Текст книги "Истории тёмного королевства (СИ)"

Автор книги: Anless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Настолько, что об этом шепчутся между собой фрейлины, при королеве бессменно вежливые, за ее спиной – болото жаб.

Настолько, что птички нашептали об этом королю и он хмурит брови, терзаемый неразрешимой дилеммой: казнить ли одного шута или любимую супругу в придачу?

Тириону все равно. Он умирает. Умирает от любви. И это более мучительно, чем смерть от болезни или раны. Он теперь точно знает. Королева влечет его днем, когда на губах ее появляется чудесная улыбка, а темные глаза горят огнем. Королева сводит его с ума ночью, когда приходит во снах.

Все его мысли и помыслы заняты лишь Ее Величеством и это – самое прекрасное, но и самое пугающее чувство, что довелось ему когда-нибудь испытать.

Тирион умирает и предпочел бы сделать это рядом со своей избранницей.

А королева Анна мечтает о его поцелуях и ласках.

Но еще больше – о том, чтобы его не было. Совсем. Ни за что. Никогда.

*********

Мне придется убить тебя,

Ведь только так я буду знать точно,

что между нами ничего и никогда

уже не будет возможно.

========== 100. Эдвард Нигма и Джим Мориарти ==========

Есть люди, поющие как сонм ангелов.

Есть те, кто танцует так, точно рисует движениями саму жизнь.

Есть художники, воплощающие прекрасное и ужасное с такой силой и правдоподобностью, что нет отличия между действительностью и картиной.

А есть он – Загадочник.

Эдвард Нигма с детства обожает загадки. Каждый человек для него – головоломка, простая или не очень. Каждого нужно и хочется разгадать. И Эд делает это с удовольствием, порой (если загадка сложна) получая истинное наслаждение.

Сколько людей, самых разных, сложных и не очень, довелось узнать ему на жизненном пути? Все они для него были кодами (некоторые -сложными, четырехзначными), которых необходимо было расшифровать. Это был ритуал. Часть жизни, от которой не уйти. Часть его природы, может быть, часть тела даже, как рука, нога, ухо или сам разум.

И только Джеймс Мориарти остался загадкой нерешенной, тяжелой, манящей, как опиум-наркомана. Нигма и сам не понял, как стал зависим от него, и не смог бы даже точно сказать, когда именно это случилось. Но с тех пор, как он впервые увидел Мориарти в одном из мрачных кафе Готэма (черт его знает, что понадобилось криминальному гению в городе, где таких как он было все население разом), и (с ужасом, что скрывать) понял, что не может найти ключ к нему, ответить на вопрос о нем, понять, каков он есть, все в жизни пошло не так. Иначе. Опаснее. Безумнее. И увлекательнее.

Эдвард сидел в кресле у окна в своей квартире, нюхал воздух, всеми фибрами души и каждой клеточкой тела чуя приближение своего непознанного Мефистофеля. О, он буквально ощущал его запах в комнате, в городе, повсюду, ему слышались шаги. Кажется, еще чуть-чуть – и тот войдет, явит свой глумящийся лик. И снова предложит игру. И снова Эдвард Нигма не сможет отказаться.

Это становилось уже доброй традицией. Джим подкидывал ему убийства, одно за другим, а он распутывал их, испытывая чувство, похожее если не на оргазм в чистом виде, то уж точно на острейшее наслаждение. Как если бы ходил по лезвию ножа либо ступал в беззвездную ночь на карниз, шагал по крыше. Да так оно, собственно, и было. С таким человеком, как Джеймс Мориарти невозможно иначе.

Дверь тихо скрипнула. Эдвард подобрался, точно натянутая струна, возложил руки на колени, выбивая дробь, и, улыбаясь, приветствовал своего гостя, приглашая войти:

– Заходите, мистер Мориарти.

Мистер Мориарти приглашение принял. Улыбка его теперь была еще опаснее, в глазах сверкали искры безумия. И это тоже нравилось Эду. Природа безумия была ему слишком хорошо понятна.

– Дорогой Эд, – елейно, почти нежно, произнес он, намерено растягивая слова, – добрый день. Поиграем сегодня?

Нигма вернул улыбку. Заглянул в глаза.

В них читалось все то же изощренное удовольствие и приятная зависимость от их противостояния, которое давно уже стало любимой игрой.

========== 101. Роуз Тайлер, Десятый Доктор и Килгрейв ==========

– Ро-за Тай-лер…

Он шептал ей это на ухо, лаская шею горячим дыханием. Жаркий язык ползучей змеей проникал в ухо, обжигал родинки на шее. Сводил с ума.

Роза Тайлер. Самая обычная девушка из самой обычной семьи. Мать – скромный бухгалтер, отец умер, когда она была совсем маленькой. Ни денег. Ни перспектив. Ни будущего. Самое счастливое, что случилось в жизни – знакомство с Доктором. Путешествия с ним компенсировали скучную жизнь, в которой «завтра» ничего не отличалось от «сегодня» и как две капли, было похоже на «вчера».

– Ро-за Тай-лер…

Сладкий зов манит и сводит с ума. Устоять почти невозможно. Где-то на задворках разума, на границе сознания, Роза противится этому наваждению. Но сопротивляться невозможно. Рядом с ней – Доктор. И не он. Этот человек, выглядящий в точности, как Доктор, ее возлюбленный, все равно совсем другой. Он жестче. Темнее. Разнузданнее. И он – ее.

– Ро-за Тай-лер – вонзается шепот в голову, чеканя каждую букву.

Она знала, что иногда родственных душ может оказаться трое. Мама рассказывала ей об этом. Подруги шептались об этом, на словах боясь такого, втайне же о таком мечтая. Им казалось, что любовное сплетение, в котором замешаны трое – это ново, остро, интересно. Возбуждающе. Донна шутила, что один мужчина всяко лучше, чем два. Одного всегда можно использовать по-хозяйству.

Роза же боялась, что она – часть этого родственного треугольника, нерушимого и страшного. Даже когда встретила Доктора и сразу же почувствовала слабость в коленях – верный знак того, что суженый рядом, – продолжала молить небеса о том, чтобы он был только один. Чтобы никто еще не смел нарушить их сказку, раздвинуть ее границы.

Бог оказался глухим и слепым, как Роза и предполагала. Их было трое – она, и два мужчины, похожие друг на друга, как две капли воды. Они неразлучны. Неразделимы.

– Роза Тайлер, – кончик языка оставляет мокрую дорожку на шее, ласкает родинки, руки кольцом смыкаются на талии, – ты – моя.

***************

О, какая невыносимая, нестерпимая боль!

Доктор хватается руками за оба сердца, открывает рот, жадно втягивая в легкие воздух. Больше, больше воздуха. И не чувствует его. Легкие как будто пустые, словно кислород покинул их уже давно. Точно они увяли, как цветы на летнем зное.

Такая слабость не означает регенерацию, о нет. Она значит что-то куда более ужасное. Непривычное. Необычное. Когда Доктор встретил Розу, то почувствовал, как силы буквально улетают. Испаряются в небе. Но, знаете? Он привык к этому. Вскоре обоюдная слабость, что они испытывали с Розой, находясь рядом, уступила место любви. Они были предназначены друг другу. Предначертаны свыше. Все было хорошо. Спокойно.

И вот сегодня, едва проснувшись с первыми лучами рассвета, Доктор почувствовал слабость снова. О, это было бессилие в чистом виде. Паралич. Немощь. И ему это не нравилось. Это не было приближающейся регенерацией и не было болезнью. Хоть Доктор проверил себя на наличие и того, и другого, для успокоения – собственного, а главное, Розы. Попав сюда, в мрачный и темный город, который отчего-то выбрала ТАРДИС, Доктор совсем ослабел. Роза вышла из синей будки, шатаясь, точно пьяная, и упорно шла вперед. А он – за ней, пока не отстал. Страдая. Болея. И проклиная небеса за то, что такое случилось именно с ним. С ним и его прелестной Розой, рядом с которой было много счастья и почти совсем не было боли.

Доктор слышал истории о том, что родственных душ, неразрывно связанных друг с другом, может быть трое. Но не верил в них. Считал выдумкой сентиментальных поэтов, романтичных глупцов, склонных драматизировать. Отвергал.

Когда это случилось с ним, он вдруг почувствовал, как жизненная энергия гаснет в нем, подобно жизни внутри обычных земных существ. Ему казалось, что он умирает. Двигаясь, как паралитик, медленно, скованно, кое-как нащупывая руками стену, за которую приходилось держаться во время ходьбы, Доктор все же нашел Розу. Она стояла в объятьях другого. И когда тот, другой, обернулся, Доктор молча сполз на землю, как змея, усыпленная сладостной мелодией флейты факира. На него смотрело его собственное лицо.

*****************

Их трое. Килгрейв всегда это знал. Чувствовал всеми фибрами тонущей во мраке души.

Это забавляло. И даже радовало. А еще – сильнее возносило его в собственных глазах. Конечно же их трое. У него просто не могло быть иначе. Он не был таким, как все. Не был частью серой массы. Все было иначе. Он был особенным. И его история безумия, любви и страсти, тоже не могла быть столь банальной, как простое зацикливание на обычной одной-единственной девушке.

Приближение третьего он почувствовал сразу. Ощутил каждой клеткой. Унюхал. Звук приближающихся шагов стал ощутимее, звучней, громче. Теперь его не перекрывал даже робкий стон девушки, все еще пытающейся с ним бороться.

– Роза! – услышал Килгрейв и обернулся – резко, круто, как солдат на плацу.

У пришедшего было то же лицо, что у него самого, разве что чуточку моложе. И выбритое. Пару секунд понадобилось, чтобы понять, что его не получается контролировать.

Килгрейв подошел к пришельцу, протянув руку и – черт его знает, для чего! – прижал руку к его груди. В этой груди безумным ритмом колотилось сердце. Будь он нормальным, таким, как все, пожалуй, его бы это шокировало. Но он был безумцем. И новое открытие Килгрейва забавляло.

У третьего соулмейта было два сердца.

Два сердца. Почти идентичная внешность. Красивая девушка и необычная, дикая слабость, еще более сильная, нежели у тех, у кого в этом мире было предназначение жить лишь с одним человеком, мерно отчеканивая скучные отрезки жизни.

Все обещало быть чрезвычайно интересно.

Они стояли и смотрели друг на друга, каждый думая о своем, но об одном и том же.

Их было трое.

Они были неразлучны.

Неразделимы.

========== 102. Мария Тюдор и Санса Старк ==========

Бедняжка Санса из дома Старков сидит в уголке в своем кресле и беззвучно плачет, время от времени вытирая слезы тонким батистовым платочком. Слезы не очень слушаются, льются снова. Глаза с каждым мигом становятся все более грустными.

Бедняжка Санса из рода Старков выросла и перестала мечтать. Она еще юная, на несколько лет младше Марии, но детство ее закончилось давно. Резко и стремительно. Ушло, не попрощавшись.

Бедняжка Санса из рода Старков наверняка задает себе вопрос, за что же жизнь так горько обошлась с нею, за что обидела? Она мечтала о красивом и верном муже. О большой семье, какая была у нее самой. О прекрасных платьях и чудесных балах. О пеших прогулках по лесу и романтичных признаниях в любви. В конце концов – о большой и чистой любви (наивная мечта любой девушки, независимо от происхождения, возраста и статуса).

От мечты не осталось и следа, разве что она действительно носила роскошные платья, сшитые из богатой ткани. Вот, пожалуй, и все.

Мария Тюдор, английская принцесса, давно перестала мечтать. А, быть может, не мечтала никогда. Единственный выживший ребенок своих родителей, всю жизнь страдающая от того, что девочка, а не сын, наследник престола, рано (и навсегда) разлученная с матерью, забытая и оставленная отцом, почти не помнящая материнской ласки, Мария Тюдор, английская принцесса давно поняла – мечтам в жизни не место. Не важно, кем ты являешься – знатной дамой, простой крестьянкой, или обычной девчонкой, еще не выпорхнувшей из объятий детства.

Мария Тюдор, английская принцесса, давно уже не плачет. Она научилась носить слезы в себе, не позволять им вырываться наружу. Кажется, стоит ей сделать это хоть раз, дать слабину – наплачет Темзу. Не остановится, не сможет.

Она проводит свое время в молитвах или чтении, горячо желая спасения для своей несчастной матери и (да простит ее Господь!) проклиная чертову шлюху Анну Болейн, что разрушила ее, Марии, жизнь, как карточный домик. Она много читает и мало говорит. Никому не верит и почти ни с кем не советуется. Разве что верный друг Юстас Шапуи – единственное, что осталось у нее в этой жизни. Мудрый помощник, чудесный друг, почти что отец.

У Сансы же нет и этого. В грустных глазах леди Старк Мария видит собственное отражение. И боится его. В потускневшем взгляде юной фрейлины боли больше, чем у целого человечества. В тени улыбки – самый большой страх самой Марии. Ужас от возможности навсегда остаться одинокой, ненужной, покинутой. Как венценосная мать, отвергнутая королева Екатерина.

Мария Тюдор, английская принцесса, очень привязана к своей фрейлине, пожалуй, больше, чем ко всем остальным служанкам. Зная ее место, Мария относится к Сансе почти как к подруге. Называет ее про себя солнечным лучом и истинной леди Севера. Любит наблюдать, как Санса плетет кружево, или слушать истории из ее детства – те, которые случились, пока оно еще было счастливым. Пока оно еще было.

Марии нравится заботиться о Сансе. Принцесса дарит ей платья, которые больше не носит, отрезки самой лучшей ткани. Недавно вручила сережки-капельки от лучших ювелиров. Читает для Сансы вслух трактаты Макиавэлли. Говорит обо всем.

И когда Санса, взглянув на нее полным надежды взором, вдруг спрашивает, что же их ждет в будущем, их обоих, принцесса Мария, с улыбкой на устах, отвечает:

– Все будет хорошо, леди Старк. Все будет хорошо.

Хотя в этом она совсем не уверена.

========== 103. Ганнибал Лектер и Килгрейв ==========

Килгрейв сидел в уютном кресле с широкой спинкой и узкими подлокотниками, закинув ногу за ногу, и злился.

У него был лишь один раз, когда он облажался, не смог ничего поделать с чертовым хрупким сознанием чертовых хрупких людишек. Но, как выяснилось, тогда судьба подготовила ему встречу отнюдь не с человеком. Знакомца, от чьих мозгов все его гипнотические манипуляции отлетали рикошетом, звали Мастер, он утверждал, что с какой-то другой планеты (Килгрейв не помнил названия, но точно не с Марса) и забыть его было сложно еще и потому, что, прощаясь, тот укусил за губу до крови. Невозможность контроля очень раздражала Килгрейва тогда, но, подумав, он пришел к выводу, что ничего страшного в том, что мозги у инопланетян иначе работают, в общем нет, а значит, ему незачем сомневаться в себе или своих способностях.

Теперь же перед ним был самый обычный человек. Высокий, сухопарый, с изящными руками и довольно суровыми чертами лица. Психиатр, как ему сказали, лучший в своем деле. Асс. Килгрейв пришел к нему под фейковым предлогом депрессии и старательно разыгрывал тоску на каждом приеме. На самом же деле прирожденному манипулятору просто стало чрезвычайно любопытно проверить, так ли крепка психика ассов, как велики их профессиональные таланты.

Прошла неделя, две, три, месяц. Сегодняшний день открыл восьмую неделю борьбы, которую Килгрейв вел с доктором Лектором, и о которой последний не догадывался (или делал вид, что не догадывается). Килгрейв ходил на прием три раза в неделю, настаивал на четырех под предлогом усилившегося суицидального синдрома, изображал жертву так, что ему пора было давать за это «Оскар», вздыхал, точно вот-вот умрет, и дарил психиатру взгляды побитой голодной бездомной собаки.

Лектер же оставался безучастным. Он говорил медленно, размеренным тоном, голос его звучал слаще колыбельной. Килгрейву лишь оставалось бороться с желанием буквально вырубиться, впасть в сонную кому. Но нет, он, великий и ужасный Килгрейв, забавы ради способный заставить человечество начать ядерную войну, не мог проиграть. Не мог смириться с тем, что какой-то человечишка, будь он трижды Зигмунд Фрейд, не покорится его воле и его желаниям.

– У вас интересный мозг, доктор Лектер, – наконец, признался он, садясь в кресле удобнее, и барабаня пальцами по коленям, – мои манипуляции отскакивают от вас рикошетом. Надеюсь, вы понимаете, что это – комплимент?

– О да, – кивнул доктор Лектер, – бесспорно.

– И что вы намерены с этим делать?

Психиатр окинул его долгим взглядом. Никаких мощных эмоций в его глазах не было, да только Килгрейву вдруг стало совершенно не по себе. Он даже поежился, натянув пиджак сильнее на плечи.

– Смею вас заверить, ничего, – покачал головой доктор Лектер, – мне нравится предложенная вами игра, мистер Килгрейв.

– А если я применю на вас мои навыки? – улыбнулся лукавым змеем манипулятор.

– Тогда, – психиатр встал, налил вина из бутылки, стоящей на его рабочем столе, и пригубил, – мы с вами поговорим иначе.

– Вы мне угрожаете? – Килгрейву было и весело, и любопытно, он не сводил с Ганнибала заинтересованного взгляда.

– О нет, – посмел заверить тот, – что вы. Это всего лишь предупреждение. Не более чем, мистер Килгрейв. Уверяю вас.

Килгрейв кивнул, оскалившись, словно хищник.

В кабинете пахло запеченным мясом под острым соусом.

========== 104. Екатерина Арагонская и Санса Старк ==========

Санса мечтала стать женой и матерью сколько себя помнит. Удел женщины – быть заботливым ангелом для семьи, хранительницей домашнего очага. Так говорила ей матушка. Так хотело общество вокруг нее. В конце концов, такова женская природа.

Когда ей сообщили, что она предназначена в жены Джоффри, Санса радовалась так, как, пожалуй, ребенок может радоваться игрушке или сладостям. Казалось – мечты сбываются. Только руку протяни – станут реальностью. Санса предвкушала этот брак. Мечтала о том, как будет танцевать с мужем на свадебном торжестве, как прижмет к груди свое дитя, как будет радоваться первым шагам и считать, сколько зубов у малыша во рту.

Мечты разбились на куски, разлетелись на осколки. Действительность оказалась не светлым праздником, а черным зазеркальем, в котором суженый – чудовище, а беременность – груз.

При дворе у блистательного и скандального Генриха Тюдора оказалась уже совсем другая леди Старк – с грустным взглядом и бесцветными снами. Удачей было, когда они совсем не снились, а не мучили ее кошмарами по ночам.

*********

О чем мечтала королева Екатерина, гордая дочь Испании, редкой красоты женщина, мудрая правительница и добропорядочная христианка? Санса могла бы поклясться, что мечты их одинаковы. Ей хотелось подарить любимому супругу-королю сына. Да не одного. Она желала стать матерью крепких здоровых принцев. Жаждала всегда оставаться столь же любимой, как в первые годы брака. Мечтала о семейном тепле и уюте.

И ее реальность оказалась черным зеркалом, в котором муж – изменщик, уставший ждать, дети мертвы, единственная дочь далеко и от нее лишь изредка приходят скупые весточки, а сама королева – уставшая, измученная тоской, растоптанная унижением и болезнями женщина, в которой остался лишь тусклый свет былого величия.

Королева думает, что ей помогает вера. Каждый вечер она проводит в яростных молитвах, больше напоминающих мольбы. Теперь она молится не о здоровых наследниках, а только о том, чтобы была счастлива ее дочь, ее дорогая Мария. И чтобы небеса даровали ей судьбу не столь горькую, какая была у ее матери. Чтобы Господь не обрекал ее на вечное одиночество и страдания.

Сансе не помогает ничего. Новые боги ее не слышат, старые уже давно оглохли. Она повторяет молитву каждый вечер, но ничего не чувствует. Молитвы для Сансы – заученный текст. Без эмоций. Без чувств. Без веры.

Когда-то молитва даровала радость, окрыляла.

Теперь радость дарует разве что Ее Величество – преждевременно постаревшая, неизменно грустная, всегда задумчивая, все больше молчаливая. Но неизменно прекрасная. Санса молчит, но ее сердце замирает, сладко трепеща, каждый раз, когда прекрасная Екатерина проходит по комнате, дарит ей мимолетный взгляд или теплую улыбку.

Санса влюблена.

Королева Екатерина давно забыла вкус юности. Не знает, как радоваться. Не помнит этого опьяняющего чувства. Но каждый раз, когда молоденькая фрейлина, почти еще ребенок, леди Старк, задумчиво, мечтательно смотрит на нее, легко улыбается, или смущенно опускает глаза, хлопая длинными ресницами, на сердце у нее теплеет. Давно забытые ощущения внезапно становятся реальностью, явью. И хочется держать милую девушку за руку, рассказывать тайные думы, делится сладкими воспоминаниями. Говорить. Чувствовать. Верить.

Королева доверяет.

========== 105. Руби Лукас и Мэдисон Монтгомери ==========

– Мэдди, Мэдди!

От одного только писклявого голоса, который уже буквально въелся в ухо, Мэдисон передернуло. Нет, пора все же нанять себе охрану. Или лучше сразу же поджарить эту надоедливую дурочку, ходящую за ней по пятам?

– Чего тебе, мать твою, нужно? – резко развернувшись на каблуках, юная кино-звезда посмотрела на преследующую ее тень.

й Девушка (как там ее зовут? Кажется, Руби) хлопала ресницами и восторженно пялилась на нее, как на икону. Обычно Мэдисон нравилось такое внимание – на то она и кино-звезда, чтобы принимать обожание фанатов. Оно напоминало ей, что она – богиня против всех этих мошек. Но сейчас… О, ее просто бесила одержимость, с которой эта Руби преследует ее.

– Я пришла за автографом! – продолжая хлопать длинными ресницами, ответила Руби.

– Да черт возьми, катилась бы ты в пекло, идиотка! – смачно выругалась Мэдисон.

Она бы обязательно еще и харкнула бы на пол, если бы это было хоть сколько-нибудь сексуально. – Сидишь у меня в печенках!

Автограф Мэдисон все-таки дала, неохотно черкнув маркером прямо на животе, с готовностью подставленном Руби. И тут же поспешила бежать, мысленно кляня себя за то, что никогда не надевает шпильку ниже двадцати сантиметров.

Руби не отставала, бежала следом, преданным щенком поскуливая в уши.

– Черт. Она меня попросту затрахала, – пробубнила себе под нос Мэдисон, – еще раз приблизишься, я тебя в тюрьму упеку, поняла меня, курица безмозглая?

– Но Мэдди, ты такая крутая! Мэдди! Мэдди! Подожди!

Наука считает, что человек произошел от обезьяны. Мэдисон бы сказала, что Руби Лукас произошла от мошки. Надоедливая и мозг такой же крошечный.

– Значит так, – круто развернувшись на каблуках, точно собирается бить, сказала звезда кино, – пошла отсюда. Быстрее.

– Но Мэдди, – быстро затараторила назойливая Руби, – ты такая крутая, и сапожки у тебя классные. А еще прическа, брюки, сумочка, и, кстати, где твой шарф, я видела, ты пришла с шарфом!

– Так, курица, – Мэдисон повысила голос, тон стал почти визгливым, и ткнула пальцем куда-то влево, – нахрен – это туда, поняла меня? Пошла вон!

Смотреть, как надоедливая фанатка исполняет ее приказ, Монтгомери не стала – скрылась в своем роскошном «Лимузине» и, приказав водителю гнать скорее, удалилась в лучах заката.

***********************

Руби Лукас не пришла на автограф-сессию. Не посетила встречу Мэдисон с фанатами в Лондоне. Обделила вниманием вечеринку, где Монтгомери сияла, точно бриллиант.

Когда Руби Лукас посмела не явиться даже на премьеру нового фильма, Мэдисон стала беспокоиться. Твою мать, может, она становится кошелкой, которая никому не интересна, даже девочкам-фанаткам с мозгами объемом с перепелиное яйцо?

Руби молчала неделю, другую. Когда пошла третья, Мэдисон не выдержала – взяла бутылку дорогого коньяка и отправилась в гости к мисс Лукас (адрес она попросила разузнать своего всезнающего менеджера). И даже купила торт, которым, естественно, портить свою роскошную фигуру не собиралась, но кто сказал, что Руби не захочет испортить свою?

Мэдисон, как всегда пафосно, точно красную ковровую дорожку «Оскара» покоряет, прошествовала в дом, где жила фанатка (ей сказали, что собак нет, так что, бояться было нечего), рванув дверь на себя, открыла ее и, сложив на груди руки, приготовилась звать верную собачонку Руби:

– Эй, Руби, ну где ты? Мне прямо тоскливо без тебя стал…ТВОЮ Ж МАТЬ, ЧЕРТ ЕГО ДЕРИ!

От ужаса у Мэдисон, кажется, снова начались шумы в сердце, ну, или сердца не стало, остались только шумы. Потому что вместо привычной верной скулящей фанатки ее живот поцеловало дуло дробовика.

– Какого хрена, бабуля? – фыркнула Мэдисон, испуганно пялясь, и смотря на встретившую ее бабку-охотника.

– Я тебе сейчас покажу, вошь голливудская! – угрожающе заявила бабка, двигаясь вперед, как танк. – Довела мою внученьку до безумия, меня до сердечного приступа! Ты у меня живой отсюда не выйдешь!

– Так, прекратите истерику, дамочка, – попробовала взять ситуацию под контроль кино-звезда, хотя сама была близка к истерике, – давайте решим этот вопрос мирно. В противном случае, вас прикроют за покушение на жизнь, уж я постараюсь.

Бабка выглядела разгневанной, как мигера, но орудие все же убрала. В принципе Мэдисон была готова к тому, что в нее еще что-нибудь полетит, и точно – безумная старуха швырнула ей какую-то тетрадь, которую Мэдисон поймать не успела, зато поцеловалась с ее страницами.

Так, все. Этого было больше, чем достаточно.

– Слушай ты, старая карга, – фыркнула обиженная будущая обладательница «Оскара», – я пыталась быть дружелюбной, хотя твою ударенную головой внучку надо было засадить еще при первом ее приближении ко мне. Но раз вы обе такие долбанутые сучки, тогда я сваливаю отсюда.

– Давай-давай, – гудя, точно паровоз, вторила хозяйка дома, – и торт свой забирай, пока не испортила тебе твое вульгарное платье, куртизанка!

– Что ты понимаешь, дешевка, это Версаче! – пискнула Мэдисон уже из машины, куда бежала, позабыв даже о том, какие неудобства предполагает бег на двадцатисантиметровой шпильке.

**************

Вечером, когда заняться было нечем и было до чертиков скучно, Мэдисон решила посмотреть подарочек, которым ее наградила ополоумевшая старая вешалка.

Это была простая тетрадь, а точнее, две тетради, соединенные скотчем, от того имеющие внушительный объем. Бегло просмотрев их, Мэдисон обнаружила, что имя ее здесь упоминается так же часто, как католическим священником слово «аминь». И стала читать.

2 ноября, пятница

Мэдди вышла из спортзала. Черт, она такая сексуальная! Она даже в мокрой футболке просто секс! А ее ножки! Хочу себе такие к лету! Пора худеть!

10 ноября, суббота

Сегодня была на встрече с Мэдди после вечеринки в честь дня рождения ее продюсера. Ждала автографа. Старый – на животе, пришлось смыть. Она автограф не дала, зато обозвала меня шалашовкой. Она такая мягкая сегодня! Обычно я слышу от нее слова похуже!

14 ноября, среда

Мэдди гуляла сегодня в парке со своей собачкой Луной. Она такая офигенно красивая. Мэдисон, конечно, хотя собачка тоже ничего. А еще она обронила булавку, когда пыталась приколоть пуговицу пальто. По ходу выбросила и пуговицу. Я подобрала и то и другое. Вот же класс, теперь у меня есть целых две крутых вещи от самой Мэдисон Монтгомери! Скажу Мэри-Маргарет, пусть лопнет от зависти!

8 декабря, суббота

У Мэдисон новая шубка, кажется, из каракуля. И правильно делает, что носит натуральный мех, что за мода пошла каких-то там животных защищать? Они бы еще волков в лесу подкармливали, гуманисты дебильные! Вот Мэдисон живет и не парится, не то, что моя бабуля-активистка. Монтгомери – огонь!

11 декабря, вторник

Караулила Мэдисон у входа в ночной клуб, где она тусовалась с друзьями. Охранник меня к ней не подпустил, зато Мэдди плюнула на меня. Конечно, случайно, когда кричала, что меня нужно изолировать от общества. Блин, неделю не буду теперь мыться! Мэдди такая крутая и классная, просто вау!

15 декабря, суббота

Бабуля считает, что я рехнулась на Мэдисон и угрожает показать меня какому-то доктору Уэйлу, психиатру. Так что, возможно, мне придется исчезнуть. И если это – конец моего дневника, то пусть он заканчивается главными словами – Мэдисон Монтгомери – супер-класс, она меня очень вдохновляет.

******************

Мэдисон закрыла дневник, вытянула ноги в кресле, почесала подбежавшую к ней собаку за ухом, и, довольно улыбаясь, закурила.

О да, уж что-то, а вдохновлять людей она всегда умела.

========== 106. Victoria Smurfit aka Деметра и Аид ==========

У Деметры льдистые глаза, боль в которых такая яркая, сильная, живая, что способна уничтожить все вокруг. У Деметры застывший взгляд, оглядывающийся назад, в прошлое, не видящий будущего. У Деметры сердце заливается слезами так, как не льют дожди холодной осенью.

Она не знает, какой сегодня день, не отличает день от ночи. Давно уже потеряла им счет. С тех пор, как Аид утащил ее дорогую дочь в свое мрачное царство ночи и смерти, Деметра только и делает, что горюет. Слезы, если уж начинают литься из ее глаз, так не останавливаются совсем. Деметра плачет, плачет, плачет – почти уже ослепла от горя, лицо опухло, привкус слез въелся в рот, разлился по горлу, затмил даже вкус амброзии, которую она так любит.

У Деметры руки холодные, словно лед, холоднее, чем земля, от ее страданий покрывшаяся толстым слоем снега. Ее жалеют все, и все бегут от нее, боясь захлебнуться в ее, материнских, страданиях. Деметра совсем одна, даже старая подруга Нюкта, укутывая ее своей темнотой, мрачной красой, не радует, не спасает. Нет материнскому сердцу покоя и утешения. Осталась только боль, бесконечная и тягучая. И некому Деметре о ней рассказать, и выкричать ее некуда – не выдержат небеса, разверзнутся.

Она каждый день приходит к темным чертогам мрачного царства Аида. Здесь изучила уже каждый закуток и каждое существо знает ее. Все шарахаются, завидев ее. Бегут, точно от прокаженной. Боятся ее горя. Страшатся его не выдержать, разлететься на куски, расколоться напополам, утонуть в нем, точно в глубоком темном море.

Деметре все равно. Ей давно уже плевать на то, какой ее видят другие, что о ней подумают. У нее теперь лишь одна забота, только одна мечта – горькая, несбыточная. Отчаянная.

Сегодня Аид великодушно решил принять ее. Сжалился. Смиловался над несчастной страдалицей, а может быть, движет им какой-то другой план. Например, отправить несчастную в свои мрачные чертоги да и запереть там навечно. А, может быть, в реку Лету сбросить. И не будет тогда ни следа от Деметры, ни останется и памяти – лишь горе. Тяжелая и тягучая боль.

Аид подходит к решетке, сторонясь, пропуская ее, приглашая войти. Но нет, ей вовсе не нужно его мрачное царство. Да и что она может? Насильно вырвать дочь из лап мучителя? О, как бы она хотела! Но разве есть у нее столько сил? Разве может она сделать это?

Деметре осталось лишь безвольной пташкой стучаться в закрытые двери, взлетать в надежде хотя бы увидеть любимую дочь, и падать, услышав холодное, мрачное: «Нет!»

– Зачем ты пришла? – спрашивает Аид, жестко сжав губы, готовясь отказать.

– Верни мне мою дочь, – Деметра касается пальцами холодной скалы, около которой стоит, точно мечтает сдвинуть ее с места своими страданиями, пристально, больно смотрит в ледяные глаза, – молю.

– Зачем? Персефона – владычица этих мест. Королева. И она счастлива.

– Она – моя дочь, – настаивает Деметра, горько вздыхая, – как можешь быть ты так жесток ко мне? Разве у тебя совсем нет сердца?