Текст книги "Истории тёмного королевства (СИ)"

Автор книги: Anless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Глаза его при этом сияют, точно бриллианты. А он рад стараться, только это ему, коварному, и нужно. У каждого Дьявола есть своя верная Лилит, Сабрина Спелман – его.

Тётушка Зельда и Хильда на него молятся, дышать боятся, когда он гостем приходит в их дом, во главе стола без приглашения садится (приглашения ему не нужны). Кузен Абмроуз жаром пышит, питай Майкл плотское желание к юношам хоть на толику, сообразительный кузен уже бы стонал под ним, в его постели. Отец Блэквуд, негодяй и подонок, для коего в Аду приготовлен особый, жаркий коктейль, едва Антихрист в церковь имени Отца Своего входит, в ноги ему, могущественному, кидается, да кончики пальцев целует. Чего не сделаешь только, когда Покровитель, могучий Чёрный Лорд, в облике красивого мужчины показывается, да своё любимое дитя своим продолжением, наместником на Земле объявляет!

Им, магам, известна тайна, которая глупым простым людишкам пока невдомёк – уже царит его воля и вскоре Царствие его, чёрное, как смоль, полное беспросветности и безнадёги, воцарится повсюду, в мрачную бездну всех и каждого окунет, никого не пощадит. Они, маги, колдуны, знают, что Тёмный Лорд справедлив и жесток, когда надо, а у сына его – сердце камня, уничтожит и порубит на куски, если будешь дерзок, перестанешь бояться.

Майкл Лэнгдон, сын Сатаны (пред которым порочная красотка Лилит в новом своём обличьи покорно склоняется), строит новую эпоху, другую эру, где всё вокруг чёрною мглою покроется. И ему лучше не мешать. А отца его всемогущего любить и обожать надо.

А Сабрина, юная, нежная, прекрасная возлюбленная, всегда рядом, и сердце своё, что бьется с его черным сердцем в унисон, готова вытащить из груди и бросить к его ногам.

И бросит, если он, Хозяин, прикажет.

========== 131. Сабрина Спеллман и мисс Уордуэл (мадам Сатана, Лилит) ==========

Сабрина Спелман за мисс Уордуэл душу готова Дьяволу продать, если бы уже не отдала эту самую душу ей, своей любимой (учительнице).

Мисс Уордуэл улыбается ей по утрам потрясающим ртом, очерченным красной помадой. Дергает за ниточки её сердце, сладко поющее всякий раз, когда приходится мисс Уордуэл видеть. Зачем, зачем она вдруг стала такой… роскошной? Для чего несчастное, почти детское ещё сердце Сабрины похитила и почти раздавила в своих мягких плавных ладонях?

Мисс Уордуэл преследует её по ночам, в снах, от которых Сабрина просыпается с восторженным вскриком на губах, который тут же хоронит, зажимая рот руками. А потом не спит до самого рассвета, растревоженная, возбуждённая. Ласкает влажную промежность до тех пор, пока пальцы способны хоть немного двигаться, научилась дышать в подушку, чтобы тётушки не прознали её пикантного секрета. Не спит до самого рассвета, а, первые лучи солнца бьются в окно, робко, спрашивая разрешения, кидается на подушке.

Мисс Уордуэл – её единственная причина каждый день приходить в школу, где все опостылило, даже подруги. Даже милый добрый Харви, которого ещё совсем недавно называла своею судьбою, – теперь ничто для нее, когда есть возлюбленная (учительница), с ума сводящая и одним взглядом заставляющая Сабрину скулить, как дрессированного щенка.

Мисс Уордуэл – не напасть, не нашествие, не внезапная вспышка подросткового бунта или пубертатного безумия, как она, Сабрина, старалась себя убедить, едва дорогая преподаватель имидж типичного синего чулка на образ роковой красотки изменила. Мисс Уордуэл – её личное божество, которому Сабрина, юная ведьма, готова алтарь всю свою жизнь создавать, ей, прекрасной, а не какому-то там Сатане кланяться.

Мисс Уордуэл Сабриной, точно тряпочной куклой владеет и за веревки исправно дергает.

Мисс Уордуэл – дьявол манипуляций. Мастер своего дела.

========== 132. Ребекка Майклсон и Освальд Кобблпот ==========

Ребекка, дочь Папаши Майклсона, внучка самого влиятельного Барона этого мрачного города, прекрасная кровавая принцесса в десятом поколении, наслаждалась вином. Тянула сладостный напиток медленно, крепко держала бокал, слегка царапала ногтями стекло.

Обычно она делала так, будучи очень довольной. Сейчас самоуверенная красотка, слава ганстерского рода, испытывала несколько другое чувство. Не удовлетворение, нет. Скорее…

Тут Ребекка задумалась. В самом деле, как назвать чувство, которое она испытала? Возбуждение, наверное. Именно то, какое испытываешь, когда ожидаешь скорой встречи с врагом. Да не просто с врагом, а с тем, кто во всем равен тебе. Который думает так же, как ты, мыслит точно так же, как ты. Ещё и поможет, когда нужно будет. Если ситуация окажется уж совсем безвыходной. И вы не дадите кому-то другому убить противника. Потому что: «Убить это существо поганое могу только я, не трогайте, не смейте, не приближайтесь, не прикасайтесь, сволочи-подонки, негодяи!».

Королева ганстеров Ребекка Майклсон и король преступников Готэма Освальд Кобблпот стали особыми врагами – с привилегиями.

Ребекка узнала бы его шаги из миллионов других. Человек, что так ощутимо хромал, ходил совершенно особенным образом. Шаги у него были чёткие, гулкие, и после каждого шага отлунье звучало по гулким холодным стенам.

Ребекка поставила почти уже пустой бокал на стол, налила еще немного вина. Встала, подошла к окну. Сложив на груди руки, вполне искренне улыбнулась (она, оказывается, очень скучала по своему ловкому, хитрому врагу) и замерла в ожидании.

Он вошел. Тоже с потрясающей, сияющей улыбкой на устах.

– Как поживает самая опасная штучка Готэма после меня?

– Видимо, так же, как и самый опасный негодяй Готэма, после меня, – Ребекка красноречиво посмотрела на Пингвина, чтобы он сомневаться не смел, что она говорит о нём. Впрочем, он и не стал бы. – Великолепно.

– О, как печально, – Освальд, хромая, подошёл к столу, рухнул на стул, закинул ногу за ногу, поставив рядом свою трость с позолоченным набалдашником, – а я всё надеялся, что тебе плохо, ты страдаешь и мучишься.

– Не дождёшься! – сверкнув глазами, пригрозила Ребекка.

– Дождусь, – сладко пропел Освальд, – ещё как дождусь.

Он сделал несколько глотков вина. Ребекка не была бы собой, если бы смолчала.

Она язвительно заметила:

– Ты глотаешь как утка, у которой в глотке кусок травы застрял.

– А ты каркаешь, как ворона, у которой скарлатина – не остался в долгу Освальд.

Ребекка довольно кивнула:

– Принято. Так что ты хотел, отвратительный парень? Неужели соскучился?

– Очень, – пропел Освальд, показательно облизав губы, окрашенные вином, – я почти не спал ночами. Страдал по тебе. Но сейчас не о том. Пришел спросить у мерзкой и отвратительной барышни, что она скажет насчёт приструнить Джеремаю? А то этот стручок, что-то, совсем разошелся. Надо бы показать ему, кто в доме хозяин, м?

Он соблазнительно поиграл бровями (зная, конечно, что Ребекка считает это глупым и не упустив возможности её позлить). Ребекка сделала большой глоток вина, поставила бокал на стол, по правую руку от себя и медленно, степенно кивнула.

– Пора объединяться, мой самый лучший враг.

Самый лучший враг довольно усмехнулся. Кому бы как ни ему знать, что, когда они с мерзкой сучкой Ребеккой Майклсон объединяются, другие мгновенно попадают в ад.

Заживо.

========== 133. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

Она – предательница. Следы кнута на её коже – не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом – предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.

Она – негодяйка, тёмная лошадка, непредсказуемая и избалованная женщина, из которой – теперь это вдруг стало так ясно, так понятно! – никогда не получится покорной дочери Церкви. Она лишь надевала эту маску, блестяще исполняла эту роль. Так, что он сам поверил.

Он верил ей долгие годы. Не сомневался в ней никогда. Ему казалось, что она верная, точно пёс, и, даже если отпустить поводок, пёс будет стоять рядом и вонзится зубами в глотку каждому, кто обидит. Ему казалось, что она – твёрдая, как скала. Гранит. Та, что первой бросится на амбразуры, защищая Церковь, Хозяина и их идеалы. Что только ей, единственной, можно верить. Она была его союзником, его единственным настоящим соратником, первой, к кому он бы бежал за помощью, первой, у кого он бы просил защиты, когда почувствовал, что не сможет справиться один.

Но всё это, как оказалось, было иллюзией. Мыльным пузырём, который лопнул, не успев даже показать, как прекрасно переливается на свету.

Она не была даже дьяволицей. Дьявол честнее её.

Она – предательница. Следы кнута на её коже – не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом – предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.

Зельда Спелман – предательница, но он любит её. Он хочет её. Он желает её. Он сходит по ней с ума. И даже воровство дочери, сокрытие факта того, что она жива – для него не аргумент.

Если в дело вступает страсть, другие аргументы не работают. Никогда.

Потому теперь, когда он подходит, чтобы снова ударит её за воровство, предательство и непослушание, когда берет её лицо в ладони и сильно сдавливает челюсть, всегда спрашивает, прежде чем вновь хлёсткая плеть опять пройдётся по нежной коже:

– Понимала ли ты, Зельда Спеллман, что делала, когда врала о смерти моей дочери и воровала её?

И получает ответ – всегда один и тот же:

– Да.

Она, предательница, ни о чём не жалеет.

Ему от этого так больно, что хочется выть.

========== 134. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

«Нет, я не хочу его и вовсе не смотрю на него как на мужчину» – убеждает себя Зельда, стараясь на собраниях Церкви отводить глаза, делать вид, что её очень интересует дверь.

«Нет, в мыслях я не захожу дальше верного служения Фаустусу, как главе Церкви. Ну, разве что лёгкий поцелуй станет моим последним оплотом. Последней преградой, перед которой я все баррикады сдам. Один только поцелуй, я конечно же (не) прошу о большем».

Она повторяет это как мантру. Вторит. Просыпается с этими словами на устах, засыпает с этими мыслями. Скрывает их от всех и боится, что кто-нибудь заметит, как дрожат её руки, когда она слушает его проповедь, сжав колени. И как прерывается дыхание, стоит услышать его голос.

Она знает, что бессмысленно убеждать себя, что ничего к нему не чувствует. Знает, что страдать от романтического безумия могла бы девочка, возраста Сабрины, а не она – взрослая ведьма, выбравшая потрясающе прекрасное тело статной женщины.

Она знает, что неправильно думать, что можно даже попытаться отбить мужа у той, кто столько сделала для Церкви Ночи, и что все мысли о том, что это лишь видимость, будто миссис Блэквуд делает что-то важное, нужное, правильное – бред. И что не может она, чужая женщина, ревновать его к его собственной жене, хоть и ревнует, как дикая кошка.

Она понимает, что не имеет право любить того, кто годы отдал на служение Сатане, их Хозяину, что это – странные замашки, невероятная наглость, которой, даже у неё, Зельды Спеллман, есть предел. Что существует красная линия, за которую нельзя переступать. Что это почти как хотеть ребенка от Сатаны – от рогатого, не человека, не ведьмака, а от настоящего воплощения зла. Что даже при внешней иллюзии, что правило в Их Церкви только одно – искренне верить во всемогущество Сатаны, подчиняться великому Хозяину, и не ставить его власть под сомнение – есть ещё масса мелких правил, которые тоже нужно соблюдать. Которым тоже необходимо подчиняться.

И знает, что их все, без исключения, до единого – нарушила. Потому что испытывает невозможное, неправильное чувство. Потому что влюбилась.

Зельда Спеллман любит Фаустуса Блэквуда, главу Церкви ночи, главного слугу великого Сатаны. И – как бы она не останавливала себя – это только вопрос времени, когда же они окажутся вместе, в одной постели…

========== 135. Мисси и Адам (“Леденящие душу приключения Сабрины”) ==========

Мисси ни разу не жалела, что заточила своё сознание повелительницы времени в часы. Оно пробивалось к ней в реальности короткими яркими вспышками, приходило во сне, навязчивой мыслью грызло мозг. Потому Мэри Уордуэлл (как её теперь звали) всегда понимала в глубине души, кто она, и какую тайну скрывает. И всё же – она ни разу не жалела о том, что заточила сознание повелительницы времени в часы. Так было легче, хотя жизнь обычной смертной была более банальна и скучна и, конечно, приключения таймледи ей теперь могли только сниться.

А потом она всё-таки сдалась. Открыла маленькие часики и воспоминания гигабайтами стали загружаться обратно, в подкорку мозга, в царство сознания. И всё стало больно рвать память на части: Доктор, его слова, каждое из которых (как всегда) оказалось ложью, его действия по превращению её из бушующей гениальной в своем зле повелительнице времени в покорную собачку на привязи, гавкающую лишь когда он, строгий хозяин, позволит, и обещания, ни одно из которых не сбылось. Мисси плакала с тех пор больше, чем за все свои долгие изнурительные жизни, плакала в своём кабинете, где даже табличка «Директор Мэри Уордуэлл» поблекла от слёз, в своём доме, где раздражало карканье ворона, в своей постели, холодной и одинокой, как никогда раньше, в душе, когда шла туда по утрам, да так, что могла бы не открывать воду – слёз бы вполне хватило помыться. Мисси плакала, плакала, плакала, даже когда и на это уже не осталось сил.

А потом стало ещё больнее – когда появился Адам. Это был простой смертный, обычный человечишко с одним только сердцем. И Мисси ничего не ждала от него, но впустила в свою жизнь, потому что, как и все его собратья, он мог бы стать забавной собачкой, такой нужной ей теперь, когда оба сердца почти перестали биться от боли.

Она ничего не ждала от Адама, а всё потому, что он был простым смертным с одним лишь сердцем, и чем же обычные людишки могли удивить её, командующую временем, бывшую его ребёнком?

Зря. Адам не просто удивил её, он её поразил. Он пронзил оба её сердца, правда, не стрелой Купидона (хотя, может быть, ею, просто она в Купидона не верила), он заставил её в восторге с предвкушением ждать каждой новой секунды рядом, он научил её снова радоваться жизни, он снова научил её дышать.

Смертные людишки глупы, жестоки, жадны и не знают милосердия. Такова была правда, абсолютная истина, к которой она привыкла и в которой была уверена так же, как в том, что она повелевает временем. Но этот, Адам, работал в организации «Врачи без границ» и возможности человеческих технологий под названием «Интернет», подсказали Мисси, что там работают лучшие из людей, то есть, лучшие из худших (ведь люди, по определению, были плохи).

Она знала, что люди никогда и ничего не делают просто так, им попросту не знакомо это правило и чувство. В ответ на любое действие эти несчастные создания ждут блага – от друга, любовника, коллеги, от целой Вселенной. Но, как она только не проверяла Адама – и горькую правду о браке говорила, и вечным «Я подумаю!» мучила, и делами объясняла свою загруженность, и холодность проявляла, и колкость, а он всё терпел. Сносил спокойно, с достоинством. Она привыкла ломать людей, как прутики, так, быстро, почти мгновенно, сломалась глупышка Люси, бывшая жена (у них с Доктором, видимо, была одинаковая слабость к смазливым блондинкам), но не Адам. Он был твёрд как гранит, но нежен с нею, словно шелк. Он целовал ей ноги, заканчивая так сеансы массажа, когда она, уставшая после адского рабочего дня в школе, сидела на диване в своём небольшом доме. Он гладил её по спине, как ребёнка, которого нужно утешить, и, Рассилон побери, это прекрасно у него получалось – Мисси почти засыпала, будто утешенная сладкой колыбельной. Он выслушивал всё, что она говорила, и пришлось закусывать губу почти до крови, чтобы не признаться, как болит за столько веков существования раненная, чёрная душа. Он говорит ей то, о чём она молить была готова Доктора, чтобы сказал: «Я думаю, Мэри, ты потрясающе красивая». «Ты слишком много работаешь, а должна позаботиться о себе». «Я не переживу, если с тобой что-то случится, пожалуйста, не принимай всё так близко к сердцу, эта школа не стоит таких усилий с твоей стороны», «Ты боишься брака? Тогда ну его к чёрту! Главное, что ты рядом, мы вместе, и можем наслаждаться жизнью!», «Поехали со мною в Тибет, Мэри, я хочу показать тебе мир! Как это – «зачем»? Потому что ты этого заслуживаешь! Ты заслуживаешь всего самого-самого, разве ты не знаешь?», «Послушай, Мэри, я никуда не поеду без тебя. Ничего страшного, что ты не хочешь ехать. Найду другую вакансию, когда ты будешь готова. Мир большой и полон чудес. Как бы я хотел показать тебе их все!»

Она упорно пыталась его сломать. Потому что не верила, что такое возможно. Потому что этого, в принципе, не могло быть. За столько веков путешествий по миру и пространству ни одно смертное существо, встречавшееся ей, не было так покорно, так милосердно, и не умело так искренне, открыто любить. Пока она не встретила Адама.

Он появился – и слёз стало ещё больше. На каждое «Я люблю тебя, Мисси!» в сердцах больно отзывалось: «Почему я должен тебе верить?», на каждое: «Я не знаю, что бы я делал без тебя, Мэри» в памяти горит – «Ты должна была сидеть в Хранилище, я не разрешал тебе выходить». Боль разъедала её постепенно, как разъедает регенерация клетку за клеткой, рушит тело, как злость и ненависть разрушает душу.

Мисси плакала, заперевшись в ванной, слушая мерный храп Адама, доносящийся из спальни (пожалуй, единственный весомый недостаток этого смертного), плакала и проклинала себя за долгие века страданий во имя Доктора, который их не заслуживал. За то, что плачет, и за то, что ей не стыдно, что она больше не испытывает по Доктору ни жажды, ни тоски, и любви, кажется, тоже. Больше нет.

Но сегодня, гуляя по лесу, когда Адамова рука держала её за руку, такая мягкая, нежная, и такая твёрдая, показывающая, что всегда подхватит, стоит Мисси-Мэри оступиться, не даст упасть, сорваться над бездной, Мисси вдруг поняла: больше не будет слёз. С неё довольно. Хватит.

И она открыла часы, на сей раз, чтобы снова заточить в них воспоминания, в которых не было ни счастья, ни радости – только боль. И когда последнее из них достигло цели, Мисси-Мэри захлопнула крышку. А часы бросает в бездну над мостом, с улыбкой говоря Адаму, что они хранят слишком много горьких воспоминаний.

И они стоят – два маленьких человека посреди огромной Вселенной, цветущей и прекрасной. Горькие воспоминания покинули её. Она прижимается крепче к Адаму, утопая в его объятьях.

Она счастлива. Теперь – навсегда.

========== 136. Сабрина Слеллман и Мадам Сатана ==========

Сабрине Спеллман больно, и слёзы горячей лавиной катятся по щекам. У Сабрины даже тело болит, хотя очаг боли – внутри, в душе.

Сабрина не ест несколько дней к ряду и почти не пьет. Она лишь лежит в холодной от собственного тела, почти безжизненного тела, постели и молча смотрит в одну точку, кусая губы, целыми днями.

Тётушки волнуются, плачут, страдают, но не могут найти выход из этого туннеля, чёрного и беспросветного, в который упала Сабрина. Тётя Хильда кричит раненной горлицей, и даже тётя Зельда тоже уже потеряла над собою контроль. Но Сабрине не помогают ни магия, ни крепкие напитки, ни фирменные сладости от тётушки Хильды, ни мягкая музыка фортепиано, что они включили, потому что тётя Зи где-то слышала, что музыка действует на людей как анти-стресс, ни тёплая погода на улице.

Сабрина хочет умереть, но все заклинания, Смерть зовущие, позабыла. Сабрина пыталась резать вены, но лезвие оказалось тупым, ослабленным с помощью хитрой магии тёти Хильды, а зеркало никак не хотело разбиваться, заговоренное магией тётушки Зельды.

Сабрина плачет и кричит, кричит и плачет, молча вопит, внутри, про себя, глядя на вздутые, напряжённые вены, почти завидует слепоте Роз, и проклинает свою память, которая ей то и дело восхитительные мелочи подсовывает. Вот оно – нежное прикосновение длинных пальцев, роскошный поток тёмных волос, холодная сталь ледяных глаз и жёсткая линия развратно-красного рта. Она помнит всё до мелочей и, глядя в зеркало на себя (с отвращением), снова и снова видит это лицо. Лицо своей предательницы. Лицо своей возлюбленной.

Золушка плачет, но не потому, что вынуждена была сбежать от Прекрасного принца, а карета оказалась тыквой. Золушка плачет потому, что Крёстная Фея оказалась обычной дешевкой.

Воспалённый, заболевший страданиями, мозг должен выбросить все события прошедшего года наружу, вычеркнуть их и от них отказаться, но нет. Снова и снова он возвращает её в Лихолесье страданий, на чёрный путь, скользкую дорожку, по которой она, наивная, глупая дурочка, шла, пока та, при виде которой дыхание перехватывало в секунду, дёргала её за ниточки, рвала её маленькое сердце на куски.

Сабрина хочет забыть, всё оставить, но не может смириться с болью, и тонкой нитью солёных слёз провожает своё рухнувшее в пропасть, в тёмную бездну, детство. Она отрастила ногти, наконец, перестала их грызть, но зря тётушки обрадовались. Ногти нужны ей для того, чтобы разрывать своё порабощённое тело на куски. Каждую ночь, стоя у окна под бледной луною, Сабрина царапает кожу около сердца, до красноты, раздирает так сильно, как может, надеясь, что однажды получится вынуть сердце и выбросить его на свалку, где ему, сгнившему, почти замершему, самое место. Ей бы посмотреть, какие заклинания нужны для этого, вот только тётушки спрятали все книги, и никуда её одну не пускают. Приходится действовать дряхлыми методами и ждать, ждать, ждать. Какое счастье, что она лишь наполовину смертная и никогда не постареет. Времени у неё в запасе много. Время – это то, что преподнесла ей мисс Уордуэл, показав, что оно всегда играет по твоим правилам, если их грамотно установить.

Сабрина, как книжная Алиса, залила слезами всю комнату и скоро утопит в них целый мир. Засыпая, она всякий раз клянётся, что это – последний день её страданий, и что завтра обязательно будет легче, но по утрам снова стонет в кулак и кричит в подушку. Потому что сил на исцеление у неё нет.

Матерь Демонов сделала своё грязное дело – она ушла, предав Сабрину, растоптав её влюблённое сердце, и превратила её, несчастную, в демона тоски и печали. Ещё немного – и Сабрина превратиться в волчицу, каждую ночь будет выть на луну.

Такова цена, когда любишь Дьявола. Но, если бы даже Сабрина знала правду, она бы всё равно влюбилась, страстно, жгуче и без оглядки.

Потому что Мадам Сатана не оставляет другого выбора.

========== 137. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

ау, в котором Зельда манипулирует Фаустом с помощью шкатулки

Фаустус смотрит на жену, не в силах сдержать восторженного вздоха, а иногда и вовсе дышать забывая. У него подкашиваются ноги и дрожат колени всякий раз, как он видит нежную улыбку Зельды и чует пряный запах её огненно-рыжих волос.

Зельда Спеллман – его погибель и проклятье, но главное, – именно она его величайшая тёмная любовь. Сладостная тьма воплотилась вся, целиком и полностью, в этой женщине, и проглотила даже те жалкие потаённые остатки его чёрной души, что когда-то были приоткрыты к свету. Забрала его всего, целиком.

Фаустус Блэквуд всегда готов был убить за власть, а теперь, великий и прекрасный, он готов убить ещё и за Зельду Спеллман.

Чарующая музыка её голоса обволакивает мягче, чем звуки шкатулки, им на свадьбу ей подаренной, льется в уши, точно шёлк, пением райской птицы слух обволакивает. Зельда Спеллман говорит: «Иди!» – и он идёт. Зельда приказывает убивать – и он убивает. Он из-за неё, огненной красотки, в крови погряз глубже, чем когда сам, без чьей-либо подсказки, проливал её. Он убил Антипапу, потому что Зельда, великая и прекрасная, захотела возвыситься, и никто другой не достоин этого больше, чем она. Он пил кровь с лица мёртвого старика, перед которым склонялись все дети Тёмной церкви, почти как перед Хозяином, потому что Зельде, любопытной бестии, вдруг захотелось узнать, какова на вкус, по его, Фауста, мнению, кровь Антипапы.

Он слушает сладостную мелодию, что мигом, едва появляется в зоне досягаемости, убаюкивает его поверженное сознание, и идёт убивать, шепча имя Зельды на устах. Он забыл обо всём, чем правил, и теперь первый готов доказывать, что церковь Сатаны остро нуждается в реформировании, а он, отец Блэквуд – всего лишь ничтожество перед великой Зельдой и всем родом Спеллманов. Тех, кто не согласен с ним, Фауст, покорный раб, готов разорвать на части, порвать в клочья, превратить в пыль.

Зельда сегодня была нежна с ним, как никогда раньше, и он таял под шелковой нежностью её рук, а вчера – нещадно била плетью, привязав к кровати. А всё потому, что он, несчастный глупец, позволил себе усомниться в её власти и праве быть Королевой среди ведьмовского клана. Раб, который бунтует, должен быть мёртв, милосердная Зельда же снизошла, пощадила, и лишь завела свою сладостную песнь – «Пора убрать Люцифера, любимый, он ни к чему нам больше. Нужна новая власть, открытая, откровенная, сильная. Убей, Люцифера, любимый, и я останусь с тобою навечно».

И Фаустус вытирает следы крови в уголках губ, смотря в зеркало, и откидывает вновь возникшие сомнения, что это неправильно.

Ради возлюбленной Зельды он пойдет на всё.

Если нужно – королевой Ада её, великую и прекрасную, сделает.

========== 138. Зелена Миллс и Освальд Кобблпот ==========

Маленький милый мальчик Освальд Кобблпот попросил помощи у неё, могущественной злой ведьмы. Зелена мажет запястья душистым кремом, наносит несколько капель духов на тело, вдыхает аромат, закрыв глаза.

Она ждала этого. Ждала того дня, когда Освальд позовёт её, попросит помощи. Она знала, что день, когда она понадобится ему, обязательно наступит.

Зелена надевает своё лучшее платье, черное, по талии. Венчает шею ожерельем из изумрудов, светящихся, точно пьяная луна высоко в небе, а голову – остроконечной шляпой. Верная метла, любимейший транспорт, никогда не подводивший, в использовании которого ей нет равных. Взлетает под мрачное небо, где ни единой звезды не осталось, всё закрыла туманная мгла и, не пряча счастья, хохочет, заливчасто и громко. Никто не услышит этой музыки, хмельной, точно звуки рока, никто не увидит её силуэт, спрятанный за тучами, никто не узнает, что среди них, людей не совсем обычных, живёт совсем обычный человек, ведьма, чёрная пантера, которая за любое непослушание превратит в обезьяну со сладкой улыбкой.

Зелена аккуратно приземляется в кабинете, прямо на стол, садится, сложив ногу за ногу. А у неё таки красивые ноги.

Она смотрит на Освальда, как тот улыбается, возвращает ему улыбку, тянет губы для поцелуя и снисходительно смеется, когда, проигнорировав, он целует её в щёку.

– Итак, мой прекрасный друг, видишь, тебе всё же понадобилась моя помощь, – сладко напевает Зелена, сегодня ей не хочется злиться и страдать, только радоваться, – помнится, ты не верил в такую возможность.

– Я помню, Зи, – кивает Освальд, за эти года располневший, сладкий, как пирожок с вишней теперь, – но да, признаю. Ты всё же была права.

– Женщина, дорогой мой друг, – продолжает напевать Зелена, – всегда права.

– И как не похвалить женщин, когда на дворе расцвела весна, время кошек и любви, правда? – беззлобно подколол Освальд.

– Точно, – согласно кивает Зелена, – так что ты хотел, милый мой друг-пирожочек. Рассказывай.

Освальд встаёт, сделав несколько кругов около стола. Затем садится, несколько секунд смотря в окно, будто ожидает увидеть там не пугающую ночную мглу, а элитный замок, покачивающийся в небесах. Зелена даже скучать начинает, зевает демонстративно-деланно, призывая обратить на себя внимание. Когда этого не происходит, коварная ведьма больно пинает своего мечтательного друга кулаком в ребро, а потом – по плечу.

– Эй, я ещё здесь, и мои обезьянки, дорогой, уже заждались меня дома. Рассказывай, чего хотел, время безжалостно.

– Ах да, – вздрогнув, спохватился Освальд, – прости. Я сегодня не очень в форме. Мне нужна союзница, Зи, в борьбе с олигархатом и преступными группировками города. Их что-то слишком много развелось в последнее время, а остаться должна одна – только моя. И, поразмыслив, я решил поручить эту ответственную миссию тебе. Что скажешь, моя дорогая коварная ведьмочка?

Зелена плавно поворачивает голову в сторону окна, выглянув, как луна танцует на небе прощальный танец, окончательно сдавшись туманом, а потом опять глядит в бездонные хитрые глаза Освальда.

Она ничего не говорит. По коварной улыбке он должен понять её ответ. Она согласна.

========== 139. Thomas Hayes аkа принц Уильям и Marilyn Lima аkа Кейт Миддлтон ==========

– О, как это ужасно, когда пресса всё время вмешивается в личную жизнь! Подумать только, теперь я даже не могу спокойно выпить воды! Газетчики должны ответить за это!

Мэрелин вздыхает, не скрывая разочарования. Ничего у неё не получается. Надо было больше на курсы ходить, чаще. И вообще забыть о чем-нибудь ещё, кроме работы. Как было наивно надеяться, что справится с ролью в одном из самых лучших британских сериалов, имея такой скромный, мало что дающий, опыт, как же было это наивно…

Какая она всё-таки идиотка! Нужно было слышать маму, а не менеджера, настаивающего на том, что всё с ней в порядке, и к её игре не может быть претензий. Её игра и есть одна сплошная претензия, черт побери! И ведь знала же, что играет не обычную школьницу, а Кейт Миддлтон, саму герцогиню Кембриджскую! О чём она только думала, на что надеялась, чего ожидала? Вот уже, смотря в зеркало, она начинает думать, что всё плохо, буквально всё. И внешность у неё не такая, как надо, не достаточно аристократичная, и мимика глупая, как будто она не члена британской королевской семьи играет, а маленькую наивную школьницу, как и в «Стыде», и осадка ужасная, никакая не королевская.

Мэрелин с досадой качает головой. Нет, так не пойдет. Ещё немного – и она додумается до того, что ошибка природы.

Закрыв зеркало белоснежным полотном, как делает всегда в гримёрке, когда оно ей не нужно, идёт к Томасу. Замирает у гримёрки. Рука, тянущаяся к двери, застывает, не рискнув постучать. По губам ползёт медленная, добрая улыбка, а на душе тут же становится легче, гораздо легче.

Мэрелин прислушивается, продолжая улыбаться, точно ребенок. Слушает нервные, дёрганные шаги Томаса в гримёрной – из угла в угол, что значит – он тоже очень взволнован и, быть может, на взводе. Мэрелин уже знает, видела, что, когда он волнуется, то ходит взад-вперед с руками, заведенными за спину, и кусает без остановки губы, пока они не дают о себе знать ноющей болью (у неё самой была такая привычка, едва от неё избавилась).