Текст книги "Стрела Кушиэля. Битва за трон (ЛП)"

Автор книги: Жаклин Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– А вы попробуйте остановить местных женщин, – усмехнулась я, думая о Грайне.

Русс ответил мне кислым взглядом.

– Женись я на одной из них, уж попробовал бы. Я тут вот что подумал: может, будет лучше, если я прикажу своим парням охранять тебя, а, миледи? Когда начнется битва, не годится тебе оставаться без защиты.

Внезапно заговорила средняя дочь Нектханы, Сибил. Адмирал непонимающе посмотрел на меня.

– Если сами вы не согласны отдать жизнь ради нашего блага,  – медленно перевела я, – не просите нас умирать ради вашего.

– Я никому не желаю смерти, – нахмурился Квинтилий Русс и подождал, пока я переведу его слова, хотя Сибил, похоже, и так все поняла. – А меньше всего миледи послу нашей королевы.

Я обхватила руками колени и подняла глаза к небу, затянутому серыми облаками.

– Милорд адмирал, если вы желаете отрядить ваших людей на мою охрану ради их спасения, я поддержу ваше намерение, поскольку не хочу, чтобы ангелийская кровь проливалась на чужой земле, равно как и не хочу сообщать Исандре де ла Курсель скорбную весть о вашей гибели. Но если весь сыр-бор действительно из-за меня одной, тогда я говорю «нет». – Я перевела взгляд на Русса. – Это решение представляется мне глубоко ошибочным. Не при той цене, что мы просим островитян уплатить в ближайшее время за союз с нами.

Адмирал по-моряцки цветисто выругался в мой адрес; имя Делоне не раз просклонялось вкупе с честью и идиотизмом. Я подождала, пока он выговорится.

– Во время битвы я и так буду в тылу, милорд адмирал, – наконец продолжила я свою мысль. – Там я рискую не больше, чем родная мать принца. Вдобавок за мной присмотрит Жослен.

Русс снова выругался, встал и зашагал туда-сюда, время от времени тыча толстым пальцем в Жослена.

– Останешься с ней, да? – вопрошал он, сердито хмуря густые брови. – Клянешься, кассилианец? Не отойдешь от нее ни на шаг?

Жослен кивнул, его наручи кроваво блеснули в свете костра.

– Я уже дал такую клятву, милорд, – тихо отозвался он. – И буду вовеки проклят, если не сдержу ее.

– Я такое предложил только ради тебя, Федра. – Квинтилий Русс вытянулся передо мной и прерывисто вдохнул. – У моих парней руки чешутся как следует наподдать этим альбанцам. Пора размяться, а то ни одной драчки не случилось аж со времен заварушки в Хеббель-им-Аккаде. Но заковыка в том, Федра но Делоне, что если в этой битве тебя прихлопнут, то тень твоего наставника наверняка будет преследовать меня до самой смерти! Чего мне совсем не хочется.

– Она не умрет, – раздался глухой голос Гиацинта, голос его дромонда. Тсыган повернул голову и посмотрел на Русса отрешенными глазами, затуманенными видением. – Ее Длинный путь еще не подошел к концу, как и ваш, милорд адмирал.

– Говоришь, мы победим? – встрепенулся Русс: дар Гиацинта смущал его, тем паче что оказался истинным. – Так что ли, тсыган?

Гиацинт покачал головой, отчего черные кудри заплясали в воздухе.

– Я видел только, что вы и Федра вернетесь в море, не более того.

Адмирал снова пространно выругался.

– Пусть будет, как будет! Давайте сразимся за синего парня Исандры! Пусть альбанская кровь отведает ангелийской стали. – Он поклонился мне и ухмыльнулся, отчего изуродованное шрамом лицо перекосилось. – Да благословит тебя Элуа, Федра, и твоего тсыганского колдуна, и кассилианского не пойми кого, что тебя защищает. Встретимся снова в море или в подлинной Земле Ангелов за Медными вратами.

– Да пребудет с вами благословенный Элуа, – пробормотала я, опускаясь на колени и тут же вставая. Затем обняла его и поцеловала в обезображенную шрамом щеку. – Ни у одного короля или королевы никогда не было столь верного слуги, как вы, милорд Русс.

Адмирал покраснел: я почувствовала жар его щеки под губами.

– Как и столь необычного посла, – усмехнулся он, обнимая меня. – Необычного и успешного. Ведь это ты привела их всех сюда, девочка. Да пребудет с тобой Элуа.

Той ночью мы спали под затянутыми тучами небом, пока караульные пялились в темноту, дергаясь при малейшем шуме, а круитские разведчики патрулировали периметр лагеря, выискивая лазутчиков Маэлькона. До Брин Горридам оставалось меньше дневного перехода.

Когда над Альбой забрезжил рассвет, противник по-прежнему себя никак не проявлял, но Друстан все равно выстроил в боевом порядке свое войско: шесть тысяч солдат пехоты, семьсот конников и пятьдесят с лишним колесниц. Наш лагерь располагался на опушке близ небольшой рощицы, протянувшейся вдоль глубокой долины, за которой простирался Брин Горридам.

Принц, вскинув голову, медленно гарцевал на своем гнедом туда-сюда перед строем, ясно давая понять, что не собирается оттягивать встречу с силами Маэлькона.

– Братья и сестры! – выкрикнул он. – Вы знаете, зачем мы сюда пришли. Мы пришли, чтобы вернуть трон Альбы его законному наследнику! Мы пришли, чтобы низвергнуть Маэлькона-Узурпатора, обагрившего руки кровью собственного отца!

Солдаты ответили дружным «ура», потрясая копьями и стуча мечами о щиты; далриады, по моему, вопили громче всех. Имонн и Грайне стояли бок о бок в боевых колесницах во главе своей дружины, словно изготовясь к началу скачек, лошади в их упряжках скалились и фыркали друг на друга.

– Я Друстан маб Нектхана, все вы знаете мой род и моих предков. Но с сегодняшнего дня всех вас, кто выступает на моей стороне, я также считаю своей родней. Все вы отныне – мои братья и сестры. Когда над деревьями покажется солнце…

Бойцы почему-то притихли один за другим. Нам, обозникам, бесполезным в сражении, досталось место на узком уступчике у подножия каменистого утеса за спинами солдат, но семья Друстана почетно расположилась на самой вершине. Я видела только фигуру бравого круарха, возвышавшегося над людским морем, но не более.

И тут его сестра, Брейдайя, закричала и указала на что-то рукой.

Я тут же забралась к ней и вгляделась в рассветный сумрак.

Из рощицы, где на молодых березках набухали почки, а от теплой влажной земли поднимался туман, появился огромный черный кабан. Не знаю, как долго они живут, но тот кабан, должно быть, достиг весьма преклонных лет, раз вырос в такую громадину. Его массивная туша резко выделялась на фоне берез. Зверь поднял черный пятак, словно принюхиваясь; гигантские копыта могли бы послужить плугом на поле. Кто-то недоверчиво ахнул, и я с удивлением узнала собственный голос. Клянусь, я с холма чуяла кабанью вонь в утреннем тумане. Зверь всматривался в серый рассвет маленькими злобными глазками, а шесть с лишним тысяч пиктов, круитов и далриад потрясенно следили за каждым его движением.

Внезапно кто-то придушенно чихнул, и могучий боров, громко хрюкнув, развернулся и потрусил обратно в рощу, слегка припадая на заднюю ногу.

Тысячи глоток восторженно взревели. Темные глаза Друстана маб Нектханы на свирепом лице с синими узорами сверкали огнем, когда он поднял в воздух обнаженный меч и воззвал, перекричав улюлюканье солдат:

– Следуйте за Куллах Горрьим!

С устрашающим рыком отряды бросились в атаку.

В нашей наспех собранной армии не было дисциплины, стратегии, порядка. Вояки ринулись в битву неудержимой ордой. Достигнув рощицы, всадники и колесницы замедлились, отыскивая проходы между деревьями, и пехотинцы вырвались вперед. Березовая роща внезапно наполнилась криками сотен воинов, стремящихся в долину.

Позже мне рассказали, что армия Маэлькона с ночи прокрадывалась по долине, надеясь, окружив нас с обоих флангов, внезапно напасть на  рассвете. Их план вполне мог удастся, если бы Друстан еще немного затянул с речью, а он бы так и сделал, не помешай ему черный кабан.

«Не пренебрегайте Черным кабаном».

Мы, оставшись в тылу, слышали ужасные звуки битвы, доносившиеся из-за рощи: звон клинков, предсмертные вопли, громыхание доспехов. Застигнутые врасплох в низине без укрытий, люди Маэлькона гибли сотнями, когда тысячи сторонников Куллах Горрьим сбегали на них с зеленого холма. Но солдаты узурпатора все равно отчаянно сражались, дорого продавая свои жизни.

Теперь-то я это знаю, но тогда томилась в неведении. Помню, как лицо Гиацинта перекосилось от испуга, а затуманенные глаза неотрывно смотрели туда, где шумело сражение.

– Что ты видишь? – спросила я, встряхивая его за плечи. – Что ты там видишь?

– Смерть, – прошептал он в ответ. – Повсюду смерть.

Я посмотрела на тсыгана, потом ему за спину и заметила кое-что немаловажное.

Верховой отряд Тауру Кро, рыжеволосых светлокожих круитов с синими татуировками на лицах под знаменем Красного Быка.

– Маэлькон был прав! – крикнул один из них, вытаскивая из ножен меч и тыча им в нашу сторону; воины тут же сомкнули кольцо вокруг нашего утеса. – Берите их в заложники!

Конечно же, речь шла о Нектхане и ее дочерях, матери и сестрах Друстана. С которыми мы стояли плечом к плечу на каменистом уступе.

Эти женщины были круитками и, хотя не принимали участия в битвах, умели стрелять не хуже мужчин. Я не раз видела, как сноровисто они обращаются со своими луками. Но луки и стрелы остались в лагере, в нескольких десятков шагов от нас, а между нами и палатками гарцевали люди Маэлькона. Мы все были безоружны.

Кроме Жослена.

Я посмотрела на него, уже зная, что увижу. Жослен, не колеблясь, пришел в движение, выхватив из ножен кинжалы. В лучах утреннего солнца остро блеснули клинки и наручи, когда, шагнув вниз из нашей группы, мой защитник поклонился и тихо сказал:

– Во имя Кассиэля, я служу и защищаю.

Безо всяких церемоний солдаты атаковали.

Двое упали, затем фигур на земле стало трое, пятеро – врагов было слишком много,  они  торопливо спешивались, выхватывали из ножен мечи и пытались вскарабкаться на наш утес. Гиацинт с руганью подбирал камни и швырял их в наступавших с меткостью опытного уличного бойца. Маленькая темная фигурка соскочила с уступа. Один из Тауру Кро подобрался совсем близко и, потрясая мечом, бросился на меня; я поднырнула под его руку и, оказавшись у него за спиной, с силой толкнула. Вояка, смеясь, отпрыгнул к своим товарищам.

– Жослен! – крикнула я. – Доставай меч!

Он на миг замер посреди боя, чтобы посмотреть на меня, в этом коротком взгляде я уловила воспоминание о Скальдии, об его нарушенном обете. Но тут же лицо Жослена ожесточилось, он ловко бросил кинжалы в ножны и выхватил из-за спины меч.

Маленькая фигурка прошмыгнула мимо него так близко, что кассилианец дернулся, но тут же продолжил сражаться, вертясь, словно танцор.

– Отступаем! – на гортанном круитском выкрикнул предводитель Тауру Кро; солдаты послушно отошли к своим коням. Вожак угадал. Жослен, не собираясь терять преимущество высокой позиции, не стал их преследовать и остался на выступе с обнаженным мечом.

И тут в воздухе запели стрелы.

Мойред, младшая дочь Нектханы, совсем еще девчонка, смогла добежать до лагеря, схватила там лук и полный колчан и принялась безжалостно пускать стрелы с тетивы одну за другой. Двое из Тауру Кро упали замертво, прежде чем их командир выругался и схватил копье.

– К дьяволу заложников! – рявкнул он. – Убейте их всех!

И метнул копье.

В Мойред.

Я увидела, как жало острия вонзилось девочке в живот. Она схватилась за древко обеими руками, с шумным выдохом повалилась навзничь. В тишине раздались два крика: горестный вопль Гиацинта и почти предсмертный стон Нектханы, спрятавшей лицо в ладони. Сестры Мойред взвыли низко и горестно.

И тут утро расколол еще один крик, крик ярости.

Видя, как Жослен сражается со скальдами, я думала, что это вершина боевого искусства, которую невозможно превзойти. Так вот, я ошибалась. Падающей звездой он обрушился на Тауру Кро, словно кассилианский берсерк с серебряной змеей в руке вместо меча. Солдаты один за другим падали на его пути, брызжа кровью из смертельных ран; они падали и умирали, бестолково сжимая свои копья.

Сколько их было? Двадцать, как я потом сосчитала. Больше половины перебил Жослен, еще двоих застрелила Мойред. Когда Нектхана с дочерьми тоже бросились в гущу битвы со своими острыми маленькими кинжальчиками, от их рук погибло еще четверо или пятеро противников. Двоих походным ножом прикончил Гиацинт, Принц Странников.

Я же, трясясь от ужаса, не убила никого.

Тут-то нас и нашел Друстан, круарх Альбы. Его украшенные синими узорами руки были по локоть обагрены кровью, в глазах плескалось мрачное торжество, а гнедой конь хрипел в пене и мыле. Победившая армия с триумфальными криками возвращалась через рощицу в лагерь. Друстан выпрямился и посмотрел на мать и двоих оставшихся в живых сестер, чьи похожие лица выражали одно и то же горе, а потом на младшую сестру, Мойред, на чьих губах навеки застыла слабая улыбка.

– О нет. Нет!

Жослен стоял на коленях, каясь перед Кассиэлем, Гиацинт скорбно понурился. Нектхана встала от тела дочери.

– Куллах Горрьим взял то, что ему причиталось, – тихо произнесла она. – Сын мой, кто теперь правит Альбой?

Друстан повернул голову; к нему подкатила колесница, в которой восседал запыленный и окровавленный Имонн. За колесницей волочился труп крупного рыжеволосого мужчины с изуродованным лицом и местами содранной кожей. Маэлькон.

– Теперь правлю я, мама, – тихо ответил Друстан. – Узурпатор мертв.

– Убит лично круархом! – выкрикнул Имонн, подъезжая поближе. Увидев тело Мойред, он натянул вожжи.  – Дагда Мор, нет…

– У каждой победы, – прошептала Нектхана с блестящими от материнских слез глазами, – есть своя цена.

Глава 73

В тот день мы не поехали в Брин Горридам, а остались в лагере близ поля брани.

Поэты нередко черпают вдохновение в битвах, но почему-то замалчивают в своих стихотворениях печальные последствия войны: хрипы умирающих, всепроникающая вонь, истерзанные тела со вспоротыми животами и разлагающимися на солнце внутренностями, клюющие плоть вороны и тучи жужжащих мух. Нет, поэты почему-то молчат об общих могилах, которые копают выжившие воины, проклиная мух да утирая соленый пот со лба.

Около двенадцати сотен Тауру Кро остались в живых и сдались в плен, а тысячи погибли. Сторонники Куллах Горрьим учинили настоящую бойню, обрушившись на людей Маэлькона, как раз когда те совершали обходной маневр в долине, чтобы внезапно напасть.

 Лишь одному маленькому отряду, пробравшемуся в лагерь Друстана с намерением захватить заложников, удалось застать нас врасплох. Но все те солдаты полегли от наших рук.

Я работала наравне с Нектханой и всеми ее дочерьми – оставшимися в живых дочерьми. Таскала воду для умирающих и трудящихся на поле битвы. Первым делом круиты собрали своих мертвецов, число которых превысило восемь сотен, по большей части далриад. Из тяжелых валунов воины складывали над погибшими могильник. Среди них я заметила Жослена и подошла к нему.

Он лишь покачал головой, когда я предложила ему черпак с водой. Красивое лицо казалось изможденным, засохшая кровь, цветом напоминавшая ржавчину, покрывала его кожу, одежду и даже толстую пшеничную косу. И об этом поэты тоже умалчивают в своих стихах.

– Ты сделал только то, что должен был, – тихо обратилась я к Жослену, по-прежнему протягивая ковш. – Те солдаты обнажили мечи, чтобы убить нас всех, а ты нас спас.

– Я должен был спасти и ее, – уныло ответил кассилианец и отвернулся, чтобы возложить на пирамиду еще один камень.

Отступившись от него, я пошла дальше. Протянула воду воину-круиту, который с благодарностью принял черпак и, держа обеими руками, принялся жадно пить. Я ходила и ходила за водой и обратно. Хуже всего были умирающие. В памяти то и дело всплывала ночь, когда убили Ги, как я тогда сидела на холодной брусчатке двора Делоне и зажимала рукой рану Алкуина, отчаянно пытаясь остановить его теплую, липкую кровь. А еще вспоминалось, как Алкуин умирал в библиотеке, как он напоследок сжимал мою руку.

В тот день я много раз пережила эти страшные моменты заново, много раз оплакала и Ги, и Алкуина, и Делоне, и погибших за победу воинов Куллах Горрьим, и бесславно перебитых солдат Тауру Кро. Под жгучим солнцем я продлевала жизни раненым живительной прохладной водой, а вороны кружили в вышине, ожидая своего часа.

Той ночью мы встали лагерем в долине и разожгли тысячу костров. Круиты одержали великую победу, и, конечно же, Друстан не мог отказать им в праздновании, хотя сестра его, Мойред, лежала на похоронных дрогах. Той ночью я наслушалась свирепых историй от Квинтилия Русса, который прихромал к костру, где я сидела. Его глаза блестели, хотя голова и левая голень были перевязаны.

– Благословенный Элуа, это стоило увидеть! – воскликнул он, со вздохом облегчения принимая мех с вином. – Ах, Федра, они разлетались перед нами как осенние листья на зимнем ветру! А Друстан… Яйца Элуа! Он взрезал их ряды, как серп колосья, призывая Маэлькона. Да, они дикари, но… ого-го какие! Те же Имонн и Грайне – до чего жаль, что ты не видела их в бою! Их колесницы с пехотой на хвосте ворвались в долину, как… как… – Не подобрав подходящего слова, адмирал хлебнул вина и мотнул головой. – Она была великолепна, – наконец продолжил он. – Но Имонн… Яйца Элуа! Он сражался отважнее тигра. Как только этот парень примет решение, его уже не остановить. А Друстан и Маэлькон – о, вот это была знатная рубка.

Русс, размахивая руками, живописал, как из гущи сражения на вызов Друстана явился Маэлькон, громадный и грозный на сером боевом коне. Как вожди отчаянно бились, как Друстан одержал победу, как Грайне, ожидая, пока Имонн привяжет тело Узурпатора к колеснице, нарезала вокруг круги на своей.

Это была потрясающая история, доблестная и героическая. И трагичная.

В том бою погибли четверо ангелийских моряков.

– Они знали, миледи, – успокоил меня Квинтилий Русс, поймав мой печальный взгляд. И когда это я стала для него «миледи»? Нет, вспомнить не удалось. – Все люди, поступающие ко мне на службу, знают, чем рискуют, можешь не сомневаться. Умереть на суше… в бою… Это славная смерть. Не то что сгинуть в морской пучине. – Он покосился на меня и неловко кашлянул. – Кстати, я своим парням кое-что пообещал.

– И что же? – Признаться, он меня озадачил. – Милорд адмирал?

Русс снова кашлянул и почесал перевязанную голову.

– Ну, я им пообещал… пообещал, что выживших посвятят в рыцари. Лично ты… вы.

Удивительное дело.

– Я?!

– Вы здесь посол королевы, – сказал адмирал. – Они вас уважают. И у вас есть полное право такое сделать.

– Да неужели? Правда?

Сидящий на другой стороне костра Жослен поднял голову.

– Да, Федра, правда.

Это были первые его слова со времени нашей дневной встречи у могильника.

Я моргнула.

– Если так, Жослен, тогда тебя…

– Нет, – он резко оборвал мою мысль. – Не меня. Я был и остаюсь служителем Кассиэля, хоть и никчемным. Но моряки это действительно заслужили.

Я ошеломленно посмотрела на Квинтилия Русса и решила:

– Что ж, я готова посвятить ваших моряков в рыцари, если они и вправду этого хотят. Каждый из них, бесспорно, заслужил рыцарское звание, и даже более того.

Адмирал ухмыльнулся и неуклюже встал, приволакивая раненую ногу. Приложил пальцы к губам, оглушительно свистнул. Потом вынул из ножен свой меч и протянул мне. Оружие оказалось тяжелее, чем мне представлялось. Лезвие было уже чистым, но рукоять все еще липла к руке, влажная от пота. Я держала меч, чувствуя себя ребенком на маскараде, а ангелийские моряки тем временем выстраивались в шеренгу перед костром.

Одного за другим я посвятила их в рыцари. Русс подсказывал мне слова, оставалось только повторять. Во имя Элуа и от имени Исандры де ла Курсель, королевы Земли Ангелов, я пожаловала титул шевалье двадцати с лишним морякам. Сама я ощущала себя кривляющейся самозванкой. Но в глазах тех, кто становился передо мной на колени, читалось, что они видят во мне нечто иное.

– Отлично справилась! – воскликнул Квинтилий Русс, когда церемония завершилась, забрал свой меч и хлопнул меня по спине. – Ха, я дам этому боевому отряду рыцарей-мореходов памятное название! Парни Федры! Пусть носят его с гордостью!

– Милорд, – запротестовала я, не уверенная, смеюсь или плачу, – это уже лишнее.

На противоположной стороне костра блестели глаза Жослена, покрасневшие от непролитых слез.

– Мы на войне, маленький цветок, распускающийся в ночи, – заявил адмирал, обдав меня густым винным духом. – Ты сама мне так говорила. Чего же ты ожидала на войне-то, а? Если они готовы сражаться за тебя – очень хорошо. Если готовы с гордостью за тебя умирать – еще лучше. Чего же ты хотела, когда уламывала меня отправиться в это плавание?

– Не знаю, – прошептала я и спрятала лицо в ладони. Там, в темноте за закрытыми веками, я увидела Вальдемара Селига и двадцать тысяч разъяренных скальдов, а с ними вооруженных до зубов Союзников Камлаха. Нет, неправда – я знала, чего хотела, когда пришла к Руссу. – Называйте своих рыцарей, как вам нравится.

И он так и сделал. Отряд с таким названием до сих пор существует в королевском флоте.

Когда адмирал куда-то ухромал, я отыскала Гиацинта, который сидел у тела Мойред.

– Я слышал, – отрешенно пробубнил он, глядя мимо меня. – Поздравляю.

– Гиацинт, – прошептала я его имя, столь долго служившее мне охранительным сигналом, и коснулась его плеча. – Я не искала славы, ты же знаешь.

Тсыган испустил тяжелый вздох, и на его лице появилось более осмысленное выражение.

– Знаю, знаю. Это все война. Но, Элуа, помилуй! Федра, почему так? Она же была всего лишь девушкой и совсем-совсем юной.

– И ты любил ее, – озвучила я очевидное.

– Любил? – скривил рот  Гиацинт. – Любил? Да, может, и любил.  По крайней мере, мог бы полюбить. Она сказала, что я вижу сны наяву, помнишь? При нашей первой встрече, там, на берегу. – Его снова затрясло, и я сочувственно обняла друга. Он продолжил говорить, уткнувшись лицом мне в плечо. – Моя семья, мой народ прогнали меня из-за моего дара… да, ты верила в его полезность и заставила поверить адмирала… но она была первой, кто, коснувшись меня, назвал природу моего дара и приветствовал его, как благословение небес. То была она, дочь Нектханы…

Мы с ним оба плакали. Война – странная штука. Ее страшное дыхание отмело, как шелуху, все, что было между нами невысказанного, наносного. «Миссия ради королевы превыше всего». Я об этом постоянно помнила, как и Гиацинт, но все же, когда он повернул ко мне искаженное горем лицо, я подалась к нему и без оглядки на интересы королевы поцеловала его в губы. Он ухватился за меня, словно утопающий.

В Доме Бальзамника рассказывают, будто Наамах возлегла с шахом Персиса из сострадания, желая исцелить его душевную боль. Я выросла при Дворе Ночи и заучила все легенды из общего свода, но не понимала смысла именно этой, пока  не вывела Гиацинта из освещенного пламенем круга у похоронных дрог Мойред.

Те из нас, служителей Наамах, кто дискутировал, деля ее желание на тринадцать разновидностей, Тринадцать Домов, жестоко ошибались. Верно, в желании богини много нитей, много оттенков, но все они сплетены в единую ткань, многоцветную, словно плащ мендаканта. Утешение и искупление, печаль и радость, нежность и жестокость, расчет и жертвенность, власть и подчинение, страсть и игривость, любование избранником и собой – все это сплелось воедино на цветущей земле Альбы.

Поэты почему-то не слагают стихотворений и о том, как смерть пробуждает волю к жизни. Но я, не раз претерпевшая боль, сумела забрать ее у Гиацинта. Я принимала от него радость и скорбь, принимала и возвращала, принимала и возвращала много-много раз, пока мы оба не ощутили, сколь нерасторжимо они связаны и что одной не бывает без другой.

Друг, брат, любовник… Я легонько трогала его лицо в темноте, не прерывая поцелуя, не прерывая нашего единения.

Перед тем как излиться, Гиацинт застонал; я пустила в ход кое-какие навыки, усиливающие наслаждение.

– Тс-с-с, – прошептала я, прикладывая пальцы к его губам и дрожа, как натянутая струна арфы. – Ах, опять я до конца не знаю, что такое служение Наамах.

А после он отвернулся от меня, устыдившись своего порыва.

– Гиацинт. – Я прижалась щекой к его теплой смуглой спине и обняла его. – Маковый отвар притупляет боль и погружает в целительный сон, позволяя больному восстановить силы. А Наамах посылает нам желание, чтобы наши раненые сердца на время забыли о горе и начали исцеляться.

– Этому тебя тоже научили? – спросил он, горько сплюнув последнее слово.

– Да, – тихо отозвалась я. – Ты меня этому научил.

Тогда Гиацинт повернулся лицом ко мне, коснулся моей щеки и покачал головой.

– Все должно было случиться не так, Федра. У нас с тобой. Не так.

– Наверное, не так. – Я пригладила его смоляные кудри, в тусклом звездном свете отливающие серебром, и мечтательно улыбнулась. – Наверное, мы с тобой должны были упоительно соединиться как Королева Куртизанок и Принц Странников, правящие Городом Элуа от Моннуи до Дворца, а не совокупляться от отчаяния на чужой земле, рядом с залитым кровью полем битвы, в окружении шести тысяч диких круитов. Однако мы с тобой вместе здесь и сейчас.

На это Гиацинт слабо улыбнулся.

– Давай вернемся, – сказал он, глядя на факелы и пылающие костры.

Далриады и круиты, презрев усталость, все еще праздновали победу. Где-то там, согнанные вместе под охраной, за триумфаторами наблюдали измученные пленные. Они тоже похоронили своих мертвецов, и им пришлось гораздо труднее даже без возведения могильника, поскольку павших Тауру Кро было очень много, а живых – совсем мало.

Когда мы вернулись, у тела Мойред уже сидели другие люди.  Нектхана и ее дочери пели траурную песнь, тихую и протяжную. Их голоса переплетались, по очереди вступая и умолкая. Я стояла и слушала, впитывая печаль и красоту их плача, на глазах выступили слезы. Коленопреклоненный Жослен бубнил какую-то кассилианскую молитву. При нашем приближении он поднял голову и холодно посмотрел на меня. Да кто он такой, чтобы меня судить? Я взяла лицо Гиацинта в ладони, притянула к себе и поцеловала в лоб.

– Горюй и исцеляйся, – прошептала я.

Он кивнул и занял место среди скорбящих.

Я тоже встала на колени, глядя на малышку Мойред. В смерти ее лицо выглядело таким же безмятежным, как при жизни. Нектхана, Брейдайя и Сибил пели, сплетая воедино нити жизни: победы и поражения, рождения и смерти, любви и ненависти. Я ненадолго задремала – такого со мной не случалось с самого детства в Доме Кактуса, когда мне приходилось часами стоять на коленях во время взрослых празднеств. Когда я проснулась, к женским голосам присоединился один мужской, низкий и земной. Я встряхнулась и подняла глаза на Друстана, который теперь вел мелодию вместе с матерью и сестрами.

 «Все-таки в мужской привлекательности ему не откажешь», – подумала я к собственному удивлению, впервые разглядев в принце то, что, наверное, всегда видела Исандра. Черты Друстана под татуировкой были правильными, блестящие черные волосы волной ниспадали на плечи. Старшие дети Земли сплетали голоса, и от их скорбного причитания перехватывало дух.

А мы-то считаем их варварами.

Песня закончилась, Брейдайя завела новую, но на этот раз подхватили только женщины. Друстан подошел к Жослену и присел рядом с ним. Я подумала, что должна послужить им переводчиком, но молодой круарх Альбы заговорил на ломаном каэрдианском. «Которого стесняюсь даже перед тобой», – сказал он мне ранее, и, услышав речь Друстана, я поняла его стеснение.

– Ты… сражаться… за моя семья, – обратился он к Жослену. – Брат.

Круарх протянул руку Жослену. Тот лишь покачал головой, не сводя глаз с похоронных дрог.

– Я плохо сражался, раз ваша сестра погибла, а я все еще жив, мой король, – на безупречном каэрдианском, усвоенном с детства, ответил кассилианец. – Не оказывайте мне чести, не братайтесь со мной. Я недостоин, я вас подвел.

Устроившись поудобнее, Друстан поискал меня взглядом и кивнул. Я тихо подошла к ним, встала на колени и склонила голову.

– Сегодня погибли многие тысячи людей, и я не смог их спасти, – произнес Друстан по-круитски, глядя на Жослена. – Я, рожденный круархом, должен был отдать жизнь за свой народ, но многие погибли, а я все еще жив. По-твоему, сегодня все сделано неправильно, Принц Мечей?

Я перевела каждое слово, даже необычное обращение. Жослен поднял глаза на Друстана.

– Мой король, сегодня вы вернули себе то, что было вам положено по праву рождения, и отомстили за смерть своих близких. Вы восстановили справедливость. Это я не оправдал вашего доверия, нарушил клятву.

Переведя его речь для Друстана, я добавила пару фраз от себя о кассилианских обетах. Круарх задумчиво потер искалеченную ногу и наконец сказал:

– Ты не давал никаких клятв Куллах Горрьим. Все мы в равной степени рисковали жизнями, чтобы вернуть трон Альбы. Не унижай память о моей сестре, беря на себя вину за ее смерть, сводя ее самопожертвование к своей оплошности.

Жослен дернулся, услышав от меня перевод. Нет, высокомерие кассилианцев, даже преданных анафеме – этих в особенности, – за пределами моего разумения. Не сразу, но все же Жослен понял, что пытался втолковать ему Друстан: он слишком много на себя берёт, слишком широко раздвигает границы своей ответственности. И потом, еще медленнее до него дошло, что, возможно, так оно и есть. Круарх молчал и просто смотрел на кассилианца, по-прежнему протягивая ему сильную руку, украшенную синими узорами.

– Брат, – наконец произнес по-каэрдиански Жослен и пожал протянутую руку. – Если вы примете меня таким, каков я есть.

Это переводить не потребовалось; Друстан все понял и усмехнулся. Встал, потянул Жослена за собой и крепко его обнял.

– Вот вы где! – раздался за спиной женский голос. Развернувшись, я увидела Грайне и следовавшего за нею по пятам Имонна.  На обоих ни царапины. Должно быть, они и вправду сражались как тигры. Наверняка. – Ах, сестренка, – печально протянула Грайне, глядя на Мойред. Вытащив из ножен украшенный самоцветами кинжал, она отхватила прядь своих рыжих волос и, подойдя к дрогам, осторожно положила ее под сложенные на груди руки Мойред. – Мы стократно отомстили за тебя, не сомневайся.

Имонн последовал примеру сестры. Его волосы были светлее, чем у Грайне, и все еще перепачканы известью, оставшейся от боевого гребня. Он нежно коснулся холодных рук Мойред.

– Спи с миром, сестренка. Мы будем воспевать твою доблесть.

– Люди хотят тебя видеть, – со своей обычной прямолинейностью заявила Друстану Грайне, глядя ему в глаза. – Хотят разделить с тобой горечь потери и сладость победы. Они последовали за Куллах Горрьим и сегодня храбро за тебя сражались.

– Иду, – кивнул Друстан.

– И ты. – Грайне перевела взгляд на меня, все еще стоявшую на коленях, и улыбнулась. – Ты прибыла к нам как посланница Лебедя, ты призвала Куллах Горрьим следовать за собой. Людям хочется увидеть и тебя.

– Иду, – эхом отозвалась я и встала, совсем низенькая рядом с рослыми Близнецами.