Текст книги "Чудо в перьях"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Часть III

1

В филармонию я приехал уже под вечер. Там все шушукались небольшими группками, а при виде меня смолкали и отводили глаза.

Что, уже началось? Я посмотрел на всякий случай на доску объявлений. Никаких новых приказов не было. Хотя, кроме меня, отдавать их было некому. Но мало ли…

– Всем на репетицию! – сказал я. – Вы что, не слышали?

– Это вы не слышали, – сказала мне староста. – Вышло распоряжение. Все руководители и начальники в нашем Крае должны пройти аттестацию. Без этого никого не допустят к работе.

Я смерил ее взглядом. Певичка не ах, строила глазки, постоянно напрашивалась на общественную работу, полагая, что этим можно компенсировать отсутствие вокальных данных.

– Где Елена Цаплина? – спросил я. – Я принял ее в наш хор. Она приходила?

– Приходила, – сказал наш концертмейстер. – Но у нее нет слуха! Не говоря уже о голосе.

– И вы ей об этом сказали.

– Дали понять, – улыбнулся он. – А что, Павел Сергеевич, решили заработать пару-тройку очков у новой власти? Ведь ее дядюшка как пострадавший, возведенный в сан мученика, теперь в фаворе.

– Павел Сергеевич хочет спасти нашу филармонию! – заговорили другие. – А вы с вашей принципиальностью, Борис Моисеевич, можете только все испортить! Не может петь? Ничего, потерпим. А то довели девчонку до слез и отослали… Разве можно так?

– Ну-ну… – саркастически заулыбался концертмейстер. – Ее примете, а меня увольте! Это я вам советую, если еще не догадались. И новой власти, то бишь аттестационной комиссии, так и доложите. Вас поймут и оценят. Гуд бай! Всем гуд бай!

Он приподнял шляпу и направился к выходу. Я догнал его уже на улице.

– Боря, не глупи, прошу тебя!

Он смерил меня взглядом. Отвел плечо, за которое я его остановил.

– Только без рук!

– Останься, не дури… Как-нибудь объясню. Нужно так, понимаешь? Я предложил ей это место еще до всех этих событий.

– Провидец! Кто б мог подумать! Только в столицу съездили, и все-все просчитал дальше других. Это когда ты так разобрался? Когда нас из гостиницы выкинули?

Я смотрел в его глаза. Он щурился, презрительно улыбался, но, похоже, сохранял еще надежду, что тут что-то не так… Диссидент, правда внутренний, привыкший, что все рано или поздно предают, и к этому всегда надо быть готовым. А сам очень предан музыке. Из-за нее отказался уезжать, хотя имел вызов.

– Эх, Паша, Паша… – сказал он. – Что, сказать нечего?

– Нечего, – согласился я. – Потому что ничему не поверишь. Ты ведь не сможешь признать, что бываешь не прав?

– Нет ничего проще, Паша, быть пророком в нашем отечестве. Каждый циник у нас предсказатель, не хуже Кассандры или Иезекииля.

Я пожал плечами, но не уходил.

– Пойми, я не вру! – прижал я руки к груди для убедительности. – Самому противно. Но уж так совпало… Она пришла к нам с гор, ей некуда деваться. А этот мученик Цаплин бросил ее здесь на старую бабку.

– О Боже! – вздохнул Борис Моисеевич. – Эту страну погубят совестливые люди, ищущие положительные черты у негодяев, чтобы их оправдать. И потому пришло время крыс, а всем котам пришло время скрываться. Пошли назад в филармонию, а то на аттестации тебе припишут саботаж и неумелую работу с кадрами…

2

Через час я приехал на аттестацию, проводившуюся в административном здании ипподрома.

В приемной была очередь, и я узнал прежних советников Бодрова и моих собутыльников – заваптекой и директора банно-прачечного комбината. Они сделали вид, что впервые меня видят.

Зато я едва узнал Наталью… В строгом костюме, в затемненных очках.

– У роев Павел Сергеевич? – строго спросила она.

Боже, с ней-то что приключилось? Ну да, как приехали с гастролей, я ни разу не удосужился позвонить. Использовал и вытер ноги. Теперь будет вытирать она…

– Он самый! – сказал и протянул ей паспорт.

Она его небрежно полистала. Посмотрела на фотографию, потом на меня.

– Похож? – спросил я.

– С некоторых пор вы сильно изменились… Вы опоздали, хотя сейчас ваша очередь.

Может быть, ее глубоко законспирировали?

– Следующий! – донеслось из динамика. – Кто у нас следующий, Наталья Владимировна?

– Уроев. Директор филармонии и хормейстер.

Я застыл на месте, глядя на нее. Не снится ли мне это? Схватить бы прямо сейчас, у всех на глазах, и – как она любит, с криком, стонами…

– Вы что, не слышите? – Она подняла на меня замерзшие глаза, которые будет нелегко оттаять.

Я вошел, подталкиваемый ее взглядом в спину. И снова остолбенел. Было от чего… Во главе стола сидела Людмила Константиновна – поседевшая за ночь. Белая как лунь. А по правую руку – Игорь Николаевич, смотрящий куда-то в сторону. Далее те самые именитые гражданки, составлявшие временный женский совет.

– Игорь Николаевич, вы тут что делаете? – спросил я с порога. – Почему вы здесь?

– А почему вы не здесь, Павел Сергеевич? – спросила Людмила Константиновна. – Присоединяйтесь! Во имя гражданского мира и согласия. Мы до конца прошли этот путь к примирению, почему бы вам не сделать то же самое?

– У меня в филармонии репетиция, – сказал я. – Готовимся к гастролям.

– Куда? – поинтересовалась она.

– По краям и областям, – туманно ответил я. – Почему вы об этом спрашиваете? И почему решили, что я буду вам отвечать? Какие у вас полномочия? Вы пришли к гражданскому миру и согласию, ну и рассказывайте друг другу, кто куда собирается.

– Игорь Николаевич, – устало обратилась к потупившемуся Бодрову Людмила Константиновна. – Ответьте товарищу Уроеву. Здесь он прав. Он имеет полное право знать о наших с вами полномочиях… А вы сядьте, сядьте, Павел Сергеевич. Балаганы кончились. Пришло время за них отвечать.

– Что ж, – пожал я плечами. – Самое роскошное пиршество заканчивается горой грязной посуды.

– Да, мы взяли на себя роль посудомоек, – сказала Людмила Константиновна. – И так что? Кому-то ведь надо разгребать грязь, что оставил ваш бывший патрон?

Бодров склонился к ее уху, что-то шепнул.

– Вы так думаете? – Она посмотрела на меня. Ни малейшей ненависти в глазах. Одна только усталость. – Да какие еще протоколы. Есть же ваш указ на этот счет! Разве в нем дело? Ну покажите ему, раз требует.

– Желательно, – кивнул я. – Любопытно посмотреть, как это теперь делается.

Бодров встал, обошел стол, поднес мне бумагу. Я даже не взял ее в руки. Просто читал, пока он ее держал.

– Сядьте, Игорь Николаевич, – сказал председатель. – Павел Сергеевич все прекрасно понимает… Мы – это инициативная группа граждан нашего города, взявшая на себя ответственность… Что еще? Может, скажете, что не будете нам подчиняться?

Я покосился на полковника Анатольева, сидевшего у самого края длинного стола. Он настороженно поднял голову, среагировав на ключевое словосочетание «не будете нам подчиняться».

– Там посмотрим… – Я положил ногу на ногу. – Вы говорите, спрашивайте! Что там у вас?

– Ну ты подумай! – возмутились соратницы. – Пришел, как к себе домой! Ногу на ногу. Вы почему так себя ведете? Вы где находитесь?

Людмила Константиновна сморщилась, по-видимому, у нее сильно болела голова, подняла руку.

– Ничего, товарищи, потерпим. Товарищ еще не понял, что произошло. Он не владеет информацией. Отсюда его неадекватное поведение. Сегодня были такие вот, похоже вели себя… И как потом уходили? Просили прощения или говорили спасибо. Но речь не о том… Да, кстати, где этот поп, Павел Сергеевич, что был с вами? Ну этот, нарушивший слово? Отец Никодим, мне тут подсказывают.

– Далеко, – сказал я. – А вы хотели бы его аттестовать?

– Хотелось бы… Хотя тут компетенция, скорее, епархии. Но подозрительно, знаете ли, с какой готовностью он целовал крест.

– Наверно, оно того стоило, – сказал я. – Он освобождал детей.

– Для чего? – спросила Людмила Константиновна. – Чтобы отправить их после этого в публичный дом?

– Это вам надо с ним говорить, – сказал я. – Уж он бы вам ответил.

– Мы все время говорим не о том, Павел Сергеевич, вам не кажется? – сощурилась она. – Вы все время уводите нас в сторону. А нас люди ждут! И это притом, что вы опоздали… Так вот, начнем.

– Вы хотели сказать – продолжим, – поправил я. – Основное для себя вы уже услышали. Не правда ли?

– Не перебивайте! – вдруг крикнул Бодров. – Вы не у Радимова в кабинете! Вы теперь не его телохранитель. А всего лишь руководитель городской и краевой филармонии! И потому ведите себя! – Он брызгал слюной.

– Как вы, кстати, попали туда? – спросила Людмила Константиновна, снова поморщившись от крика Игоря Николаевича. Просто голова разламывалась.

– Молча, – сказал я. – Пригласили, попробовал. Получилось.

– Но, я слышала, у вас нет музыкального образования? Вы хоть ноты знаете?

– Откуда! – спросил я. И нога сама собой спустилась с ноги. – Откуда мне их знать? Или выучить? Или Краем за Игоря Николаевича руководить, или ноты учить. Третьего не дано.

– Никогда бы не подумала, что такая тонкая и деликатная работа, как руководство хором и оркестром, может стать синекурой! – сказала Людмила Константиновна. – И вы-то, Игорь Николаевич… сами в рот смотрели Павлу Сергеевичу!.. Прекрасно зная, что прежний хозяин пригрел для своего верного вассала теплое местечко в благодарность, а теперь вдруг вспомнили, что он всего лишь телохранитель!

– Давайте поменяемся, – предложил я ей. – Вы в филармонию на мое место, а я на ипподром, к вашим лошадям. И посмотрим!

– Какая наглость! – возмутились дамы, усердно ставя минусы в своих табличках. – И он еще смеет!

– Никак не поймете, Павел Сергеевич, что ваше время кончилось! – спокойно сказала Людмила Константиновна, переждав крик. – Мистика, которой старательно окружал себя ваш бывший шеф, кончилась! И больше вам не удастся дурачить людям головы.

– Кончилась или вы ее отменили? – уточнил я.

– Запретили, – сказала она. – Вам так больше нравится?

– Ну-ну, – пожал я плечами. – Так на чем остановились? Хотите, я вам другого руководителя хора порекомендую? Никакой мистики, это гарантирую.

Они подозрительно уставились на меня.

– Дурака валяет… – сказал доселе молчавший полковник Анатольев. – Чувствует себя незаменимым.

– А что, Павел Сергеевич в роли руководителя там на месте? – спросила Людмила Константиновна. – Вы, Дмитрий Павлович, это проверяли?

– Проверил по своим каналам, – подтвердил он. – Пишут о своеобразной манере. Особенно в иностранной прессе. Говорят, что отсутствие нотной грамоты добавляет шарму.

– Просто – шарм, – поправил я. – Это слово не склоняется на нашем с вами языке. Вы же интеллигентный человек, товарищ полковник. Раз в год в филармонии бываете. С супругой. Или кто она вам?

– Здесь мы задаем вопросы! – не выдержала Людмила Константиновна. – Не забывайтесь!

– Как в сказке! – сказал я. – И заговорила рыбка человеческим голосом… Но, может, вы, товарищ полковник, сумеете им объяснить, что музыка, которую я играю, это сплошь мистика? И потому ее слушают. А Моцарт вообще был масоном.

– Речь о другом, Павел Сергеевич! – снова взяла себя в руки председатель. – Мы не собираемся отвергать все, что внес в нашу жизнь Андрей Андреевич. Было немало разумного и интересного. Но жизнь идет, и вы сами видите, что многое не выдержало проверки временем. Например, эта неуклюжая попытка вернуть нас в XVIII век! Нам хотели силой насадить так называемую куртуазность со всей его нелепой и кровавой атрибутикой. Шпаги, дуэли… А сколько жертв?

– Люди стали отменно вежливы, – заметил я. – Стали избегать конфликтов и ссор на бытовой почве. Даже то, как вы сейчас со мной разговариваете, свидетельствует об исправлении нравов благодаря нововведениям.

Кое-кого проткнули на дуэлях это верно, но насколько меньше стало бытовых убийств! Вон товарищ полковник не даст соврать.

– Опять мы не о том! – поморщился полковник Анатольев. – Вы говорите об исправлении нравов, а сами увели невесту, потом вторую, не говоря о ребенке, у сержанта Нечипорука. Так что не надо, Павел Сергеевич, а то, знаете ли, даже неловко за вас…

– Увел? Невесту? Ребенка? – приободрились директрисы, уже примирившиеся с ролью статисток. – Расскажите, Дмитрий Павлович!

– Это тема для другого, отдельного разговора, – снова поморщился полковник. – Я уже начал жалеть, что начал… Но мы-то рассчитываем на вашу лояльность, Павел Сергеевич! На вашу порядочность! Я буду обеими руками за то, чтобы вы оставались на месте дирижера в нашей филармонии. И не нужно вам это директорство, не нужно… Только отвлекает вас от творчества.

– Короче… – Я встал и подошел к столу. – Что вы вокруг да около? Хотите меня купить? Я понял. Называйте цену. Письмо против Андрея Андреевича не подпишу, говорю заранее. Что еще?

– Вы сядьте! – указала мне на стул, как на скамью подсудимых, Людмила Константиновна. – Вам все объяснят. Я не скажу ни слова, пока не сядете!

Я опустился снова на свое место, положил ногу на ногу. Сидящие за столом на сей раз проглотили это молча. Ведь что-то им от меня надо! Уж не знаю, по какой части, но очень надо!

– Мы собираемся закрывать ЭПД, – сказала председатель. – Но Центр отнюдь не собирается снижать с нас норму валютных выплат.

– Так не закрывайте! – удивился я. – Кто вас заставляет?

– Совесть заставляет! И гражданский долг! – закричала Людмила Константиновна. – Вы еще расскажите, на сколько снизилось благодаря этому мерзкому заведению количество изнасилований и абортов! И не смотрите так!

– А вы не кричите так, – сказал я. – Конечно, не снизилось. И вы не хуже меня знаете почему. Ему дали карт-бланш на его эксперименты, думали, что страна подхватит, но беда в том, что Радимов – единственный и неповторимый на всю державу, чего ему не простили! Поскольку другие не могут! Да, была веселая, карнавальная мистификация! Но что теперь будет взамен? Что вы предложите?

– Странный вы человек, Павел Сергеевич! – примирительно сказала Людмила Константиновна. – Сейчас говорите одно, а сами делаете другое… Мне-то казалось, что вы кое-что поняли, что вам хватило мужества признать, хотя бы для себя… Скажите, для чего вы устроили в свой хор племянницу Романа Романовича? Ведь она не умеет петь?

– Я остаюсь хормейстером? – спросил я.

– Остаетесь, остаетесь… – отмахнулась она. – Но вы не ответили.

– Тогда это мое дело, кого я к себе беру, а кого выгоняю. Я и товарищу Бодрову предложил место в нашем коллективе. Будет открывать рот с нужным выражением на лице. На тот случай, конечно, если не пройдет вашу аттестацию.

Они переглянулись… Даже попытались возмутиться, но как-то вяло и на всякий случай.

– Вот как? – спросила Людмила Константиновна. – А вы всех к себе берете?

– Вас бы я не взял, – сказал я. – А с Игорем Николаевичем у нас существует договоренность. Правда, Игорь?

Бодров покраснел и опустил глаза.

– Я могу идти? – спросил я, поднимаясь с места.

– Но все-таки… – Людмила Константиновна была явно уязвлена. – Почему его бы взяли, а меня нет?

– Игорь Николаевич всегда в мучительном поиске, и потому на его лице постоянно, как вы заметили, написана мировая скорбь. А это незаменимо при исполнении реквиема. У вас же на лице, Людмила Константиновна, вы меня простите, всегда написано одно: дали лошадям на ночь овса или не дали?

Концовка, судя по всему, удалась. Я эффектно, скорее даже куртуазно, сделал реверанс с воображаемой шляпой и вышел.

Они так ничего и не сказали. Даже вдогонку. Даже когда за мной закрылась дверь. Уж очень нужна стране валюта. Которую теперь должен добывать мой хор вместо дома терпимости…

3

В машине я понемногу остыл. Уел этих сволочей, а что дальше? Хозяин все тут взбаламутил, а где он теперь? Сказано, что отправлен на пенсию. Сидит на даче и ловит рыбку. А ты тут отдувайся…

Но разве не этот вариант он имел в виду, когда оставил мне собственный дом и филармонию, которая сузилась теперь до хора?

На директорство наплавать, вопрос лишь в одном: кого надо мной поставят. Наверняка какого-нибудь надсмотрщика, если воспользоваться терминологией Радимова. Он, как всегда, прав. Надсмотрщики взяли верх, но вряд ли надолго.

Как-то я сопровождал хозяина в его поездке на море. Он всегда мечтал покупаться и поиграть на пляже в карты. Уж очень он это любил! Играл только на деньги, хотя почти всегда проигрывал.

Я спросил его как-то: «Вы же читаете их мысли?»

– Да, – важно кивнул он. – И потому досконально знаю их карты. А выигрывать просто неловко. Мне нравится за ними при этом наблюдать. Когда-нибудь я тебя этому научу… На мой взгляд, нет лучше развлечения! Они пыжатся, потеют, стараются к тебе заглянуть, обмениваются взглядами… Я тоже делаю вид, что пытаюсь подсмотреть, хотя в том нет необходимости. Им невдомек, почему при отличной карте они вдруг начинают проигрывать. Или, наоборот, карта дрянь, у меня явно лучше, но проигрываю им большие деньги. Чем в конце концов все кончается… Они уходят довольные собой, а я искательно прошу возможности отыграться. И мне назначают время – нехотя, с показным великодушием… Сколь жалок человек именно в своих победах! Как это не кажется странным. Он присваивает себе то, что следует на девяносто процентов отдать. Случаю. Поэтому, кстати, если ты заметил, я играю на пляжах в зеркальных очках. Пусть думают, что я настолько глуп! Но при этом я чувствую хотя бы, что состязаюсь с ними на равных. Они знают мои карты, глядя на мои очки, так же, как я знаю общий расклад. И когда они мне проигрывают, на них забавно смотреть! Начинают друг друга обвинять, ссориться, потом просят сыграть еще. Тут познается каждый в полной мере. Способен ли на предательство, обман, обладает ли выдержкой или теряется при неудаче… Так я проверил всех членов моего правительства, проиграв им уйму денег, и остался доволен. Положиться не на кого, а мне и не надо. Пусть послужат мне прикрытием, в лучшем случае…

Так вот, мы приехали на пляж, на море был шторм, пять-шесть баллов, не меньше, он, по обыкновению, надел зеркальные очки и достал нераспечатанную колоду. Я отказался с ним играть. Тем более в паре.

Я не мог понять, для чего играть, если играть на проигрыш? Помню, в гараже я всех обул на всю зарплату и потом все отдал.

За это меня, правда, возненавидели еще больше, но такова человеческая природа, и тут ничего не попишешь… Хозяин это знал и потому старался проиграть, чтобы его похлопали сочувственно по плечу.

И остались им довольны. Вот почему его терпели самые заклятые враги, сознающие его превосходство во всем остальном…

От нечего делать я разделся, сделал несколько энергичных движений, чтобы размяться и привлечь к себе внимание кое-каких девиц, расположившихся неподалеку, и полез в бушующее море.

Девушки охнули, приподнялись с лежаков, приподняли очки со своих носиков… Я это сам не видел, но он потом рассказывал.

Я нырнул под волну, она прошла надо мной, и я ударился всем телом об обнажившееся дно. Сверху на меня надвигалась следующая зеленая, просвеченная солнцем гора, но я успел вскочить, обдирая колени, и прыгнуть уже под нее… Потом меня подхватила мутная, грохочущая камнями откатная волна и унесла метров на двадцать в море, где было уже спокойнее. Я лег на спину, чтобы отдышаться. Потом посмотрел на берег – сначала на подружек, потом на хозяина. Приподнявшись на камнях, девушки зачарованно следили за моим подвигом, а он азартно бил картой в окружении трех-четырех пляжных жлобов, не глядя в мою сторону. И черт с ним. Он же за меня всегда спокоен! Утону сейчас, зато в следующей жизни обязательно встретимся…

Я проплыл еще немного от берега, чтобы добраться до чистой, незамутненной воды, полежал еще немного на волнах, игравших со мной в детские игры – то поднимали вверх, и сразу открывался берег, здания и далекие в сиреневой дымке горы, потом опускали в изумрудную яму, так что над головой были видны только чистое небо и слепящее солнце.

Но пора было возвращаться. Я поплыл назад, готовясь к несомненным трудностям, ожидающим меня у берега. Но случившееся превзошло все самые худшие ожидания. Первая же откатная волна унесла меня почти туда же, откуда я собирался вернуться. Тогда я поплыл, дождавшись набегавшей волны, кролем, работая изо всех сил, чтобы проплыть как можно дальше. И это почти удалось, я приблизился вплотную к берегу, до моих пляжных сандалий можно было дотянуться, и даже Радимов соизволил повернуть голову в мою сторону, а я уже было решил, кем из ожидавших подружек следовало заняться – шатеночкой, которая со стороны моря выглядела куда соблазнительней подруг… Однако новая волна с еще большей яростью унесла меня обратно в море…

Не знаю и не помню, сколько продолжались эти качели. Я оглох и ослеп. Срываемые волной камни били меня по ногам, голове и туловищу. Мутная вода все чаще накрывала с головой, а песок хрустел на зубах… Звать на помощь? Но этого я не мог себе позволить! Да и кто и чем смог бы мне помочь? На берегу уже собрались зрители, следившие только за мной, и, казалось, делали уже ставки. Когда меня в очередной раз поднесло к берегу, я встретился взглядом с Радимовым. Он снял очки и смотрел на меня с явным интересом, совсем как в тот раз, когда я корячился под его окном на третьем этаже, цепляясь за подоконник. Это придало мне ярости. Я рванулся к берегу, цепляясь руками и ногами за дно, но меня отбросило, протащило по булыжникам еще дальше да в придачу накрыло набежавшей волной, отчего наглотался воды и едва выскочил на поверхность, судорожно откашливаясь. Дело приобретало нешуточный оборот. Я услыхал, как девушки, явно ожидавшие моего возвращения, стали что-то кричать и требовать от окружающих. И даже кто-то побежал вдоль берега к вышке, где спасатели обычно пьют пиво вместе с курортными дамами.

И еще я успел заметить, как Радимов снова повернулся ко мне спиной, чтобы продолжить пульку.

Я прокашлялся, потом повернулся на спину, чтобы отдышаться. На спасателей надежды еще меньше, чем на него. Когда на море шторм, подобный сегодняшнему, они позволяют себе надираться, как никогда, справедливо полагая, что идиоту, который полезет купаться, туда и дорога. И как бы не пришлось потом вытаскивать их самих. Хозяин бережет себя для более высокого поприща, приглашения на которое он ожидает со дня на день. И это было условием наших с ним игр. Рисковать можно только собой. И надеяться только на себя.

Поэтому я выбрал новую тактику. Плыть изо всех сил как можно ближе к берегу, потом опуститься на дно, цепляясь за камни, чтобы не уносило на исходную позицию, а с каждым разом встречать накатывающую волну все ближе к берегу… Меня снова и снова тащило и больно било по камням, я рвался, чуть не завывая, к берегу, хватаясь за все, что попадало под руку, когда откатывало обратно. Сколько это длилось? Шатенка уже тянула ко мне руку, держась за руки подруг, и я уже почти схватился за нее, но вдруг она взвизгнула и отдернула, подалась назад, и набежавшей сзади волной меня выбросило в ее объятия, совершенно голого, так как мои бедные плавки, измочаленные камнями и песком, унесло в море, чего я даже не заметил…

Я лежал на камнях, дрожащий, избитый, замерзший и одновременно обжигаемый солнцем. Хозяин подошел ко мне, жалкому и несчастному, положил сверху свое полотенце и снова отошел к своей компании…

Меня начало рвать, мой желудок был полон морской воды, и все только смотрели, не зная, чем помочь.

Наконец, я встал, перепоясал чресла полотенцем обожаемого начальника, и направился к нему с единственной целью – дать по морде.

– Не мешай! – сказал он, не оглядываясь и выставив руку в мою сторону. – Еще один только кон, и я в твоем распоряжении.

Он играл мизер и, конечно же, знал прикуп. А так на первый взгляд оставался минимум без трех. Меня самого это настолько заинтересовало, что сел с ним рядом, забыв о своей обиде.

– Как вода? – спросил он. – Не слишком холодная?

И взял прикуп. И это он называет честной игрой? Впрочем, соперники сами виноваты. Им бы вскрыть карты и самим все просчитать, глядя ему в очки. Но каждый играл уже за себя… Они отсчитали ему деньги и вопросительно уставились. От таких жоржиков сразу не отделаешься.

Я привычно протестировал все мышцы сверху донизу. Одни просили, а некоторые просто вопили о пощаде. К тому же надо было надеть наконец запасные плавки. А то девушки, отдышавшись, снова поглядывают.

– Вот как он скажет! – показал в мою сторону Радимов, поднимаясь. – Если позволит, то я готов еще на одну сочинку. Но не более того.

Они посмотрели на меня оценивающе, потом переговорили по-своему. Так им и надо, подумал я. Пришли сюда обыгрывать курортников из Вологодской области или Воркуты. Им бы поблагодарить за науку…

– А знаешь! – сказал громко хозяин. – Я сначала на тебя любовался, а потом не на шутку задумался. Вот, подумал я, метафора, наглядная и точная, исторического развития нашей державы! Накаты и откаты, но с каждым разом, хоть на сантиметр, накат больше, чем откат, понимаешь? Это и есть прогресс в нашем понимании, если задуматься! Да, реформы гибнут, да, реформаторов проклинают и костят, но хоть немножко всякий раз они подталкивают нас к благословенному берегу, на который уже выбрались другие народы, где тепло и сухо, где тебе улыбаются прекрасные девушки, едящие мороженое…

Он оглянулся на девиц, подмигнул им, и они заулыбались. А партнеры, поняв это по-своему, перебрались к ним…

– И я загадал: если утонешь, я откажусь! Если выберешься, дам согласие! И войду в историю как еще один реформатор, проклинаемый и ненавидимый, но знающий, что потомки его оценят!

На него смотрели, крутя пальцами возле висков, что, впрочем, было недалеко от истины.

Ну что с него взять? Я взял свои причиндалы и побрел по обжигающим камням к раздевалке. Даже сандалии забыл надеть.