Текст книги "Чудо в перьях"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Итак, дорогие друзья! – радостно улыбнулась в камеру Елена Борисовна. – Только что мы получили результат изменения потребления электроэнергии в нашем Крае. В эти минуты был выключен всего один телевизор! Поздравляю вас, Андрей Андреевич, со всенародной поддержкой!

– Только один? – разочарованно спросил хозяин. – Тут не может быть ошибки? Роман Романович недавно жаловался мне, что никак не может починить свой старенький «Рубин». Неужели отремонтировал? Тогда позвольте от вашего имени сердечно его поздравить. И поблагодарить! А всех вас спросить: долго ли он будет тянуть на себе в одиночку воз политического плюрализма? Я просто закисаю и задыхаюсь без оппозиции, без кислорода политической борьбы, в котором сгорают без остатка самомнение и самовозвеличивание, непогрешимость и самоуверенность! Это голосование, дорогие мои, – тревожный для меня сигнал!

Но, надеюсь, на новом поприще у меня наконец появится своя оппозиция. Поддержите меня, дорогие мои! Вот за мной стоят люди с плакатами, это первые здоровые ростки, а иначе мне будет нелегко вдали от вас, один на один с обветшалой Системой, и пусть меня постигнет неудача, а она обязательно постигнет, благодаря вашему противостоянию я смогу расшатать основы! Благодарю за поддержку, друзья, хотя она и была удручающе высокой. Я бы даже сказал: настораживающей и безоглядной. Но тем не менее благодарю! И до следующей нашей встречи, как я полагаю, уже на Центральном телевидении!..

Привычные к чудачествам хозяина, все стали переглядываться с улыбками и пожимать плечами. Пикетчики, сгрудившиеся возле телекамер, с тем чтобы попасть в кадр, и вовсе покрутили пальцем у виска.

Для этого им пришлось поставить на пол свои плакаты, и грязные потеки от лозунгов и призывов потянулись под ноги Елены Борисовны. Но она по-прежнему искала меня взглядом. На нее было жалко смотреть: вот-вот заплачет. Ведь кто-то же делал массаж на ее глазах Радимову, читалось в ее взгляде. Или она сошла с ума?!

– Безжалостный ты человек, Паша! – шепнул он и подтолкнул в ее сторону. – Иди поздоровайся. Любовь слепа, если она настоящая! Иди, пока на экране заставка. Только недолго. Пригласи на свадьбу, о которой она, возможно, не догадывается, хотя и предполагает.

Хлопнув меня по плечу, он отошел к пикетчикам.

– Вы все видели и все слышали, и у вас не осталось ко мне вопросов! – утвердительно сказал он. Те сразу его окружили, что-то загалдели и так сопровождали до самого выхода из студии.

Я подошел к Елене Борисовне. Неужели не видит? А если увидит, то, быть может, перестанет следить за мной своим внутренним зрением, и я смогу вместе с Марией спокойно смотреть телевизор, а не шарахаться от него или выбрасывать в окно?

– Елена Борисовна! – позвал я. – Здесь, здесь я…

– Дотронься до меня… – простонала она. – Боже, до чего я дошла! Это ты, бессердечный, ну коснись моей шеи, моих плеч, как это бывало, я не могу так больше… – заплакала она, и я обнял ее при всех – операторах, осветителях, гримершах. Она затихла, припала ко мне, потом подняла глаза.

– Вот теперь ты меня видишь, – сказал я. – И больше не будешь преследовать посредством новейших достижений науки и техники.

– Сам виноват! – улыбнулась она сквозь слезы. – Ты скрывался, таскался по девкам, ты мне снился во сне, а потом и наяву, я так хотела видеть тебя, что в один прекрасный и такой горький день увидела – с Марией… – Она говорила быстро, горячим шепотом, прижимая к своей щеке мою руку. – Но больше я не стану тебя преследовать, хотя нам обещали в ближайшее время поставить новейшую аппаратуру. Обещай, что будешь иногда навещать меня, старую и одинокую, никому не нужную, несмотря на пылкие письма моих поклонников, у которых я отныне не могу принять ни руку, ни сердце, отданные только тебе, мой милый солдатик… Иди, – сказала она через минуту, отпустив мои руки. – Он, твой повелитель, тебя ждет. Передай, что я больше ему не соперница в битве неравных за твою душу. Дьявол всегда побеждает. А он – дьявол, искуситель, творец Зла, искусно соединяющий его с Добром.

16

– Куда едем? – спросил я у Радимова, подписывающего под дождем петиции и прошения пикетчиков. – Домой?

– В мэрии сейчас уже никого, а вот к нашим футболистам я обещался. Так что вперед, Паша, в Муханово!

И, поставив последнюю подпись, расцеловался с растроганной старушкой, в руках которой колыхался под ветром призыв: «Радимов! Ты пошлешь свою внучку работать в публичный дом?»

– Нет у меня ни дочки, ни внучки! – всплакнул он, обращаясь напоследок к пикетчикам. – Одни вы у меня, родные!

И, махнув рукой, сел в машину. Проплакал он почти всю дорогу до спортбазы в Муханове.

– Какой народ! Какие люди! А от меня требуют, чтобы разгонял их водометами! – бормотал и вздыхал он сзади, сморкаясь и хватаясь за сердце, что было ясно видно в зеркальце заднего обзора. – И как мы их недостойны! Недостойны их великодушия и терпеливого доверия… Ну, что у тебя с Еленой Борисовной? – спросил он. – Прозрела она?

– Да как будто! – пожал я плечами. – Обещала не беспокоить. Хотя им завезут скоро японское оборудование.

– Не в оборудовании дело, Паша! – вздохнул он опять. – Любящее, благородное сердце. Еще один человек, прекрасная женщина, отдавшая беззаветно тебе свою душу! А ты кобель, Паша, и развратник! Ах, опоздал я с открытием дома терпимости! Сколько женских сердец можно было спасти! Опоздал, хотя давно вынашивал… Но – пора перестроиться. Настроиться, я хотел сказать, на следующую проблему. Напомни, куда ты меня везешь по моему указанию.

– К футболистам, – сказал я. – В Муханово.

– Разве? – удивился хозяин. – Ну, как знаешь. Я действительно мог забыть. Но я тебе верю, Паша. У меня сейчас такое состояние, такое… Как мне оправдать доверие этих замечательных людей на новом поприще? Вот как? Как поднять эту страну на новую, недосягаемую для других народов высоту?

– Еще неизвестно, позовут ли вас, – хохотнул я. – Тем более что так набиваетесь.

– Позовут, Паша, обязательно. А куда им деваться? Я-то бессмертный. Не в том смысле, что меня не придется хоронить за счет налогоплательщиков, а в том опять же, что не думаю в отличие от них… впрочем, я это уже говорил.

Он сказал это, пробормотал еще нечто неразличимое и тут же заснул. Засыпал он в машине, как ребенок, которого укачало. Иногда на полуслове, как если бы потерял сознание. В такие минуты его лицо становилось не то чтобы детским, скорее даже – слабоумным. Он мог во сне улыбаться, что-то напевать, кого-то звать – чаще меня.

К Муханову подъехали поздно, когда футболистов уже уложили спать. Машина остановилась, он вскинулся, вскочил – бодрый, ясный, выспавшийся, и бегом к пансионату, где жили футболисты.

Их подняли по тревоге. Хозяин расхаживал по конференц-залу, сложив руки на груди.

– Пусть примут душ и наденут форму! – сурово сказал он тренеру. – Что у них было сегодня на ужин? Где меню, не вижу? Может, вы их перекормили, раз они еле передвигают ноги? Почему нет расписания работы школы бальных танцев и чечеточников? И кто проводит с ними занятия по чечетке конкретно? И почему они у вас так долго собираются… – Он все расхаживал по сцене, задавая вопросы, на которые тренер не успевал отвечать. – Кстати, – остановился он наконец, – а каким образом команда голосовала полтора часа назад, когда я велел своим сторонникам выключить телевизоры? Они хотя бы видели передачу?

– Все как один! – сказал главный тренер, краснолицый, лысоватый крепыш, бывший игрок сборной Края. – И вся команда одобрила вашу деятельность на посту единодушным выключением телевизора.

Он кивнул на огромный телевизор марки «Сони», стоящий сбоку на сцене.

– По вашей команде? – сощурился Радимов и погрозил пальцем. – Но ведь я распорядился, чтобы у каждого в комнате был свой маленький телевизор! Почему голосовали все вместе?

– Но такова была воля коллектива! – развел руками тренер. – Что я мог ей противопоставить?

– А мне не нужны стопроцентные голосования в едином порыве! – повысил голос хозяин. – Только индивидуальный подход! Только свое мнение, обязательно отличающееся от мнения большинства! Хотя это приведет к другому большинству, но все равно! Ломайте стереотипы в сознании подчиненных! Теперь я понимаю, почему в моей команде нет звезд мировой или хотя бы европейской величины. И не может быть! Потому что команда должна проявлять, а не подавлять индивидуальности!

Между тем футболисты собирались в зале. Невыспавшиеся, нахмуренные. Увидев Радимова, смотрели с робким обожанием, садились в кресла. При мне он приезжал сюда не в первый раз. Как правило, выставлял за дверь тренера, спрашивал, чего им не хватает. Организовал даже коллективное посещение ЭПД, после чего команда проиграла 0:6 соседу по турнирной таблице. Я разглядывал их лица. Мастер, боящийся не угодить, уже не мастер. А я, как сказал по другому поводу Цаплин, сам хочу угодить хозяину. И потому все получается. А они – боятся потерять место.

Сколько раз говорил это хозяину! Он соглашался, а один раз спросил: «Ты служишь мне не за страх, а за совесть? А если будет надо? И если отдал тебе приказ? Вопреки внутренним твоим убеждениям? Что тогда? Не выполнишь? А если это приведет к моему, а стало быть, к твоему крушению? Разве не может быть такое, что я лучше тебя в чем-то разбираюсь? Ты вот играешь в шахматы, считаешь на три хода вперед, а я на пять. Ну? Кто кому должен подчиняться? Кто кому служить во имя общего дела? Может, поэтому все мы делимся на господ и слуг, на ферзей и пешек? Ведь в жизненных ситуациях одни считают дальше и делают ходы своевременней! А иначе полное равенство, Паша. То есть сплошь патовые ситуации. Что и бывает при вынесении коллективных решений, которых от меня там, наверху, требуют, а я всячески избегаю… Ну почему я должен считаться с мнением членов своего правительства, если в общей сложности я прожил около семисот лет, а этого достаточно, Паша, чтобы убедиться, как мало на самом деле меняется в этом мире, а они, все вместе, не более четырехсот! Молодые лучше соображают? Быть может. Но там, где от таких, как ты, требуется соображение, у меня есть знание! Либо моя безупречная интуиция. В том числе в отношении твоего будущего».

Но вопрос не в том, думал я, по-прежнему наблюдая, как на сцену выносят весы, силомер, а также зачем-то пианино. Вопрос в другом, надо ли мне это самому: жить никому не прислуживая, как цепной пес? Или так, как сейчас, за его спиной, спокойней? Хочу ли я вырваться из его цепкого обаяния и прилипчивого дружелюбия? Что при этом потеряю, известно. Что приобрету, непонятно. Неизвестность и отпугивает. Пока что. Но ведь решусь когда-нибудь? Или раб, не желающий стать вольноотпущенником? Или все-таки все дело в нем самом, и потому хочется быть с ним, и так тревожно на душе, когда подолгу его не вижу. В такие минуты кляну себя, что вот-вот с ним что-то обязательно случится, с беззащитным и неприспособленным, не боящимся смерти, но боящимся боли.

Был как-то с ним у зубного, после того как Цаплину поставили с его подачи коронку. Сколько было жалоб и крика! Заставлял всех присутствующих заглядывать после ему в рот: не выворотили ли челюсть, не повредили ли часом сонную артерию…

Футболисты между тем по одному вставали на весы, тренер записывал. Радимов стоял в стороне, смотрел, скрестив руки.

– Прибавили, ах прибавили с последнего моего посещения! – приговаривал он и грозил пальцем провинившимся.

Те сбегали с весов, потом делали, кто сколько сможет, приседания со штангой на плечах или тянули силомер.

– Народ, понимаешь, ничего для вас не жалеет… – бормотал хозяин, что-то черкая в меню на завтра. – Какие макароны по-флотски, какие пироги с яблоками? Вы что, с ума сошли! Вы посмотрите на нашего лучшего хавбека, пардон, полузащитника Затюхеева Колю. Правильно, я не забыл, как произносится твоя фамилия? – ласково спросил он рыжеватого здоровяка, покрасневшего до корней волос. – А то в тот раз, если помнишь, когда вы играли с обладателем европейского Кубка, от волнения неправильно назвал твою фамилию, так ты на меня страшно обиделся! Я после всю ночь заучивал ее произношение, чтобы это не сказалось на твоей игре… А какой это был полузащитник, Паша, если б ты его видел! Ведь пришел к нам – тонкий, звонкий, прозрачный, по полю летал туда-сюда, как челнок. Ведь четыре гола забил в том памятном матче! А так и закончилось 2:2! Он никак не мог вспомнить, где чьи ворота! Мне итальянцы предлагали за него построить автосборочный завод или залить все наши дороги бетоном и гудроном, но я отказался. А ведь был соблазн, был… Дороги и нынче не так хороши. Так что все еще возможно, Коля. Ты только старайся обрести прежнюю форму, дорогой, а там будет видно. Мне пока не позволяют продавать футболистов за рубеж, наши люди не товар, но ведь продать свое искусство подороже не возбраняется никому, не так ли?

Футболисты наконец прошли все испытания и построились на сцене. Радимов решительно направился к роялю. Сел за него, потом обернулся ко мне.

– Не желаешь? Для начала в четыре руки. Ну да ладно… Значит, проверяем, как у нас обстоит с танцевальной подготовкой. А то на трибунах кое-кого, не буду указывать пальцем, но слышал сам, называют балериной, вот я хотел бы вас всех проверить. А может, и правда создать из вас ансамбль песни и пляски, а? Но это шутка, на которую не следует обижаться. Итак, танцуют все!

И заиграл. Футболисты переглянулись, нехотя стали отплясывать. Впрочем, недостаточно умело. Хотя потом и зажглись.

– Стоп! – крикнул себе хозяин и перестал играть. – Всем сюда смотреть! – приказал он и ударил чечетку перед строем. Да так лихо, что у всех вытянулись лица. – Теперь поняли, почему проигрываете? – спросил он, запыхавшись и схватившись за сердце. – Не хватает ритма и четкости в ваших действиях. Нет согласованности командных движений. Не прослеживается стремление к законченности и выразительности в исполнении технических приемов… Что еще? Ну да. Чуть не забыл. Отсутствие патриотизма в настрое на игру. Весь Край танцует в каждую свободную минуту чечетку, этот танец удали и жизненного оптимизма, а наши футболисты, краса, надежда и гордость, откровенно манкируют! Где приказ на увольнение преподавателя чечетки, не вижу? Где? – потрясал он рукой, стоя перед тренером.

– Сейчас будет готов! – воскликнул он.

– У вас в сейфе должны быть заранее заготовлены несколько приказов, – внушительна сказал хозяин, приблизив к нему вплотную лицо. – На ваше увольнение, второго тренера, массажиста, повара, за то что перебирает с калориями, и чечеточника. А хороший чечеточник, болеющий за свой Край, – нужен! Не найдете, обратитесь ко мне. За полставки три раза в неделю буду сам преподавать! Вопросы есть? Вопросов нет. Приказ об увольнении пришлете с нарочным завтра до восьми утра. И учтите! – погрозил он пальцем. – В следующий раз привезу свои весы. И сам всех проверю. Каждый знает, сколько он должен сбросить? Есть такие, кто не знает? – грозно надвинулся он на шеренгу.

Потом они провожали нас до машины. Обещали только выигрывать и просили не пропускать ни одну их игру. Он снова со всеми обнимался, с уволенным чечеточником расцеловался, погрозил всем пальцем уже из машины и толкнул меня в спину, что мне никогда не нравилось: поехали!

– Ну как? – нетерпеливо спросил он.

– Цирк, – сказал я. – Или вы хотели другое услышать?

– Хорошо, что напомнил! – подхватился он. – Завтра надо собрать творческую интеллигенцию. И лучше всего в цирке. Я на арене, они на трибунах, в паузах для разрядки выпускаем ковёрных. И поговорим! – Он опять погрозил пальцем, на этот раз в пространство. – Хорошо поговорим!

– Зачем? – спросил я. – О чем? Будете учить сочинять, писать, играть?

– А разве я учил, когда был в Муханове? – обиделся он. – Мое дело – взбодрить, всколыхнуть, взорвать, сломать стереотип! А дальше они сами! Пусть разозлятся на меня, пусть надо мной смеются, но лишь бы воспрянули, лишь бы проснулись! Чтоб вырвать, вывести всех из спячки, чтобы я был спокоен, когда уеду отсюда, что здесь все бурлит, ничего не стоит на месте, чтобы все, что я заложил, работало на благо Края, на зависть прочим областям и автономным округам!

– У вас там не получится, – сказал я. – Съедят вас в Центре.

– И пусть! – сказал он. – Мне не страшно. Мое дело сдвинуть наконец, всполошить, возмутить, пусть даже не в ту сторону, Паша, но с места! Потом, когда я приду снова в этот мир через поколение, не раньше, я увижу результат своих усилий! И узнаю, благодарны мне потомки или проклинают…

– Поди уже проклинают, – сказал я. – Напугали вы всех с поворотом Реки.

– По радио еще ничего не сообщали? – спросил он.

– Рановато. Все ждут официальной реакции на ваш ультиматум. Разворошить наш Край – еще куда ни шло. Здесь к вам привыкли. Каждый день ждут, что еще отмочите. А тут – супердержава. Масштаб другой… А вы про какое радио спрашиваете, Андрей Андреевич? Наше или вражеское вас интересует? – И повернулся к нему назад.

Он смутился, стушевался, опустил глазки. Так и есть. Это была еще одна его загадка, которую мне недавно случайно удалось разгадать.

– Следи за дорогой, Паша, – сухо сказал он. – И что за вопросы, не понимаю. На что намекаешь, а? Смотри мне!

Но я уже крутил настройку на коротких волнах. Он притих, стал вслушиваться.

Однажды во время ночного дежурства мне удалось уломать Наталью, и мы с ней было пристроились на кожаном диване, и, как всегда, в самый сокровенный момент скрипнула дверь его кабинета, потом снова тихо затворилась… Оказывается, он пользовался этими моими десятиминутными отключениями с его секретаршами для собственных, можно сказать, интимных развлечений…

В этот раз у меня ничего не получилось, Наталья мне всю морду расцарапала, вырываясь, – мол, завтра же выгонит, то да се… Плюнув, я стал натягивать джинсы, и мне показалось, что из-за дверей доносится характерное завывание радиоголосов.

Приставив палец ко рту, я подмигнул Наталье, приложил ухо к двери. Так и есть. Наш обожаемый шеф втихаря слушает радиоголоса! В дальнейшем мы с Натальей стали вовсю имитировать скрип и возню на диване, после чего я на цыпочках приближался к двери и слушал… Выяснилось, что чаще других хозяин слушает Би-би-си. И если в передаче упоминалось хоть раз его имя, он весь день потом ходил гоголем, дарил дамам цветы, раздавал направо и налево свои подписи. Почему он так тщательно оберегал от меня эту свою последнюю тайну? Думаю, он стеснялся своего почти детского тщеславия, а вовсе не боялся, что я донесу. (Для наших органов одним доносом на него больше, одним меньше – какая разница? Если на самом верху сами не знают, что с ним делать и как на него реагировать. Кончилось это тем, что один сотрудник безопасности попался на сдаче макулатуры, что-то около шестидесяти килограммов, состоящей сплошь из доносов и сигналов в компетентные инстанции.)

– Да не там ищешь! – потянулся он рукой из-за плеча. – На КВ-3 только «Свободу» можно поймать. Пусти. Или лучше останови машину.

Сел рядом со мной, искоса и лукаво посмотрел, и мы оба рассмеялись. Он быстро нашел любимую частоту.

– «…Эпатаж и неординарность поступков этого политика не оставляет Центру лишней минуты для раздумий. Нужна свежая кровь, новые идеи, высшее руководство это признает, хотя не говорит об этом вслух, но что даст им самим выдвижение Радимова, как наиболее яркого провинциального политика, на передовую линию огня в нынешнем общенациональном кризисе, уже затрагивающем не только экономику страны, но и ее духовное развитие? Не придется ли им самим уйти в политическое небытие, уступив место новым Радимовым, пришедшим к власти с окраин необъятной страны и незнакомых с правилами игры на Олимпе власти, а потому пытающихся создать новые?»

– Сожрут вас там, – сказал я. – И не поморщатся.

– Да знаю… – вздохнул он. – Придется потерпеть. Придется унизиться. Но ведь ты не оставишь меня в беде?

– Куда я от вас! – сказал я. – Я вот со свадьбой не знаю как.

– Мне бы твои проблемы! – пренебрежительно отмахнулся он. – Завидую, ах как я тебе завидую! Но уж в следующей жизни я к ней никого не подпущу! Начну с того, чтобы ее отыскать. Правда, она всегда появляется на свет, когда я уже обретаю высокое поприще и бываю связан семейными узами… Так что пользуйся. Уж лучше ты, чем бывший сержант Нечипорук, которого я определил в конную милицию.

– Здорово у вас получается! – сказал я. – За один вечер одного понизили, а другого повысили. И ведь ни за что… Что плохого сделал один, а хорошего другой? Просто на глаза попались не вовремя.

– На сколько повысил одного, на столько понизил другого, – пожал он плечами. – Значит, в сумме ничего не изменилось. В этом секрет обаяния власти, если хочешь знать. Меняй все, чтобы в целом осталось по-старому. За это меня народ любит. Вопреки моим врагам и завистникам. Какая с ними тоска, с моими членами правительства, если бы ты знал! Только картами и спасаюсь… Но боюсь, что там, –  он указал на потолок кабины, – еще хуже! Со всеми их слуховыми аппаратами, искусственными почками и предстательными железами. А также с медсестрами, по часам ставящими клизмы… Но как подумаю о страдающем народе!.. Или о своих нереализованных амбициях… Все стерплю во имя… Слушай, а можно, я буду у тебя шафером? Я только что подумал, как это забавно, – я буду шафером на свадьбе своего шофера! – Он засмеялся, закашлялся, замотал головой. – Останови здесь. Я сяду назад и немного посплю…

Через минуту он уже спал, чмокая во сне и улыбаясь. Ну на кого променяешь этакое сокровище?