сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
- Да, - прокашлявшись, подхватил Лискин, - и компетентные органы довольно скоро выяснят, что накануне господин Манчарес проводил время с некими господами Пламенем и Водорезовым. Им так же не составит труда выяснить, что господин Водорезов весьма продвинутый психиатр, даром что детский! – он снова зафыркал.
- Кроме того, - добавил Давыдов, - у него в номере обнаружены психотропные вещества. Ты понимаешь, о чем я говорю? Вы же жевали пейотль?!
Данька потерянно кивнул.
- Утром за тобой придут, Водорезов! – сказал Лискин жестко. – Этот Манчарес, оказывается, довольно большая шишка там у себя в пустыне. Захотел Россию посмотреть. Изнутри, так сказать, вот и прикинулся простым музыкантом. У него куча бабок, Водорезов! Тобой займутся плотно. Подумать только: психиатр; проводящий незаконные эксперименты над людьми, психиатр, торгующий наркотиками – это сенсация!
- Это бред какой-то! – прошептал Данила, хватаясь за виски. - А где Артем? Что с Артемом? Он же был со мной, он свидетель, что ничего такого не было!
- А друг твой - Артемий Пламень - исчез! Растворился в тот же вечер, – сказал Илья. – На работу он не вышел, мать о нем ничего не знает, обратилась в милицию. Утром за тобой действительно придут, Данила Алексеевич! – в голосе Давыдова появились нотки сочувствия.
- Да?! – выкрикнул Данила и вскочил с кресла. Он начал испытывать двигательное возбуждение, иногда такое с ним случалось. – Да?!! А вы-то кто такие на самом деле? Я сказал, что ничего не помню! Что вам от меня нужно?!!
- Да ты не психуй, психиатр! – сказал Лискин, с удовольствием следя за Данькиной истерикой. – На самом деле, мы вполне представляем, где вы были, и что случилось с Манчаресом. Я даже догадываюсь, где находится твой дружбан Пламень. Мы помочь хотим. Мы – ведуны.
Данила остановился перед ним и некоторое время удивленно смотрел на Лискина, как будто увидев его впервые. Потом Данила вдруг припадочно расхохотался.
- Вот как? Ведуны? Ну, конечно же! Как же я сразу не догадался! Это просто комедия, цирк! Вся эта история бредовая! – говорил он, захлебываясь смехом, потом вдруг замолк на секунду. – Ну ладно, сволочи, я все понял! – сказал он, угрожающе надвигаясь на Лискина. – Вы мне голову не морочьте! Убирайтесь отсюдова к чертовой бабушке, не то я в милицию позвоню! Я сейчас весь дом перебужу, уроды!
Давыдов медленно поднялся с дивана, а Лискин, ловко проскочив между полкой и креслом, скрылся у него за спиной. В руках его так и остался какой-то из Данькиных «дивиди».
- Не верит! – посетовал он Илье. – Придется показать!
Илья нехотя кивнул, и наступающий на них Данила внезапно остановился, схватившись за столик. Пол неожиданно качнулся у него под ногами. Качка продолжалась несколько секунд, грудь сжала неведомая сила, и Данила беззвучно хватал ртом воздух. Потом все прекратилось. Данька в ужасе смотрел на ночных гостей. Лискин вышел из-за спины Давыдова и пристально смотрел на Даньку. Данька распрямился, вытянулся в положение «смирно». Правая его рука вдруг сама собой пошла вверх и застыла в пионерском салюте. Данила с ужасом услышал свой собственный голос, говорящий:
- И понял Данила, что поступил хило,
Что кто-то развел его точно дебила!
- И треснул мир напополам, дымит разлом, таки-там-там! – с готовностью поддержал его скалящийся Лискин.
В руках его блестел диск с «Ночным Дозором».
- Хороший фильмец! И песня хорошая! Я возьму, посмотрю еще раз?
- Рад стараться Ваше благородие! – гаркнула Данькина глотка помимо его воли. По вискам струился холодный пот, глаза вылезали из орбит от непередаваемого животного ужаса. Телом управлял кто-то другой.
Илья пошевелился и сказал недовольно:
- Этот прием называется «черновое понуждение». Сам с нами пойдешь или так заставить?
========== Часть 8 ==========
Данила был раздавлен.
Размазан и расплющен, точно кошка по автобану. Наверное, в его голове что-то повернулось, потому что он совершенно не помнил, как одевался, выходил из подъезда, как садился в машину.
Данила воспринимал только бегущие за окном огни, в ореолах колючих лучей, головную боль, унижение и нестерпимую жалость к самому себе. Мысли словно обесцветились, превратились в тонкие, почти невидимые, лоскутки полиэтилена, колеблющиеся на мутных волнах эмоций.
Данила смотрел в запотевшее окно и остро желал не-то убить своих мучителей, не-то умереть самому.
Он сидел на заднем сиденье один.
Похитители даже не давали себе труд надзирать за ним. Этого действительно не требовалось: всю многочасовую поездку Данька просидел все в той же позе, вперив в окно невидящий взгляд. Оживился он только однажды, когда машина затормозила перед синеватыми милицейскими мигалками.
Данькино сознание озарила яркая вспышка надежды, что вот сейчас он распахнет дверь и, заорав, кинется к патрульным машинам.
Он поднял голову, но быстрый глаз Лискина в зеркале заднего вида, заставил его съежиться и испуганно отвести взгляд.
К ним даже не подошли. Полосатый жезл мелькнул за окном, крутнувшись в разрешительном жесте.
Потом они шли по черному летному полю, и Даньке казалось, что это блестящая нефтяная река среди бескрайней снежно-белой пустыни.
Ему было очень жарко и перед глазами плыло. Возле трапа он упал, больно ударившись локтем и свезя в кровь обе ладони. Его подняли подмышки и втащили внутрь точно тюк, набитый прелой ватой. Данилу уже окутал туман лихорадки, и он начал бредить. Ему снова являлись видения того мескалинового сна.
Вершину заливало яркое золотое сияние.
Все вокруг: камни, усыпавшие склоны, стволы деревьев, широкие веера их листьев, пучки колосящейся меж камнями травы – все казалось выдумкой одаренного ювелира.
Солнце, подобно жаркому глазу домны, висело прямо над головой. Легкие кисейные облака превращали небо в скорлупку перловицы: нежный желтовато-серебряный оттенок в зените мягко сливался с пурпурной дымкой небесных окраин.
Данила втянул в себя сухой воздух, ему стало тревожно. Он развернулся и, прикрыв глаза козырьком ладони, стал смотреть вниз, на залитую солнцем равнину.
Сначала ему показалось, что из-за горизонта поднимается гряда облаков – там, далеко, началось какое-то движение. Он продолжал смотреть, и уже через минуту ему стало мерещиться, что равнину охватывает наводнение.
Мутные валы катились вперед, со страшной скоростью покрывая расстояние. Данила щурился и изо всех сил напрягал глаза, пытаясь понять, что это он видит. За спиной скрипнул камень. Старик стоял выпрямившись, руки его скрещивались на груди.
Горячий ветер трепал кожаную бахрому его индейской одежды, и ожесточенно рвал пестрые перья из белых, как снег, волос.
Солнце снизилось, придвинулось к вершине. Как Данила не старался, разобрать лица старика на фоне нестерпимо сияющего огромного диска, было невозможно. Почему-то Данила был уверен, что встречал его раньше, вот только никак не мог вспомнить, где и когда
На всякий случай, Данила учтиво наклонил голову, но старик оставался неподвижен. Данила помедлил, сомневаясь, что старик вообще заметил его, затем пожал плечами и отвернулся.
На равнине происходили быстрые изменения: то, что казалось бегущими мутными водами, теперь остановилось.
Медленно оседала пыль, открывая взору странное зрелище. Всю равнину от края до края покрывала сплошная шевелящаяся масса. Данила всмотрелся. Ему показалось, что здесь собралось все население планеты, кроме того, ему мнилось, что он видит не только людей, но и каких-то иных существ. Все это сонмище шевелилось, колыхалось, вздрагивало, точно пятнистая шкура Левиафана.
- Тлальтекутли! – сказал вдруг старик, и засмеялся. – Первое чудище! Ну что, сотворим мир, дитя? Смотри!
Он поднял руки над головой, соединив ладони вместе, затем, с губ его сорвалось слово, от которого вздрогнула золотая вершина.
Данила поглядел на равнину. Колышущаяся масса вдруг словно вздохнула, и раздвинулась в стороны, подобно разделенным водам.
Одна часть теперь была более светлой, чем другая. Данила присмотрелся: картинка приблизилась вдруг, точно камера взяла крупный план.
Данька увидел ряд стройных светлокожих существ: ничего подобного он никогда не видел: это были люди и нелюди одновременно. Лица их, с четкими контурами, несколько выступающими вперед челюстями и высокими скулами, были прекрасны и отталкивающи своей инородностью.
Над высокими лбами плескались разноцветные гривы волос, похожие на шевелюры героев японского «аниме». Крупные глаза внешними углами поднимались к вискам, на месте бровей торчали пучки тонких вибрисов. Носы их были широкими и низкими, и оканчивались нежной бархатистой мочкой, точно у кошек. Голова сидела на сильной, длинной шее, оканчивающейся на нешироких и хилых на вид плечах.
Зато бицепсы на руках были мощны и рельефны как у гимнастов. Тела этих существ окутывали полупрозрачные развивающиеся одежды, и, когда порыв ветра облепил их силуэты, Данила увидел, что здесь были не только мужчины, но и женщины с небольшими крепкими грудями и узким изящным станом.
Но больше всего изумился Данька, когда сквозь трепещущий на ветру шелк, различил движущиеся под одеждой хвосты: толстые и широкие у основания, и тонкие и гибкие на конце. У некоторых они напряженно вытянулись в струну, у других – нервно хлестали по ногам, третьи держали их чуть на отлете.
Ноги этих существ были очень длинными и сильными, впрочем, вполне человеческой формы. У большинства они были затянуты в высокие сапоги на удобной спортивной подошве. Когда ветер плотнее прижимал к телу легкую ткань, сквозь нее серебром проблескивал какой-то материал, покрывающий тело и основания хвоста созданий.
Разглядывая все эти подробности, Данька перестал обращать внимание на окружающее. От созерцания его оторвал тихий смех и шорох камней под чьими-то ногами.
На вершине появился высокий человек с очень бледным лицом и сверкающими, как вороново крыло черными волосами. Он был одет в одежды из черной кожи, с бахромы на его рукавах то и дело слетали алые капли. В руке он держал блестящий посох, оканчивающийся овальным зеркалом. Поверхность зеркала бурлила и двигалась, словно ртуть. Из лопающихся пузырей выбрасывались струйки сизого дымка, они поднимались вверх, закручиваясь в причудливые спирали над посохом.
Глаза человека были темны и бездонны, точно ночное небо, в них ничего не отражалось. Он снова засмеялся - будто ночной ветер прошелестел в кроне спящего дерева.
- Так-так, мило! – сказал незнакомец, подходя к старику. – Приветствую тебя, о, достойный! – он склонил голову. - Что-то я не узнаю тебя, уж не Мескалито ли ты, о, старец?
В ответ на это старик чуть улыбнулся, и снова скрестил руки на груди.
- Так, души Огня в одну сторону, души Тверди в другую, хорошо! Спасибо, старец! Я вижу, что ты все еще помнишь древние правила, хотя и просидел так долго на Базааре. Как твои кактусы, старец, их по-прежнему много? Что-то редко ты появляешься в этом мире, неужели число твоих почитателей уменьшилось, о, Отец Хаоса?
- Привет и тебе, о, благодатный и извращенный Тецкатлипока! Я рад, что ты все тот же полный сил демиург!
- Не так уж полон, как в Первые Дни, но надеюсь сегодня пополниться свежими душами. Нужно больше крови, Отец Хаоса, скоро Солнце сойдет. Пусть грянет Битва! – сказал тот, кого назвали Тецкатлипокой.
На равнине рявкнула в миллион глоток людская и нелюдская масса.
Ряды покатились друг на друга.
Данила всмотрелся, и его измененное зрение позволило заметить некую странность: на стороне непонятных существ бились люди! Их было не так много, всего сотни три, и Даньке показалось, что среди них мелькнуло какое-то знакомое женское лицо.
Он хотел, было, приглядеться, но за спиной снова кто-то появился. Солнце приблизилось еще, и теперь его пылающий диск заслонял собой полнеба. Стало нестерпимо жарко.
- Все бы тебе убивать, о, Князь Ночи! – произнес мелодичный голос. – Все никак не насытишься? Уж сколько воинов и прекрасных женщин отдано тебе, мало, вечно мало!
На вершине появился третий мужчина – молодой и крепкий, с оливковой кожей и ясными голубыми глазами.
Черноволосую голову украшал пышный убор из белых и золотых перьев, ниспадающих до самой земли. Кожаная одежда его была расшита причудливым орнаментом, на груди блестели золотые чеканные бляшки. В руках он держал резной посох, оканчивающийся золотым серпом.
Он просто излучал достоинство и благородство, взгляд его скользнул по Даньке, на миг задержавшись на лице. Когда пронзительная бирюза его глаз коснулась Данькиных зрачков, Данилу внезапно охватил такой благоговейный трепет, что колени подогнулись сами-собой. Данька упал, и склонился до самой земли, по телу прокатились сладко-болезненные судороги, внезапно его захлестнули волны неистового экстаза. Некоторое время он пребывал в дивном, ни с чем не сравнимом оглушении.
Когда дыхание и слух вернулись, Данька потихоньку поднял голову, и сразу же отыскал голубоглазого – тот больше не взглянул на него, сколько Данька не пытался поймать его взгляд. Ноги мелко дрожали, и Данила остался сидеть, заворожено следя за источником столь неожиданного наслаждения.
Двое людей на вершине лениво переругивались, глядя на бушующую у подножия горы битву. Старик, улыбаясь, бродил туда-сюда, потихоньку складывая сухие ветки в подобие пионерского костра. Лицо его, с чуть тронутыми усмешкой губами, снова показалось Даньке до боли знакомым, но он никак не мог вспомнить, где же все-таки они встречались? Данила снова вперил взгляд в спину своего нового кумира.
- Ну и чего ты добился, Пернатый Змей? Подумаешь – прибавить чулели нескольким воинам! Ты что и впрямь собрался захватить Базаар и ударить по моим драконидам? Дешевый фарс! – говорил Тецкатлипока, плавно поводя жезлом.
Над равниной поднимался розоватый туманец, плыл, постепенно скручиваясь в тугие жгуты смерчей. Смерчи эти поднимались по склону и, один за другим, втягивались в зеркало жезла Князя Тьмы.
- А что ты с Зеркалом приперся, раз такой смелый? – язвительно отвечал тот, кого звали Пернатый Змей. – Может, подеремся? Прямо при всей честной компании! Мне есть, что тебе предъявить!
Звуки, срывавшиеся с их губ, были тягучими, как горловое пение, от них вибрировала Данькина плоть, дрожала сама душа. Язык, на котором они говорили, был Даньке совершенно незнаком, но, каким-то чудом, он понимал.
- Да для чего это? Битва демиургов! Смешно! Никто не победит, ты знаешь, так для чего ж выставлять себя на посмешище, точно сиамские петушки? К тому же, – добавил Князь Ночи, не менее ехидно, - если я расквашу тебе нос, твоей мамочке это не понравится, а я стараюсь не огорчать своих супругов!
- Не смей говорить мне о моей матери, о, Воинствующая Красота! Посмотрим еще, что скажет Род!!! – прошипел Пернатый Змей, резко обернувшись к своему оппоненту.
Глаза его вдруг зажглись дикой первобытной яростью, вмиг заполнившей все пространство жгучими иглами страха. Они вонзились в Данькин мозг, впились, потекли едкой волной, разъедая само мозговое вещество. Данила жутко перепугался, и начал задом, по-рачьи, отползать в сторону. Он двигался, пока не наткнулся на что-то твердое, подскочил, и пустился бы бегством, если бы старик не схватил его за шиворот.
Данила клацал зубами, трепыхался, и все никак не мог отвести взора от Пернатого Змея. Старик ухватил его за подбородок, и силой повернул к себе.
- Успокойся! – крикнул старик, встряхнув его, словно тряпку. – Расточи его Порядок своим Хаосом! Ты же можешь, ты больше не его Дитя!!!
В глазах Данилы потемнело, он увидел, как пляшут золотые пылинки в лучах яркого света, исходящего из глаз старика.
Он присмотрелся, и узнал в одной крошечной пылинке себя, в другой, покрупнее - Пернатого Змея, а в третьей он увидел спираль своей галактики. Знание вошло в него. Оно было таким громадным, что Данила остро почувствовал, как ничтожен его разум. Он судорожно втянул воздух и вдруг совершенно успокоился.
Все, что происходило потом, Данила воспринимал отрешенно, и как-бы со стороны: будто бы смотрел кино со своим участием.
Они собирались.
Их было уже девять.
Девять богов и богинь собрались под оглушительно-яростным солнечным диском. Их одежды переливались всеми цветами спектра, их лица покрывали узоры татуировок и полосы краски, в их волосах колыхались бесчисленные перья. Сонмы различных существ – бабочек, птиц, змей и жуков окружали своих властителей, в поникших от невыносимого жара кустарниках мелькали пятнистые шкуры ягуаров. Склоны горы покрыл шевелящийся ковер живых тварей. Все это множество пищало и вопило, шелестело, стрекотало и пыхтело, высунув языки от страшного жара.
Данила сидел у ног старика.
Боги и богини усаживались в круг. Они негромко переговаривались, обменивались приветствиями, шутками и колкостями.
