Текст книги "Чудо в перьях"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

14

Я собирался рассказать о своем походе с Бодровым в ЭПД. Он пришел туда, как командир части в солдатскую казарму, чтобы проявить чуткость и понимание их нелегкой службы.

С нами увязался Толя Ощепков, как гид и завсегдатай во всех кругах здешнего рая.

Бодров просил никого не собирать, не беспокоить, не отрывать от работы. Пусть все будет как обычно, как если бы нас тут не было.

Администраторы, пожав плечами, вопросительно посмотрели на Толю, потом на меня. Я пожал плечами. И пошел вслед за Бодровым. Сейчас начнет разбираться. Или зарежут, или выкинут из окна. Лучше держаться подальше.

В первом же номере, куда заглянул Руководитель Края, в него запустили подушкой.

– Но я желал только с вами познакомиться! – сказал Бодров. – Узнать, нет ли каких пожеланий или жалоб на администрацию.

В другой номер он заглянул уже с опаской, вежливо поздоровался через приоткрытую дверь. В ответ оттуда раздался душераздирающий вопль, возвещающий на весь мир о сорвавшемся оргазме, и вслед за этим выскочил небритый брюнет в одном презервативе и погнался за Игорем Николаевичем. Я едва его достал в прыжке, когда он занес свой кривой кинжал над бедным преемником любимого вождя.

Во время полета через лестничную площадку я даже успел подумать: может, зря? Может, не надо мешать? Может, пусть все идет своим чередом, как говаривал Радимов?

И потому, не без сожаления, смешанного с чувством вины, свалил этого турка на пол, вырвав нож. (Что это был турок, мы узнали позже. Он подал в суд на Бодрова, потребовав компенсацию за моральный и физический ущерб в размере десяти миллионов долларов. Народный суд этот иск отклонил, заставив истца уплатить пошлину в размере семи и восьми десятых процента от искомой суммы. Бедняга остался без штанов в буквальном и переносном смысле этого слова и долгое время прятался в подвалах ЭПД, пока за ним не приехала жена с детьми в сопровождении представителей консульства.)

Отдышавшись, Игорь Николаевич с упорством страстотерпца, несущего свой крест желания досконально во всем самому разобраться, двинулся было дальше по коридору, но мы с Ощепковым скрутили ему руки и, как того турка, свалили на пол.

– Не надо, Игорек, – шепнул я на весь коридор, так что открылись многие двери. – Ты не знаешь здешних порядков. Тут убивают. А трупы потом не находят… В самом деле, – добавил я свою любимую мысль. – Вас похороним, а вдруг пришлют кого еще хуже?

– А что бы на моем месте сделал Радимов? – спросил Игорь Николаевич уже спокойно, поскольку что-то до него дошло.

– Он бы носа сюда не сунул, несмотря на свою бешеную популярность. Он понимал, что значит прервать людей за этим занятием. Хотя, возможно, его носили бы на руках клиенты, не говоря о персонале, – сказал я.

– Тогда ты мне объясни, Толик! – взмолился Бодров. – Что вас всех так сюда тянет?

– Он хочет поступить сюда на службу, – напомнил я. – А мне пока и на улицах хватает. Не говоря уже о ваших секретаршах, перешедших в наследство от хозяина.

– Опять этот Радимов! – простонал Бодров. – Я только и натыкаюсь на последствия его правления. А что от него осталось? Одни руины.

Он был прав. Многие достижения хозяина пошли, что называется, псу под хвост. От введения куртуазности остались только шпаги, используемые, кстати говоря, инсургентами во время жокейского восстания. Футбольная сборная искала теперь по всей стране, кому бы еще проиграть, доведя свой суммарный вес до двух с половиной тонн. Из Края сегодня бежали точно так же, как совсем недавно рвались сюда, так что снова встал вопрос о повороте Реки, чтобы создать вынашиваемую Радимовым естественную границу Края. Но с обратной целью.

Я сказал Бодрову, что нынче наш ЭПД работает на всю державу и за всю державу. Это позволяет Центру сводить концы с концами. Но не решает вопроса о физическом износе инвентаря и морального износа штатных сотрудников. Девушек пришлось перевести на казарменное положение, открылись новые филиалы, вдвое повысили цены за обслуживание, но Центру все мало. А обещанные средства на научно-исследовательский центр при ЭПД так и не поступают. Хотя уже появились многообещающие разработки и технологии, которые таким знатокам, как древние индусы, даже не мерещились! Они знали жалкие две-три сотни поз, а у наших исследователей счет уже шел на тысячи.

К тому же открыты новые, еще не освоенные эрогенные зоны, поскольку старые, традиционные уже порядком истощены, иной раз до полной бесчувственности… (При этих словах бедный Игорь Николаевич приоткрыл рот.

Бедняга знал о наличии двух-трех зон и поз, и то понаслышке.)

– Но именно ваш Радимов не дает деньги на развитие этой экспортной отрасли, могущей обеспечить прорыв в экономике! – сказал он. – Он пытался разобраться в этом вопросе?

– А как же! – сказал я. – Его любимое детище! Он сказал мне как-то, что наш народ слишком талантлив, а потому безалаберен, а наши девушки чересчур привлекательны, а потому легкомысленны. И надо грамотно распорядиться этим обстоятельством. Превратить кажущийся недостаток в достоинство. Впервые ему пришла эта мысль, когда он наблюдал в столице за тамошними путанами. Одну из них он снял на ночь. Девушка разделась, а он, полюбовавшись, усадил на стул, отечески накрыл одеялом и до утра допрашивал с пристрастием. Она уползла полуживая, ничего с него не взяв. На него произвело впечатление, что заработком за одну ночь она могла бы месяц содержать наш литейно-механический завод. Отоспавшись, он вошел назавтра в правительство с предложением об ЭПД. Но сейчас, когда он сам оказался у кормила власти, ему потребовались эти деньги на разоружение, что, как оказалось, дороже вооружения.

…Радимов звонил мне по ночам. «Скажи этому идиоту, объясни ему всеми возможными для тебя способами, что Запад дает мне займы только под ЭПД с его филиалами, полагая, что привлекательность наших девушек – самый надежный залог на сегодняшний день. И смотри, чтобы они не повыскакивали там замуж за инсекстуристов! Как там Лолита, еще держится?»

В этом месте слышимость обычно снижалась, что объяснялось всезнайством офицера, оберегающего нас от подслушивания: в ЭПД он был, Лолиту навещал, был радушно принят, с тех пор горячо полюбил наш гостеприимный, как ее бедра, Край.

– Пока держится, – отвечал я. – Один арабский миллиардер застрелился под окнами ее номера, когда она принимала там его секретаря-англичанина. А ведь обещал распустить ради нее гарем и парламент в своем эмиратстве.

– Что он написал в завещании? – спросил эрудит офицер, не дав раскрыть рта хозяину. – Простите, Андрей Андреевич, но это очень важно.

– Вы это делаете не в первый раз, – заметил Радимов. – Хотя наши мысли все чаще совпадают, отчего мне становится от этого все грустнее.

– Конверт еще не вскрывали, но, как сказала мне Лолита, ее в числе наследников уже пригласили на следующий уик-энд к нотариусу на родину покойного.

– Она патриотка своей Родины? – спросил офицер. – С ней проведена соответствующая работа? Может это повлиять на формирование ее мировоззрения?

– Она патриотка своего Края, – сказал Радимов. – А вы завтра же можете подать рапорт о вашем увольнении из рядов…

– Конец связи, – сухо сказал офицер.

15

Все это промелькнуло в моей памяти, когда я слушал сетования Бодрова. Действительно, проблем все больше, денег все меньше. И на черта я лезу во все это, когда на мне семья и филармония?

А мой дом, кстати говоря, уже превратился в музей подарков Сергею Павловичу Уроеву, поскольку граждане Края, не зная, чем еще почтить Марию, вернее, как выразить свою тоску по хозяину, а также протест против нового наместника, несли и несли кто что мог.

Сначала я воспринимал это как дары волхвов, полагая, что скоро им будет конец. Но теперь невозможно было пройти из-за всевозможных кукол, мишек, заек, велосипедов, невозможно было не попасть под колеса поездов железных дорог, протянутых через комнаты и этажи.

Наш Серега просто балдел от этого великолепия, как бы живя на витрине Детского мира, где можно было сегодня спать в одной кроватке, завтра в другой, хотя до этого предпочитал спать с дедом. Причем после пичугинского крещения спал великолепно, никогда не просыпался, ничем не болел. Сравнить разве с первыми днями, когда его принесли из роддома?

Мария тогда извелась: он орал ночами, отсыпаясь в дневное время. Но это ладно, жаловаться не о чем. Что мне делать с хором?

Сероглазка больше не возвращалась, ее нигде не было, а когда я догадался обратиться к сержанту Нечипоруку, выяснилось, что он тоже исчез. Сбежали на пару. Теперь репетиции шли ни шатко ни валко, меня просто угнетало, что ее не было перед глазами, как я привык, хотя меня все уверяли, что поем все лучше и лучше. Может, и так. Тем более что приглашения на гастроли так и сыпятся…

– Так что же делать-то? – взмолился бедняга Бодров. – Я просто не нахожу себе ни места, ни применения! Вот ты, Павел Сергеевич, руководишь хором, ты, Толя, имеешь заветную мечту сменить свой пол, чтобы тоже приносить пользу Родине. А что делать мне на этом поприще? Меня отовсюду снимали – с крыш посольств и обкомов, когда прилетали за мной вертолеты и восставшие уже брали штурмом нижние этажи. Меня бросали на новые участки, и я сначала гордился, что посылают туда, где трудно. Но становилось с каждым разом все труднее! И тогда я заподозрил, что, быть может, дело во мне.

– Или в вашей фамилии, – если следовать теории Радимова, – сказал я. – Он спросил меня, как фамилия его преемника, поскольку вы так с ним и не встретились.

– А как мы могли встретиться, если я был осажден толпой в правительстве братской страны, – простонал Бодров. – И указание возглавить ваш Край света получил прямо в вертолете.

– Так вот, когда он услышал вашу фамилию, – продолжал я, – он только сказал: бедный Край! С такой фамилией можно сворачивать реформы до следующего поколения.

– Опять вы о своем хозяине! Ну какой из меня руководитель, если меня постоянно попрекают его именем! Так вот, вы меня все время перебиваете, а я решил разобраться раз и навсегда… Понимаю, опять вы станете говорить, что он ни во что не лез, кроме футбола, дома терпимости и конкурса красоты.

– И потому был на месте, – сказал я. – Нет ничего привлекательнее человека, который на своем месте и занимается своим делом. Но мы такая страна, нам скучно делать что-то полезное. Я вот тоже не на своем месте в своем доме. Мне там негде сесть, негде лечь, везде из-под меня выхватывают мокрую пеленку или неглаженое белье моей супруги, которая иногда смотрит на меня, будто припоминает: где раньше видела эту образину? И все с нетерпением ждут, чтобы я куда-нибудь наконец слинял… Даже сын при моем появлении научился махать мне ручкой: пока, папа, до свидания.

– Я вот тоже, – сказал Толя, когда мы спустились во двор, прямо к очереди страждущих. – Решил найти себя. Ведь каждый человек имеет свое призвание, правда?

– Ну, раз вас так учили… – поддакнул я, рассеянно глядя, как с другого крыльца в ЭПД заходят новенькие девушки из другой очереди. Где-то внутри они пересекутся.

И мужики тянут шеи, присматриваясь. Мне показалось, что я заметил кое-кого из знакомых.

– И я подумал: если девушки меня плохо понимают, то почему бы не попробовать с мужчинами. Вот вы, Павел Сергеевич, были простым шофером, которого никто не знал, а теперь вы знаменитый дирижер. Я тоже был никому не известным инструктором. Стоит сказать, кто я, и сразу ко мне теряют интерес. А вдруг я стану известным во всем мире, как Лолита? Мне только это и надо, не думайте. Я сразу же верну себе мужской пол, приобретя бесценный опыт для науки.

– Думаешь, снова вырастет? – спросил я, припоминая, где мог видеть вон ту мордашку, делающую вид, что не замечает.

– Профессор Никифоров, согласившийся на операцию, сказал, что отправит мои гениталии в морозильник до нового перевоплощения. И напишет об этом книгу.

– Все хотят перевоплотиться, – сказал я. – Видите, Игорь Николаевич? Человек ищет себя в себе. А вы – вне себя. Беда в том, что у нас практически каждый не на своем месте. Но куда хуже, что каждый, кто не на месте, внимательно следит за другими. Чтобы не дай Бог кто-то удачно выбрал поприще. И оказался полезным для дела. Вот тут начинается настоящая травля. И таких всячески изводят. И общество не может успокоиться, пока возомнившего о себе товарища не отправит в отставку или в могилу. Думаете, почему хозяин ушел? Его повысили? Нет, его выжили. Причем любя. Просто не было иного способа от него избавиться. Мы-то его в душе любили, а сами ждали, не могли дождаться – ну когда же! И теперь пытаемся компенсировать свое облегчение мольбой к властям о его возвращении. Чтобы все начать сначала.

– Интересный у нас получился разговор, – протянул Бодров, садясь с нами в машину. (Пара гнилых помидоров, при этом брошенных ему в спину, на которые в этом году был неурожай, да бутылка с зажигательной смесью, которая так и не зажглась, были не в счет. Просто не обратили внимания. Кризис жанра. А ничего нового пока не придумали. Думается, неудавшееся восстание феминисток с блеском выполнило свою задачу по выпуску пара недовольства.)

– Главное, поучительный, – сказал я. – Я уж подумал, а не наказывает ли нас Боженька за те деньги, что мы зарабатываем на грехах дочерей его?

– А как узнать? – вздохнул Бодров. – Я в церкви был два раза. Сначала, когда мы там устанавливали радары в куполе для наблюдения за потенциальным противником, во второй раз, когда мы схватили с поличным секретаря комсомольской организации, поддавшегося на удочку мракобесов в лице будущей жены и ее родственников, требовавших венчаться после ЗАГСа.

– Я там был чаще, – сказал погрустневший после взаимного откровения Толя Ощепков. – Срывали все и всяческие маски с членов нашей организации, пытавшихся затесаться туда во время крестного хода. А также выводили на чистую воду попов и их приспешников. Даже не помню, что там интересного… Ах да, в последний раз на нас в храме напали старушки и стали сбивать с нас шапки.

– Но вы-то не поддались на провокацию? – спросил я.

– Нет, конечно! – горячо запротестовал Толя. – Что мы, не понимаем? Вот только мой зам по идеологии сплоховал. Отказался снимать шляпу, они навалились, прижали к стене, и сверху вдруг на него свалилась икона. Два месяца в больнице кантовался, инвалидность заработал, а его жена ушла к заму по физической культуре. Представляете? Из больницы выписался и теперь нас замучил сигналами о плохой постановке массовой физкультуры и спорта.

– Значит, есть Бог на свете, – сказал я.

– Бога нет, – мрачно сказал Бодров. – Разве он позволил бы нам заниматься, чем мы занимаемся? Позволил бы нам, что мы себе позволяем?

Я искоса посмотрел на затаившего дыхание Толю Ощепкова. Того гляди, передумает делать операцию. Ведь такие перспективы открываются!

Это тебе не провалы в физподготовке молодежи! И еще на меня умоляюще смотрит: пойду ли в свидетели грехопадения руководителя? Такой возможности больше не будет! Нет уж, пусть лучше идет в проститутки, а не в государственные деятели! Хоть какая-то польза. И опять же неизвестно, кого пришлют на смену Игорю Николаевичу. Каждая новая жена хуже предыдущей. Чего уж говорить о руководстве.

И я исподтишка показал ему кулак.

– Ну а раз позволяет, значит, и мы можем себе позволить! – вдруг сказал Игорь Николаевич. – Сбегай, Толя, как в прошлый раз. Ты знаешь куда.

– Да мы только что оттуда, – захныкал Толик. – Что ж не сказали?

– Сам мог догадаться! – сказал я.

16

«Съездить к Пичугину?» – раздумывал я, пока ехали к мэрии. (Еще пара камней, ком грязи в ветровое стекло – разве это народное неудовольствие? Привыкаем потихоньку.)

Нет, к Пичугину рано. Хотя вопросов все больше, ответов все меньше. До критической разности, стало быть, не дошло. Интересно, у него, святоши, одно совпадает с другим? Впрочем, всезнаек нигде не любят.

Ладно, разберемся. Сперва найдем эту мордашку, поспешившую отвернуться. Что-то у нас с ней было.

Зачем я еду с Бодровым? Опять будет выпытывать: а как бы поступил хозяин. Не понимает человек, что один и тот же поступок, произведенный разными людьми, может иметь разные последствия. Классический пример: Кутузов и Барклай де Толли.

Там первый перенял тактику второго, и ему вся слава, все заслуги. А потому что фамилия не та. Не подходящая для народного любимца. Хозяин тут прав. Как и в том, что с его фамилией выше Края лучше не прыгать…

Дома не заметили, как я приехал. Дед с бабкой были заняты внуком: доносился плеск и сюсюканье из ванной. Мария говорила по телефону, только сегодня вновь заработавшему. Лишь прикрыла трубку ладонью, чуть повернув голову:

– В холодильнике, сам увидишь.

Я вышел на кухню, стал разбираться в холодильниках, из них было три подаренных нашему пацану. К нашему старому невозможно было подобраться – так все было завалено игрушками, плюнул и, чтобы не пришлось снова лезть через узлы и свертки, выпрыгнул в окно.

Сел в машину, дал по газам. Но только выехал из сада, вдруг вспомнил, кого видел в ЭПД. Да это же племянница Цаплина! Вторая призерка! Присвистнув, я повернул в сторону города. Помчал так, что встречные машины только шарахались, прижимаясь к бровке.

В ЭПД я вбежал, растолкав очередь. Какие-то горячие брюнеты, поклявшиеся не бриться, пока не попадут в вожделенный рай, бросились меня догонять, крича по-своему что-то очень грозное. Наверно, собирались резать.

Пришлось обернуться и сказать, что имею право. Как инвалид, участник первой Отечественной, служивший в первой армии Барклая де Толли. Не зря сегодня вспомнил. Не хотелось терять время на разборки. Ни о чем таком они, разумеется, не знали, а пока обсуждали между собой, я выскочил из их окружения, как Наполеон под Березиной, и рванулся к дежурной по этажу. Она полистала журнал. Да, только сегодня поступила, проверилась, сдала анализы с хорошими результатами… «Вы, Павел Сергеевич, хотели бы вне очереди?»

– Где? – спросил я. – В каком номере?

– Но у нее клиент, – сказала она, глядя в свои бумаги.

– Номер? – заорал я.

И сам вырвал у нее ключ, как только она наконец нашла в своем журнале.

Я ворвался в ее номер едва не в самый последний момент. Там в это время был – конечно же! – сержант Нечипорук, уже в одних трусах.

Лена вскрикнула и прикрыла себя одеялом. Я смотрел на них, больше на него, думая, что вот сейчас чокнусь.

Нечипорук пришел в себя первым и схватил по привычке стеклянный кувшин, в котором стояли цветы.

«С ума можно сойти с этим конным сердцеедом. Я понимаю, что мир тесен, но не настолько же!» – успел подумать я, прежде чем потерял сознание – не столько от удара, сколько от изумления.

Очнулся от того, что полуодетая племянница смертельного врага Радимова поливала меня из полуразбитого кувшина своей тонкой детской рукой. Наверно, так она поливает в классе цветы, когда дежурит… Я тряхнул головой. Сержант стоял, как его учили, в боевой стойке. Плохо учили. К тому же мог бы одеться. Все равно придется уходить.

– Да не так! – сказал я, поднимаясь. – Корпус чуть вправо и рука повыше. – Я подошел, поправил. – Кто у вас преподает чечетку?

И тут же получил мощный удар под дых. «Это тебе за все», – подумал я, угасая сознанием, но перебирая ногами, чтобы не упасть. Даже ударить не могу пацана. А надо. Ему кажется, что такая развалина, как я, уже готов.

Лена Цаплина вскрикнула, когда хорошенький милиционер оказался на полу. Когда он долбил меня, она так не переживала. Просто поливала водичкой.

А тут побелела и задрожала. Вот кого бабы любят! Позавидуешь.

– Собирайся! – сказал я, покачиваясь. – Ты что, с ума сошла! Племянница известного журналиста! Вторая призерка 1-го конкурса красоты!

Я помог Нечипоруку подняться с пола, мы его усадили, но он снова боднул меня головой прямо в лицо, расквасив мне нос. Я дал ему по шее.

– Пустяки! – сказал я ей. – Собирайся. Отправлю тебя к твоему дяде. Где твой ребенок? Кто с ним?

– Баба Вера! – заплакала, захныкала она. – Я после уроков! У нас разрешают, у кого отличные оценки по всем предметам!

– Вот пусть твой дядя об этом напишет, – сказал я, удерживая конного недотепу, все время попадающего мне под руку, от свободного падения на пол. – Собирайся, собирайся, я все улажу…

Потом тряхнул Нечипорука. Он посмотрел на меня одним глазом. Вовсе не потому, что второй был закрыт синяком. Просто иначе не мог выразить свою ненависть и покорность своей судьбе в моем обличье.

– Где Алена? – спросил я, тряхнув его. – С Леной мы разобрались. Нравится – женись, но только не так, понял? Все-таки второй призер 1-го конкурса… Так где она, говоришь?

– Ушла в монастырь, – пробубнил он разбитыми в кровь губами.

– Я серьезно…

– А я шучу, что ли? – обиделся он и отдернул шею, за которую я его придерживал. – Послала всех на три буквы и ушла.

– Одевайся, – сказал я. – И решай. Смотри, какая хорошенькая! Правда, школу еще не кончила. Ну, будешь помогать с уроками. Ребенка совместно будете растить. Я ж твоего ращу? И ничего, получается.

– Значит, разрешаете? – спросил он уже в дверях, положив ей руку на плечо. – Можем заявление подавать?

– Но с условием! – сказал я. – Пригласите на свадьбу.

– А вот это видел! – согнул он руку в локте. И захлопнул дверь перед самым моим носом.

Я сел на кровать. «Зачем мне все это надо?» – задал себе вопрос, который все чаше задавал в последнее время. Чего это вдруг потянуло на добрые дела? Хотя какое тут доброе дело, если есть возможность ущучить того же Романа Романовича на радость Андрею Андреевичу?

В дверь постучали.

– Открыто! – сказал я. – Входите.

Вошла дежурная администратор, полная, не старая еще женщина с волевым лицом, увенчанным пышной башней волос.

– Что происходит? – спросила она. – Почему, Павел Сергеевич, вы позволяете себе распоряжаться?

– Ей нельзя! – сказал я. – Нечестно, понимаете? Мстим, выходит, ее родному дяде, известному вам Роману Романовичу, вовлекая его племянницу. Словом, сами понимаете, как это отзовется… Да вы садитесь, как вас…

– Софья Сергеевна, – сказала она. – Но я не могу тут долго разговаривать. А вы не понимаете других последствий.

– Да знаю я все! – сказал я, откидываясь на подушки. – Ей нельзя, другим можно, так? И знаю, что скажете о государственной необходимости, перед которой, как говорили древние, склоняются даже боги… Вас дома, Софья Сергеевна, ждет кто-нибудь?

– Муж знает, что я на дежурстве… – неуверенно сказала она и присела.

– Сядьте поближе, – сказал я, стараясь не смотреть на ее бюст, не менее пышный, чем ее прическа. – Что мы делаем с нашими детьми, вы не задумывались? Вот были они тут, двое, мальчик и девочка. Играли во взрослых.

– Если так рассуждать… – усмехнулась она, – то завтра нам придется закрываться.

– Да я понимаю… – Я снова сел, посмотрел ей в глаза. Она усмехнулась, отвела взгляд. – Не кажется ли вам, дорогая Софья Сергеевна, что чем больше мы с вами занимаемся государственной необходимостью, тем больше этим детям приходится за нас заниматься любовью. Когда им играть бы в куклы да в дочки-матери!

Она снова усмехнулась, теперь уже нервно, посмотрела на дверь. Взгляд был достаточно выразительный. На месте двери я бы просто захлопнулся. Встать и сделать это самой она пока не решалась… Впрочем, нетрудно представить: ночами сидеть здесь, слышать стоны и вскрики наслаждения из-за дверей, а самой блюсти государственный интерес, забыв о собственном… И так не менее трех раз в неделю. Одновременно представляя или даже зная, чем занимается в эту самую минуту муж. Никакая зарплата не компенсирует подобные издержки производства.

– Разумеется, мы знали, кто она и чья племянница, сказала она, чтобы прервать затянувшееся молчание, становящееся двусмысленным. – Мы ей одной из первых поставили эту австрийскую кровать…

– Которая еще не прошла испытания, – перебил я. – Я все понимаю, Софья Сергеевна, и не мне читать вам мораль. И все же. Есть девушки, для которых это не столько заработок, сколько призвание. Им лучше быть здесь, чем ломать чьи-то судьбы и разбивать семьи. Но с такими, как Лена Цаплина… чья бы она ни была дочь или племянница… А кровать в самом деле – что надо!

Я немного попрыгал по ней, но тут же почувствовал боль в голове. Здорово он меня приложил, этот драгун.

– Вам нехорошо? – Она передвинулась поближе. Ее бюст буквально рвался из всех корсетов и каркасов, так что послышалось потрескивание лопнувших ниток. Или показалось?

Я прикрыл глаза. В голове шумело. Она поняла это по-своему, подошла к двери, выглянула в коридор, заперла изнутри, стала раздеваться.

Я по-прежнему лежал с закрытыми глазами, слушая, как вжикают молнии, освобождая истомленную плоть. Потом на меня дохнуло чем-то вроде нервно-паралитического газа – смесью пота, духов и рисовой пудры…