Текст книги "Роман с героем конгруэнтно роман с собой"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

Ну и при чем тут, собственно, ишак? – скажете Вы, вечно придирчивый сэр! Этот ишак – при всем, вот что я Вам отвечу.

Закружусь-ка в розовых чащах, вознесусь в своих эмпиреях, чтоб потом – удариться слаще, чтоб разбиться потом – больнее.

Они все – удивительно тупые: Он, Мирхайдаров, химичка Надежда Кузьминична, учительница начальных классов Алла Демидовна, веселая англичанка, Иван-Иваныч наш – по труду, Маргарита, им разве объяснишь, что они такое, кто – они. Как мне им объяснить? Как? Как? Сердце мое исходит сейчас черной кровью – любви, сопричастности, боли за них, за эту школу, без которой я давно не могу, за наших ребят, которых я узнаю уже от метро, даже если в лицо – не помню, по счастливо-осмысленному блеску в глазах…

Чего-то я подустала от своей жизни. Где близорукий и физически сильный доцент Пряхин, который бы поносил, что ли, меня на руках по тополиной аллее, словно свою жену, бывшую балерину, сквозь – мирные шорохи ночи и соловьиные трели, поносил бы да побаюкал, что ли, терпеливо и неназойливо мою усталую жизнь? Доцента нету. Но, с другой стороны, как любит выразиться мой же дружок-художник, коего я тоже люблю: «У кажного человека – свое счастье…»

Уже ночь. Я мотаюсь по собственной кухне, туда-сюда, Карно-цикл, тута-сюта, нет мне ни сна, ни дна, ни путной мыслишки. Машка дрыхнет, Айша тоже дрыхнет, не с кем в собственном доме слова сказать. Машка все обижается, что не пишу ей стишков. Правда – несправедливо, другим же – пишу. А стишки, как известно, утишают душу.

Села да написала Машке:

Однажды улитка вломилась в калитку и бросилась грудью на теплые плитки садовой дорожки, и так зарыдала, что нежные рожки ее раскрошились на мелкие крошки. Их тут же сожрали бездомные мошки, которые ели обычно повидло из слив, и это повидло давно им обрыдло. Но дело не в них. Мы жили на даче среди георгинов, мы жили – иначе, заботы отринув, валялись, как клячи, копыта откинув, на солнечных плитках горячей земли. И вдруг к нам в калитку вломилась улитка – в слезах и в пыли. Она рассказала ужасную новость: об ней написали бездарную повесть, она прочитала ту повесть в трамвае, где все непрерывно чего-то читают, и с этой минуты ужасно рыдает, и жить не желает. «А мы-то при чем? – закричали мы в страхе. – Мы просто живем – подтвердят черепахи, мы просто купаемся – видят стрекозы, лежим на траве, вон свидетели – козы, жуки, пауки, воробьи и цыплята, лежим и любуемся пышным закатом, а кто написал – разве мы виноваты?» Улитка взглянула печально и горько – она не поверила нам ни полстолько. С ракушки ее осыпались соринки, их тут же сожрали летучие свинки, которые ели обычно окрошку из книг, и эта окрошка свихнула им ножки. Но дело не в них. Все было так странно вокруг и красиво, цвела под забором глухая крапива, и мятлик беззвучно потрескивал гривой, и звон комариный стелился над ивой, и чей-то в сирени поблескивал бивень… И мы замолчали, печально кивая, – а вдруг мы напишем, откуда мы знаем, быть может – бездарно, а может—толково, откуда мы знаем, к чему мы готовы?..

Творчество – это появление смысла там, где его дотоле никогда и ни для кого не было, никто не знал, не ждал, не предчувствовал, где для всего человечества было – темь и немь, глухая стена. Прорыв смысла через, нет, даже как бы – сквозь личность творящего: спонтанно. Но тогда – вопрос. Этот никому ранее не ведомый смысл все-таки сам-то для себя там объективно уже существовал? И творчество – что же? – проявляет смысл, как фотограф пленку, делая его для всех очевидным? Или тот, кто на то способен, – дерзостью своей и энергией – создает этот смысл, которого нигде и никогда действительно не было? Создает то, чего вообще – не было? Продуцирует – из себя? Так что же, эта наша школа – она была до меня? Или ее без меня – вовсе не было? А Вы, обожаемый сэр, Вы-то без меня есть? Были? Будете? И я Вас лишь «проявила» для всех, всего лишь сделала – видимым, не сумев сделать – доступным для подражания? Как все это понять, несравненный сэр? Это – что, математика, физика, философия на мелком месте или уже искусство?..

Ничего мне не опостылело, ничего! Только жажда жизни раздирает мне душу. Жажда. Жажда.

Послесловие

Странным образом попала ко мне эта рукопись.

Сама я – театровед, занимаюсь проблемами театра для детей, то есть – ТЮЗом, это интересно и целиком заполняет мою жизнь, круг моих друзей достаточно специфичен – театральные критики, историки театра, режиссеры, кое-кто из актеров, немного, я не очень общительна. И не слишком любопытна по натуре. Случайных знакомых у меня почти нет. Я бываю в командировках, но лишь – в крупных городах, где есть детский театр. Езжу я неохотно, только – если надо. В Москве бываю достаточно часто, центр театральной мысли, это понятно.

В ту ночь я возвращалась из Москвы. Как обычно – «Стрелой». Одно место в нашем купе пустовало, мое было – нижнее, на верхней полке, надо мною, уже лежал, когда я вошла, какой-то мужчина. Я не любопытна. На другой нижней полке – напротив – сидела женщина. Я заметила, что она похожа на ежа. На ней был колючий берет, колючая кофта, глаза тоже казались колючими. Ежей я видала на даче. Я люблю именно «Стрелу», потому что сразу ложишься спать и просыпаешься уже в Ленинграде. Я умылась, почистила зубы, легла и быстро уснула. Я сплю везде хорошо.

Через какое-то время меня разбудил какой-то дребезг. Я сплю чутко. Мужчина на верхней полке тоже проснулся. Женщина напротив меня тоже проснулась. На столике стоял круглый будильник. Он дребезжал. Женщина сказала: «Работает!» Она казалась довольной. Я снова заснула. Минут через десять меня разбудил тот же звук. Мужчину наверху он тоже разбудил. Он разбудил и женщину. Она спала в кофте и в берете. Была, пожалуй, чем-то похожа на ежа. Женщина обрадовалась. «Работает!» – сказала она. И опять нажала на кнопку будильника. Будильник прекратил звенеть.

Мы опять заснули. Через очень короткое время мы все снова проснулись. Будильник звенел очень громко. Было похоже, что он дребезжит. Женщина довольно сказала: «Работает!» Мужчина наверху поинтересовался, что все это значит. Видимо, он был любопытен по натуре. Женщина напротив объяснила, что она компостирует в поездах билеты, ей нужно в Калинине пересесть на встречный поезд «Ленинград—Сочи», она боится проспать, не слишком доверяет проводнице вагона и поэтому проверяет будильник. Кажется, будильник – работает. Мы с мужчиной тоже считали, что будильник работает хорошо. Мы это подтвердили. Я опять быстро заснула. Минут через двадцать будильник нас всех снова разбудил. Женщина напротив казалась удовлетворенной. «Работает», – сказала она. Я и мужчина с верхней полки с ней согласились.

Спать больше почему-то не хотелось. Я встала, надела халат и вышла в коридор. Вскоре в коридор вышел и мужчина, который лежал надо мною, на верхней полке. В нашем купе опять зазвенел будильник. «Работает, вроде», – сказал мужчина. «По-моему, да», – сказала я. Мы разговорились. Мужчину звали Горелов Владимир Александрович. Я не назвалась. Я по натуре не слишком любопытна. Он живет в Ленинграде, ездил к старому другу в Москву, ему шестьдесят восемь лет, он давно в отставке, но еще преподает в училище, живут они в отдельной двухкомнатной квартире вдвоем с женой, в Купчино, детей у них нет, они воспитали племянницу, она рано осталась сиротой. Он спросил меня – обо мне. Слышно было, как за дверью нашего купе громко звенит будильник. Звук будильника похож был, пожалуй, на дребезг. «Работает», – сказала я. «По-моему, да», – согласился Горелов Владимир Александрович.

Я рассказала, что занимаюсь проблемами театра для детей. Это интересно и целиком заполняет мою жизнь, круг моих друзей – достаточно специфичен. Он слушал меня с интересом. Потом он сказал: «Простите, если я вас правильно понял, у вас, наверное, есть знакомые в литературных кругах?» Я объяснила ему, что круг моих друзей достаточно специфичен, критики, театроведы, кое-кто из актеров, но я пишу статьи по проблемам детского театра и знаю некоторых работников некоторых журналов. Горелов Владимир Александрович сказал, что этого – достаточно. Я не поняла, для чего достаточно. Я не любопытна. В купе снова звенел будильник. Этот звук был, пожалуй, похож на треск.

Мужчина спросил меня, не могла бы я показать кому-нибудь в журнале одну рукопись. «Вашу?» – спросила я. Я уже жалела, что назвала ему свою профессию. По натуре я не слишком общительна и не люблю случайных знакомств. Он замялся. Потом он сказал:

«Нет, не мою…» Я спросила у него, чья же это рукопись? Горелов Владимир Александрович сказал, что – это разговор долгий, но он мне с удовольствием все объяснит. Я не любопытна. В купе опять задребезжал будильник. «Объясните», – согласилась я. Он сказал, что эту рукопись написала его племянница, которую они с женой фактически вырастили с детского возраста.

Она немножко странная. Очень увлекающаяся натура. Никак не может в жизни найти свое призвание. Часто меняет места работы. Любит вдруг надолго уезжать в разные концы страны. «Там она, конечно, работает», – уточнил Горелов Владимир Александрович. Племянница их – одинока, детей у нее нет. «Какого возраста ваша племянница?» – спросила я. Я считала уже своим долгом как-то поддерживать нашу беседу. Мы были в коридоре одни. Все пассажиры почему-то спали. Я посмотрела на свои часы – было тридцать пять минут третьего. «Ей, вообще-то, сорок семь лет…» – сказал мужчина, помедлив. В голосе его мне послышалось сомнение. Я была права. «Но она говорит, что ей двадцать три», – тут же докончил фразу Горелов Владимир Александрович. «Но в паспорте же написано?!» – удивилась я. Он нехотя объяснил, что его племянница уверяет, что сам человек лучше знает свой возраст, чем любой паспорт. Теперь я с ним согласилась. Его племянница действительно производила странное впечатление.

«Я бы не стал Вас утруждать, – сказал мужчина, – но я просто не знаю, что мне делать с этой рукописью. Она очень долго ее писала. Я хотел просить своего друга – показать кому-нибудь в Москве, но мой друг сейчас болен…»—«А почему бы вашей племяннице не показать свою работу кому-нибудь самой?» – мне вдруг пришло в голову такое простое решение вопроса. Будильник в нашем купе опять затрещал. Мы с Гореловым Владимиром Александровичем отметили, что он, кажется, работает хорошо. «Самой? – переспросил он. Эта мысль, видимо, была для него неожиданной. – Вряд ли она сама этим будет заниматься…» – «Почему?» – спросила я. Мне казалось естественным, чтобы человек сам занимался устройством своей рукописи. Я – лично – всегда так делаю. «Она к ней совершенно остыла…» – сообщил Горелов Владимир Александрович.

Я не поняла, что он имеет в виду. Он имел в виду, что пока его племянница писала эту рукопись – эта рукопись ее очень, видимо, интересовала, но когда она кончила писать эту рукопись, то рукопись ее почему-то совершенно интересовать перестала. Я среди своих знакомых с таким явлением пока не встречалась. Но ведь мой круг – достаточно специфичен. Сказала: «Делай с ней, что хочешь. Можешь – выкинуть на помойку, а можешь – напечатать в „Роман-газете“…» Так мне передал слова своей племянницы ее дядя, с которым мы в ту ночь стояли в коридоре поезда «Москва—Ленинград». На мой взгляд, несколько странное заявление.

«Чем же ваша племянница сейчас занимается?» – спросила я. «Преподает в школе, – помедлив, объяснил он. – Теперь она считает, что человек должен обязательно выпустить в жизнь хотя бы один класс, тогда он не зря прожил…» Тоже достаточно странное утверждение. Я, например, – театровед, занимаюсь проблемами детского театра, класса у меня нету, он мне совершенно не нужен. Я твердо знаю, что живу не зря. «И как вы к ее точке зрения относитесь?» – поинтересовалась я. Пожалуй, мне сделалось даже в какой-то мере интересно. «Никак, – сказал он. – Я уже устал – относиться…»

Мы помолчали. Похоже было, что мой собеседник чем-то огорчен. Я не слишком любопытна и никогда не лезу в чужие дела. Но проходить мимо человека, которому плохо, несовместимо с моими представлениями о порядочности. «Вы так переживаете из-за вашей племянницы?» – спросила я Горелова Владимира Александровича. И он, покоренный моим участием, раскрыл передо мной свою душу.

Он признался мне, что переживает из-за своей племянницы, у них с женой нет своих детей и эту племянницу они воспитали с детского возраста, она рано осталась без родителей, довольно хорошо училась, они с женой надеялись, что эта племянница украсит их старость. Но она выросла и оказалась несколько странной. Она, например, долго писала эту рукопись, о которой Горелов Владимир Александрович мне раньше говорил, потом – сама к этой рукописи остыла, бросила ее в Ленинграде, а сама уехала преподавать физкультуру в школе, они толком даже не знают, где сейчас их племянница, так как она сказала, что уезжает преподавать в Параллельный мир, в адреском бюро им не смогли найти на карте нашей родины населенного пункта с таким названием, они пишут своей племяннице только «до востребования», конверт непременно должен быть зеленого цвета, она их перед отъездом предупредила, в правом верхнем углу должны стоять прописные буквы «ПМ», это код Параллельного мира, а весь адрес выглядит так: «Красноярский край, Верхняя Гутара, до востребования, Гореловой Раисе Александровне».

Сперва жена Горелова Владимира Александровича красила конверты зеленой тушью или зеленым карандашом, а теперь она просто на ночь опускает конверт в зеленку, которой смазывают болячки маленьким детям. Это гораздо проще. Письма до их племянницы доходят. Она им отвечает. Ее письма, то есть конверты, всегда – наоборот – красного цвета, а внизу, где адрес отправителя, – стоят прописные буквы: «ПМ». Племянница пишет, что у них, в Параллельном мире, красивые горы, густой лес – тайга, много живой рыбы, взрослые занимаются охотой, ездят на лошадях верхом, все ребятишки умеют стрелять из ружья, охотиться и очень любят заниматься физкультурой. Их племянница – будто бы – счастлива в Параллельном мире, о своей рукописи давным-давно забыла и просит своего дядю и свою тетю – не беспокоиться, ни за нее, ни за рукопись. Но Горелов Владимир Александрович не может не беспокоиться за свою единственную племянницу и – поэтому – просит меня, хоть ему это и очень неловко, взять рукопись его племянницы, прочитать самой и, если в этом есть смысл, показать кому-нибудь в литературных кругах…

Я не сентиментальна. Но в ту ночь я не смогла отказать в этой дружеской услуге своему случайному попутчику. Я сказала: «Хорошо. Я возьму рукопись вашей племянницы и обещаю вам с ней ознакомиться». Мужчина очень обрадовался. Мне показалось, что он – доволен. Рукопись он как раз возил старому другу в Москву и – таким образом – она случайно была у него в портфеле. Он мне эту рукопись передал. Мы с Гореловым Владимиром Александровичем тут же в вагоне обменялись адресами и телефонами. Он с женой живет где-то в Купчино, я – на Петроградской стороне. Мы договорились, что он позвонит мне приблизительно через месяц.

Женщина, которая ехала вместе с нами в купе, уже вышла в коридор. Поезд подходил к Калинину. Женщина радовалась, что она не проспала Калинин. Она компостирует билеты в поездах, и в Калинине ей следовало пересесть во встречный поезд «Ленинград—Сочи», чтобы в том поезде заняться своей работой. Она боялась проспать и поэтому заводила будильник. Будильник оказался исправным. Возможно, мы с Гореловым Владимиром Александровичем слышали, как он звенел? Мы подтвердили, что будильник вполне исправен. Эта женщина чем-то напоминала ежа, который однажды жил у нас на даче. У нее был колючий берет, колючая кофта и глаза тоже, пожалуй, были колючие. Она вышла в Калинине, а мы с моим случайным попутчиком легли на свои места, я – на нижнюю полку, а он – на верхнюю, и проснулись уже перед самым Ленинградом.

Мы тепло попрощались на перроне. Рукопись его племянницы была толстой, но меня встречали муж с сыном. Муж взял мой небольшой чемодан, а сын нес рукопись племянницы Горелова Владимира Александровича. Его в Ленинграде никто не встречал.

Пока в этой истории ничего странного нет. Рукопись я, как и обещала, попыталась прочесть. Сама я театровед, занимаюсь проблемами детского театра, я довольно быстро поняла, что данная рукопись не связана с интересующими меня вопросами. Там попадались сведения, в которых я просто некомпетентна, и суждения, с которыми я не согласна. Составить общее представление об этой рукописи не представлялось возможным. Я позвонила по телефону Горелова Владимира Александровича. Мне ответили, что телефон я набираю правильно, но Горелов Владимир Александрович по этому телефону не проживает и не проживал никогда. Я написала письмо по оставленному мне адресу. Письмо вернулось с официальным указанием, что такой адресат по такому адресу не числится. Сам Горелов Владимир Александрович мне так ни разу и не позвонил.

Я не слишком любопытна. Но считаю, что порядочный человек обязан любое дело доводить до конца, раз он за него взялся. Я купила почтовый конверт, покрасила его в зеленый цвет, поставила в правом углу «ПМ» и отправила письмо «до востребования» племяннице Горелова Владимира Александровича. Ни муж, ни сын об этом моем поступке до сих пор не знают. Я сочла возможным скрыть от них этот шаг. Они оба считают, что Параллельного мира нет и быть не может. Но письмо дошло, значит, мой муж и мой сын иногда ошибаются. Я не стала огорчать их и рассказывать им правду. Мое письмо дошло; но вернулось – с пометкой: «Адресат выбыл, новый адрес неизвестен». Других возможностей связаться с Гореловым Владимиром Александровичем или с его племянницей у меня не было.

Проблемы детского театра целиком заполняют мою жизнь, и я не располагаю лишним свободным временем. Но порядочный человек обязан доводить дело до конца, это – пожалуй – мое кредо. Поэтому я сочла необходимым передать рукопись племянницы Горелова Владимира Александровича, которого я после поезда «Москва-Ленинград» так больше ни разу и не видела, в литературно-художественный журнал, где иногда печатаются мои статьи по вопросам детского театра и вкусу которого я доверяю.

Это все, что я могу рассказать по поводу этой рукописи.