Текст книги "Зажечь свечу"
Автор книги: Юрий Аракчеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
ПОРАЖЕНИЕ
1. СЛЕДОВАТЕЛЬ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
Петр Данилович Бойченко считался одним из лучших следователей Прокуратуры Туркмении. Выше среднего роста, молодой, спортивный, всегда подтянутый, аккуратный, с красивым мужественным лицом, звучным голосом и великолепной дикцией, он умел располагать к себе людей. Щедрая к Бойченко природа наделила его не только располагающей внешностью. Он был мастером своего дела – умным, энергичным и деловым. Все давалось ему легко, и если существует такого рода талант – талант следователя, – то Бойченко был наделен им в полной мере. Он умел сразу, ухватив суть дела, поймав нужную, единственно верную с его точки зрения версию, выделить главное и, последовательно отсекая все лишние, посторонние ветви, дойти до сути, до глубины, раскрыть дело – и раскрыть его так, что и прокурору, и судьям, и самому преступнику было все ясно с предельной точностью. Он сумел овладеть мастерством допроса – этой тонкой процедуры, когда из хаоса бесконечных жизненных ситуаций, из сумбура памяти человека необходимо выделить – ясно, коротко и недвусмысленно – именно то, что необходимо для стройного, четкого построения дела: от кирпичиков, фрагментов, этюдов допросов – к величественному зданию Обвинительного заключения или Постановления о прекращении дела. Оно – финал, венчающая постройка, воссоздание прошедшей реальности – более реальное, чем сама реальность, ибо в хаосе повседневности, в сумбуре разных человеческих восприятий где она, объективность? Где абсолютность картины? А? Да ведь нет ее! Каждый участник события всегда интерпретирует его по-своему, исходя из своих интересов. Но нечто объективное все же есть. Объективность – это ф а к т события. И задача следователя так в о с с о з д а т ь событие, чтобы ни у кого не оставалось сомнения в истинности интерпретации, – и тогда-то интерпретация, изложенная в Обвинительном заключении (или в Постановлении о прекращении дела), становится единственной, несомненной и наиболее полной о б ъ е к т и в н о с т ь ю. Правдивее, чем сама правда. Так, очевидно, считал Бойченко. И все бы хорошо, но…
Изучив дело Клименкина, Петр Данилович понял: оно сложнейшее. Сложность его не в запутанности показаний слишком большого числа прямых или косвенных участников, как это часто бывает. Наоборот. Сложность в ужасной беспомощности его предшественников, в упущенном времени и в катастрофически малом, безнадежно малом числе свидетелей и улик. И – в количестве затронутых им лиц. Не преступников, не жертв, не свидетелей, а – работников аппарата: милиции, прокуратуры, суда… Единственно серьезной, но решающей уликой могло бы стать опознание потерпевшей Клименкина. Но оно проведено так неграмотно, так плохо о ф о р м л е н о, что не случайно фигурировало уже в Бюллетене Верховного Суда СССР под рубрикой: как н е н а д о проводить опознание. Эта, в сущности, единственная более или менее серьезная подпорка – насквозь гнилая, и неудивительно, что второй процесс оказался столь безрезультатным.
Грустная картина.
Однако, как всегда, когда попадались трудные, запутанные дела и поначалу казалось, что ровным счетом ничего нельзя сделать, все безнадежно, невосстановимо, невосполнимо, постепенно все утрясалось, становилось на свои места – и первая паника сменялась ясностью. И становились видны концы тех ниточек, потянув за которые все-таки можно чего-то добиться. Так в развалинах здания, казавшихся бесформенной грудой, вдруг начинают проступать уцелевшие детали – карниз, оконная рама, часть колонны, угол… – и вот уже постепенно угадывается его облик до разрушения; так во время обыска, поначалу казавшегося совершенно бесплодным, вдруг попадает в руки следователя клочок смятой и как будто бы совершенно бесполезной бумажки – и несколько бессвязных слов, уцелевших на ней, дают толчок мысли, которая, уцепившись за эту крохотную соломинку, добирается, в конце концов, и до нужной, решающей сути.
Это только поначалу казалось, что ничего нельзя сделать. Сделать всегда можно что-то. Безвыходных положений нет.
И в конце концов Бойченко почувствовал, что его начинает охватывать знакомый азарт.
«Петро любое дело может обыграть, он умница», – говорили о нем его приятели. «Был бы человек, а дело, если нужно, найдется» – вспоминается и такая еще поговорка, циничная, но верно намекающая на потенциальные возможности следователя, увы.
Дилемма, которая встала с самого начала, была: либо исследовать все имевшиеся по делу версии, либо новым расследованием укрепить старую версию, что убийца – Клименкин, и он один. Что выгоднее? Что н у ж н о?
Бойченко принялся за работу.
Да, все бы хорошо, если бы…
2. ЗАЧЕМ?
Сам факт предстоящего нового суда был для Беднорца неприятным сюрпризом. Вернувшись в Москву после второго процесса, он был, как и корреспондент «Литературной газеты», уверен, что нового суда не будет, дело несомненно прекратят производством, ибо ясно: доказательств вины Клименкина нет и уже не будет, следствие исчерпало все свои возможности, восстановить упущенного нельзя. И если все же продолжать искать подлинного убийцу или убийц, то Клименкина-то определенно нужно оставить в покое.
Но в начале лета до него дошли слухи, что следствие именно по делу Клименкина идет полным ходом, взялся за него способный молодой следователь – по важнейшим делам, – и как будто бы опять не ищут истинных виновников, а пытаются подвести новые подпорки под развалившееся, гнилое здание старого следствия.
Нехорошие предчувствия были у Рихарда Францевича. Он был почти уверен, что дело опять фабрикуется, фабрикуется полным ходом – вопреки очевидным фактам, вопреки просто человеческой совести: вопреки всему. Честь мундира! Сколько жертв принесено ей… Но сделать он пока ничего не мог. С горечью ждал окончания следствия и не сомневался, что мать Клименкина конечно же опять обратится к нему – с отчаянной просьбой взять на себя защиту ее сына па новом процессе, ибо опять нависает над ним угроза расстрела. Что он ответит ей? Чем поможет? Он согласится, конечно, но как же мучительно сознавать свою беспомощность! А ведь время идет. И если не обманывают его предчувствия, то время работает против Клименкина. И – на истинных виновников преступления.
В один из осенних дней Татьяна Васильевна Клименкина позвонила Беднорцу. Со слезами в голосе она попросила его взять на себя защиту ее сына в предстоящем третьем процессе. Как мог он ей отказать?
3. НАЧАЛО ТРЕТЬЕГО ПРОЦЕССА
Третий процесс по делу Клименкина открылся 10 ноября 1971 года. Председательствующая, член Верховного суда Туркмении Наталья Гурьевна Милосердова огласила Обвинительное заключение, составленное следователем Бойченко…
Глядя в непроницаемое лицо судьи – строгой, суховатой женщины, – Беднорц чувствовал: это не Алланазаров, не писатель, знаток и исследователь человеческих душ, внимательный и вникающий в тонкости. Здесь все будет по-другому.
И не ошибся.
Еще перед началом процесса, знакомясь с делом – сильно разбухшим, «прибавившем в весе» на целых три тома, – вот как поработал талантливый Бойченко! – Рихард Францевич понял: предчувствия не обманули его. Все было точно: ни одной новой версии не было по-настоящему исследовано, хотя формально они как будто бы и рассматривались, – формально, это было ясно. Нет, всю свою энергию, весь свой недюжинный талант следователя Бойченко употребил на то самое: любыми средствами укрепить ошибочную старую версию. И надо было признать: он добился больших успехов. Не в выявлении истины, нет. Во внешней солидности, внешней доказательности, обманчивой «красоте», «элегантности» следствия. Множество новых протоколов допросов – составленных уже не с тем унылым однообразием, как это было у Абаева. А – расцвеченных подробностями, деталями, исподволь, незаметно убеждающих в искренности свидетельских показаний, – так что и бывалому человеку легко было этому гипнозу поддаться. Вдобавок показания всех важных свидетелей были записаны на магнитофон, и ленты приложены к делу. Появились в деле эффектные, цветные схемы – как, например, копии генплана города Мары с районом происшествия, от вокзала до общежития, где арестовали Клименкина, – множество фотографий. Вынырнул из небытия нож Клименкина – «орудие убийства» (на котором, впрочем, так и не было обнаружено и следов человеческой крови!), – нож, уже «уничтоженный» было после первого процесса, – о чем в деле даже имелся акт. И, конечно, одним из главных героев фантастического построения Бойченко стал Ичилов – тот самый Ичилов, который вызвал опасения адвоката еще на втором процессе, но так и не явился на судебное заседание. Теперь Ичилову было посвящено множество страниц, он был снят на десятках фотографий: вот он «опознает» нож Клименкина, которым якобы тот «играл», сидя на вокзале в ночь убийства, вот Ичилов «опознает» самого Клименкина среди троих стриженных наголо, как видно, тоже заключенных парней. Полный, высокий, добродушный по внешности человек Ичилов, ничтоже сумняшеся, показывал пальцем на нож, лежащий среди других, на бледного, худого, унылого Клименкина (сидящего в тюрьме вот уже полтора года под гнетом страшного обвинения, в ожидании еще вполне вероятной, как выясняется теперь, смертной казни)… Особенно поразил кусок газеты с небрежно оторванным краем, зачем-то подшитый к делу. Это был номер от 28 апреля 1971 года. «Новый шаг в космосе» – таков был заголовок статьи, повествующей о благополучном возвращении экипажа «Союз-10»… Поначалу Беднорц никак не мог взять в толк: зачем? Наконец понял. Для того чтобы доказать, что свет в женском туалете, где произошло нападение на старую женщину, был достаточно ярким, а потому показания потерпевшей о «коричневом пиджаке» и «рыжих волосах» парня могли считаться достоверными, – для этого вот Бойченко водил понятых на место происшествия и давал читать этот кусок газеты… Это пахло кощунством, но что до того следователю, который уже не видит ничего вокруг, кроме ц е л и, на пути к которой стремится использовать л ю б ы е средства!
Тома полтора были посвящены Каспарову лично. Допросы, очные ставки, справки на него, характеристики, телеграммы, которые посылал он по инстанциям вместе с матерью Клименкина и невестой Светланой. И везде, везде попытки любым способом дискредитировать и его, и мать, и невесту – и тем самым ослабить их показания. Показания свидетелей защиты. Даже официальные, на бланках, «Постановления о прекращении уголовного дела» – на мать, на Светлану. За то, что они якобы куда-то ходили, с кем-то встречались, кого-то якобы «пытались склонить к даче ложных показаний», следователь хотел, значит, завести на них уголовное дело. Но, разумеется, прекращал. И таким образом старался запугать и дискредитировать свидетелей. А на Каспарова… Беднорц не поверил своим глазам: на Каспарова Бойченко в о з б у д и л уголовное дело с выделением его в о т д е л ь н о е п р о и з в о д с т в о! Это уж совсем не лезло ни в какие ворота. Что ж получалось? Явный лжесвидетель Ичилов использовался всячески в выгодах следствия, а вот истинный и, пожалуй, самый толковый свидетель, Каспаров, квалифицировался следователем как лжесвидетель – с заведением на него уголовного дела!
И весь этот яркий, злой винегрет, иллюстрированную, озвученную магнитофонными записями, неприглядную смесь эту венчало Обвинительное заключение на 27 листах убористого, в один интервал, машинописного текста. Составленное с недюжинным умением, мастерски. Ловко обойдены прорехи, умело подчеркнуты «уличающие» обстоятельства и детали, которым придана эмоциональная сила убедительности…
Руки опускались после просмотра всех «иллюстраций» и прочтения захватывающего финального текста. Если спектакль теперь будет с таким же блеском поставлен… Да, вот так поработал талантливый Бойченко.
Первым был допрошен подсудимый Клименкин.
Он подтвердил, что милиционер ЛОМа держал его за руки во время опознания.
«Кто-либо из работников следствия к вам в камеру заходил, допрашивал вас в камере?» – спросил адвокат.
«Ко мне подсадили Завитдинова, он был два дня, его часто брали, видимо на допросы. Я спросил, почему тебя так часто берут. Он говорит: следователь мне сказал, чтобы я узнал, как ты будешь вести себя в камере. Просили его подписать протокол, где я будто бы признался ему, что это я убил женщину. Но он отказался. Потом его вообще от меня увели.
– Завитдинов интересовался, за что вы сидите?
– Да, я ему говорил, что сижу сам не знаю за что, обвиняют меня в убийстве какой-то женщины. Я прошу суд вызвать его в качестве свидетеля, он подтвердит то, о чем я рассказал. Ребята, которые тоже сидели в камере, все это слышали. Они тоже могут подтвердить…»
4. СУДЬЯ МИЛОСЕРДОВА
Глядя на Клименкина, Беднорц думал: сомнения прочь. Вот теперь, в эти часы решается судьба человека, для которого он – защитник. Он должен сделать все, чтобы справедливость восторжествовала. И он сделает все.
В глубине души Беднорц все-таки надеялся: во время судебного разбирательства правда будет восстановлена, фантастические построения Бойченко рухнут под напором искренних и очевидных свидетельских показаний. То, что следователю удалось добиться от свидетелей в тиши кабинета один на один, в столь неравном психологически положении, не выдержит проверки в судебном зале, перед лицом стольких людей. А он, Беднорц, официальный защитник, имеет же право задавать вопросы, заявлять ходатайства, и председательствующая не сможет же идти вопреки логике, вопреки истине. Вот она, великая правда суда народного, суда г л а с н о г о – то есть в присутствии многих живых людей – тех людей, ради которых и вершится суд над преступником и преступлениями. Ради них и от имени их.
Однако первые же действия Натальи Гурьевны Милосердовой насторожили его. После допроса Клименкина Беднорц немедленно поддержал просьбу Клименкина о вызове в суд свидетеля Завитдинова. Просьба его была судом отклонена. Почему?
Начались допросы других свидетелей по делу. И все больше складывалось ощущение совершенно определенной пристрастности судьи Милосердовой. Свидетели обвинения, дающие противоречивые, путаные показания, вызывали особенное внимание, поддержку председательствующей, свидетели же защиты испытывали на себе несомненную, активную неприязнь Натальи Гурьевны.
Вот дает показания Ичилов. Монотонным, ровным голосом он повторяет то, что записано в протоколе его допроса. Но как только Беднорц начинает задавать ему вопросы, Ичилов путается, противоречит сам себе. Беднорц требует огласить прошлые показания Ичилова. Они оглашаются, и расхождение видно всем. Получается, что в кабинете следователя Бойченко Ичилов уверенно и с подробностями вспомнил то, что происходило на вокзале города Мары около года назад. Теперь же, по прошествии еще двух или трех месяцев, он не может связно вспомнить того, о чем говорил в кабинете следователя. Наступил такой момент, когда стало ясно: вот сейчас Ичилов скажет наконец правду и тогда…
Но именно в этот решающий момент председательствующая прекратила допрос Ичилова.
– Суду этот свидетель больше не нужен, – решительно заявила Наталья Гурьевна. – Он все сказал. Вы свободны, – обратилась она к Ичилову.
Решительный протест адвоката был председательствующей отклонен. Ичилова отпустили.
Потом для свидетельских показаний был вызван Салахутдинов, один из участников опознания. По версии Бойченко, он заявлял, что, когда потерпевшая указала на Клименкина, тот, заикаясь, сказал: «Я попух».
Беднорц начал задавать вопросы Салахутдинову, и тот немедленно запутался. Тогда вмешался прокурор.
– Ну, вы чего мнетесь! – прикрикнул он на свидетеля. – Сейчас мы попросим огласить ваши прошлые показания.
– Ты что на меня кричишь? – разозлился Салахутдинов. – Я всю правду скажу. Меня Ахатов научил, что говорить надо…
И заявил, что выражение «Я попух» подсказал ему Ахатов перед допросом у Бойченко, и он же, Ахатов, приезжал к нему домой на машине и просил дать нужные показания в суде, «иначе следователя снимут с работы». Это может подтвердить его сестра, завуч школы, Джумаева.
Беднорц потребовал немедленно вызвать Джумаеву. Ее вызвали в суд, и она подтвердила показания брата.
Но и это обескураживающее свидетельство Салахутдинова не поколебало члена Верховного суда ТССР. Суд продолжался.
Когда давала показания робкая, застенчивая Светлана Гриценко и назвала себя женой подсудимого Клименкина, Наталья Гурьевна Милосердова прервала ее.
– Какая вы жена?! – с негодованием сказала она. – Вы – сожительница!
Показания спутников Ичилова, которые якобы были в ту ночь на вокзале Мары и тоже видели, как Клименкин «играл ножом», а потом пошел вслед за старухой, – тех самых его «знакомых», фамилии которых он обещал узнать и «узнал», – существенно расходились с его собственными показаниями. И – наверняка – с действительностью. Они заявили, что 26 апреля приехали в Мары сдавать шерсть, однако овец в Туркмении стригут не в апреле, а в мае… Кроме того, время их «приезда» не совпадало с расписанием поездов. Потребовался их вторичный вызов в суд… Наталья Гурьевна вызвала сначала Ичилова и вручила ему повестки для его «знакомых» – Игембердыева и Сапаровой. Адвокат Беднорц немедленно сделал заявление: ведь это противозаконно, свидетели по делу не должны общаться между собой, ведь они могут таким образом сговориться! Закон запрещает это! Протест адвоката был, однако, председательствующей отклонен, а когда Игембердыев и Сапарова явились в суд, их показания уже не расходились ни между собой, ни с показаниями Ичилова…
В течение всего процесса защитник подал шесть ходатайств. А также сделал два заявления о неправильных действиях председательствующего. Наконец адвокат Беднорц заявил официальный отвод судье. Два заседателя, имеющие право отвести председательствующего, посовещавшись, не поддержали требования адвоката.
5. ПОКАЗАНИЯ КАСПАРОВА
С тех пор как Виктор Тигранович Каспаров давал показания на втором процессе, прошло полгода. Тогда, выйдя из здания суда, он был уверен, что Клименкина оправдают.
Однако вскоре в Мары приехал следователь из Ашхабада. По особо важным делам. И развил бурную деятельность. Но казалось, что следователь как будто бы и не собирается исследовать другие версии, – наоборот, с энергичным упорством ищет подтверждения все той же первоначальной, полностью дискредитированной версии. Ко всему прочему, допрашивал Бойченко не в здании прокуратуры области или города, что было бы естественным для приехавшего следователя, а – в помещении ЛОМа, и на допросах постоянно присутствовал Ахатов.
Наконец пришел вызов и Каспарову.
Идя на допрос, он старался настроить себя на объективный лад. Непредвзято. Мало ли что говорят! Все-таки – следователь по важнейшим делам, он-то должен же разобраться…
Было яркое, жаркое, солнечное утро. Ровно в 9 часов Каспаров вошел в большой мрачноватый кабинет – одно из помещений ЛОМа. За столом сидел сравнительно молодой человек с холодным, строгим лицом. На столе – множество папок, бумаг. Два магнитофона.
– Фамилия? – коротко спросил сидящий, едва ответив на приветствие Каспарова. – Имя? Отчество? …Подписать!
Каспаров с удивлением смотрел на него. С первых же минут возникло странное ощущение, что перед ним не человек, а машина. Никаких эмоций не читалось на молодом, довольно красивом лице. Вопросы он задавал ровным дикторским, отлично поставленным голосом. И движения его были словно бы механические.
Каспаров подписал уведомление об ответственности за дачу ложных показаний.
– Я буду записывать все ваши показания на магнитофон, – тем же ледяным тоном произнес Бойченко, глядя в пространство перед собой и положив палец на клавиши записи аппарата, который стоял на столе. – Задаю вопрос, – сказал он и нажал на клавишу. – Какие у вас отношения с матерью Виктора Клименкина?
– Обыкновенные, человеческие, – ответил Каспаров.
– Не так, более развернуто, – ровным тоном произнес Бойченко, остановив запись и опять положив палец на клавишу. – Какие цели вы преследовали при поездке в Москву? Кто покупал билеты на самолет, она или вы? На чьи деньги? Отвечайте.
– С позиции справедливости, я… – начал Каспаров.
– Стоп. Это не относится к делу. Отвечайте прямо на поставленные мною вопросы. Вопрос первый: брали вы деньги у матери Клименкина или не брали? И если брали, то сколько?
Допрос продолжался в общей сложности около шести часов.
– Речь идет о Клименкине, а не обо мне! – несколько раз не выдерживал Каспаров.
Но тем же сухим, холодным тоном, тем же ровным голосом автомата следователь Бойченко прерывал его, приказывая не отвлекаться и отвечать четко и коротко только на поставленные вопросы. Щелканье клавиш и прерывающие реплики следователя постоянно осаживали Каспарова («щелканье бича» – пришло на ум сравнение), он уже с трудом боролся с растущим чувством безразличия к собственным показаниям.
Наконец допрос был окончен.
Робот, подумал Каспаров. Механический человек с механической, бесчеловечной программой. Что же это делается? Он вспомнил, как после первого процесса и его поездки в Москву – когда в Мары уже пришло Определение Верховного Суда Союза, – Ахатов, Абаев, Джумаев все вместе вызвали его в ЛОМ. «Подпиши», – сказал его бывший приятель Ахмет Ахатов и протянул протокол, где Каспаров якобы признавал, что опознание в больнице проведено по всем правилам и потерпевшая Клименкина действительно опознала. Он, естественно, отказался подписать, они, все трое, долго уговаривали его, а потом Джумаев в сердцах сказал ему: «Послушай, ну что ты суетишься, кому это надо? Шлепнули бы парня – и дело с концом, всем хорошо. Гора с плеч…» А на втором процессе судья Алланазаров спросил у Ахатова: «Скажите, чем же объясняются показания Каспарова, так отличающиеся от ваших, как вы думаете?» Ахатов аж вскинулся. «Он до того купленный, что просто не могу и представить», – пылко заявил он. Вот и теперь следователь по особо важным делам в течение шести часов искал корыстные мотивы. Упорно, серьезно… Неужели д р у г о е этим людям и в голову не приходит?
Теперь, на третьем процессе, Каспаров тоже выступал одним из последних. Он повторил показания, данные полгода назад. Они и не могли быть другими. Правда она правда и есть, какой бы неприятной для кого-то она ни была и сколько бы времени ни прошло. Он давно понял: позиция человека, который говорит только правду, – самая выигрышная. Как мучились лжесвидетели, как буквально пускал слезу огромный сильный детина Ичилов, когда адвокат уличил его в бесконечных противоречиях, как тряс ногою в волнении самоуверенный и обычно невозмутимый Ахатов, когда его тоже приперли к стенке, как нервничала и краснела, несмотря на всю свою кажущуюся неприступность, судья Милосердова – ну если и не признавшаяся себе, что ведет недостойную, злую игру, то уж наверное в глубине души понимавшая это! И как легко, как просто было говорить Каспарову – о том, что он действительно видел, что чувствовал. И при всем понимании происходящего, при всем трагическом осознании п о р а ж е н и я, которое надвигается неудержимо, насколько же спокойнее, насколько достойнее и сильнее был он, чем эти суетящиеся, мельтешащие, теряющие осознание самих себя люди! Особенно врезался в память свидетель Анатолий Семенов, бывший друг Клименкина, который на первом следствии и на первом процессе так недостойно лжесвидетельствовал об опознании, чем оказал немалую, но сомнительную услугу Абаеву. Однажды – еще перед вторым процессом – Каспаров встретил Семенова случайно на улице. «Ты Анатолий Семенов?» – спросил он, узнав. И плотный, невысокий светловолосый парень, остановившийся перед ним, вдруг как бы скорчился, сник, сморщился – хотя Каспаров пока не сказал ничего больше, не назвал себя, ни в чем Семенова не упрекнул. «Что с тобой?» – спросил он. «А вы… кто?» – в великой тревоге спросил Анатолий Семенов. «Я Каспаров, я был на опознании и первом процессе по делу Клименкина, я знаю о твоих показаниях». Что произошло с парнем! Он посерел, посинел, лицо его, казалось, истекает страхом, перед Каспаровым стоял не человек, жалкое подобие человека, живой мертвец. «Послушай, – продолжал Каспаров. – Будет теперь второй процесс, скажи же наконец правду, ведь ты же сам знаешь, что лгал». Презрение Каспарова все больше сменялось жалостью. Видно было, как страшно мучается этот молодой человек. «Я… боюсь», – выдавил он из себя наконец. «Кого?! – чуть не закричал Каспаров. – Почему?! Ты же видишь, что творится беззаконие, зачем же ты-то помогаешь? Разве можно бояться правды? Из-за твоей лжи страдают люди, и ты, а не кто-то другой виноват в этом!» – «Я боюсь… Меня опять арестуют. Боюсь», – ответил дрожащий Семенов. «Не бойся, не арестуют. Ты гражданин Советского Союза, помни это. Ты не должен бояться. Посмотри на себя, разве так можно! Человек должен всегда говорить только правду». Потом, на втором процессе, Семенов как будто бы преодолел себя, сказал правду. Повторил ее и теперь. Хотя многократно отказывался явиться в суд, и на это заседание его, по требованию судьи Милосердовой, доставили приводом – под конвоем, со связанными руками. Когда он давал показания, на него было страшно смотреть – похоже, он был безнадежно, смертельно болен. И все же он теперь сказал правду.
Подтянутый, чисто выбритый, элегантно одетый, Каспаров спокойно стоял перед судом и четко давал свои показания. Он думал: неужели прямота, искренность, уверенность не проймут эту суховатую, но все же явно неглупую женщину?
6. ПРОКУРОР ВИКТОР ПЕТРОВИЧ
Прокурора, поддерживавшего обвинение на третьем процессе, помощника прокурора Туркмении, старшего советника юстиции 3-го класса, звали точно так же, как и подсудимого, – Виктор Петрович.
Ах, как же часто мы упрекаем судьбу за ее слепоту, за то, что она играет несчастным человеком, как какой-нибудь щепкой, легкомысленно и коварно ставит его в разные непредвиденные обстоятельства – и при этом ничуть не заботится о нем, ничем никак не облегчает его положения, никогда не подскажет, как поступить. Ну, хоть бы намек какой, этакая спасительная соломинка… И так мы привыкли к этой ее бесчувственности, что уж ничего и не ждем. Но вдруг иногда… Этакий и не намек даже, а прямо подсказка.
Прокурор Виктор Петрович – подсудимый Виктор Петрович.
Ну, не подсказка ли?! Вот он сидит, бледный, синевато-серый аж, стриженный наголо парнишка, обвиняемый в страшном, отвратительном преступлении. Судимый ранее, да, верно. И все же… человек. Отчаявшиеся, печальные глаза, подрагивающие губы, заикающаяся, нервная речь… Как и у каждого человека на земле, есть и у него родственники, знакомые, есть любимые и даже – любящие. Вон сидит мать в зале (нервничает, глотает какие-то таблетки без конца), вон застенчивая, миловидная девушка, смело называющая себя женой подсудимого, хотя с точки зрения официальной она ему никто, но тем не менее не отказавшаяся ведь от него, упорно защищающая (хотя и к расстрелу приговорили раз…), несмотря на то что со дня ареста прошло уже полтора года с гаком – и ведь за это время только так вот, через решетку и виделись. Вон товарищи его, работавшие вместе с ним, может и ссорившиеся с ним раньше, а сейчас – сейчас тоже болеющие за него (с места кричат, хулиганы!). Да, не болванка это какая-нибудь – Виктор Петрович Клименкин, не муляж, не статист из театра, лишь временно играющий роль. Живой человек это. И отец его, выходит, – тоже Петр. Да еще – инвалид Отечественной войны, это есть в деле. А вы, гражданин прокурор, тоже ведь участник той самой войны и, может быть, тоже ранены были, а? Вот ведь любопытно, как все получается, не правда ли?
Но, позвольте, позвольте? Как это… Как это можно сравнивать? Может быть, этот молодой Виктор Петрович – Клименкин, – может быть, он – хладнокровный, бессердечный убийца, преступник злостный, которому не место на этой Земле, рядом с другими Викторами Петровичами, а? Может быть, он – убил?!
Может быть. Но… А вдруг? Ведь не доказано, не доказано пока, Виктор Петрович. Прямых улик нет. Да и косвенные, как бы это сказать… Того! И адвокат вон как старается, и Каспаров. Похоже, не врет этот черноглазый худой человек, а? И свидетели кое-какие тоже вот… Семенов вот, к примеру, Анатолий. Да и другие, многие. Вы изучали дело, Виктор Петрович, вам кажется, что он виновен, – тем более что один раз уже приговорили… Так? Но ведь выслушать других все равно нужно, а? Вникнуть-то, вникнуть-то все равно ведь необходимо.
Ведь следствия – особенно первое, да и второе тоже, а если поразмыслить, то и третье… – проведены на нижайшем уровне (ну – хоть насчет первых двух вы согласны, Виктор Петрович?), прямых улик нет (ведь так?), дело явно о ц е н о ч н о е (это – ваше выражение, товарищ прокурор), вот недаром ведь и Верховный Суд Союза вмешался. Да, Обвинительное заключение составлено прекрасно красиво внешне, связно и как будто бы убедительно, но ведь это – творчество следователя, который в о л ь н о или н е в о л ь н о тоже может ошибаться (даже если он и живой, порядочный человек), – не так ли? Ведь не случайно законом установлено: следствие следствием, но все должно обязательно пройти проверку судебным разбирательством (потому и называется досудебное следствие – п р е д в а р и т е л ь н ы м), – так и записано в статье 249 УПК ТССР. Ибо, как сказано в статье 3-й, «Задачами советского уголовного судопроизводства являются быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности». Н и о д и н н е в и н о в н ы й! А в статье 8-й вот что: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию иначе как по приговору суда». Приговора-то, Виктор Петрович, не было пока… Позвольте, позвольте, скажете вы, но ведь, согласно статье 256-й: «Прокурор поддерживает перед судом государственное обвинение, принимает участие в исследовании доказательств, дает заключения по возникающим во время судебного разбирательства вопросам, представляет суду свои соображения по поводу применения уголовного закона и меры наказания в отношении подсудимого»… Верно! Правильно! Но представьте себе лишь на минуту, лишь на секунду хотя бы, что Виктор Петрович Клименкин, который сидит сейчас перед вами на скамье подсудимых, вдруг он вовсе и не преступник по этому делу, а? Вдруг преступники – это как раз те, кто лжесвидетельствует против него, а? Ведь это м о ж е т б ы т ь, Виктор Петрович, ведь прямых улик нет, ведь дело-то о ц е н о ч н о е, ведь… Виктор Петрович! Ведь главное все же – торжество Закона. Без закона-то как же?.. И потом… Ведь если не он преступник – а это очень даже возможно! – если не он убил, то… Ведь к т о – т о же убил все-таки, а значит – гуляет на свободе. Мы тут, выходит, на бедного Виктора Петровича Клименкина нападаем, а тот – г у л я е т… А?
