Текст книги "Зажечь свечу"
Автор книги: Юрий Аракчеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)
Соломон Иванович Барнгольц действительно много пережил и много знал.
Странной была его жизнь. Падения и головокружительные взлеты сменялись одно другим с такой непоследовательностью, так независимо от его, Соломона Ивановича, воли, что временами все его прошлое представлялось ему нереальным. Ему казалось, будто кто-то высший и недоступный пониманию распоряжается его жизнью по своему усмотрению и ему, Соломону Ивановичу, остается лишь это терпеть.
Он родился в Белоруссии, в еврейском местечке, семилетним мальчиком был похищен цыганами, скитался с их табором по Молдавии, сбежал, оказался в услужении у какого-то авантюриста, потом один болтался по степи, добрался до Одессы, был на побегушках в компании грузчиков, попался на мелком воровстве, был осужден и направлен в колонию, сбежал, стал главарем шайки беспризорников… Если бы его попросили сейчас рассказать о том времени, он просто не смог бы сделать этого. Все смешалось в усталой его голове.
Однако в том, что касалось цифр и счета, он был король. Кроме того, он был отличный психолог. Громадное количество людей, прошедших перед ним за шестьдесят два года жизни, помимо его воли так натренировало мозг, что, впервые увидев человека, он безошибочно мог сказать, на что способен этот человек, каковы его привычки, слабости, чего от него можно ждать.
О его умении разбираться в людях и цифрах знали. В своем управлении он был вторым лицом после Бахметьева, его «мозговым трестом». Маленький, сутулый, длиннорукий, с большой головой и оттопыренными ушами, он был похож на обезьяну, у которой от старости вылезли почти все волосы. Этот непрезентабельный вид довершал огромный мясистый нос, нависающий над толстыми чувственными губами. Барнгольц был непонятен и его боялись.
Когда Соломон Иванович увидел входящего Сыпчука, он конечно же сразу все понял. Положив трубку после разговора с секретаршей Мазаева, он поднял свой нос на стоящего у его стола Сыпчука и спокойно спросил:
– Вы чего-то от меня хотели?
Сыпчук только тут сообразил, что он, собственно, ни на что пока не имеет прав. Но не представиться тоже было нельзя. И он сказал просто:
– Сыпчук, бухгалтер.
– Очень приятно, – ответил ему Барнгольц, привстал со своей блинообразной подушки и протянул длинную узловатую руку. – Чем могу быть полезен?
– Да вот, с производством вашим хотим ознакомиться, – нашелся Сыпчук и пожал протянутую руку. – Если, конечно, с вашей стороны нет никаких, так сказать, претензий…
– А собственно, на каком основании?
– Так ведь комиссия… Сейчас к вам подойдут… Ревизия.
– Так-так, ну что ж, очень приятно познакомиться. С чего начнете?
«Вот и опять, Соломон, опять… – думал он про себя. – Никакого предупреждения… Что случилось? Миша – такой опытный человек, и нате вам… Что-то тут не то, какая-то ошибка… Говорил Мише, что надо поосторожней, не слушался… И с этими премиями еще. Сыпчук… Он сказал: Сыпчук? Как бы не засыпал он, этот Сыпчук… Ти-ри-ри…»
И он действительно запел тихонько:
– Ти-ри-ри…
И отодвинул подальше от стола стул с подушкой, под которой лежала папка.
А вскоре в бухгалтерию вошла вся компания во главе с Бахметьевым. И тот, как хлебосольный хозяин, радушно представил Соломону Ивановичу членов комиссии. Он даже не удивился, что этот Сыпчук уже здесь. Почему он не удивился?
И стал рыться этот мерзкий Сыпчук в его бумагах. И молодой, красивый ему помогал, неопытный, но внимательный… А он, Соломон Иванович, сидел и смотрел, как они это делают, и сердце его обливалось кровью…
В отличие от Нефедова Петру Евдокимовичу понравилось путешествие в дом отдыха нефтяников. Понравилось оно ему потому, что очень уж хорошо понимал он Бахметьева, очень уж ясно было, что повезет их Михаил Спиридонович на самый распрекрасный объект, какой только есть у него.
Петр Евдокимович хоть поначалу и растерялся при встрече с Бахметьевым – странную симпатию вызвал в нем этот здоровяк! – вскоре, однако, собрался, понял, что к чему. «Уж я подловлю тебя, погоди!» – подумал он.
Когда сели в машину, он нарочно разговорился с Бахметьевым и нарочно на тему об автомобильных моторах, знал, что к чему, видел, как начальник СУ к своей машине относится, как водит умело. А когда приехали в дом отдыха, он вовсе не стал любоваться красотами. Дома, конечно, красиво выстроены, ничего не скажешь, но ведь не в этом дело, не в красоте! И пока этот замухрышка Нефедов уши развесил, он, Петр Евдокимович, во все глаза смотрел – вроде бы тоже любовался и начальнику СУ поддакивал. Но не красоту смотрел он, а по существу, в корень.
И углядел.
Газон вдоль этого самого красивого главного здания ниже нормы настелен – раз. Конечно, нелегко было это заметить, опытный глаз нужен: ведь на газоне трава растет, и не увидишь сразу, как там насчет уровня-то. Но Петр Евдокимович понимал, что к чему. Деревья, которыми так Михаил Спиридонович хвастался, от кольев кое-где поотвязались, а это ведь тоже: ну, как ураган какой или метель зимой… Два. Газон местами плохо прополот, а у подсобного корпуса и вовсе никуда не годится – сплошные сорняки. Три.
И ведь это – показательный объект, вот что важно.
И понял Петр Евдокимович, что первый козырь – пусть маленький – у него на руках есть.
Результативным оказалось и инкогнито Пети. Он ведь насчет торфа правильно подметил и фамилию одной из рабочих узнал – Кузьмичева (когда рядом стоял и на их работу смотрел, вдруг издалека крикнул кто-то: «Кузьмичева! Катя! Иди сюда, что сказать надо!..» – и одна откликнулась). Но это не все. Когда второе здание вокруг обходил, увидел кучу молодых деревьев, саженцев. Лежали они как попало, кучей, корнями вверх – не первый день, видно, лежали, потому что корни уж начисто высохли. Вряд ли теперь приживутся эти деревца, а если и приживутся, то все равно, конечно, это не дело так обращаться с ними. И конечно же в любом случае это был факт номер два. Для чего, собственно, Петю сюда и послали. «Как-то там у стариков дела?» – подумал он бодро и решил, что можно теперь и в управление ехать. Только подойти осторожно, чтобы инкогнито свое не раскрывать. Может быть, позвонить лучше?
А у тех из «стариков», что остались в бухгалтерии, дела, в общем, тоже были неплохи. Не то чтобы они уже обнаружили злостные нарушения и вывели этого бухгалтера на чистую воду, а все же кое-что наметилось. Наметилась, во-первых, какая-то предвзятость бухгалтера в премировании – раз.
Пока еще трудно было утверждать с уверенностью, но что-то слишком много получал премий начальник СУ, да и сам Соломон Иванович Барнгольц не был так чтобы уж обделен. Он и еще один человек – Нечаева Г. А., главный инженер. Но это бы ладно, это еще не уголовное преступление. Хуже для бухгалтерии было то, что план за третий и второй кварталы прошлого, а также за первый нынешнего года были, судя по одним документам, выполнены, а судя по другим – не выполнены. Однако прогрессивка для руководства выплачивалась во всех случаях аккуратно. Что-то тут было явно не то, и Степан Евгеньевич Сыпчук, угрюмый, сутулый Сыпчук с двадцатидевятилетним бухгалтерским стажем, начал наидетальнейшую проверку.
И как на иголках сидел, подсовывая ему документы, Соломон Иванович Барнгольц и чувствовал, что на сей раз опять уготовано ему падение после взлета… Ах, Миша, Михаил Спиридонович, что же ты раньше-то ничего не узнал, ведь все бы по-хорошему было…
Но не слышал Михаил Спиридонович мыслей своего бухгалтера Соломона Ивановича, своего министра финансов, своего главного референта-советчика. Мило беседовал он с Петром Евдокимовичем Нестеренко, Львом Борисовичем Гецем и Нефедовым, и, хоть скребли у него на душе кошки, думал он, что ему удалось расположить к себе этих троих, самых главных. Думал. И ошибался.
Поддался Нефедов на психологическую приманку, понравился ему объект, показанный Михаилом Спиридоновичем, принял он это за чистую монету, поверил, что в этой красоте – большая доля заслуг его, Михаила Спиридоновича, начальника СУ, но вот Петр Евдокимович даже на этом, лучшем объекте Бахметьева, образцово-показательном, сумел сделать себе отметку.
А то ли еще будет?
ГЛАВА VУже к вечеру первого дня весть о комиссии разлетелась по участкам и прорабствам Управления по озеленению.
И, конечно, люди управления тоже по-разному встретили эту весть.
Главный инженер Галина Аркадьевна Нечаева, молодая женщина тридцати одного года, подвижная кареглазая блондинка, вдруг испугалась. Вдруг – потому что пугаться ей, как она думала, вовсе нечего, она вся на виду, и работу ее хорошо знают, а потому есть ли комиссия, нет ли – ей все равно. Конечно, она понимала, что есть в СУ кое-какие неувязки: страдает иногда качество, нарушают технологию на отдельных участках, не всегда правильно распределяют премии и жилье, но ведь где таких нарушений нет?
И все же, когда Уманский, начальник второго участка, позвонил ей на объект и сказал, она вдруг почувствовала себя не в своей тарелке.
– Спасибо, что сказали, – преувеличенно вежливо поблагодарила она Уманского. Она не любила его, всегда чересчур вежливого, внимательного, лощеного и противного.
…Да, она знала, конечно, о слухах, которые ползли по управлению, собственно, и немудрено, она ведь вовсе и не скрывалась, и вообще-то плевать она хотела на всякие разговоры, и ведь не будет же комиссия копаться в ее личной жизни.
И все же… С чего это вдруг комиссия? Зачем? Ведь их управление лучшее в городе, они получили знамя, они из квартала в квартал перевыполняют план, они…
…Да, конечно, она слишком молода для своего поста, и опыт у нее слишком мал, но ведь она действительно старается, она ведь тоже добивалась кое-чего. Конечно, злые языки сколько угодно могут намекать на ее отношения с Бахметьевым, но какое это, собственно, имеет отношение к делу?.. Кто-то сказал ей, что она бюллетенит слишком часто, – кто-то из рабочих упрекнул, – но разве можно упрекать за это? Она ведь и сама знает, но разве она виновата, что у нее так плохо с горлом?.. Зато ведь она так задерживается на работе, не жалеет себя, вот и эта «группа науки» – тоже ведь ее инициатива, они поставят все на научную основу…
Нет, не стоило ей беспокоиться. Разве что за Михаила Спиридоновича? За него-то уж тем более не стоит – он сильный, он выдержит все…
А сердечко ее все-таки тук да тук…
Заместитель начальника управления Илларион Генрихович Лисняк, узнав о комиссии, очень забеспокоился. Он знал все и понял, что прислали комиссию неспроста. Надо было бы, конечно, выяснить, что у них на уме, что они, собственно, желают установить. Но с чего начать? Что сделать сейчас, сегодня? Он заглянул к Омельченко и Фомушкину, предупредил их, обзвонил начальников участков, кого смог застать, – надо ж ведь, совсем без предупреждения нагрянули, что за порядки? – дал знать кое-каким прорабам. Но он отлично понимал, что ничего стоящего сейчас уже сделать нельзя.
Тем не менее сделав все срочное и обдумав, он пришел к выводу, что, может быть, все это не так страшно. Особенно для него, Иллариона Генриховича. Может быть, это даже и не так плохо, а? Ведь все Бахметьев, в основном Бахметьев, и все это знают, а кто заместитель Бахметьева, кто скорее всего попадет на его место, если снимут Бахметьева, а? То-то и оно…
Начальнику планового отдела СУ Феофану Власьевичу Фомушкину все это было «до фени», он сам так считал: «до фе-ни»… Что они ему могут сделать? Что он без Бахметьева? Аппендикс без кишки, дырка без бублика?.. Кто фактически составляет планы, кто их визирует, кто поправляет без конца Феофана Власьевича Фомушкина, кто взял его на работу как уважаемого специалиста, бывшего начальника этого самого управления, кстати! А сделал так, что Феофан Власьевич теперь уж и сам себя не уважает? А, кто?.. Кто плюнул в лицо Феофану Власьевичу, сказав на собрании при всех, при всем честном народе, что он, Феофан Власьевич, ничего к работе озеленителя не понимает и держит его здесь он, Бахметьев, новый начальник управления, исключительно из уважения к возрасту Феофана Власьевича и его прошлым заслугам? Кто?.. А кто перед этим же расписывался в любви к начальнику планового отдела, кто водил его в ресторан, и не в какой-нибудь, а лучший в городе, кто умолял Феофана Власьевича остаться, когда брали его в Горстрой-2 и на хорошую, спокойную работу?
Вот то-то и оно.
Так что с нас, с Феофана Власьевича, взятки гладки, как вы ни вертите. Вовсе даже мы ничего и не боимся.
Да и Омельченко, начальник производственного отдела, тоже ничего не боялся. Что ему? Он свою работу знает и выполняет. А что до качества и разных там процентажей – так ведь это все начальники участков и прорабы делают, а ему что? Что ему-то? Ему наплевать – вот что. Он свое дело знает. И делает.
Прораб четвертого участка Леонид Николаевич Авдюшин тоже узнал о комиссии. Для него это было как внезапный подарок.
Он был в прорабской и там услышал – перекатывался слушок… Комиссия! Приехали к Бахметьеву, ни звонка, ничего! В бухгалтерии роются… Самого Соломона врасплох взяли!
От радости перехватило дыхание. Но нет, не показать… Неудобно – мало ли что! Хотя и другие, другие тоже… Агафонов… Может быть, вот оно? Наконец-то… Заняться делом, настоящим делом… Честно работать! Смотреть в глаза и не бояться, говорить правду. К чертям липу и показуху!
– Давай-ка выпьем по этому поводу, Леонид Николаевич! А? Давай! Есть за что.
– Слушай, да не кричи ты так. Еще неизвестно ведь, чем кончится…
– Брось! Они разберутся, не могут не разобраться. Там ведь и дурак поймет, не знаешь, что ли… И еще внезапно приехали – слыхал? То-то и оно…
Леонид Николаевич в этот день шел домой пешком. «Люди, товарищи, – как заклинание повторял он про себя, – разберитесь же наконец, не закрывайте глаза, не отворачивайтесь, откройте правду, нельзя же так, ну сколько можно… Установите наконец справедливость, дайте вздохнуть свободно…»
ГЛАВА VIИ у «великолепной шестерки» дела шли полным ходом.
Первый день дал много – недаром Нефедов так тщательно разработал свой план, рассчитанный на внезапность и на одновременную быструю работу на всех фронтах. Его несколько выбила из колеи поездка в красавец дом отдыха, однако, когда они к вечеру вновь собрались все вместе, он понял, что дела совсем не так плохи, как ему показалось после поездки.
Самый большой успех, конечно, выпал на группу Сыпчука – Старицына и присоединившегося к ним во второй половине дня Геца. Они, правда, не разобрались во всем окончательно – времени мало, да и в документах какая-то неувязка, – однако с полной уверенностью можно было сказать, что сигнал послан вовсе не без основания. А ведь работа только еще начата.
Выложил и Нестеренко свои маленькие козыри – весь вечер он был в благостном расположении духа и даже ничего не имел против сутяги Нефедова. Рассказал о своих наблюдениях и Петя.
Решили: завтра с утра всем быть на месте – всем, кроме Пети. Петя пусть пока не раскрывает своего инкогнито – пусть еще поездит, посмотрит. Дали ему еще несколько адресов.
– Побольше записывайте, Петя, – сказал ему Гец. – У нас есть кое-какие сомнения в сметах, в объеме работ, и вы сможете нам в этом помочь. Вы ведь геометрию изучали?.. Так вот на этом объекте… Вот, на Втором проезде… Замерьте, пожалуйста, площадь газона. Количество деревьев нас тоже интересует: большие деревья и маленькие, отдельно… Я понимаю, что у вас нет рулетки, так нам и не нужна скрупулезная точность. Вы ведь шаг свой знаете? Правильно! Ну-ка, шагните… Так. А вот чуть побольше – будет как раз метр… Вот так! Так и шагайте. Ошибка в плюс-минус несколько метров нас вполне устраивает. Я подозреваю, что там раза в два завышен объем работ, и, если ваши приблизительные измерения подтвердят это, мы придем сами и тогда уж смерим точно. Договорились?
И разъехались все по домам с чувством хорошо выполненной работы – долга.
Волнуясь, встретила Вадима Андреевича Старицына его молодая жена Лиля.
– Ну, как там, Вадим? Что вы нашли? Поймали кого-нибудь? Рассказывай поскорее…
Бухгалтер Сыпчук с неохотой возвращался в свою одинокую комнату. С тех пор как два месяца назад ушла от него жена, прихватив с собой сына, он все никак не мог прийти в норму, и даже сегодняшний успех их миссии и бодрое настроение всех пятерых лишь ненадолго вывели его из состояния последних дней… А сейчас, вечером опять предстояло остаться наедине с самим собой и с комнатой, которая, несмотря на теперешний беспорядок, все хранила воспоминание о недавнем уюте. Он завидовал людям, которые могли запросто, не думая ни о каких болезнях, зайти куда-нибудь, где свет и музыка, и отвлечься. Он, Сыпчук, упустил многое в свое время, а теперь… Теперь уж поздно наверстывать… Теперь пей кефир и не забудь принять валидол вовремя. А еще у него были журналы и коллекции зверюшек и человечков, сделанных из корней и веточек. Что делать? Один он теперь остался, совсем один…
Петя, едва освободившись, заспешил домой, посмотреть на Иолу! Еще не кончились часы пик, в густой толпе продвигаться быстро не так-то легко, и Петя проклинал все на свете. Когда же он наконец добрался до дома, взбежал на пятый этаж, торопясь, открыл парадную дверь коммунальной квартиры, вошел в комнату, подбежал к кроватке, увидел сморщившееся в улыбке Иолино личико, он почувствовал себя невыразимо счастливым – даже очки запотели.
– Ах ты, моя радость, солнышко! Соскучилась по папочке, да? А папка твой – инкогнито, знаешь?
Нефедов и Нестеренко, каждый самостоятельно, связались вечером по телефону с Хазаровым. В отношении Нефедова Хазаров ограничился телефонным контактом, а Петр Евдокимович Нестеренко получил приглашение прибыть лично на дом к Пантелеймону Севастьяновичу. Оба члена комиссии получили соответствующие наставления. Нефедов:
– Все правильно, давай-давай, Сергей Петрович, так и действуй. Только вот насчет этих фактов… Ты понимаешь, что мы должны их как следует проверить, понимаешь?
– Понимаю, Пантелеймон Севастьянович.
– Ну вот. И все время поддерживай со мной связь, ясно?
– Ясно, Пантелеймон Севастьянович.
– И никаких резюме без моего ведома! Договорились?
– Договорились, Пантелеймон Севастьянович…
Петр Евдокимович же Нестеренко пробыл около часа в квартире Хазарова и в результате получил указания следующие:
– Я на тебя, Петр Евдокимович, надеюсь… Никаких поспешных действий! Факты собирай – это хорошо. Но пока никакой огласки! По возможности, конечно… Ты ведь теперь все знаешь относительно этого управления, так что… – И еще, словно спохватившись: – Ах, как нехорошо, скажи ведь какое дело, а? Ну, ладно, Барнгольц – это старый жулик, а ведь Бахметьев-то, а?.. Нехорошо, нехорошо…
Нефедов был несколько удручен разговором с Хазаровым. Он четко научился разбираться в оттенках его голоса и почувствовал на этот раз, что Хазаров не очень заинтересован в том, чтобы факты были слишком внушительны. Сначала назначил председателем какого-то Нестеренко, теперь настойчиво требует воздерживаться… Что-то тут не то, неопределенно как-то… Он достал свой платок и вытер вспотевший лоб…
Петр Евдокимович же наоборот: обласканный самим Хазаровым – даже домой пригласил! – он возвращался гордо и независимо и с вожделением охотника ждал утра, чтобы поскорее продолжать работу. А что касается предостережений – так об этом Петр Евдокимович и так знал.
ГЛАВА VIIВ конце рабочего дня главного инженера Управления по озеленению Галину Аркадьевну Нечаеву вызвал Бахметьев.
– Галя? Зайди ко мне, пожалуйста. Нужно поговорить.
– Хорошо, скоро буду.
Галина Аркадьевна работала здесь не так давно, пять лет. До этого, после окончания института, она три года отбарабанивала в одной проектной организации. Из пяти лет три года Нечаева была заместителем начальника планового отдела, год – начальником участка и, наконец, год – главным инженером управления. Благодаря ей, собственно, и была создана «группа науки». Еще в институте Галя вышла замуж, но потом разошлась, оставшись вдвоем с девочкой, которой сейчас было уже девять лет.
Как-то однажды, совершенно неожиданно для нее, начальник управления встретил ее на улице и пригласил в ресторан. Она не помнила сейчас, как это было буквально, – разумеется, он придумал какой-то весомый предлог, – но приглашение очень удивило ее и было, в сущности, приятным. Михаил Спиридонович нравился женщинам. Лично ей, правда, не совсем импонировала его грубоватость и самоуверенность, но в то же время было в нем что-то очень привлекательное, какая-то скрытая сила, которой хотелось подчиниться. Галя приняла это приглашение. Вел себя Михаил Спиридонович сдержанно, корректно, что тоже очень понравилось Гале, и они стали встречаться, стараясь, конечно, не афишировать этого перед всеми.
Да, Михаил Спиридонович был грубоват и самоуверен, но, как ни странно, эти два качества даже шли ему и вовсе не раздражали Галю. Не был он и так уж очень эрудирован или начитан – с удивлением узнала она, что у него нет далее высшего образования, – однако он много повидал в жизни, и с ним совсем не было скучно. Он не нашел счастья в семье, хоть у него и было в данный момент четверо детей – четверо! – и, не таясь, рассказывал об этом Гале. Вообще он рассказывал ей больше о своих неудачах, чем об удачах, и в сочетании с его обычной самоуверенностью это выглядело как-то очень по-человечески, правдиво и очень трогало Галю. Ей было приятно, что такой могущественный, всеми уважаемый человек делится с нею своими невзгодами, а ведь он и старше-то ее чуть ли не в два раза!
Вскоре Галя была назначена главным инженером.
По управлению поползли слухи, однако это как-то ее мало трогало. Она не стыдилась своих отношений с Бахметьевым. Но, идя в конце дня к Михаилу Спиридоновичу, Галя старалась подавить все растущее – неведомо отчего – беспокойство.
– Галя, ты? – сказал Михаил Спиридонович, когда она, открыв дверь, появилась на пороге его кабинета.
– Я пришла, как вы просили, – сказала она сухо.
В кабинете кроме начальника СУ были Лисняк и Омельченко.
– Садись, Галина Аркадьевна, – сказал Михаил Спиридонович с обычным по отношению к ней дружелюбием и улыбкой, но тут она вдруг отметила, что в самоуверенной улыбке его проскользнуло что-то совсем новое.
– Итак, товарищи, в свете последних событий мы должны особенно внимательно отнестись ко всему, что связано… – продолжал Михаил Спиридонович начатый без нее разговор, а Галя уже не могла отвести глаз от его лица.
Она не слышала, что он говорит, видела только шевелящиеся губы, глаза, которые явно старались не смотреть на нее, и все больше и больше убеждалась, что да, на его лице страх. Самым ужасным было то, что это видела не одна она, Галя, а все, все – и этот лиса Лисняк, и балда Омельченко! Да что же это такое, господи, неужели эта комиссия может так…
– А как вы думаете, Галина Аркадьевна? – услышала она голос Лисняка и увидела обращенное к ней лицо.
– Что? Простите, я что-то не совсем…
– Галина Аркадьевна… Галя… – вдруг услышала она Михаила Спиридоновича и опять с острой болью увидела эти, такие знакомые и такие непривычные сейчас глаза. – Галя, понимаешь… Тебе бы лучше сейчас… – И голос его, всегда такой бодрый, густой, освежающий, был не тот: какой-то хрипловатый, низкий. – Как сейчас твое горло?
Она опять не поняла:
– Горло болит, но…
– Ну, вот! Про это я и говорю. Раз болит…
И они вдруг заулыбались, заерзали на своих стульях все трое.
– Простите, вы что же, хотите избавиться от меня на время? – вдруг стала догадываться Галя. – Так, что ли?
– Да ненадолго! – сказал совсем уж прежним тоном Бахметьев. – Возьми, как всегда, дней на пять, на недельку. И ты отдохнешь… А для управления это будет только лучше…
– Что?! Как всегда?..
Галю бросило в жар. Что это? Она совсем перестала понимать. Как это: для управления лучше? Что значит «как всегда»?
– Как это: для управления лучше? Вы что же, хотите сказать…
– Да нет, Галя, что ты, что ты! – замахал на нее руками Бахметьев, и в глазах его появилось прежнее выражение уверенности и силы. – Что ты! Ты совсем не так думаешь. Просто, понимаешь ли, сейчас комиссия приехала – ты ведь знаешь? Знаешь! Они страшно копаются и вообще… – Он переглянулся с Лисняком и, кажется, даже подмигнул ему, или это ей только показалось? – Они ужасно дотошные и глупые, эти ревизоры, а ты… Ты ведь, во-первых, еще не совсем вошла в курс дела – так ведь? Ты ведь сама об этом говорила! И вообще…
Галя почти не слышала его. Она изо всех сил пыталась собрать воедино свои мысли, как-то сообразить.
– Ну, так как же? – спросил Бахметьев.
Он смотрел на нее, но это был не он!
– Слушайте, – сказала она, тряхнув головой, словно пытаясь отогнать сон, – я что-то ничего не соображаю. Чего вы от меня хотите? Чтобы я ушла?
– Да нет же, господи! Ну как ты не понимаешь! Что ты артачишься? Я хочу… мы хотим, чтобы ты просто взяла бюллетень на время. Вот и все! Тебе же самой вовсе ни к чему вся эта суета с комиссией. Зачем тебе это? Ты пока отдохнешь, подлечишь горло, а мы тем временем разделаемся с этими бумагомараками. А? Ха-ха!
И он первый засмеялся своей шутке. Заулыбались и те двое, но только Гале совсем не было смешно.
– А, да делайте, что хотите, – сказала она вяло, и у нее совсем не было сил, чтобы встать и уйти.
И опять засуетились, заерзали на своих стульях все трое. Они что-то говорили, в чем-то убеждали Галю все разом, даже этот кретин Омельченко, и у Гали было такое чувство, как бывает во сне, когда за тобой гонятся, догоняют, а у тебя ноги становятся ватными и ты не можешь шагу шагнуть.
Но она все-таки нашла в себе силы, встала.
– Ладно, – сказала она. – Как вы хотите, так и будет.
И вышла.
И зашагала ватными ногами к дому.
