Текст книги "Чудо в перьях"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Дай бинокль! – прервал мои рассуждения хозяин. – Ты не туда смотришь!

Я краем уха уловил нарастающий шум где-то сбоку от нас. Люди вставали и указывали туда пальцем. Опять какой-то скандал? Даже претендентки повернулись в ту же сторону.

Из бокового входа на поле выходили другие девицы – куда более шикарные, эффектные и «упакованные». Трибуны разразились бурными криками и восторженными аплодисментами.

– Кто это? – крикнул мне на ухо хозяин. – Откуда взялись?

– ЭПД! – заорал я в ответ, поскольку рев трибун еще более возрос по не известным пока причинам. – Ваше детище! Их знают все, Андрей Андреевич, кроме вас! Вот где первые красавицы!

– Лолита! – орали между тем вокруг. – Ло-ли-та! – стонали, скандируя, юнцы, отцы семейств, коих не могли сдержать сидящие рядом жены, и вовсе глубокие старикашки.

Да, это была она – вышедшая отдельно от всех, в сопровождении целой оравы загорелых, бородатых мужчин. Они подхватили ее на руки.

– Да вот же они… – вскочил я. – А мы их искали!

– Кто? Где? Кто они такие? – вскакивал, хватался за голову, снова садился, зажимая уши, Радимов.

– Кто? Секс-туристы и следователи прокуратуры! Целые и невредимые! – кричал я в восторге. – Смотрите! Они приветствуют вас.

Девицы из ЭПД встали в центре футбольного поля, Лолита на мужских плечах – в центре. Она грациозным движением подняла, вернее, всплеснула рукой, и толпа замерла, затаила дыхание.

– Так это она и есть? – спросил он. – Мой лучший агент?

Я подозрительно посмотрел на Радимова. Чего тут больше – склероза или лицемерия? Лолиту он ставил мне в пример. К ней стремились все посетители ЭПД, была целая очередь, и Радимов посылал записочки администрации, ходатайствуя за своих врагов, стоящих на пути реформ. Дальнейшее было делом техники. Эротической.

Человек пять задохнулись в ее объятьях, схватив инфаркты. Еще трое стали парализованными. Причем ничуть об этом не жалели. И рассказывали, роняя слюну, о неземных блаженствах. Так была подавлена оппозиция. Один Роман Цаплин, не говоря о Субботине, благодаря своевременной импотенции, избежали их участи. Таких мне приходилось брать на себя… Впрочем, возможно, он ее действительно никогда не видел.

К центру поля бегом уже отматывали длинный провод с микрофоном.

– А как же конкурсантки? – спросил меня вполголоса Радимов, оглядываясь на тех, кто на него шикал.

– Да тихо вы! – строго прикрикнули сверху, под ложей.

– Дорогой Андрей Андреевич! – звонко крикнула Лолита. – Мы с вами, к сожалению, никогда не встречались, но, быть может, не все еще потеряно!

Стадион заржал, а он снова стал меня тормошить.

– Откуда она меня знает?

– А кто вас не знает, – почти хором сказали с разных сторон. – Вы слушайте, слушайте…

– Вы уезжаете только завтра, впереди ночь, ночь любви к вам всех наших женщин и девушек, всех нас, кому вы помогли найти себя! И уж будьте уверены – уезжать вам не захочется!

Радимов нервно ежился, пряча глаза. Трибуны шумели, смеялись, многие вставали и смотрели на нашу ложу. Ждали ответа.

– Скажите что-нибудь! – толкнул я его локтем. – Если женщина просит… Да такая божественная…

– Да? Ты это точно знаешь?.. – Он растерянно смотрел на меня, то порываясь подняться, то не решаясь. – Я должен ответить? Мне надо что-то сказать? А как это будет там воспринято, кто-нибудь подумал?

– Но вы же любите импровизации! – сказал я, приподнимая его. – А тут такая перспектива. Любой бы на вашем месте…

– Вот и замени меня, – сказал он вполголоса, наконец поднявшись. – А мне некогда. Должен дождаться нового руководителя Края…

Он встал, поднял руки, отчего шум затих.

– Я очень рад, я счастлив, я благодарю, но мне еще надо дописать отчет о проделанной работе. Я лучше пришлю к вам своего лучшего друга…

Лолита отчаянно замахала рукой, и все зашумели. Ее снова подхватили на руки, понесли к нашей трибуне.

– Зачем это? – растерялся он. – Чего она хочет, эта женщина! Объясни ей, что я все свои годы любил только Марию, хотя она всегда была замужем за кем-то другим!

Но было поздно. Загорелые мужчины с окладистыми бородами, все почему-то босые, донесли богиню любви нашего Края до правительственной ложи и бережно опустили перед хозяином.

– Дело в том, что я люблю другую, – извиняюще сказал Радимов, прижав руку к сердцу. – Его жену. – Теперь он указал на меня. – А этой ночью я до предела загружен.

Она печально смотрела на него, в ее больших глазах проступали любовь и желание. Ей отказывали. Ей смели отказывать! За это стоило, конечно, влюбиться!

– А этих, – указал Радимов на следователей прокуратуры и охочих до дешевого секса иностранцев, – вам придется вернуть. Из-за них я не могу сдать Край на пятерку.

– И это все, что ты мне скажешь? – спросила она, не обращая по-прежнему ни малейшего внимания на сгрудившихся вокруг зрителей.

– Не мешай им… – Он указал на конкурсанток, стоящих внизу. – Возможно, ты прекрасней всех, кого я видел почти за тысячелетие, но их нельзя лишать единственной, быть может, радости… Хочешь, ты сама определишь победительницу?

– А ты уже определил? – спросила она, задумчиво вертя розу и вдыхая ее аромат.

– У нас, в общем-то, есть жюри, – вспомнил Радимов. – Но для себя, конечно, с самого начала мы кое-что наметили, хотя они все не годятся тебе в подметки.

– Если окажется, что наши с тобой вкусы расходятся… – теперь она сплетала и расплетала свою роскошную косу, – то я заберу их с собой. – Она указала на загорелых и бородатых. – И никто их больше не увидит.

Отвернувшись, она царственно выгнула шею и стала спускаться, находясь в середине свиты, вниз к заждавшимся, потускневшим претенденткам, многие из которых, похоже, жалели, что в это ввязались.

Я догнал ее, раздвинув выстроившихся в каре идолопоклонников.

– Лилька, кончай! – сердито сказал я. – Он тебе ничего плохого не сделал. Ну во имя нашей одночасовой любви, за которую ты не хотела брать с меня деньги! Не устраивай цирк в цирке. И отпусти этих дегенератов… – Я указал на бородатых. – Они и так конченые люди. А ты еще собиралась присоединить к ним этого блаженного… Лучше я тебе подскажу, кого он выбрал. Ну что тебе стоит? Нельзя, чтобы народ своих шлюх любил больше, чем своих вождей. Иначе ничего больше не будет! А вас пошлют на прополку картофеля.

– Так кого он избрал? – склонила она головку. – Постой, а разве у нас с тобой когда-нибудь было? Я что-то не помню.

– Было, было… – Я озирался по сторонам. – Забыла, так можем повторить, где-нибудь в лесах или в степи… Там ты их держала? Этих придурков?

Мы подошли к участникам конкурса. Бедные девочки блекли на глазах в прямом и переносном смысле слова. Черные слезы текли по нарумяненным щечкам, прокладывая извилистые борозды. Стадион замер, следя за происходящим.

– А, я все поняла! – сказала Лолита. – У вас есть результаты обмеров участниц? – обратилась она к жюри.

Те переглянулись, пошептались, пару раз сказали: «Вот еще!» И передали ей таблицу обмеров. Она поманила меня пальчиком.

– Этих, да? – шепнула, указывая на размеры талии Зины и племянницы-сиротки. – Я не могу ошибиться?

– Угадала, – сказал я. – Ну ты молодец!

– А он очень любит твою жену? – вдруг спросила она задумчиво.

– Мама слыхала! – раздраженно сказал я. – Тысячу лет.

– На меня сегодня все кричат, и все мне отказывают в любви! – надула губки Лолита-Лилька. – А единственный в мире мужчина, кому я всем обязана, сказал мне, что любит другую…

– Бери корону! – разозлился я. – Хватит нюни распускать и портить человеку праздник! Целый стадион козлов вожделеет тебя. Все мало?

Махнув рукой, я спрыгнул в раковину оркестра, где теперь сидело жюри – в основном дамы в разных весовых категориях, кроме наилегчайшей, а также председатель – режиссер единственного на весь Край театра кукол, с козлиной бородкой…

Не дав им, ошалевшим от всего происходящего, опомниться, я схватил со стола все три короны и взлетел на подиум.

– Безобразие! – заблеял в микрофон на весь стадион председатель. – Мы снимаем с себя всякую ответственность!

И члены жюри двинулись к выходу, минуя милицейский кордон. Стадион засвистел, заулюлюкал, причем непонятно, кто в чей адрес.

– Не спи! – тряхнул я ее за плечо. – Объявляй победительниц. – Мисс Край, это вон та, с животом, на третьем месяце. Вице – третья справа, на втором… Третью определишь сама. Начинай, не молчи!

Я кожей чувствовал разгорающийся скандал. И даже видел, чего раньше за собой не замечал, заголовок будущей статьи Цаплина: «Апофеоз авантюризма, или Последний аккорд преступного руководства».

– Номер девятый – Зина Глаголева! – объявила Лолита.

Обняла Зину, они расцеловались, что-то друг другу шепнули, и стадион облегченно разразился аплодисментами. Уходящие дамы из жюри остановились было, но их снова освистали. Конечно, теперь все это видели, только Лолита должна определять первую после себя красавицу, а не эти коровы-рекордистки.

– Номер четвертый – Цаплина Лена! – объявила Лолита, и снова последовали умиротворенные рукоплескания, объятия, девичьи слезы.

И не было ни одного сомневающегося в правильности выбора! За исключением, конечно, бородачей со степным загаром, весьма друг на друга похожих, так что теперь их невозможно было различить по национальности либо возрасту. Свой выбор они сделали навсегда и бесповоротно.

«Как она управляется с ними?» – думал я, пока она водила пальчиком по списку, выбирая третью призерку… До меня доходили слухи, что летними ночами на дальних озерах в степи, обычно при полнолунии, рыбаки и охотники видели нагих и бородатых купальщиков, а среди них девушку с распущенными рыжими волосами, похожую на русалку. Обращались они с ней при этом, как с наядой или какой другой древней богиней.

Поутру прибывшая на место милиция заставала лишь следы костров и ночных оргий, и все думали, что это забавляются все еще скрывающиеся дезертиры покойного маршала Малинина, хотя комендатура утверждала, что всех удалось отловить и отправить дослуживать.

– Как ты управляешься с ними? – спросил я вслух.

– Надоели… – сказала она. – Скорее бы кончалось это нескончаемое лето!

И тут я только подумал, что это лето и в самом деле не имеет конца. В других областях и краях нашей неохватной Родины давно выпал первый снег и ударили морозы, и только у нас никто до сих пор не задумался, что произошел какой-то сдвиг во времени, либо во временах года, что, похоже, настало и идет уже следующее лето, из будущего года, а значит, потом нас ждет точно такая же двойная зима… Как только он покинет нас, наш свет очей и свет в окошке, Андрей Андреевич Радимов.

– Света Зябликова! – сказала Лолита, выбрав на этот раз девушку с самой тонкой на свете талией, которую я до сих пор почему-то не встречал.

– А где твоя Мария? – спросила Лолита-Лиля, надев на Свету Зябликову последнюю корону, поменьше. – Почему ее здесь нет?

Но тут заиграл оркестр, и победительницам стали вручать призы и подарки. Мы отошли с ней в сторонку.

– Не дотянула, – грустно сказал я. – Эти хоть на втором-третьем месяце, а она уже на шестом, перебор… А все, ты права, из-за этого сумасшедшего лета. Девушки беременеют с первого взгляда. Все вокруг цветет, плодоносит, занимается любовью, и ни о чем не хочется думать… А ведь целая эпоха прошла, если вдуматься!

Она улыбнулась и отошла подальше от меня.

– На всякий случай! – подмигнула она. – А я тебя вспомнила. Действительно, ты был у меня первым на открытии ЭПД. И был единственным, от кого не хотелось брать денег. И потому ты дал больше других… Неужели это закончилось? – вдруг испугалась она. – Ужас какой-то!

Последнюю фразу она выкрикнула, позеленев лицом, и все затихли, перестав аплодировать и смеяться от нежелания знать, что ждет всех завтра.

Часть II

1

Утром, после проводов Андрея Андреевича, природа разбудила Край холодным осенним дождем. Над крышами неслись низкие серые тучи, как в кинофильмах о безысходном феодальном средневековье.

Идти никуда не хотелось, болела голове, но в половине одиннадцатого позвонили и незнакомым голосом потребовали моего присутствия на встрече нового руководителя с общественностью Края.

Забыл сказать, что в последний момент хозяин приписал меня к лику творческой интеллигенции.

– Теперь ты, Паша, интеллигент! – сказал он, подмахивая какой-то список, куда моя фамилия была внесена от руки. – Так что держи марку. Спи до обеда, ложись не раньше полуночи, на каждый звонок отвечай: «Вы дома? Я вам потом перезвоню». Что, кстати, необязательно. И оставь эти шоферские привычки! А то привык сразу валить на диван. Сперва поцелуй ручку, расскажи о творческих планах, пригласи на чашку кофе.

– А как же дарственная? – спросил я. – Опять забыли?

– Ах да… – поморщился он. – Зачем тебе дом? Я оставляю тебе мой Край! Я тебе оттуда пришлю. С фельдъегерем.

…Новый вождь был молод, подтянут, без номенклатурных мешков под глазами и с гэбэшным прищуром.

Общественность он собрал во Дворце культуры, хотя обычно Радимов зазывал всех в цирк. Он рассаживал всех в ближних рядах, а сам расхаживал по арене, по микрофону рассуждая о наших задачах. Потом следовала культурная часть – львы и пантеры с опытным дрессировщиком. Интеллигенция намек понимала, переглядывалась, кивая и радуясь собственному ассоциативному мышлению… Товарищ Бодров Игорь Николаевич, как он сам представился, сел на сцене за длинный стол и, читая по списку, стал выкликать отдельных товарищей. Когда те вставали, внимательно их разглядывал и просил задержаться после нашего собрания. Все перешептывались, пытаясь понять систему такого выбора.

Директор ипподрома – суровая, властная женщина с хлыстом… Будем поднимать коневодство? Директор музея – починят наконец крышу?

Когда был назван я, особого удивления это не вызвало. Мол, этот при любом режиме будет возле начальства… Товарищ Бодров, когда мы остались с ним наедине, предложил поступить к нему телохранителем.

– Реформы, начатые моим предшественником, я буду продолжать и развивать, – доверительно сказал он. – Хотя они нуждаются в корректировке. И потому я не имею права подвергать себя опасности. Мне уже выделили бронетранспортер, в окне моей квартиры уже вставляют пуленепробиваемые стекла. Вы будете спать в передней, у входной двери, рядом будет спать сторожевой пес Ангидрид. В подъезде – милицейский пост.

(Я потом узнавал: где бы товарищ Бодров прежде ни руководил, на него постоянно охотилось местное население с дробовиками и дубинками.)

– Я – дирижер, – напомнил я. – Хотя и был известное время телохранителем Радимова. Я мог его защищать, но он в этом не нуждался. Постоянно меня избегал, когда один ходил по улицам в самой толпе.

– Это я знаю, – кивнул товарищ Бодров. – Разыгрывал этакого Гаруна эль-Рашида, известного популиста из Саудовской Аравии. И теперь мне придется многое перестраивать в общественном сознании. В частности, предстоит создать новый образ власти в умах граждан.

– Мне очень жаль, – сказал я. – С вами я не знал бы проблем. Уверен, террористы принимали бы вас за моего телохранителя.

– А они есть? – сощурился он, так что его глаза окончательно утонули в пушистых девичьих ресницах. – Я об этом не слышал.

– Нет, но будут, – сказал я. – Как только увидят, что вы от них прячетесь, объявятся обязательно. Вот Радимов не прятался и сразу стал им неинтересен.

– Что вы все о нем… – поморщился новый вождь. – Только и слышу. Он провел интересный эксперимент, был отмечен, сейчас ему доверили более обширный участок работы… И потом, он вовсе не занимался хозяйственными вопросами! Вот у меня подборка статей товарища Цаплина, ныне главного редактора солидного и уважаемого издания… – Он порылся в своем новеньком кейсе.

– Я это все читал, – сказал я. – Многое помню наизусть. Радимову очень нравился стиль товарища Цаплина, и потому он взял его с собой в столицу.

– Да? Я этого не знал… – удивился и одновременно нахмурился товарищ Бодров. – А он – эстет? Любит литературу, музыку, живопись, да? Ну вот объясните, чем он вас всех брал? Мне сказали, что Цаплин ему был нужен как клапан, чтобы выпускать пар. А вы осветили этот вопрос с неожиданной стороны. Я вот сколько ни читал статьи уважаемого Романа Романовича, ничего особенного там не нашел.

– Смотря что искать, – заметил я.

– Вы правы… – задумался он. – Я-то, как новый руководитель, должен искать новые подходы, понимаете?

– А ищете нового телохранителя, – напомнил я.

Он встал из-за стола – статный, широкоплечий. Наталья должна быть без ума от такого начальника. Она спала со всеми прежними своими шефами, исключая Радимова, и уж теперь-то отыграется.

– Можно один вопрос? – сказал я, тоже вставая. – Почему вы не пригласили на собеседование директора ЭПД? Все-таки важнейший источник валютных поступлений в масштабе всей страны.

– Я еще не выработал своего к нему отношения, – сухо сказал он.

– А вы просто посетите, – понизил я голос. – И ваш рейтинг сразу подскочит. Уделите им час-два.

Он с интересом посмотрел на меня, потом что-то записал у себя в блокноте, жирно подчеркнув.

– Если не возражаете, я буду приглашать вас для консультаций, – сказал он, провожая меня до двери.

2

Вечером мне позвонил Радимов из столицы, хотя показалось, что он где-то рядом, за соседней стеной.

– Ну и как вам новый начальник? – ревниво спросил он. – Не забыли еще меня? А я уже успел соскучиться. Уж очень они тут все нудные. Только тем и занимаются, что выполняют предписания врачей, а остальное свалили на меня.

– Вас не подслушивают? – поинтересовался я. – Вон Мария рвет у меня трубку.

– Не давай ей! – сказал он. – Сам знаешь, будет требовать дарственную. А я в своем новом особняке даже вещи еще не распаковал. И пошел в чем есть на прием в посольство. Протокол! Нельзя не соблюдать… Ну, что еще. Роман Романович уже передовицу успел про меня напечатать. «Пока не поздно!» называется, представляешь? Я ему звоню: что ж ты делаешь? А он говорит, это для профилактики.

– У вас мало времени? – спросил я. – Вы не ответили на мой вопрос, а я на ваш. Начальник – ничего себе. Видный. Собрал нас не в цирке, а во Дворце культуры. Сказал, что будет продолжать ваши реформы и что ему нужен новый телохранитель. Я отказался.

– Ну и правильно, – поддержал он. – Вдруг меня скинут, а его подстрелят? Сразу к вам вернусь.

– Не давайте Цаплину воли, – посоветовал я. – В нем заподозрили художника слова с вашей, кстати, подачи. А это может для вас плохо кончиться. Ибо он за неделю может написать про вас роман.

– Я люблю тебя! – жалобно сказал Радимов. – Не думай, нас никто не подслушивает. Хотя черт их знает… Иногда хочется позвонить и попросить, чтобы ты забрал меня отсюда. Что, если приедешь с коллективом в столицу на гастроли? На пару месяцев. Можешь прихватить с собой Марию. Я по ней тоже соскучился, а сегодня она мне приснилась.

– У нас скоро роды, – сказал я. – А вообще, давайте заканчивать. Мне надо ноты учить.

– Что? – переспросил он. – Стало плохо слышно.

– А вот так – слышно? – понизил я голос.

– Вот так лучше, – сказал он. – Я слышал, у вас дожди.

– Все кувырком, – сказал я. – В ЭПД завезли экспериментальные презервативы, и почти вся смена забеременела. Сборная Края проиграла сборной гауптвахты, где сплошь одни дезертиры. Ужас что творится. А вы уехали всего-то неделю назад.

– Ты что-то сказал насчет нотной грамоты, – перебил он. – Остальное мне неинтересно, ибо я это предвидел. Уж они постараются дискредитировать мои начинания.

– Девушка ко мне приходит из нашего хора, – сказал я. – Сероглазая такая, помните?

– А, это у Есенина про девушку из церковного хора, – сказал Радимов.

– Это у Александра Блока, – вмешался чей-то голос, и слышимость улучшилась. – Помните? «Девушка пела в церковном хоре…»

– Вы правы, конечно, – вздохнул Радимов. – О всех уставших в родном Краю… Это мой офицер связи, Паша, так что не пугайся. Мне его специально выделили. Он следит, чтобы нас никто не подслушивал.

– В чужом краю, – поправил начитанный офицер связи. – У Блока – в чужом.

– Это для вас чужой Край, – с болью в голосе сказал Радимов. – У вас, кстати, какое звание? И когда его присвоили?

– Майор, – сказал любитель поэзии. – Уже послали к вам на подпись представление о награждении меня орденом. Вы получили?

– Ну ладно, Андрей Андреевич, – сказал я. – Пожалуй, пойду. Не буду мешать.

– Конец связи, – сказал майор.

И загудели далекие гудки. Мария положила голову мне на плечо, а мою руку себе не живот.

– Ого, – сказал я. – Вот дает! Это что ж дальше будет?

– Родится и даст всем жару, – пожала она плечами.

– Я не о том. О ситуации в стране, – сказал я, включая телевизор. – Все говорят о реформах, и чем больше говорят, тем страшнее становится.

– Я о нашем ребенке! – сказала Мария дрогнувшим голосом.

– А я о ком? – удивился я. – Ему здесь жить. В этом чертовом Краю с проливными дождями.

На экране была заставка – стройные пальмы на тропическом острове. Голос Елены Борисовны за кадром чуть изменился, но она справилась с волнением и продолжала:

– Завтра в филармонии – Россини, Верди, Лист, замечательная программа, наводящая на светлую грусть музыка в эту ненастную погоду. Очень всем рекомендую, поскольку концерт будет проходить под управлением Уроева Павла Сергеевича, всем нам известного, а я буду лишена такой возможности. Все-таки годовщина со дня гибели моего мужа. Приходите обязательно! А в своих письмах поделитесь со мной вашими впечатлениями. До завтра, дорогие мои.

Алена, сероглазая девушка из хора, приехала ко мне чуть позже обычного, прибежала запыхавшаяся и вся мокрая.

– Никаких нот! – сказала Мария, раздевая ее. – Сейчас же в горячую ванну. А то простудишься. Быстро, быстро…

– Нет горячей воды, – сказала Мария, выйдя через минуту из ванной комнаты. – Слышишь, Уроев? Отложи свои ноты. Ты прежде всего водила, поскольку именно в этом качестве я тебя выбирала. А о дирижере не было разговора. Бери свои ключи и смотри. Да не на Алену смотри! Обрадовался…

Алена, полуголая, дрожащая, тряслась от холода, прижав к подбородку кулачки. Всех моих девиц, так или иначе со мной связанных, Мария классифицировала по одному определенному признаку, к которому я сам быстро привык. Значит, Алена – сероглазая, Наталья – белозубая, Лолита – толстозадая, хотя мне больше нравилось – рыжеволосая, Зина – быстроглазая, а третья призерка Света Зябликова – слабая на передок. Алену она пока выделяла из всех, подчеркнуто ее опекая.

Я спустился в подвал, покрутил краны и задвижки. Был отключен газ. Когда я выбрался наверх, отключили воду и замигал свет.

– Быстрее! – закричал я, хватая их обеих под руки и вытаскивая из дома. Я раньше их услыхал, как зазвенела посуда в серванте.

Хорошо, что сероглазую гостью Мария успела облачить в свой теплый халат. Подземный толчок пришелся по зданию мэрии, от чего оно раскололось надвое, как правительство при последнем голосовании.

– Что это? – хором спросили мои дамы. – Землетрясение?

– Смена руководства, – сказал я. – То ли еще будет.

Концерт состоялся на следующий день, при свечах и отключенных микрофонах. На концерт прибыл сам товарищ Бодров во фраке, под которым оттопыривался бронежилет. С ним была парочка телохранителей с коротко остриженными затылками, бывшие десантники покойного маршала, до этого трогательно опекавшие Елену Борисовну.

Товарищ Бодров громче всех хлопал, кричал «бис», отослал мне корзину цветов, а Марии поцеловал руку. Он очень хотел быть популярным. А когда я уже собирался уходить, Игорь Николаевич скромно постучал в мою уборную. Телохранители, слава Богу, остались за дверью.

– Как вы думаете, что я не так делаю? – спросил он. – Разве я не стараюсь? Вот вам хлопали, а почему не мне, как только я вошел?

– Боялись, что хлопки могут принять за выстрелы, – сказал я, переодеваясь. – И потом, ваш бронежилет. Он скрипел так, что мой концертмейстер постоянно вздрагивал и сбивался.

– Но я должен беречь себя! – воскликнул он. – Неужели не ясно?

– Слышали, вы собираетесь посетить ЭПД, – сказал я. – А девушки бронежилет не переносят. Он слишком тяжелый, и его нелегко будет снять.

– А зачем мне его снимать? – подозрительно спросил Бодров. – Когда я посетил ткацкую фабрику, от меня этого никто не требовал. Все были довольны, вручили цветы, целую корзину, они вам, кстати, понравились?

– Так это вам? – спросил я. – Мне таких еще не дарили. Да и не за что. Что вы, что вы! Лучше заберите.

– Я вот вас слушал и старался понять, – сказал Игорь Николаевич, передав цветы обратно за дверь телохранителям. – Ну Россини, ну Верди… Но вы ведь норовите интерпретировать великих мастеров прошлого. Хорошо ли это?

– Как вы Радимова, – заметил я.

– Не могу понять, – пожаловался он. – Что им всем еще надо? При наличии у меня целостного видения и нестандартного мировоззрения. Конечно, я еще не определился с новыми подходами, а без них мне не удастся преодолеть его наследие в вашем сознании… Я вот слышал, как говорит за кадром наш диктор телевидения Малинина… – Он заглянул в записную книжку. – Елена Борисовна, сорок седьмого года рождения. Говорят, она не решается из-за вас показаться на экранах телевизора. Но почему бы ей не устроиться тогда на радио?

– Вот когда вы это поймете, Игорь Николаевич, вам удастся избавиться от своего бронежилета, – примирительно сказал я.

– Вы посмотрите, какой он стал! – ныл не переставая преемник. – Потрогайте. Сможете вы его носить?

Я поднял его бронежилет и чуть не свалился со стула. Такой тяжести я давно не поднимал. Ничего удивительного, если в последнее время не держал в руке ничего тяжелее дирижерской палочки.

– Как вы его только носите? – посочувствовал я.

– Раньше он был вдвое легче, – вздохнул он. – Но из-за дроби, картечи, камней из рогаток и даже соли… Он становится тяжелее с каждым днем.

Я вспомнил. Бодров вместе с правительством выехал полным составом по звонку из плодоовощного совхоза. Там из-за землетрясения ночью осыпались на землю все яблоки, сливы, персики и ананасы в экспериментальной оранжерее.

Завидев комиссию из мэрии, подбирающую гибнущие тропические плоды, пробудившийся сторож жахнул из берданки каменной солью по четырнадцать копеек за килограмм. И попал. В бежевый костюм, привезенный Бодровым из Англии. На допросе отвечал только одно: его никто не засылал, никто не заплатил, а как в оранжерею полезли – жахнул. Из обоих стволов. Согласно инструкции.

– Я же говорил вам, Игорь Николаевич! – сказал я раздраженно. – Не с того вы начинаете.

– С ЭПД, я помню, – покорно согласился он. – Но, быть может, Павел Сергеевич, вы сможете меня сопровождать? Вы человек популярный, при вас не будут покушаться? Как вы думаете?

– Пока не знаю, смогу ли… – потянулся я к настольному календарю.

– Ну пожалуйста! – попросил он. – Я вас очень прошу. А хотите, я зачислю вас в штат моих советников? У меня их на сегодня двадцать четыре. Вы будете их руководителем.

– Я подумаю… – сказал я, изнемогая, – и скажу вам завтра.

Когда он вышел наконец, я подошел к окну. Он бежал к машине под дождем, как под огнем, виляя из стороны в сторону. Телохранители тоже бежали короткими перебежками, наводя стволы на верхние этажи зданий. И все-таки что-то грохнуло. Он упал, как учили, на землю грамотно, закрыв голову руками. Наиболее тяжеловесный из телохранителей накрыл его своим корпусом. Рядом с ними упал и разбился цветочный горшок.

Руководитель Края откатился в сторону, потом в другую. И на это место упала и разбилась трехлитровая банка с вареньем, обдав присутствующих, включая зевак. Следующим снарядом была бутылка с чернилами, попавшая в крышу бронированной машины. Раздались аплодисменты и восторженные крики. Вслед удиравшим полетели помидоры и гнилые яблоки.

Зрелище, конечно, редкостное, так скоро на концерты приходить никто не будет. Но ведь введет чрезвычайное положение, объявит комендантский час… С него станет. И будет дальше проводить свои реформы, выдавая их за радимовские. Сам Радимов смутно понимал, чего ему хочется. Реформ или зрелищ. Или – реформы через зрелища и развлечения? Вон как подтянулся народ, когда все свободное время стали отдавать бальным танцам, не говоря уже о чечетке.

А что теперь? У населения появился новый, более азартный и опасный вид спорта – кто удачнее вмажет вождю. Забыли про чечетку, про футбол и прочие игры на свежем воздухе. Даже упала посещаемость ЭПД. Но ведь когда-нибудь и это надоест, захочется чего-нибудь более остренького…

Нет, к черту! Музыки, только музыки, свежей, животворящей, восстанавливающей психику. Иначе крыша вот-вот сдвинется с места, стремительно набирая скорость. А потому время от времени ее следует ставить на место. Я быстро вошел в танцкласс, открыл фортепиано, ударил по клавишам. Великое дело – великое искусство! Надо погрузиться, побыстрее и без остатка, в поток хрустальных переливов, чистых и печальных, забыв обо всем, вернуться в себя, очистившись от низости и мерзости собственного рабства и пошлости… Вот когда перестаешь жалеть себя и начинаешь до слез жалеть таких, как Игорь Николаевич, который всю жизнь был вожаком молодежных организаций и движений… Разве он не лишен этого счастья? Счастья освобождения от наваждения… (Надо бы записать и послать хозяину. Он такие вещи обожает и коллекционирует…) Освобождения от рабства и зависимости. Нужен ли мне теперь он с его прибамбасами? Да ни капельки! Кто там его укладывает баиньки, делает массаж, моет в ванной, ставит горчичники, мне без разницы. Но ведь именно он настоял, чтобы я занялся музыкой, буквально принуждал, затолкал в филармонию, веря в меня, веря, что я смогу освободиться от него. Перестану быть холуем, которым, нет сомнения, конечно же, был, это стало ясно лишь теперь! Значит, не прав был он, полагая, что человека невозможно изменить? А прав был Цаплин, что рабом я все-таки был! Пусть я осознал это лишь теперь, когда освободился, сравнивая теперешнее состояние с прошедшим, но это означает лишь, что Радимов ему проиграл…

Из этих размышлений меня вывел телефонный звонок, донесшийся из кабинета. Звонила Наталья.

– Где там этот? – небрежно спросила она истомленным голосом. – Его Москва вызывает. Говорят, был у тебя на концерте. Вот горе-то!

– Что, достал? – спросил я.

– Не то слово, – шумно вздохнула она. – Ты же знаешь меня. Сколько лет работаю на этой службе. И выработались определенные привычки. Сексом могу заниматься только в служебное время, на рабочем месте и со своим непосредственным начальником. Поэтому, милый, у нас с тобой ничего не получалось. И не получится, пока не возьмешь к себе хотя бы машинисткой. Ну Радимов ладно, туда-сюда. Компенсировал личным обаянием. Этот пришел – ну, думаю, мой! То, что надо. А он испугался меня, сразу в кабинете закрылся… Может, голубой? Тебе не показалось? Запрется у себя со своими гавриками, я им кофе ношу, бутерброды, и хоть бы один похлопал или ущипнул! Я ж не выдержу скоро! У меня нервы не железные. Домой идешь, мужики сразу: девушка, девушка, в ресторан зовут, цветы дарят, а у меня, веришь, уже сил никаких после такой нервотрепки…