Текст книги "Стрела Кушиэля. Битва за трон (ЛП)"

Автор книги: Жаклин Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Annotation

Земля Ангелов – страна непревзойденной красоты и величия. По легенде, ангелы, придя на эту землю, нашли ее прекрасной и гостеприимной... и раса, произошедшая от семени ангелов и людей, с давних пор живет по одному простому правилу: «Люби по воле своей».

Федра но Делоне – девушка, рожденная с красным пятнышком в левом глазу. Ребенком проданная в кабалу, она была перекуплена Анафиэлем Делоне, знатным господином с особой миссией. Именно он первым понял, кто такая его подопечная: отмеченная Стрелой Кушиэля, избранная находить в боли величайшее наслаждение. Федра в равной мере постигала и придворные манеры, и искусство плотской любви, но превыше всего развивала способность наблюдать, запоминать и анализировать. Став столь же талантливой шпионкой, как и куртизанкой, Федра сталкивается с заговором, угрожающим незыблемым устоям ее родины. И обнаруженное предательство толкает ее на путь правды, любви и чести. Путь, который приведет ее на грань отчаяния... и даже заставит преступить эту грань. Ненавистный друг, любимый враг, обожаемый убийца – в этом мире все они носят одинаково блестящие маски, и Федре выпадет единственный шанс спасти все, что ей дорого.

Мир льстивых поэтов, хищных придворных, героических изменников и поистине макиавеллиевских злодеев – это и есть «Стрела Кушиэля», роман о блеске, роскоши, жертвенности, предательстве и искусной паутине заговора. Со времен «Дюны» еще не было эпической саги такого размаха – прекрасной повести о жестоком умерщвлении старой эпохи и о рождении новой.

Перевод осуществлен на сайте http://lady.webnice.ru

Переводчик: LuSt

Редакторы: KattyK, Marigold, Bad Girl, codeburger

Использованы иллюстрации с сайта:

http://www.kushielsdebut.org

Принять участие в работе Лиги переводчиков

http://lady.webnice.ru/forum/viewtopic.php?t=5151

Жаклин Кэри

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Глава 71

Глава 72

Глава 73

Глава 74

Глава 75

Глава 76

Глава 77

Глава 78

Глава 79

Глава 80

Глава 81

Глава 82

Глава 83

Глава 84

Глава 85

Глава 86

Глава 87

Глава 88

Глава 89

Глава 90

Глава 91

Глава 92

Глава 93

Глава 94

Глава 95

Глава 96

Жаклин Кэри

Стрела Кушиэля. Битва за трон

Глава 41 

Так начались дни моего рабства у Гюнтера Арнлаугсона, лорда одного из самых западных скальдийских хуторов. Эти земли принадлежали племени марсов, находящегося, как я позже узнала, под дланью великого полководца Вальдемара Селига, Вальдемара Благословенного.

В первое мое  утро на хуторе меня разбудила Хедвиг и – о, радость! – провела меня в комнату для омовений. Там имелась лишь лохань, старая, зато размерами под стать великану-скальду, то есть я могла вполне вольготно в ней разместиться и искупаться в свое удовольствие. Удивленная тем, что я этого не умею, Хедвиг показала мне, как наносить воды и разжечь огонь в очаге, чтобы ее нагреть.

 «Пусть я и прожила всю прежнюю жизнь в услужении, – горько думала я, с трудом таща от полыньи тяжеленное ведро, – но, во всяком случае, мое положение было довольно высоким». Однако признаюсь, что никогда прежде я не получала такое удовольствие от омовения, как в тот день на хуторе Гюнтера, когда была вынуждена сама приготовить себе ванну. Даже недостаток уединения – Хедвиг сидела близ лохани на табурете и наблюдала за моим купаньем, а другие женщины то и дело заглядывали в комнату, оживленно переговариваясь между собой, – не умалял моего блаженства.

– Что это у тебя такое? – спросила Хедвиг, указывая на мой туар – увы, все еще незаконченный.

По крайней мере я хотя бы заплатила мастеру Тильхарду авансом. Если когда-нибудь мне доведется вернуться в Город Элуа, не сомневаюсь, туарье выполнит свою часть сделки. Я как смогла растолковала по-скальдийски, что такое «туар», подчеркнув, что это не просто татуировка, а символ служителей Наамах. Служение Наамах потребовало новых объяснений, которые озадаченные хуторянки внимательно выслушали.

– А вот это что? – поинтересовалась затем Хедвиг, показывая пальцем на заживающие порезы, нанесенные мне игрушкой Мелисанды Шахризай. – Тоже часть ваших… ритуалов?

– Нет, – коротко ответила я и опрокинула на себя ковш теплой воды. – Это не часть ритуалов Наамах.

Наверное, что-то в моем тоне пробудило в Хедвиг жалость, и она выгнала женщин из купальни. Сама же осталась, чтобы помочь мне выбраться из лохани и надеть платье из грубой шерсти, такое длинное, что подол волочился по полу.

– Ничего страшного, длинное – не короткое, подошьем, – прагматично сказала она и протянула мне видавший виды гребень, чтобы расчесать мокрые спутанные волосы.

Вымытая и причесанная, я наконец почувствовала себя полностью в своей шкуре впервые с тех пор, как посланец Русса вошел в салон туарье, и попыталась трезво оценить свое положение.

Большой зал чертога гудел как растревоженный улей. Именно там находилось сердце поселения скальдов. Раскинувшиеся окрест поля принадлежали теннам – воинам – Гюнтера, а земледелием занимались их вилланы – другими словами, крепостные крестьяне. За право возделывать землю они обслуживали своих теннов и выплачивали вождю отдельный оброк мясом и зерном. Когда Гюнтер с воинами не уезжали на охоту или в набег, они праздно убивали время в большом зале, соревнуясь в силе и в пении.

Гюнтер был неплохим вождем для своего селения. У скальдов довольно сложная правовая система, и дважды в неделю он выслушивал жалобы соплеменников, стараясь судить справедливо и непредвзято. Показательно, что когда он принял решение, по которому один из теннов должен был возместить своему же виллану стоимость сведенного со двора молодого бычка, воин беспрекословно подчинился.

Но все эти реалии я постигала со временем; тогда же, в первый свой день на хуторе, я лишь держала глаза открытыми, а рот на замке, пытаясь хоть в общих чертах свести концы с концами. Самого Гюнтера дневной порой я так и не увидела. Его тенны кишели в зале, с шутками и прибаутками полируя оружие и втирая густой медвежий жир в кожаную обувь. Они рассматривали и живо обсуждали меня, подталкивая друг друга локтями, но никто из них даже не попытался ко мне пристать, поэтому я перестала обращать на них внимание, про себя возблагодарив Элуа за то, что, похоже, став собственностью Гюнтера, оказалась неприкосновенной для его людей.

Пока мужчины перебрасывались солеными шутками и прохлаждались, женщины без устали трудились. Содержать огромный зал чертога в порядке было очень хлопотно: требовалось следить за несколькими очагами, готовить и подавать пищу, убирать за пьяными вояками, чинить одежду, прясть и шить. Немногочисленные домашние слуги помогали с самой тяжелой работой, но большая часть дел приходилась на плечи скальдийских женщин. Хедвиг раздавала им указания с дотошностью, доказывавшей, что и сама она не привыкла сидеть сложа руки. Когда я спросила ее, в чем будут заключаться мои обязанности, она отмахнулась со словами, что это решать Гюнтеру. Тогда я спросила, а нельзя ли мне выйти на улицу, поскольку беспокоилась о Жослене и хотела его повидать. Хедвиг закусила губу и отрицательно покачала головой. Думаю, будь я под ее началом, она разрешила бы мне выйти, но сейчас не осмеливалась встать поперек Гюнтеру – между ним и его рабыней.

Вот мне и пришлось торчать в зале под пристальными взглядами теннов.

Харальд Безбородый, который вчера отдал мне свою накидку, показался мне самым смелым из молодых воинов и к тому же одаренным поэтом. Если бы в те дни мое сердце не так сильно окаменело, я бы, может, залилась краской, услышав его куплеты, в которых пространно  и подробно воспевались мои прелести.

Посреди одного из таких панегириков в зал ворвался Гюнтер с двумя сопровождающими и с порога потребовал медовухи. Не знаю, где он провел весь день, но лицо его раскраснелось от холода, а на накидку и штаны налип снег. Когда мой новый хозяин расстегнул фибулу и сбросил накидку, я увидела у него на шее бриллиант Мелисанды и громко ахнула.

Сверкающая бриллиантовая слеза смотрелась разительно неуместно в ямке у основания могучей шеи скальда. Прежде я даже и не задумывалась, куда мог подеваться мой камень: очевидно, он проделал путь на чужбину в нашем багаже, неприкосновенный для людей д’Эгльмора, как и кассилианское оружие Жослена. «Неудивительно, – рассудила я. – Я бы скорее рискнула обокрасть префекта Кассилианского Братства, нежели Мелисанду Шахризай». Хуторяне в комнате тоже заметили бриллиант и восторженно завопили, а Гюнтер довольно рассмеялся и поводил толстым указательным пальцем под черным бархатным шнурком, заставляя подвеску искриться.

Проклятый камень не дал мне порадоваться его исчезновению, обнаружившись до того, как я о нем вспомнила, только украшал он теперь не мою шею, а моего хозяина-скальда. Я словно наяву ощутила прикосновение Мелисанды, почувствовала ее присутствие в своей жизни и впала в отчаяние.

– Ангелийка! – завопил Гюнтер, увидев меня у очага. Я встала и присела в заученном реверансе, с опущенной головой ожидая, пока господин приблизится. – Я жутко оголодал! – Сильные руки подхватили меня за талию и оторвали от земли, жесткие губы впились в мои крепким поцелуем. Потом Гюнтер отвернулся от меня и, удерживая на весу, расхохотался. – Гляньте-ка на нее! – крикнул он мужчинам. – Эта ангелийская крошка не тяжелее моей левой ноги. Как думаете, она хоть догадывается, что такое настоящий мужик?

– От тебя ей этого не узнать, – резко осадила его Хедвиг, показавшись из кухни с половником, который держала на манер меча. – Опусти девочку, Гюнтер Арнлаугсон!

– Ага, сейчас и сразу на спину! – объявил он, ставя меня на ноги, и снова смачно поцеловал в губы. Никогда прежде не встречала такого волосатого мужчину, его поцелуи из-за бороды и усов ощущались как-то неправильно. – Вот так! Чего хмуришься, ангелийка?

Прежде я не питала ненависти к своим любовникам, поскольку добровольно соглашалась на каждое свидание из почтения к Наамах. Но мигом возненавидела этого мужлана, из-за предательства получившего меня в собственность, когда он вознамерился употребить меня без спросу, руководствуясь лишь приступом похоти.

– Я служу своему хозяину, – стоически ответила я.

Гюнтер Арнлаугсон пребывал в хорошем настроении и не уловил в моих словах сарказма.

– И пока что у тебя отлично получается мне служить, разрази меня гром! – добродушно похвалил он, затем снова подхватил меня на руки и перебросил через плечо, словно мешок. – Если не вернусь через пару часов, принесите эля и мяса, – повелел он теннам, широким шагом выходя из зала.

Беспомощная как ребенок, я висела у него на плече, слушая вульгарные выкрики и напутствия, несшиеся нам вслед. Телом я чувствовала, как под шерстяной туникой упруго перекатывались могучие мускулы; Элуа и его Спутники мне свидетели, воины-скальды – настоящие великаны. Переступив порог своих скромных покоев, Гюнтер захлопнул дверь, поставил меня на ноги и отвернулся, чтобы разжечь в очаге огонь. В небольшой комнате со стенами, обитыми досками, не было ничего, кроме грубо сколоченной кровати, заваленной шкурами, и груды доспехов в углу: из-под щита выглядывали кожа и железо.

– Вот так, – удовлетворенно пророкотал Гюнтер, потирая руки. – Сейчас здесь станет достаточно тепло для твоей жиденькой крови, ангелийка. – Он разглядывал меня, и в его глазах вновь мерцал лишающий духа проницательный огонек. – Я ведь знаю, кто ты такая. Знаю, что ты сызмальства обучена служить вашей богине-шлюхе. Люди Кильберхаара внаглую потребовали за тебя выкуп, хотя я мог бы забрать себе любую деревенскую девку с вашей стороны безо всякой платы, если не считать затрат на сам набег. Мы уже не одну вашу деревню взяли на мечи – слышала, небось, как мы у вас погуляли.

– Да, – кивнула я, вспомнив об Алкуине, чье родное село сожгли скальды. Представила, как крики гибнущих родичей отдавались эхом в его ушах, когда Делоне во весь опор мчался прочь, увозя мальчика с побоища. – Чего вы от меня хотите, милорд?

– Чего я от тебя хочу? – Гюнтер Арнлаугсон ухмыльнулся и широко развел руками, обводя освещенную пламенем спальню. Бриллиант Мелисанды искрился в отблесках огня. – Всего, ангелийка! Всего!

Забавно, что отчаяние способно так быстро въесться в плоть и кровь и даже войти в привычку. Я давала скальду то, на что он напрашивался – не все, что могла предложить, а лишь утоление его незатейливых желаний. Глупо было бы сразу демонстрировать ему все мои умения, да он бы их и не оценил, почти ничего не смысля в делах Наамах. Но можете не сомневаться, мои ласки стоили дороже любой платы, которую ему приходилось выкладывать.

Прежде мне мнилось, будто я уже до донышка познала искусство служения Наамах, но тот вечер показал, что мне была знакома лишь малая его часть. В странствиях Наамах возлегала в публичных домах с незнакомцами из любви к Благословенному, и только к нему; я же в городе Элуа занималась этим ради обогащения и собственного удовольствия. Но тем вечером мне наконец открылась суть ее жертвы. Мне было наплевать, выживу я или умру, но дело касалось не только меня одной. Пусть Жослен считал меня предательницей, но ради него, ради Алкуина, ради Делоне и ради его клятвы Исандре де ла Курсель я должна была выжить. Любой ценой.

У меня больше не оставалось других причин цепляться за жизнь, только месть.

Моему господину-скальду, чтобы войти в раж, хватило простых поглаживаний; я едва начала ублажать его ртом, как вдруг он шумно ухнул и швырнул меня на застеленное шкурами ложе, а потом с рвением застоявшегося китобоя пронзил меня своим гарпуном. Бриллиант Мелисанды качался на шнурке, с каждым ударом Гюнтера задевая мое лицо и обжигая, словно клеймом. Всегда существовала некая черта,  заступив которую, я больше не могла управлять ни желаниями партнера, ни своими собственными. Через плечо Гюнтера я видела, как комнату заволакивает знакомым алым маревом, и изо всех сил стискивала зубы, а из глаз катились бессильные слезы из-за неизбежного предательства тела. Увы, Делоне солгал, говоря о моей истинной ценности. Память берегла его лестные слова: «Я же могу создать из нее столь редкий инструмент, что принцы и королевы сочтут за честь играть на ней прелестную музыку». О да, я выказала себя редким инструментом, самозабвенно запев под грубым натиском варвара. Пришпиленная к кровати тяжелым волосатым телом хозяина, я сладостно затрепетала, достигнув вершины наслаждения. Ах, как отчаянно я презирала себя за этот трепет, а в особенности ту часть тела, которая упивалась небывалым унижением.

В большом зале мне пришлось еще выдержать похвальбу и хвастовство Гюнтера и завистливый интерес его теннов. Не такое уж большое унижение, если сравнивать с пережитым в спальне, но все равно унижение. Хедвиг это как-то почувствовала, остановилась рядом со мной и по-доброму погладила по руке.

– У него хвастливый язык, – тихо произнесла она, – но добрая натура. Не принимай близко к сердцу, детка.

Я молча подняла на нее глаза. Позже в моей душе даже поселилось сочувствие к Гюнтеру Арнлаугсону, но в ту ночь его не было и близко. Что бы Хедвиг ни увидела в моем взгляде, это заставило ее поспешно отойти.

Не могу пересказать куплетов, которые горланил тогда Гюнтер; да, моя память специально развита, но случаются события, которым только забывчивость не дает сгрызть тебя изнутри. Достаточно того, что я помню, как там, в большом зале чертога, сложилась моя репутация. Это я помню даже слишком хорошо. Скальды причислили меня к духам ночи, которые проникают в сны мужчин и искуснейшей порочностью заставляют их растратить семя; но Гюнтер будто бы взял надо мной верх благодаря непревзойденной доблести и заставил меня выкрикивать его имя, чем и подчинил своей воле.

Так они считали, и я не стала их разубеждать. Еще помню, что именно тогда впервые услышала перешептывания теннов, которые, думая, что я не слышу, обсуждали намерение Гюнтера подарить меня Вальдемару Селигу на Слете, общем собрании племен, чтобы завоевать расположение их верховного вождя.

Итак, я снова предназначалась в подарок принцу. Что ж, меня это не утешало. Хотя было интересно, что же Селиг за человек, если даже Гюнтер Арнлаугсон говорил о нем с неподдельным благоговением. Я страшилась грядущего. И думала о Жослене, который сидел где-то там на улице, трясясь на морозе. И молилась, чтобы ему хватило ума остаться в живых. Молилась, чтобы мне не пришлось в одиночку сносить издевательства судьбы. Я думала об Алкуине и Делоне… Больше о Делоне, о его красивом благородном лице, о навеки угасшем умном взоре… И  тогда я впервые оплакала его, сиротливо приткнувшись у очага. Меня сотрясли душераздирающие рыдания, и шумные скальды внезапно притихли, обратив на меня любопытствующие и даже сочувственные взгляды. Я вдохнула ртом воздух и вытерла с глаз слезы.

– Вы меня не знаете, – обратилась я к ним по-ангелийски, храбро глядя в их заросшие, непонимающие лица. – Вы не знаете, кто я такая. Если моя покорность представляется вам слабостью, вы ошибаетесь.

Они продолжали пялиться на меня, но без жестокости. С любопытством и непониманием, но без жестокости. И в тот момент я всеми фибрами души ощутила отчаянную тоску по дому, захотела во что бы то ни стало снова ступить на родную землю, по которой ходили Элуа и его Спутники.

– Вот это, – сказала я на скальдийском, указывая на примитивную лиру в руке воина. Я не знала, как она называется на их языке. – Твой инструмент. Дай мне его, пожалуйста, ненадолго.

Без единого возражения тенн протянул мне свою лиру, а его товарищи рассмеялись. Я склонила голову, настраивая лады так, как учил меня учитель музыки, и одновременно пытаясь складно перевести стихи. У меня имелся к этому врожденный талант, да и уроки Делоне многое мне дали. Закончив, я подняла голову и обвела взглядом присутствующих.

– По вашим законам я рабыня Гюнтера Арнлаугсона, – тихо произнесла я. – Но законы моей страны грубо попрали, предав меня и продав против моей воли. Я ангелийка, рожденная на земле, где пролил свою кровь Благословенный Элуа. Так послушайте песню, которую мы, ангелийцы, поем, когда разлучены с родным домом.

И я спела им по-скальдийски «Плач изгнанницы» Телезис де Морне, королевской поэтессы. Ее нежные стихи не предназначались для грубого отрывистого языка варваров, и переводила я впопыхах, но хуторяне Гюнтера, думаю, все поняли правильно. Я уже говорила, и это истинная правда, что не слишком хорошо пою, но я ангелийка. И на состязании в пении между простым ангелийским пастухом и величайшим скальдийским бардом, не колеблясь, поставила бы на пастуха. Ведь мы, ангелийцы, – и неважно, сколько капель божественного в нашей крови, – являемся потомками Элуа и его Спутников. Мы – те, кто мы были и есть.

В свою песню я вложила прощание с Алкуином и Делоне, обещание Жослену Веррёю хранить верность долгу и свою любовь к тем, кто продолжал жить на родине: к Гиацинту, Телезис де Морне, мастеру Тильхарду, Каспару де Тревальону, Квинтилию Руссу, Сесиль Лаво-Перрин  и ко Двору Ночи в его поблекшей славе – ко всему, что приходило мне в голову при слове «дом».

Когда я закончила, на мгновение повисла тишина, и тут же чертог взорвался одобрительным ревом. Закаленные в битвах воины стряхивали с ресниц слезы, хлопая и требуя спеть еще. Такого бурного отклика я не ожидала; тогда я еще не осознала глубинной сентиментальности, заложенной в природе скальдов. Они любят поплакать не меньше, чем сражаться и рисковать. Гюнтер кричал громче всех, победно сияя и пуще прежнего гордясь своим завоеванием – мной.

Я покачала головой и вернула тенну его лиру; на ум не приходило ни одной песни, которую можно было бы быстро переложить на язык скальдов, и мне хватило мудрости опочить на лаврах. Какой бы ущерб я не понесла той ночью, все же мне удалось получить небольшой козырь, хотя и он мог дорого обойтись мне в будущем. Когда довольный Гюнтер повел меня к дверям, обнимая за талию, я снова услышала перешептывания.

Он был молод и здоров, мой хозяин, и ненасытен. У скальдов не существует даже понятия стыда, и когда вздыбленный фаллос Гюнтера оттопырил перед его клетчатых штанов, хозяин дал мне почувствовать свое возбуждение, прижавшись сзади у всех на виду. Да, требовалось немалое время, чтобы его утомить. К своему разочарованию, я почувствовала ответную влагу между ногами. Захотелось снова заплакать, но все слезы уже пролились, и хотя бы глаза, к счастью, остались сухими. Я сосредоточилась на шепоте теннов за спиной.

– Он будет дураком, если не отдаст ее, – донеслось до меня. – Даже у Вальдемара Селига нет ничего подобного.

 «Подарок, достойный принца», – вспомнила я слова Мелисанды и покорно зашагала в свой личный ад.

Глава 42 

Я лежала и смотрела на тлеющие угли в очаге спальни Гюнтера. Сам он крепко спал рядом со мной, исторгая из широкой груди могучий храп. Такое для меня тоже было в новинку: за все время служения Наамах я ни разу не разделяла с гостем сон. Насытившись, Гюнтер уснул мгновенно, по-хозяйски закинув на меня руку, и не пробудился, когда я осторожно ее убрала. Я взяла это на заметку, как и то, что на двери спальни не было замка, поскольку отмеченные обстоятельства открывали мне возможность выскользнуть, не разбудив хозяина.

Судя по всему, Гюнтер не ждал от меня попытки сбежать. И правильно не ждал, потому что я боялась жалящего снега и долгого леденящего путешествия не меньше, а то и больше почти неизбежной последующей поимки… но в его презрительном доверии мне чудилась какая-то польза. И я осознала эту пользу, пока лежала без сна, позволяя мыслям прокладывать тропы между прошлым и будущим.

Увы, выбранный в итоге путь мне нравился не очень, даже совсем не нравился, и перспектива успеха моего замысла ужасала меня не меньше, а то и больше возможной неудачи.

Но все равно попытаться стоило – под лежачий камень вода не течет.

К сожалению, придумать оказалось легче, чем осуществить. Утром я, подавая Гюнтеру завтрак, ухаживала за ним с ненавязчивой грациозностью, отличительной чертой воспитанников Дома Кактуса. Мое изысканное обхождение доставило ему видимое удовольствие, и я понадеялась, что он в настроении проявить великодушие, но когда спросила разрешения повидаться с Жосленом, получила отказ.

– Нет, этот щенок пока не отбесился. Пусть еще малость помаринуется на псарне. Я не протяну ему руку, пока он не научится есть с нее, не откусывая пальцы, – ухмыльнулся хозяин. – Пусть наберется ума у своих новых друзей, небось, с такими зверюгами ангелийским лордикам не часто доводится компанию водить, а?

 «Бедный Жослен», – подумала я, и в тот день больше о нем даже не заикалась. Гюнтер же погладил меня по голове и вышел из большого зала, чтобы заняться своими обычными делами на выезде: как я позже выяснила, иногда он охотился, а иногда объезжал свои угодья, проверяя, все ли в порядке у вилланов.

Итак, мне снова ничего не поручили, но в тот день женщины поглядывали на меня с неприязнью, очевидно, считая свои повседневные обязанности гораздо изнурительнее моих. Я бы охотно поменялась местами с любой из них, но им это даже не приходило в голову, они и мысли такой не допускали. Да, Хедвиг пока отказывала Гюнтеру, но на хуторе он считался очень привлекательным мужчиной и, как я со временем узнала, драгоценным призом для любой женщины, которая умудрилась бы вырвать у него клятву верности.

Я не умела сидеть без дела и попросила дать мне перо и бумагу, решив пополнить свой скудный репертуар переводами ангелийских песен. Хуторянки мою просьбу не поняли: у скальдов нет письменности как таковой, только магическая система рун, футарк, которую, по преданию, даровал своим детям Один Всеотец, заключив в этих рунах различные добродетели. Не вижу в этой легенде ничего смешного, поскольку точно знаю, что нас, ангелийцев, научил писать Шемхазай. Да, я считаю, что у него получилось гораздо лучше, чем у Одина, но, опять же, мое суждение предвзято. В любом случае на хуторе не нашлось ни пера, ни бумаги, так что мне пришлось довольствоваться чисто вытертым столом и обугленной палочкой.

К счастью, скальдийки заинтересовались моей писаниной, и их враждебность ослабла, когда я объяснила, чем занята. Они наперебой принялись учить меня песням, которых я прежде не слышала: скальдийским песням, но не о войне, а о превратностях жизни, об урожае, ухаживаниях, любви, рождении детей и о смерти. Некоторые из них я помню до сих пор и очень жалею, что тогда у меня не было под рукой бумаги, чтобы записать все-все слова. Скальдам не хватает изощренной мелодики и богатой палитры смысловых оттенков, но они восполняют недостающее удивительно цельными и искренними образами. Не думаю, чтобы кто-нибудь из ученых людей озаботился собрать эти простые напевы о домашнем очаге.

Как бы там ни было, к вечеру мой репертуар пополнился как переведенными ангелийскими, так и местными скальдийскими песнями, и мое выступление приняли восторженно. Гюнтер качал меня на коленях и довольно улыбался; казалось, благодаря своему невеликому по ангелийским меркам  певческому дару, я стала для варваров чем-то вроде счастливого талисмана.

Вторая ночь почти ничем не отличалась от первой. Удовлетворенный и утомленный Гюнтер сладко уснул, а наутро я повторила свою просьбу. Он снова отказал, и я снова смирилась, но после третьей ночи попросила о той же милости еще раз.

– Когда его приручат, я, может, и отнесусь к нему по-доброму, – сказал Гюнтер, держа меня за волосы и улыбаясь. – А почему ты так настаиваешь, голубка? Разве я мало тебя ублажил под шкурами? Разве это не ты так громко вопила, а? – И он ухмыльнулся, адресуясь ко всем любопытным в комнате.

– Получать удовольствие от служения – это дар моего святого покровителя, милорд, – угрюмо отозвалась я и пояснила, коснувшись внешнего уголка левого глаза: – Вот знак, что я им отмечена.

– Словно лепесток розы, плавающий по темным водам, – Гюнтер привлек меня к себе, чтобы запечатлеть поцелуи на обоих веках.

– Да, похоже. – Я отстранилась от него, встала на колени и подняла глаза. – Но я связана с Жосленом Веррёем тем обетом, который он дал своему святому покровителю. И если нам с ним запретят видеться, наши боги могут проявить немилость и отвернуться от нас. И тогда их дары рассыплются в прах. – Я помолчала и добавила: – Это дело чести, милорд. Сам по себе Жослен скорее умрет, чем станет есть из ваших рук. Но если он увидит, что я вам полностью покорилась, а святой Кушиэль не лишил меня за это своей благосклонности, он может тоже уступить.

Гюнтер задумался.

– Тогда ладно, – кивнул он, поставил меня на ноги и шлепнул по мягкому месту. – Можешь повидаться с парнем, чтобы он помирился со своими богами. Но передай ему, э-э… что если он не угомонится, да поскорее, я от него избавлюсь! Жрет больше гончих, а пользы от него никакой! – Хозяин крикнул теннам: – Харальд! Кнуд! Отведите-ка ее к волчонку. – И зловеще добавил: – И проследите, чтобы он ее не погрыз.

Ухмыляющиеся воины тут же подскочили ко мне, готовые сопровождать куда приказано. Я взяла свою меховую накидку и вышла с ними за двери большого зала скальдийского чертога.

К псарне вела недлинная, утоптанная снежная тропка, но Харальд и Кнуд вся дорогу бережно меня поддерживали, услужливо помогая преодолевать ухабистые участки. В каком бы качестве я здесь ни находилась, меня определенно ценили.

Собак держали за грубо сколоченным забором. Там же находилась длинная низкая будка, предназначенная для защиты псов от непогоды. Харальд Безбородый перегнулся через забор, что-то крикнул и постучал по крыше конуры. Я услышала, как внутри зазвенела цепь.

Когда Жослен выполз на улицу, я ахнула.

Он выглядел ужасно: длинные волосы засалились и свалялись, из-под отросшей челки яростно сверкали глаза. Ошейник на шее до крови истер кожу, а пепельно-серое рубище совершенно не защищало от холода. Кассилианец сел на корточки на утоптанном снегу, не обращая внимания на собак, которые тыкались в него носами, очевидно, признавая за члена стаи.

И при всем при этом он оставался по-ангелийски красивым.

– Пустите меня к нему, – обратилась я к Кнуду.

Тот посмотрел на меня с сомнением, но отодвинул засов. Я вошла в загон и присела напротив своего бывшего телохранителя.

– Жослен, – пробормотала я на нашем общем с ним языке. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Предательница! – выплюнул он, наскреб зловонного, пропитанного мочой снега и швырнул в меня. – Гавкай по-скальдийски, вероломная дочь шлюхи! Оставь меня!

Я увернулась, так что большая часть снега меня не задела, и вытерла лицо.

– Хочешь узнать, кто настоящий предатель, кассилианец? – гневно ответствовала я. – Исидор д’Эгльмор платит скальдам за набеги на деревни Камлаха. Как тебе такое, а?

Жослен, уже отвернувшийся, чтобы набрать новую пригоршню вонючего месива, резко повернулся ко мне лицом, и в его глазах зажегся вопросительный – и, к счастью, человеческий – огонек.

– Зачем это ему?

– Не знаю, – тихо ответила я. – Возможно затем, что это позволило ему снова созвать под свои знамена Союзников Камлаха и начать формировать собственное войско. Знаешь, он даже просил короля отдать ему Искателей Славы Бодуэна. Сама слышала.

По-прежнему сидя на корточках, кассилианец замер, уставившись на меня.

– Ты вправду считаешь, что он собирается устроить переворот.

– Да. – Я взяла его за руки. – Жослен, вряд ли мне по силам вынести поход через эти земли. Но ты на это способен, а я могу тебя освободить. Гюнтер не охраняет меня и не сажает на цепь. Ночью я могу выбраться из чертога. Могу раздобыть для тебя по меньшей мере оружие, одежду и огниво. У тебя есть шанс. Ты сумеешь добраться до Города Элуа, доставить послание Русса и рассказать королю, что творит д’Эгльмор.

– А что будет с тобой? – Он по-прежнему не сводил с меня глаз.

– Это неважно! – с нажимом ответила я. – Гюнтер намеревается взять меня на Слет скальдийских племен и там подарить Вальдемару Селигу. Я порасспрашиваю о дороге домой и добуду для тебя все, что смогу. У тебя есть шанс сбежать!

– Нет. – Он с подавленным видом покачал головой. – Нет. Если ты не предательница… Федра, я не могу бежать без тебя. Я дал обет Кассиэлю, а не короне. Я не могу тебя оставить.

– Ты дал Кассиэлю обет защищать корону! – воскликнула я. Харальд и Кнуд с интересом посмотрели на нас, и я понизила голос. – Если ты служишь мне, сделай то, о чем я прошу, Жослен.