Текст книги "Чудо в перьях"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

8

Он утихомирился, когда по телевизору, подвешенному под самый потолок зала ожидания, стали передавать последние новости.

Тут он вцепился в мою руку и не отпускал до самого конца, глядя на экран.

– Почему они не сообщают населению, что я сбежал? Что за этим стоит, как ты думаешь?

Сначала показывали официальные приемы, встречи, проводы и награждения. Он стонал и скрипел зубами.

– Тупица!.. Да что ж ты врешь! А этот, тоже предатель, демагог… Господи, что он несет… Ведь пили из меня кровь по капле… Упыри! У самого счет в швейцарском банке, а о народе радеет…

Но последнее известие, в самом конце выпуска, повергло его в шок, а нас заставило подскочить.

Хотя из-за вокзального шума не все удалось разобрать.

– В целях оздоровления социально-нравственного и экологического климата… в этой бывшей вотчине бывшего… снятого, как известно, со всех государственных… а также идя навстречу пожеланиям трудящихся, выраженных в резолюциях… сегодня был произведен направленный взрыв вдоль границы Края, в результате чего Река устремила свои воды по древнему руслу… что позволит уже в ближайшее время увеличить… на два-три центнера с гектара и сократить потери…

Дальнейшее уже скорее угадывалось. Показали бурные потоки, хлынувшие на поля и виноградники, величественно-задумчивое лицо Игоря Николаевича, скрестившего руки на груди, и волевой, мужественный профиль Людмилы Константиновны, смотрящей в завтрашний день.

Радимов посерел от страха.

– Это они специально приурочили! – сказал он. – Знают, что побегу к себе, в свой любимый Край! И создали эту водную преграду…

– Подумаешь… – пожал я плечами. – Есть же железнодорожный и автомобильный мост. Прорвемся.

– Как вы можете так говорить! – сердито зашипел Борис Моисеевич. – Там теперь таможенные посты. Мы не можем рисковать драгоценным существованием Андрея Андреевича.

– Лет семьсот или больше назад, когда князь Дмитрий преследовал своего брата и новгородцев, жаловавшихся на него в орду, мне пришлось спасаться бегством с остатками дружины младшего сына Александра Невского Даниила… – увлеченно заговорил, закатив глаза, хозяин. – И мне удалось спрятаться под воду, а затем перейти речку вброд, держа во рту тростинку, которую время от времени захлестывали волны. Как сейчас помню, пришлось сбросить кольчугу и щит.

Мы с Борисом Моисеевичем переглянулись, я показал пальцем у виска, но он только негодующе сверкнул на меня глазами.

– Чтобы поймать меня, мои враги всегда использовали мои сокровенные задумки, – грустно продолжал Радимов. – Как я этого не учел! И почему не осуществил поворот Реки сам…

– Бросьте! – сказал я. – Вы что, не знаете? У нас давно иммиграцию сменила эмиграция. Бегут толпами. Мотив прямо противоположный, хотя результат тот же самый…

– Вот именно! – воскликнул он. – Они стремятся сделать мне как можно больнее, уколоть в самое чувствительное место! И я даже знаю кто! Рома, именно Рома, это его изощренная месть! Они хотят, чтобы утром, когда прибудет наш поезд, с первыми лучами солнца я вышел на перрон и припал к любимой земле с нежностью блудного сына, а меня предупредительно и вежливо поднимут с земли, усадят в большой черный лимузин, который я так ненавижу! И обратно, назад, в эту проклятую лесную виллу с закрытым бассейном с подогретой морской водой, против чего я столько лет боролся, поэтому они засадили меня именно туда! Зная, что мне хочется в нем утопиться, но ведь и это не позволяют! Три спасателя-мордоворота следят, когда я купаюсь, и стоит мне нырнуть, они бросаются следом, тащат наверх, немилосердно при этом тиская и исподтишка щипая… А врачи-садисты делают искусственное дыхание, после чего полуголые, в прозрачных одеждах, блудливо улыбающиеся массажистки делают массаж, причем такой, эротический, массаж, пальцами и губами. А если я из-за этого ночью не могу заснуть, переживая за свой народ, позволивший себя в очередной раз обмануть, они делают мне укол! Ты знаешь, как я их боюсь.

Хористки всхлипывали. Все прочие закусывали губы и отводили глаза.

– Не надо было бороться с привилегиями, – сказал я как можно грубее. – Не надо было нарушать правила игры. Вы ведь попали туда, на самый верх, пользуясь этими правилами, не так ли? Так к кому претензии? А за народ переживать тоже не стоит… Раз позволяет себя обманывать, значит, так нравится. Как дурной бабе, любящей ложь послаще, а оплеухи посильнее.

Он кивал, вздыхал, соглашаясь, обнимал меня за плечи, прижимался.

– Как мне тебя не хватало, Паша! У меня были десятки телохранителей и сотни советников. Не было лишь тебя одного. И потому я здесь. А ты из-за меня опять рискуешь.

– Прорвемся! – сказал я. – К себе домой возвращаетесь, Андрей Андреевич. После долгой разлуки. Земляки поддержат.

– А как же супруга ваша? – спросил Борис Моисеевич, когда мы расположились в купе. – Почему не с вами?

– Некогда ей! – отмахнулся он. – Целыми днями сидит и сверяет тексты Фейербаха и Гегеля. Смотрит, что у них сперли основоположники. Уж сколько ей я рассказывал, что Бородатый и не скрывал своих заимствований! По крайней мере от меня. Так нет! Верит только документам.

Да и зачем мне эта старуха? Вон, каждый раз подглядывала во время сеансов массажа. Хотя ни разу не возмутилась. Только хихикала.

Ночью, когда он уснул, подложив под голову кулачок, я сошел на какой-то станции, разбудил телефонистку. Она, кивая, записала:

«Хозяин возвращается поездом встречайте мосту семь двадцать утра».

– А кому? – подняла на меня непонимающие, заспанные глаза.

– Всем, всем, всем! – сказал я и провел рукой по ее открывшейся под форменной шинелью шейке.

– Там поймут? – Она не отводила глаза и не отстранялась.

– Ты же поняла? – спросил я, с сожалением прислушиваясь, как громыхнули наши вагоны, раскатываясь. – Ну, мне пора. До встречи. А то не догоню…

В вагоне я уснул быстро, будто провалился, но меня тут же вытащил к свету Радимов, буквально растолкав.

– Паша! Смотри, что делается! Радость-то какая…

Перед мостом, к которому медленно подкатывался наш поезд, стояли по обе стороны пути толпы народа, как всегда, с транспарантами и лозунгами десятилетней давности.

Они вглядывались в проезжающие вагоны и что-то скандировали. Дальше, за мостом, и вовсе было темно от подходивших колонн трудящихся с духовыми оркестрами и знаменами. Медь труб гремела и сияла под долгожданным солнцем.

– А вы говорили, – сказал я Андрею Андреевичу. – Вон как истосковались без вас!

И действительно, посты милиции были буквально смяты, оттеснены изнывающим без признанного лидера народом. Только два-три форменных мундира, не считая фуражек, да пяток строгих штатских костюмов единой расцветки, не считая шляп одного фасона, мелькнули и пропали в толпе.

Хозяин сиял. И, не скрываясь, плакал. Высунулся по пояс из окна и махал платочком, мокрым от слез.

– Дорогие мои! – шептал он. – Спасибо… Спасибо за встречу!

Поезд еле тащился, готовый в любую минуту остановиться. Я смотрел из соседнего окна, пытаясь разглядеть знакомые лица.

И они были. Но поначалу вовсе не те, кого я рассчитывал увидеть. Прежде всего я узнал «братка», подвозившего до станции и равнодушно скользившего взглядом по окнам вагонов. На меня он посмотрел как на стену. В данную минуту его интересовал кто-то другой.

Я увидел жену с сыном на руках, увидел своих стариков. Мария смотрела мимо моего окна на соседнее, где был Радимов…

Потом я увидел Наталью. Она шла рядом с вагоном, глядя на меня растерянными глазами, губы ее шевелились. На ней уже не было строгого делового костюма, только плащ, к тому же без всякой косметики, как, впрочем, и у других девушек и женщин, бросавших к нам в окна цветы. Слишком рано им пришлось сегодня, бедным, подняться, слишком поздно они были извещены о возвращении нашего ясна солнышка…

Не было только руководителей Края. И нигде не было видно телеоператоров, которые бы снимали эти торжества во главе с Еленой Борисовной…

На вокзальной площади народ потребовал митинга и выступления Радимова. Он мотал головой, отмахивался… Слишком устал и ослаб.

Он желал одного – покоя. Я усадил его в машину, в которой он сразу заснул, как если бы потерял сознание. И сразу вся площадь затихла. Курящие, бросив сигареты, отгоняли от нас дым. Он заснул, как ребенок, замученный слишком долгой игрой на свежем воздухе.

9

Спал он ровно двое суток в своем кабинете.

Мы ходили на цыпочках, боясь разбудить.

В эти двое суток не выполнялись никакие распоряжения триумвирата, сколь бы строгими они ни являлись. Народ ждал, что скажет по этому поводу хозяин. Даст добро или не даст.

Между тем на улицах появились снова граждане в странных шляпах, жабо и плюмажах с лосинами. Они целовали дамам ручки, делали реверансы и вообще разводили запрещенные новой властью политесы, иногда заканчивающиеся вызовами на дуэль…

Милиция не вмешивалась. Все застыли в ожидании, когда проснется Радимов. Казалось, сама власть боялась у себя в кабинетах повысить голос, чтобы не разбудить его.

Из окон школы, мимо которой я проезжал каждое утро в филармонию, уже раздавалась чечетка. Солнце сияло над Краем, и только отдельные обрывки туч, как остатки разгромленной армии, виднелись у самого горизонта.

Говорили, что наша сборная по футболу эти два дня усиленно сгоняла вес, каждый раз проверяясь на тех самых весах. Чтобы быть готовой, когда он проснется.

– На месте нашего правящего триумвирата я бы держал наготове заявление об уходе по собственному желанию! – громогласно заявил Борис Моисеевич со сцены перед началом концерта, что было встречено бурными аплодисментами, переходящими в овацию. Все встали. И мы играли, и мы пели, как никогда, наверно, уже не споем и не сыграем. И зарубежные импресарио стояли перед нами на коленях, умоляя: «Когда же? Распишитесь вот здесь! Проставьте сумму сами!»

А хозяин спал, не подозревая, что тем самым он осуществляет наиболее эффективное руководство Краем, сладко сопя и причмокивая, чему-то улыбаясь или вздыхая.

И все происходило в эти два дня наилучшим образом, все у всех получалось, все само разрешалось.

Бедный Игорь Николаевич ходил как тень по улицам, обращаясь, взывая, протягивая руки, но его никто не видел. Люди проходили сквозь него, протягивали друг другу руки и улыбались – сквозь него, как если бы от него осталась бесплотная, не находящая себе покоя и пристанища бесприютная душа. Людмила Константиновна и третья дама с трубкой в зубах не вылезали из своих кабинетов, сидели там запершись, звоня, набирая номера, но везде, куда бы они ни обращались, клали трубки, заслышав их голоса.

Какие могут быть дела, пока хозяин спит? Вот проснется – разберемся.

Хотя об этом не было никакой договоренности и никто не проронил на этот счет ни звука. Просто вернулся хозяин. И пока он отдыхает…

И нам в эти двое суток никто не звонил, никто не беспокоил.

На второй день сам по себе, как-то незаметно открылся ЭПД. Кто открыл, кто вернул тех девушек, что не успели выехать?.. И никто из руководства не посмел и пикнуть. Просто вечером вдруг сами собой зажглись в здании, которое, казалось, вымерло, огни, заиграла музыка, выстроилась очередь из желающих, вежливо пропускающих вперед друг друга…

Все шло своим чередом, само собой восстанавливаясь и обретая прежний смысл и назначение. Хозяин мог спать сколько угодно. Важно было, что он опять с нами, здесь, у себя дома. Остальное – приложится.

– А все-таки чем не культ личности, осужденный нашей бывшей партией? – спросил я Бориса Моисеевича. – Правда, с превосходными последствиями.

– В них все дело, – сказал он. – А не в культе. В его присутствии, а не в его распоряжениях и указаниях, зачастую ошибочных и эмоциональных. Словом, какая личность, таков и культ.

Мы говорили в перерыве репетиции, когда к нам вдруг вошел бесплотный дух Бодрова. Будто повеяло сквозняком из скрипнувшей двери. Он сел в задних рядах скромно, боясь, что заметят. Слушал нас до самого конца и так же тихо ушел…

Вечером раздался междугородный звонок.

– Павел Сергеевич? – узнал я голос Эрудита. – А что там Андрей Андреевич? Все еще спит?

– А что вас волнует? – спросил я. – Разве вы не сменили хозяина? Вот вы сейчас звоните нам, а его подслушивает кто-нибудь другой.

– Нам не до шуток, Павел Сергеевич! – сказал он. – Все-таки Андрей Андреевич носитель уникальной информации и государственных секретов… Вы же понимаете, чем это пахнет.

– Он их давно забыл, – сказал я. – Тут подкатывались к нему из разных спецслужб на этот счет…

– Кто? Что вы хреновину порете! – заорал он. – Мы за вашим домом установили наблюдение. Муха не пролетит!

– А они через подземный ход, – сказал я. – Он у них деньги взял, а потом руками развел. Все забыл. И теперь отсыпается.

– Разбудите его! – строго сказал Эрудит. – Юмор у вас, знаете… Просто мороз по коже. Вы понимаете, какие это может иметь последствия? У вас там черт знает что творится! Балаган какой-то.

– Будить не буду, – сказал я. – Это раз. Во-вторых, не один он здесь спит. Еще мой сын только недавно уснул…

– Ах этот, милиционерский? – протянул он, пользуясь дальностью расстояния.

– Конец связи, – сказал я и положил трубку. Подумав, положил аппарат с проводом в стальной сейф, чтобы не достали со своего спутника. Но приглушенный звонок донесся и оттуда. Все-таки мощный на борту реактор… Или мне показалось?

Разбудил меня топот с верхнего этажа. Подрагивала люстра. Я вскочил, вбежал на второй этаж.

Радимов усиленно работал ногами, закусив губу от наслаждения. Чечетку он выдавал как в молодые годы. Разинув рот, на него смотрели проснувшиеся Сережка с дедом. И внук уже приплясывал, невольно подражая. Пот лился градом со лба хозяина, но он отбивал ожесточенно, будто пробиваясь через пол из камеры, в которой его замуровали.

– Меня ищут? – спросил он, останавливаясь.

– А кому вы нужны? – пожал я плечами. – Никто не ищет.

– Но я сквозь сон слышал звонок! – деловито нахмурился он.

– Вам приснилось, – сказал я.

– Неправда, звонили ночью! – сказал дед. – Нас с Сережей разбудили. Вот зачем ты обманываешь?

– Кое-кто хочет, чтобы я вообще не просыпался! – сказал Андрей Андреевич, глядя исподлобья. – Кому-то я продолжаю мешать, находясь далеко от столицы.

– Выйдите! – сказал я. – Скажите, чтобы собрали на стол.

Дед обиделся, но не сказал ни слова, подняв на руки Сережу.

– О ком речь? – спросил я, когда мы остались вдвоем.

– Ты же видишь, что совсем потный… – Он протянул ко мне руки. – Я провел полчаса с твоим отцом и сыном, но без твоего святого духа. И мне они пришлись по душе. А пока – неси меня в ванну!

И я не успел сказать ни слова, как он очутился у меня на руках.

– Осторожно! – сказал он. – Я читаю твои мысли. Ты подумал: лучше бы он продолжал спать, не правда ли? Ты меня никогда не обманывал, потому что всегда убеждался, что это бесполезно.

И я спустился с ним на руках по лестнице, пронес его мимо стола, на который уже собирали женщины. Мать так и застыла, увидя это…

Потом мы сели с ним вдвоем, пили чай.

– Как говорили римляне: «Следующий день является учеником предыдущего», – сказал хозяин, вытирая пот с лысины. – Поэтому мне не нужна никакая власть. Даже здесь, где меня любят и готовы носить на руках, все, кроме тебя.

– Ношу, как видите… – сказал я. – По старой привычке.

– Ну да, теперь ты воспарил, думаешь – недосягаем…

– А вам хочется подмять под себя? – спросил я.

– Хочется… – признался он. – Я ведь дико ревную тебя, Паша. Даже к твоей славе.

– Так о ком речь? – спросил я. – Кто ваш тайный враг?

– Будто не знаешь… – вздохнул он. – Кто всю жизнь меня преследовал, покоя не давал?

– Господи… Опять он? Я слышал – лежит, не встает после случившегося.

– Да, Паша, да! Он жив, пока я жив, говорил уже, кажется… И потом, для общественного мнения он – мученик, страстотерпец. Пострадал за правду. А это существенно прибавляет достоверности к случившемуся.

– А что? – спросил я, затаив дыхание. – Что случилось?

– Будто не знаешь… – усмехнулся он. – Все за ту автомобильную катастрофу! Будто я ее устроил. А ты исполнил. Представляешь? Бред сивой кобылы, а кому теперь докажешь?

– Но здесь вам нечего бояться, – сказал я. – Народ вас боготворит. Вы бы посмотрели, что творится на улицах! Все ваши начинания и нововведения ожили! Все так ждали, Андрей Андреевич!

– Да меня, Паша, больше не интересует, что меня ждет… Сон мне был, видение, понимаешь? Вот пока я у тебя спал… Будто нахожусь в темной комнате и вижу, кто-то неразличимый бродит за мной, руками шарит, поймать хочет… Я к дверям, я к окну, а все наглухо закрыто, ничего не поддается… Смерть, Паша, за мной ходит! Вот что! А ты говоришь… Какая там власть, какая всенародная любовь! Я Роме сейчас завидую. Понимаешь? Он как убедился, что перевоплощенный, так перестал всего бояться! А я всегда это знал, но все равно боюсь. Боли боюсь. У меня ведь какие мучительные смерти бывали, Паша! У тебя-то легкие. А Рома вообще во сне помирал… Ну это ладно, что делать-то будем?

– С кем?

– С кем… Вот видишь, не спросил: с чем. А – с кем. С Ромой, конечно! Достанет он меня, чувствую! Хоть от него сюда сбежал, а достанет! Через тебя причем… Вот ведь какое дело. Именно через тебя. Я это вижу!

Я во все глаза смотрел на него. Постарел, конечно, сдал – безусловно… Но ведь народный герой! Признанный вождь! Хорошо, что никто, кроме меня, сейчас не видит и не слышит.

– А хоть бы и видели! – кивнул он, цепляя на вилку кусочек ветчины. – Смотрю, жалуетесь все на триумвират ваш, спасибо, конечно, а благосостояние ваше не убывает, нет…

– Доедаем, что вы припасли, Андрей Андреевич! – сказал я.

– Это верно! – показал он на меня вилкой, жуя. – Польстил, спасибо на добром слове. Ну так что? Что скажешь?

– Прямо не знаю… Ведь закрыли дело-то? – пожал я плечами. – Сколько можно.

– Закрыли, Паша, потому что я у власти был. Сказали, что его водитель сам виноват. За халатность срок впаяли… Невинный, можно сказать, человек за кого-то другого пострадал. А теперь я в опале… Понимаешь? И дело снова возбудили… Рому каждый день по телевизору показывают, как он ручками и головой трясет. И крови моей жаждет.

– Так вы поэтому сбежали? – догадался я.

– Проницательный ты, Паша, человек! Моя школа. Ничего не скроешь.

– М-да… – протянул я.

– Что – м-да? – подался он ко мне через стол.

Я все никак не мог сопоставить. Великий человек, по одному его слову десятки тысяч поднимутся… И в то же время Акакий Акакиевич, цепляющийся за жалкое существование.

– Не слышу ответа! Или не устраивает вопрос?

– Да вот прямо не знаю, что сказать.

– А придется, Паша, придется… – Он оглядел комнату. – Жить ты стал! А? Есть что терять. Жена красавица, сам – знаменитость. А благодаря кому – не забываешь?

– Как такое забудешь… Долги есть долги. Надо отдавать.

– Это ты мне? – ткнул Радимов пальцем в свою впалую грудь. – Я свои отдал, Паша. До копеечки. А вот кое-кто не торопится. И ведь для тебя нет ничего невозможного, как показывает опыт.

– Не мне судить… – пожал я плечами.

– Скромничаешь, однако, скромничаешь… Так я поживу у тебя – пока? Не возражаешь? Нет у меня на старости лет угла. Бомж я!

– Это ваш дом! – развел я руками.

– В смысле мой дом – твой дом? – наклонил он ухо в мою сторону, будто боясь не расслышать.

– Можно и так, – кивнул я. – Как скажете, Андрей Андреевич, так и будет.

– И скажу! – Он снова ткнул вилкой в мою сторону. – С зарубежными гастролями придется потерпеть!

– Начатое надо доводить до конца, как показывает опыт! – согласился я.

– О! – Он указал вилкой с поддетым кусочком окорока на потолок. – То слышу голос не мальчика, но мужа! Поэтому перенеси гастроли сам. Не дожидайся, пока с тебя возьмут подписку о невыезде.

– Нам здесь бояться нечего, – сказал я. – В нашем Крае каждый дом – ваша крепость.

Он вздохнул, посмотрел, улыбаясь и чуть сощурясь.

– Я очень старый человек, Паша! Не мне обольщаться всенародной симпатией. Это такая же иллюзия, как школьная любовь к круглой отличнице. Ведь пришел бы на мое место нормальный, просто толковый человек… Спасибо я должен сказать этому придурку Бодрову! Что он все тут успел развалить! Ну какой из меня выдающийся деятель? Выгнали меня – и правильно сделали. И еще должны взять подписку, что я отказываюсь заниматься политической деятельностью! Да я и сам откажусь…

– А если вас попросят?

– Не хочу портить впечатление. Опять что-нибудь не то ляпну или натворю. Пусть все остается как есть. Любите меня? Значит, должны понять.

Потом хитро посмотрел на меня, снова склонился, поманив к себе пальцем. Я послушно склонился к нему.

– А разве одно мое присутствие – пусть молчаливое и безучастное – ни о чем не говорит? Разве я не блистаю своим отсутствием, как было сказано в свое время о старце из Ясной Поляны? Кто знает, Паша, быть может, от моего бездействия больше будет пользы…

– Где сейчас Цаплин? – спросил я.

– А ты не торопись… – потянулся он, зевая. – Всему свое время. Не будем выдавать нашу озабоченность.

– Это как сказать! – хмыкнул я. – Некоторые предпочитают действовать на опережение. Но, может, вы и правы… Так что мне сказать, когда меня спросят о ваших дальнейших планах? Ведь просто проходу не дают.

– А ты скажи, что я не хотел бы повторить ошибку Бонапарта, когда он решил второй раз вступить в реку абсолютной власти. Только потому, что Бурбоны всем осточертели, его внесли в Париж на руках. Я же помню, какие страхи это вызвало в обществе. Как же! Корсиканское чудовище снова на троне! И тут уж все навалились на него. Он мог бы вполне царствовать, но не править. И всех помирить. А в империи все бы делалось с оглядкой на него. Ведь спящий лев – это все равно лев.

– Тогда все понятно! – засмеялся я.

– Чему ты смеешься? – обиделся он. – Что я не лев или много сплю?