Текст книги "Чудо в перьях"

Автор книги: Юрий Черняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

6

Мария жила одна в его доме – двухэтажном особняке, окруженном большим тенистым садом. Она была чем-то вроде жрицы храма Нечаянной радости, ее прятали от посторонних взоров, показывали только по праздникам, на трибуне, рядом с руководством, когда мимо шли колонны трудящихся с плакатами и транспарантами.

Ей было там скучно. Когда я заезжал к ней, завозя сладости, наряды и парфюмерию, не говоря уже о видеокассетах, на которых она едва не помещалась, она хватала меня за руку, спрашивала про Радимова, почему так редко у нее бывает, а если заглянет на полчаса, то любуется преимущественно издали, иногда поцелует ручку, вздохнет и пожалуется на проклятую загруженность… А когда я прогуливал ее по саду, она рассказывала мне о своей девичьей любви к нему, при этом прижималась к моему плечу своей точеной головкой. И еще любила дремать в гамаке в одном купальнике, и чтобы я ее при этом слегка раскачивал…

– Она вас любит, – сказал я как-то Радимову.

– Да… – вздохнул он, подняв глаза к небу, заслоненному высоким, как в Божьем храме, потолком со старомодной лепниной. – Но ты же знаешь о благополучном разрешении моих сексуальных проблем во имя общего блага? Бедная девочка! Я ее так понимаю… А хочешь, я кооптирую тебя в правительство? Цаплин пишет во все редакции, что я веду себя как император Калигула, устраиваю языческие праздники и растление малолетних девушек. Это напомнило мне исторический анекдот, как Калигула ввел своего коня в Сенат…

– Вы там тоже были? – подозрительно спросил я.

– Нет, – покачал он головой. – Моя память – это слабый свет свечи, пытающийся пробить тьму веков… Но и он угасает. Так вот, если Калигула ввел в Сенат своего верного иноходца, почему я не могу кооптировать своего шофера и телохранителя?

– Я беспартийный, – сказал я.

– Неправда! – вскочил он на ноги и поставил свечу на стол. – Ты продался большевикам раньше, чем я стал конституционным монархистом! И было это в одна тысяча семнадцатом году от рождения Христова в апреле месяце, аккурат когда этот немецкий шпион зачитал свои богопротивные тезисы!

– Но потом вы тоже стали большевиком, – сказал я.

– Я – это другое дело, – сказал он. – Может, я призван, откуда ты знаешь? Может, так надо. Вот Цаплин, кстати, это понимает!

Он кинулся к своему столу, открыл один из многочисленных ящиков и достал вскрытую почтовую бандероль, обклеенную марками.

– Смотри, что он писал в Центральный Комитет, копия во все газеты и телеграфные агентства! Что я подрываю устои. Разлагаю партийные ряды и партийную мораль! Размениваю долговременное на сиюминутное и внедряю это в сознание масс! Ах, как он прав! А как стал писать, какое отточенное перо! Ты посмотри, какие образы, какие повороты…

– Вы вскрываете его корреспонденцию? – поразился я.

– Ну да! – кивнул он. – А что тут такого? Имею право. И он, кстати, это прекрасно знает. Но кое о чем, прежде чем передать эти записки на почту и далее по назначению, я бы с ним поспорил! Слушай, гони за ним и немедленно его сюда! Слышишь? Будет сопротивляться – окажи воздействие в разумных пределах. Скажи, что я его сегодня пропесочу по теоретической части! Ох ему достанется…

Он потирал руки, предвкушая, и смахивал со стола бумаги и папки. Достал из сейфа коньяк и банку шпрот.

– Скажи Наталье, она сегодня дежурит, чтобы отпечатала проект резолюции о твоей кооптации, сварила нам кофе, а для Цаплина овсянку, у него желудок, печень и почки, и все ни к черту! А потому что ревнует! – Он погрозил пальцем в темноту. – Не столько ненавидит, сколько ревнует! Скажи Цаплину: будем всю ночь пить коньяк и перлюстрировать письма рядовых граждан в газеты и общественные органы. Он это любит. И заодно узнаем, что обо мне думают на самом деле наши с ним современники, они же – соотечественники…

Такое было не в первый раз. После скандальных статей Цаплина в руководимой им газете «Путь в будущее» либо в московской прессе, куда он постоянно отсылал разоблачительные материалы, я ночью, чаще всего насильно, привозил Цаплина, и они с Радимовым пили всю ночь, орали друг на друга, иногда дрались, потом, обнявшись, пели песни, присоединив к себе ночных секретарш, и, ни до чего не договорившись, ничего друг другу не доказав, поутру расходились чуть живые…

У Цаплина картина была одна и та же. Просыпалось его многочисленное семейство, дети или внуки начинали плакать, жена причитать, а он сам – лобастый, толстый, в пенсне и в кальсонах (в любое время года), приветствовал меня одними и теми же словами:

– А, наемный убийца… Сатрап. А что, если я не подчинюсь, ты мне что сделаешь, а? Неужели при детях, при моей племяннице-сироте потащишь меня силой на Голгофу?

– Обязательно… – говорил я, стараясь себя сдержать. Неприятен он мне был, физически неприятен, и голос его гнусавый противен.

– Вот твой хозяин утверждает, что ты трижды меня в прошлых жизнях мочил, – гундел он, почесываясь и зевая. – Твой хозяин в перевоплощение верит, даже меня почти убедил, а в геенну огненную не очень. Но с тобой он мне кое-что доказал, ничего не скажешь… Как только ты родился, поедем, говорит, посмотрим на того, кто тебя в новой жизни порешит. Приехали. Смотрю – пальцем ткни, и нет тебя. А был такой соблазн, был… когда бабка твоя в погреб за огурцами полезла, а хозяин твой до нужды вышел во двор. Вот, думаю, судьба. Сейчас в моих руках, а потом такого случая не будет… Эх, Радимов, Радимов! Вечно мне своего раба ничтожного подсовываешь… Да я не про тебя. Мало других, что ли? Псы – когда голодные, на куски разорвут, когда насытятся – изгаляются. Ну поедем, раз зовет. Сегодня сопротивляться не буду. Плечо болит. Ты мне в прошлый раз вывихнул. Пройдет когда, тогда другое дело… Ладно, не реви, мать! Ну совесть у него больная. Выговориться ему надо, что ты, не знаешь? Первый раз?

Его жена сидела в темноте на другой половине кровати, спиной к нам, и беззвучно тряслась, так что обе бретельки, по очереди, спустились с ее заостренных плеч.

7

Когда приехали в мэрию, стол был уже накрыт. Радимов сидел в темном костюме, при галстуке, чисто выбритый. Перед ним на столе лежала вскрытая бандероль.

– Читал? – кивнул на нее Цаплин и сел напротив без приглашения.

– Ничего нового, – сказал Радимов. – Но ты продолжаешь меня удивлять, Рома!

– Готовь опровержение, – пожал плечами Цаплин. – Или прими решение о снятии меня с поста главного редактора.

– А как жить будешь? – подался к нему через стол хозяин. – Тебе ж троих кормить. И еще племянницу-сироту от сестры умершей. А кто тебя возьмет, скандалиста и правдоискателя?

– Разговор, чувствую, у нас опять долгий… – вздохнул гость и налил себе коньяку из графинчика. – А что, твой раб так и будет у меня над душой стоять?

– Садись! – кивнул мне на кресло рядом с собой Радимов. – Не раб он мне, Рома. С завтрашнего дня он такой же член правительства Края, как и я.

Цаплин кивнул, что-то записал в своей книжечке и тут же ее спрятал.

– А если я не хочу? – сказал я, сел в кресло и тоже налил себе из графинчика.

– А может, мне для моих реформ и преобразований как раз такие, как ты, и нужны! – крикнул Радимов и тоже налил себе в свой персональный лафитничек. – Если члены моего правительства только под ногами путаются?

Цаплин кивал и что-то записывал.

– Что ты там все записываешь, Рома? – подскочил Радимов. – В моем кабинете ты не имеешь права меня конспектировать, сколько раз объяснять!

– Так ведь скоро прочтешь, Андрюша, – сказал Цаплин, пряча книжку. – Перлюстрируешь мою очередную на тебя жалобу наверх и хоть наизусть учи. И сядь, Андрюша, сядь, бессмертный ты наш… Чего разволновался?

Ну да, все забываю… Инфаркта не боишься, поскольку уповаешь возродиться в следующем столетии. А я вот – боюсь. Поскольку не верю. Убеждать будешь? А я все равно не поверю!

– Да не о том речь, милый! – Хозяин снова вскочил и обежал стол, сев напротив гостя. – Призван я! – И указал на потолок с лепниной. – Призван был взорвать изнутри это бесовское капище. Ты правильно про это писал в своих доносах в ЦК, Рома! Да, подрывал и разлагал. А вот ты продался большевикам еще в семнадцатом, антагонист ты мой нешуточный!

Он смотрел на Цаплина с любовной жалостливостью, и даже слезы навернулись в уголках глаз. Цаплин смотрел внешне бесстрастно, выражение его глаз за толстыми стеклами очков было неразличимо.

– А ведь они, Рома, – Радимов снова указал на потолок, потом постучал пальцем по столешнице, – вот, сам знаешь, мне поверят, а не тебе! Поскольку я справляюсь с участком своей работы, а ты меня подсиживаешь. Меня ж там спрашивали, Рома, чего я тебя тут терплю! Гони его в шею, говорили, или повысь. Я ж объяснять им не буду, что дан ты мне для испытания, для искушения и проверки на прочность. Не поймут они! Никак не поймут! Ведь я Рому знаю почти как тебя, – обернулся в мою сторону хозяин. – Помню, он у моего отца был сокольничим. И доложил ему, что видел, как барчук, то есть я, похаживал по ночам к девке Параше. И вместе с отцом всю ночь меня караулили. Отец отходил меня и девушку арапником, а его велел запороть, чтоб сплетня сия с ним в гроб ушла.

– А что же это ты, Андрюша, во всех своих прошлых жизнях был то графом, то столбовым, то еще каким помещиком? – усмехнулся гость и почесал бородку.

– А я не про все тебе, Рома, рассказываю! И волком я был, да, хотя подробностей той жизни не припоминаю. Одни инстинкты и хватка остались!

– Вот и я думаю: откуда они у тебя? – продолжал ухмыляться Цаплин, снова записывая. – А может, припомнишь, Андрюша, кем Паша тогда при тебе был? Ты, поди, вожаком в стае был, а он?

– Одно я помню про Пашу, – мотнул головой Радимов и протянул руку через стол к блюду с солеными рыжиками, стоявшему рядом с Цаплиным. – Подай, Рома, сделай такую божескую милость. Уж очень люблю я их, наверное, с помещичьей жизни эта моя привязанность к ним сохранилась… Так вот, никогда Паша не подличал, никогда измену не замышлял.

– Натура, значит, такая, – вздохнул Цаплин, засопев, – рабья натура… Ты уж не обижайся, Паша, что есть, то есть… А вот подари ему, Андрей, свободу. Да положение, что приличествует свободному человеку. И посмотрим с тобой, останется он для тебя рабом или нет!

– И подарю! – сказал Радимов. – Дай только срок. И поглядим.

– Так, может, поспорим? – протянул руку через стол Цаплин. – Ты полагаешь, что Паша предан был тебе от порядочности душевной, а я полагаю, что раб – это свойство натуры, заложенное в генетику!

– Вон как заговорил! – засмеялся Радимов, ответив на рукопожатие. – Давно ли, Рома, статьи против псевдонауки писал? А все потому, что я где-то обмолвился, что генетика объясняет многие явления животной жизни, хоть и открыта была безродным Менделем! Помнишь наш научный диспут, в котором, согласно постановлению, ты вышел победителем? А я едва не загремел на Таймыр. Но спорить я с тобой буду, Рома. А Паша разобьет. А на что спорим? Ты бы уточнил.

– А на твою и мою жизнь, Андрейка! – сказал Цаплин и снова налил только себе. – Ты ею не дорожишь, поскольку веришь в свое бессмертие. А у меня что за жизнь? Одни муки. И поскольку на твоем примере, Андрюша, я убедился в бессмертии Зла и, стало быть допускаю и твое персональное бессмертие, то чего тебе терять?

– Есть, значит, чего… – вздохнул Радимов. – Люди мне поверили, за мной пошли. И еще столько неосуществленного из задуманного для любимого Края. И передать будет некому, вот что плохо!

– Так ты Пашу назначь наследником престола! Верный тебе человек будет верен твоим идеалам. А что? Собрался же ты его кооптировать в ваше казино?

– Похоже, перебрал ты сегодня, Рома! – сказал хозяин, отодвигая початую бутылку, на которую уже нацелился Цаплин. – Коль не понимаешь простой истины. Ведь проиграю я, то, стало быть, Паша раб генетический? Можно такому доверить государственное дело? Но спорить я с тобой буду, ибо всегда верил в его личную ко мне преданность. Разбей нас, Паша! – подмигнул он мне. – И не подведи.

– Но только чтоб все по-честному! – сказал Цаплин. – Никаких поблажек. Как только в чем проявится его рабская натура, то ты проиграл, Андрюха! И Паша будет исполнителем приговора. Согласен? – спросил он меня.

Я пожал плечами. Два перепивших старикана. Стоит ли придавать значение? Скоро напьются и будут орать песни. Хотя у Цаплина сегодня иной настрой. Я и разбил. Хотя потом очень об этом жалел… То есть ударил ребром ладони по их рукопожатию, да так сильно, что оба взвыли, затрясли кистями.

– Это он только показать хочет! – сказал Цаплин, поливая отбитую руку лимонадом. – Но мы поглядим еще! Проявит себя натура, куда денется!

– Может, вернемся к твоему эпистолярию? – продолжал морщиться от боли Радимов. – Что ты там написал про наши пайки? Могу, кстати, угостить шоколадным ассорти из спецпайка, о котором ты пишешь… – Он полистал рукопись Цаплина. – Наловчился ты на доносах, Рома, ах наловчился! Где же это… Шло ведь отдельным пунктом.

– Давай найду! – протянул к себе бандероль Цаплин. – Небось уже копию снял?

– А зачем она мне? Вот за ночь с тобой разберемся, а утром адресату отправим. Пока они через месяц перешлют мне твою жалобу на меня, уже опровержение будет готово. Как и принятие мер по отдельным недоработкам, справедливо указанным в твоем послании.

– А конфеты эти ты мне не подсовывай! – отодвигал коробку с ассорти гость. – Зуб болит, сладкого нельзя.

– Да знаю про твой зуб, Рома! – засмеялся Радимов. – Все про него знаю, как и про тебя. Даже рентгеновский снимок этого зуба – четвертого слева, вверху – видел. Твой зубной врач жаловался. Боишься ты, Рома, зубной боли. Смерти не боишься, а простой зуб рвать – уже кишка тонка. А с другой стороны, Рома, ты же журналист! Должен на себе испытать, о чем пишешь! Вот съешь конфету, специально для нас в экспериментальном цехе кондитерской фабрики изготовленную, и узнаешь, сладка ли жизнь у власть предержащих… – Он нажал кнопку селектора. – Натали! Нам три кофе по-турецки.

– Да не буду я! – отнекивался гость, отодвигая коробку.

– Будешь, куда ты денешься! – снова придвигал ее хозяин. – Иначе вообще не выпущу, а кормить буду насильно, с ложечки.

Вошла улыбающаяся Наталья и, проходя мимо, толкнула меня бедром в плечо. Что означало лишь одно: вот старикашки угомонятся, приходи, скоротаем остаток ночи. Я бы не против, но с некоторых пор с моими подружками стали происходить сплошь несчастные случаи.

Одна попала под бронетранспортер, другую изнасиловали десантники маршала Малинина, третью… Вот до Натальи еще очередь не дошла. Причем после каждой такой жуткой истории у меня раздавался звонок и кто-то злорадно сопел в трубку. А Елена Борисовна всякий раз после удавшейся акции появлялась на экране в новом наряде и помолодевшая до неузнаваемости. Наваливалась на столик своей открытой донельзя грудью и томно зачитывала последнее решение краевого правительства о вспашке зяби или переводе скота на зимнее содержание.

Словом, жаль было Наталью. Вот закончатся эти бесконечные учения, а закончатся они тогда, когда разбегутся последние полки, тогда другое дело! С превеликим удовольствием. И плевать нам на Радимова, этого бессмертного импотента! Самую красивую девушку Края запер в свой сераль, а сам не пользуется и других не подпускает! Об этом уже не раз писал в высшие инстанции Цаплин, что вызывало горячее сочувствие у менее прекрасной половины населения Края, особенно у тех, кто днями и вечерами, словно мухи, учуявшие мед, кружили вокруг высоченного забора радимовского особняка, стараясь если не проникнуть, то хотя бы заглянуть.

– Ну, пробуй! – кивнул на конфеты хозяин.

– Пусть он попробует, – хрипло сказал Цаплин, отпивая из чашки горячий напиток.

– Он уже ел! – остановил мою руку Радимов. – Правда, Паша? Тебе очень понравилось, не так ли? Он у нас сладкоежка! Ни одной юбки не пропустит! А Елена Борисовна, сам знаешь… через экран наловчилась…

И оба захохотали. И, продолжая смеяться, гость положил конфету в рот, откусил… И тут же заорал от боли, схватившись за щеку.

– Что, зуб? – участливо спросил хозяин, склонившись над ним. Тот выплюнул на блюдце два зуба. Один был сломанный, почерневший, другой золотой…

Держась за щеку, Цаплин ошарашенно смотрел на содержимое блюдца, казалось, забыв о боли.

– Что это? – спросил он. – У меня никогда не было золотого зуба!

– А это золото в шоколаде! – спокойно сказал Радимов, допивая свою чашку и жуя конфету. – Вон, видишь, у меня тоже. Что ты там написал, Рома, с разоблачительными подробностями? Вот: вишня в шоколаде, конфеты с ликером, которых никогда не было в продаже в государственных магазинах… Так что придется переписывать донос, Рома! Золото в шоколаде – похлеще будет!

И засмеялся, как дитя, указывая пальцем на ошалевшего гостя.

– Разыграл я тебя, а? Давно так не разыгрывал! Да, пожалуй, с прошлого века, при царствовании Александра Второго, освободителя, когда ты подговорил студентов бомбу кинуть под мой экипаж! Те, дурни, бомбу кинули, кучера насмерть, из лошадей кишки по земле, а ты, родной, стоял, радовался в сторонке, мол смерть царскому сатрапу, обманувшему крестьян пресловутой свободой! Я тут сзади к тебе подошел и легонько так по плечику твоему, помню, в пальтишке ты был суконном, моей мануфактурой сработанном, потрепал. Ты живо обернулся, не чаял меня живого видеть! Чуть Богу душу не отдал от такого разочарования! А в коляске-то был твой единомышленник, Гришка Полуэктов, названый твой собрат по борьбе. Связали мы его, пальто мое аглицкое надели, фуражку мою с красным околышем… Да рот заткнули. Вот лошадей было жалко, я за них купчишке Самодееву полтыщи отдал за каждую! Да ладно, чего не дашь, чтоб увидеть тебя изумленного неожиданностями жизни да превратностями судьбы! Вот как сейчас!

Забыв о боли, Цаплин смотрел на него, приоткрыв рот. Я тоже еще не видел Радимова таким. Другое лицо, более утонченное и благородное, другая речь, голос другой, казалось, он переживал на наших глазах очередное свое перевоплощение, только прижизненное и в обратную сторону.

Потом он запнулся, лицо его потускнело и погрустнело.

– Что уставились? – спросил он. – Никогда не видели? Вот так и в данном случае, Рома. Врач твой зубной спрашивает: что с ним делать, как заставить? Придумайте что-нибудь, Андрей Андреевич. Я к Бирману, нашему зубному технику пришел, золота на зуб попросил, с возвратом, мол… Так что утром к нему пойдешь, он тебе его поставит. И не благодари! Мы это оплатим за счет фонда помощи инвалидам и престарелым. Только не сверкай на меня очами, Рома! Для тебя же стараюсь! Хоть ты и правдоискатель у нас, но все равно нехорошо, когда изо рта пахнет! Правда твоя при этом ведь пахнет, Рома! С запашком твоя правда. Поскольку разрушительная она.

Цаплин вскочил, отшвырнул блюдце с золотом и гнилым своим зубом, перегнулся, к хозяину через стол.

– Забери свое золото! Не купишь! И больше не подсылай мне своего наймита, чтоб по ночам сказки твои слушать про наше с тобой прошлое. Одна жизнь у меня, понял? И прожить ее хочу так, чтобы не было стыдно перед людьми. Это у тебя жизней много, раз ты сам в это веришь! И много еще безобразий, и преступлений успеешь совершить! Думаешь, в другой жизни что-то можно исправить? Замолить грехи?

– Ступай, Рома! – процедил хозяин, глядя исподлобья. – Перепили мы с тобой. Не первый раз такое. Иди-иди. Проспись. А коронка эта золотая будет тебя ждать. Когда одумаешься. Проводи его, Паша. А то мало ли…

– А ты меня боишься! – погрозил пальцем Цаплин, выходя из кабинета. – Боишься, что мой труп увидят возле мэрии? Мертвого меня боишься?

– Ничего я не боюсь, – устало сказал Радимов. – А теперь идите, оба. И пришлите мне Наталью. Буду с ней прорабатывать вопрос об открытии экспериментального публичного дома. Она отвечает за кадры. И еще хочу подумать в предутренней тиши, куда бы повернуть Главную Реку нашего любимого Края. Влево, вправо или назад. Уж сколько лет она на моих глазах течет всегда в одну сторону. Надоело…

Цаплин даже остановился в дверях.

– Не отступлюсь я, Радимов! Ради будущих поколений, ради жизни на земле. Ишь, что задумал! Ты только и можешь, что строить, чтобы разрушать, и разрушаешь, чтобы строить! Ты губишь родную природу, пускаешь реки вспять, но я сорву с тебя маску! И все увидят, что ты гений хаоса!

– Ну наконец-то! – поднялся из-за стола Радимов и шагнул к гостю. – Понял, да? Значит, не зря я проводил эту наглядную агитацию? Если ты понял, то и другие поняли? Ведь чего только не делал для саморазоблачения! Ну хоть кто-нибудь, думаю, поймет наконец! Значит, мое старание дискредитировать великую и ложную идею оправдало себя?

Цаплин плюнул и хлопнул дверью.

– Опять я остался непонятый! – жалобно сказал хозяин. – Ну что ж, Рома, ты сам этого добивался.

И внимательно посмотрел мне в глаза. Но тогда я еще не понял значения этого взгляда.