сунул в рот сигарету, но не закурил, а стал жевать, – и парнишка смышленый, умненький. Делает большие успехи.

– Я очень надеюсь, Рихард, – ледяным тоном отрезал Снейп, – что ты не собираешься идти на поводу у студента, готового на все ради П или В.

– Но он действительно заслуживает этих оценок! – куда более горячо, чем следовало бы, возразил Рихард.

– Этих оценок, профессор Мозер, заслуживают лишь сильнейшие волшебники и несколько исключительнейших студентов. В число которых, как по мне, даже мисс Грейнджер не входит, не то, что ваш любимец из Хаффлпаффа.

– Ты предвзят к нему, Северус, – мягко возразил Рихард, – он умен и заслуживает похвалы и высоких оценок. И да, подарок действительно очень милый. Не помню, чтобы мне дарили цветы.

– Юношеская блажь, – отчеканил Северус, – впрочем, профессор Мозер, если вам нравится, предпочту завершить бессмысленный спор. У меня сейчас занятие.

Северус вышел, достаточно громко захлопнув дверь. Рихард пожал плечами и стал медленно жевать конфету, которую припас в кармане пиджака. К счастью, ему повезло – сладость попалась со вкусом клубники.

***

Рихард места себе не находил. Не спал, не ел, занятия закинул. Умудрился даже угодить в больницу святого Мунго, и это аккурат перед святочным балом! Северус навещал его каждый день, но порадовать не мог. Алекса все не было. Он пропал внезапно, две недели назад, и никто не мог его отыскать. Дамблдор был крайне опечален, совершенно не находил себе места. Особенно, когда новость о пропаже студента достигла Министерства Магии и в школу явился Корделиус Фадж. Снейп сообщил, что экзамены пришлось отменить, а многие родители поспешили забрать своих чад домой.

Ничего не помогало, даже подключение сильнейших магов к поискам нерадивого студента. Рихард был безутешен, школа потрясена столь возмутительным событием, ученики напуганы.

Рождество отмечать Рихарду светило в полнейшем одиночестве.

***

Видимо, великий Мерлин все же решил не бросать несчастного страдающего Мозера в одиночестве в канун праздников. За два дня до Сочельника Рихард обнаружил около своего дома маленький дрожащий комочек. Оказалось – овчарка, симпатичный мальчуган. Голодный, замерзший, продрогший на ветру, скулящий и не знающий, где же спрятаться от снегопада. Решение пришло незамедлительно – пушистый комочек отправлялся жить в скромную квартиру.

– Ну что же, студент, я отправляю вас на Гриффиндор. Думаю, вам очень подойдет этот факультет, хотя, наверняка, Шляпа захочет со мной поспорить. И да, вскоре вы будете в совершенстве владеть историей магии, которую я преподаю. Гарантирую.

Малыш посмотрел на волшебника глазами-пуговками и доверчиво гавкнул. Наверное, здоровался.

***

Алекс появился на пороге в разгар празднования Сочельника. Рихард ринулся открывать, едва услышав неуверенный звонок в дверь. Не сомневался ни секунды, кому он принадлежит.

Он не спрашивал у Алекса, где тот пропадал так долго. Ничего не говорил вообще. И слова выдавить из себя не мог. Куда-то подевалось природное красноречие.

Они смотрели друг на друга. Алекс похудел и волосы у него торчком стояли. Рихард вздохнул, пропустил его в квартиру. И, когда студент потянулся за объятьями, принял их с радостью.

Щенок резвился, крутясь неспокойной юлой, лаял и бегал по комнате в поисках новых приключений.

– О, кто это у тебя? – восторженно спросил Алекс. – Что это за маленькая прелесть?

– Да так, приблудился, – с улыбкой пожал плечами Рихард, – два дня назад буквально откопал его из сугроба, бедолагу. Я отправил его на Гриффиндор, но, знаешь, кажется Шляпа стала бы со мной спорить.

– И как назвал? – Алекс присел перед гоняющим туда-сюда мяч щенком и почесал того за ухом.

– Не знаю, ничего не приходит в голову. У многих волшебников, оказывается, слишком длинные имена, чтобы в честь них назвать собаку.

– Ну тогда, – Алекс улыбнулся, – он будет Рексом. Как тебе?

Рихард бы согласился на что угодно, лишь бы Алекс никуда не уходил – ни сегодня, ни когда-либо еще. Хотя «Рекс» ему действительно нравилось, так что, он довольно кивнул:

– Да, отлично. Рекс. Волшебник Рекс. Специалист по любовным зельям.

– А почему по ним? – удивился Алекс.

– Я думаю, потому, что именно он привел тебя ко мне снова.

Алекс ничего не сказал. Он подумал, что очень хорошо, что Седрик все-таки уговорил его попробовать с Рихардом еще раз. И что, вероятно, ему еще долго хранить в секрете тот факт, что Диггори и Снейп вот уже три дня как наслаждаются совместным отдыхом на Майорке.

========== 74. Барти Крауч-младший и Симм Мастер ==========

Барти Крауч-младший очень ждал Кубка Огня. Ворочался в постели, просыпался в жарком поту, зажимал рот руками, чтобы не вопить, не разбудить соседей по комнате.

Барти интересовало вовсе не соревнование, оно было последним делом, о котором он думал. Плевать Барти хотел на хваленный Кубок Огня, на десять Кубков, на все турниры и все увеселения.

Барти Крауча интересовал лидер команды Дурмстранга Гарольд Саксон, он и только он один. По-хорошему, Гарольд занял все мысли Барти, все его мечты с того безумного лета два года назад, когда он гостил в поместье у Краучей. Два месяца невероятных совместно проведенных дней и еще более крышесносящих ночей. Письма все эти долгие полтора года, что они не виделись, с такими красноречивыми описаниями того, что мечтает сделать Гарри с ним, что у Барти внутри все млело и в приятный тугой комок скручивалось.

И вот он здесь. Барти не сомневался, кто именно приедет представлять Дурмстранг на Турнире. Кто был настолько же блестящ, как Гарольд Саксон, так же умен, столь же невероятен? Ему не было равных – нигде и никогда.

Сейчас (Барти видел со своего места) Гарри сидел за столом и с аппетитом уплетал тыквенные коржики. Барти сглатывал скопившуюся в горле слюну, нервно проводил пальцами по тонкой линии шеи, как будто помогал еде попасть в желудок, сосредоточенно жевал, точно это было чем-то важным и увлекательным. И, конечно, не был бы собой, если бы его стиль не отличался хоть слегка от стиля других ребят, членов команды – верхняя пуговица формы была расстегнута. О, Барти не нужно было фантазировать, что скрывалось под формой, тонкие изгибы шеи Гарольда Саксона он знал, помнил на ощупь, изучил наизусть. Барти мысленно представлял, рисовал карту родинок, чертил знакомую дорожку. Пришлось до боли сжать губы, чтобы не застонать.

Он выдержал два невыносимо долгих часа, когда все студенты чавкали, жевали, глотали и вели себя так, точно не ели сто тысяч миллионов лет. Он извелся. Под конец вечера не то, что есть, – дышать мог с трудом. Они так ни разу и не взглянули друг на друга открыто, но часто, уткнувшись в стакан с тыквенным соком, полный весь вечер, потому что было совсем не до еды, Барти ловил на себе знакомый обжигающий взгляд. И таил в посудине улыбку готовящегося атаковать хищника.

Вечер заканчивался. Барти отсыпал последнюю порцию шуток, пустил еще парочку острот и спешно удалился. Бежал по коридорам, точно марафонец. Заперся в библиотеке, удачно пустой, зарылся в первую попавшуюся книгу, содержимого которой не видел, хоть и пытался читать. Его бросало то в жар, то в холод, швыряло от возбуждения к апатии, никаких заклятий против этого не существовало и зелий тоже, Барти уже неоднократно проверил. Временами приходилось обтирать мокрые руки о мантию, напоминать себе о необходимости дышать.

Шаги он учуял, точно дикое животное, за километр. Замер. Почти остолбенел. Он знал это движение. Этот великолепный звук. Он узнал бы его из миллиарда других.

Он узнал этот запах терпкого вина и корицы – самый сладкий запах на свете.

Он знал эти зубы, впившиеся и терзающие шею, знал пальцы, прошедшие по ключице, вдоль спины, сжавшие ягодицы. Знал язык, что змеиным жалом вторгся ему в рот

– Гарри! – прошептал он и ощутимо больно укусил любовника за губу. Тот зарычал. Барти знал, что это означает – ему нравится.

И каждый толчок у себя внутри, каждый стон, каждый глубокий вздох, и сладкий поцелуй был ему знаком. Барти отвечал на них с жадностью голодного, которому, наконец, дали хлеба.

****

Все закончилось и пришлось применить Диффиндо, чтобы скрыть следы отчаянной запрещенной, как Запретный Лес, любви. Барти еще находился в каком-то безвременье и беспространстве, Гарри с присущей ему легкостью и грацией надевал рубашку, снова не застегивая верхнюю пуговицу.

Барти аккуратно поцеловал его в висок и дважды в губы, не особо обращая внимание, что он слегка отстранился, погладил по небритой щеке. Укусил за губу, в шутку, играючи, за что получил шлепок по заду и рассмеялся.

– Ты меня с ума сводишь, – покачал головой он.

– Ладно, – Гарри поправил воротник и самодовольно усмехнулся отражению в зеркале, – я запомню. Будешь винить меня в своем помешательстве.

Барти улыбнулся. Смотрел, как тонкие пальцы любовника быстро справились с одеждой, кое-как нацепил мантию, не особо глядясь в зеркало. Они вышли не вместе – Гарри, как условились, чуть раньше.

Барти нагнал его в коридоре через минуту. Аккуратно взял за руку, сжал тонкие длинные пальцы.

– Близится война, Гарри. Темный Лорд скоро получит власть. Мы изменим весь магический мир. Ты ведь на нашей, – он тряхнул головой, каштановая грива рассыпалась по плечам, – на МОЕЙ стороне?

– Определенно, – кивнул Гарри, склонив голову, – мы всегда на одной стороне, мой дорогой. Ты же знаешь.

========== 75. Сестра Мэри-Юнис Макки и Рамси Болтон ==========

Дьявол всегда узнает своих приспешников. Узнает по голосу, учует по запаху. Дьявол знал, кто перед ним, и, едва посмотрев, знал, что хочет от него очередной мелкий человечишко. Они все были такими предсказуемыми, Божьи создания. Такими же, как и сам Господь.

Он сидел в высоком кресле, точно на троне, и пил напиток богов. Изуродованные оскалом, губы его знаменовали решимость и говорили о невиданной жестокости. Дьявол любил таких прислушников. Преданные, как псы, устали не знающие в издевательствах, жадные до чужой крови и получающие истинное наслаждение от чужой боли – о, это было то, что нужно. Идеальный грешник для одного из почетных мест в Аду.

Дьявол в обличье монахини гордо и статно шагает к креслу. Мелкий человеческий раб и не думает убавлять спесь, смотрит так, будто перед ним – обычная букашка. Нечистый это запомнит. Вспомнит, когда слуга его будет гореть в аду.

– Ты звал меня.

– Я заждался, – наглый взгляд с прищуром осматривает Лукавого, – монахиня?

– Сестра Христова, – усмехается Сатана, – самое невинное создание из послушниц, самая чистая душа.

– Весьма необычно, – человеческая мошка пьет вино, которое подкатывает комом под кадык, – очень необычно, я бы сказал.

– Почему же? – Лукавый сдерживает усталый вздох, – сестра Христова. Мы с Христом, в общем, тоже братья. В некотором смысле.

– Ладно.

Грешник нетерпеливо встает со своего трона, прыжком очутившись рядом с Духом Зла. Пытливо в глаза заглядывает, яростно ищет ответа.

– Ты знаешь, зачем я звал тебя?

– Все зовут с одной и той же целью. Власть. Деньги. Похоть. Сладострастие.

– И какова же моя цель?

– Власть, – заурядным голосом, устало, отвечает Лукавый, – ты так же предсказуем, грешник, как и все твои братья.

– Правильно, – он улыбается и дарит три коротких гулких шлепка – аплодисменты. – Что я должен сделать для этого?

Нечистый нежными пальцами монахини касается небритой мужской щеки. Ласкает кожу, спускается вниз. Гладит кадык, в котором будто удары сердца слышны.

– Отдай мне свою душу. И подпиши нашу сделку кровью – Сатана шепчет в самые губы, как любовница, почти целует, почти страстно.

– Согласен, – ни секунды не раздумывая отвечает грешник, покорно склоняя голову. Он давно уже все обдумал. И давно уже все решил.

Улыбка, которую можно было бы назвать счастливой, знай Дьявол, что такое счастье, расцветает на его устах. Лукавый смеется нежным смехом прислужницы Бога. Достает из рясы несколько листков тонкого пергамента. Аккуратным ножом резко чертит по коже близ шеи, смертельно близко к сонной артерии, дабы у человеческой мошки не осталось сомнения, как быстро он может быть убит.

– Сделка свершена. У тебя будет все, что хочешь. Громкие победы и абсолютная власть, женщины, вино, кутежи, рабы. Люди будут бояться тебя и склоняться в почтительном уважении при одном лишь твоем имени. Но отныне и до конца твоих дней, ты принадлежишь мне. И душа твоя будет гореть в аду, когда ты покинешь эту грешную землю

Сделка скреплена поцелуем, длящимся чуть дольше, чем платонический.