Текст книги "Зажечь свечу"
Автор книги: Юрий Аракчеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
Высокий, совершенно не ожидая именно таких столь простых истин, высказанных спокойным тоном, ошарашенно вскинул голову, в исследовательском взоре его появилось недоумение и вопрос. А Алексей сделал то, что казалось немыслимым, непредставимым лишь несколько секунд назад – он спокойно раздвинул двоих, и вышел из круга, и так же спокойно направился к девушке, которая почему-то остановилась и, чуть улыбаясь, ждала его.
Двое из ассистентов – те, которых он так внезапно раздвинул, – инстинктивно качнулись вслед Алексею, но вовремя оглянулись на высокого. Тот странно смотрел вслед беглецу и, как видно, не собирался догонять, а потому ассистенты остановились тоже. Главный «исследователь» усмехнулся слегка, тряхнул головой и, переведя взгляд на одного из ассистентов, сказал:
– Подними деньги.
Тот беспрекословно выполнил приказание.
– Вытри, – велел главный.
Тот старательно вытер полтинник о материю своих джинсов.
«Оближи», – вертелось у высокого на языке, но он промолчал.
– Давай сюда.
Монета перекочевала в его карман.
– Хватит, все по домам, – сказал высокий и посмотрел вслед удалявшейся паре. – Видали девочку? – добавил он и цокнул языком. – Эх вы…
Он не мог бы объяснить это «Эх вы…», но было ему неприятно и кисло, и он был недоволен собой, хотя вряд ли смог бы объяснить почему. Но недоволен, точно. И пикадоры молчали обиженно.
Так обстояли дела у пятерых, когда Алексей их покинул. И никто не бросился вслед за ним, когда он подходил к девушке.
– Здравствуйте, – сказал он, подойдя. – Я знал, что вы придете. Меня зовут Алексей. А вас?
Еще не совсем прошла дрожь, еще сводило судорогой лопатки в ожидании внезапного удара, но огромная какая-то радость поднималась в нем, и он уже ощущал теплые лучи солнца на своем лице.
Они медленно шли по солнечной площади – девушка рядом, – и это было так, как в лучшей из его фантазий. Но ведь это же – подумать только! – была действительность, жизнь. Живая, земная, реальная девушка не в фантазии, а на самом деле шла рядом с ним и смотрела на него и улыбалась ему так, как никогда еще, ни разу не смотрели и не улыбались ему красивые девушки.
И никто не догонял их. И солнце светило.
СВЕРКАЮЩАЯ ГОРА ОКУНЕЙ
Вышли, когда светало. Был мороз, от которого слипались ноздри, хотелось спать. Шагали по скрипучей тропинке посреди водохранилища, а кругом, куда ни глянешь, было только серо-голубое, и на берегу аккуратным строем стояли сосны. Потом взошло солнце, оно было низкое, большое и красное, и по снегу от него побежала розовая дорожка прямо к Володиным ногам.
Рыболовы остановились. Разворошили голубой снег, продолбили лунки и сели ловить. Но рыба не клевала, и Петр Сергеевич сказал, что надо искать другое место.
Они много ходили и много видели, но все в конце концов слилось в бесконечную ленту – Володя устал, – и, вспоминая потом об этом дне, он представлял себе что-то бело-голубое, яркое.
За весь день Володя так ничего и не поймал.
Однако вечером, когда вернулись в Дом рыбака, их ждало чудо.
В комнате было тихо, рыбаки столпились в тесный кружок, а в середине – Володя протиснулся и увидал, – в середине сверкала гора окуней. Они лежали в электрическом свете, зелено-желтые, в снежной пудре, с мутными, сонными глазами. Ясно, они попали сюда по недоразумению, чудом, и люди вокруг стояли, оцепенев, и молчали. Только один, в кожаной меховой куртке, тот, что сидел рядом с окунями, красный, улыбающийся, утирал пот со лба и смотрел на всех с видом победителя, с торжеством. Так вот они какие!
Некоторые еще шевелились, ворочались неуклюже, сбивая облепляющий их снег, стараясь вывернуться, уйти, плеснуть в холодную прозрачную глубину. Как будто не понимали, что это для них – конец.
– Вот это да! – сказал кто-то.
И тогда заговорили все разом, перебивая друг друга, споря, махая руками, крича.
Володя стянул с головы шапку и стоял бледный, взъерошенный, а когда закричали, зашевелились, засмеялись громко, он, растерянный, слабый, озирался вокруг, не понимая, что происходит, совершенно подавленный происшедшим.
– У дома отдыха МХАТа, – сказал кто-то. – Он поймал их у дома отдыха МХАТа!
Так вот оно что!.. Фраза эта повторялась со всех сторон – вопросительно, восклицательно, удивленно: «У дома отдыха МХАТа!..»
Наконец все успокоились и принялись ложиться спать – с тем чтобы встать завтра пораньше.
Володе снились непонятные, голубовато-синие сны.
Проснулись рано – еще было темно – и вышли в предрассветную мглу. Некоторые даже встали на лыжи и, отплевываясь и кашляя, зашуршали, заскрипели, затопали к далекому берегу. «У дома отдыха МХАТа!..»
Пришли наконец на место – Володя с Петром Сергеевичем одни из последних, – усталые, запыхавшиеся, и в груди у Володи пекло, как от быстрого бега. На берегу в лучах выплывающего уже солнца алел фасад двухэтажного дома с колоннами, с искрами-окнами: дом отдыха МХАТа. Вдоль берега беспорядочной полоской рассыпались точки рыболовов – весь Дом рыбака. Молчали, дышали часто и громко, утирались платками, шарфами, шапками и долбили, торопясь, лунки, и из-под пешен сверкающими стеклянными фейерверками летели осколки льда.
Однако никто ничего не поймал. Никто не поймал ни одного окуня, который мог бы сравняться со вчерашними – теми, в избе.
Уже забегали, застучали пешнями вновь, кое-кто принялся завтракать. Уже послышались шутки и смех, отчаянно заколотили себя по бокам, чтобы согреться. Уже самые беспокойные ушли в поисках далеко – вдоль по берегу и на простор водохранилища, на глубину. Уже и Петр Сергеевич отошел далеко от Володи и снова упорно долбил лед, злой, вспотевший. А Володя все сидел над своей лункой, надеясь, веря.
Однако напрасно…
Солнце, проделав мартовский путь, тонуло во мгле. Темнело. Все потянулись назад в сумерках. Шли и Володя с Петром Сергеевичем. Шли не спеша, переговариваясь, обсуждая планы на завтрашний день. Должны ведь они нащупать стаю, смог ведь тот наловить. Вот повезло человеку.
Конечно, конечно, им обязательно повезет, обязательно. Не сегодня – так завтра. Есть ведь еще день. Просто стая отошла на другое место – они найдут ее.
– Мы ведь наловим, да? Наловим? – повторял Володя, забегая вперед и снизу заглядывая в лицо Петра Сергеевича. – Ведь правда? Ведь правда?..
И он опять жил завтрашним днем, словно не было сегодняшнего, не было неудачи.
Но едва Володя с Петром Сергеевичем обмели березовым веничком снег с валенок у порога, едва зашли в накуренную тусклость прихожей Дома рыбака, едва стянули с плеч тяжелую, пахнущую морозом одежду, как тотчас услышали разговор:
– Что? Наловил? Ха! Он купил ее. Купил! Там сети поднимали, вот он и купил. А утром сегодня в город поехал, продавать. Так что зря старались, хлопчики, зря спешили. Вот ловкач, ха-ха!
– Что? Что вы сказали?
– Что он сказал? Ведь это неправда? Неправда?!
– Ха-ха, не только ты, хлопчик, поверил! Мы-то вот дураки большие, нам-то уж надо бы…
И тогда что-то странное случилось с Володей.
Он кинулся вперед, оттолкнул кого-то и, распахнув дверь, ощутив мгновенно, как охватило его морозом, бросился в темень леса.
Не все сообразили сразу, кто-то выругался. Петр Сергеевич в этот момент отошел к печке и не видел. Вдруг кто-то понял:
– Что с мальчишкой?!
И заторопился к двери.
Володя бежал наугад – «он купил их! купил!» – чудом найдя дорогу, не видя ничего в наступившей уже темноте, слепой от обиды, от электрического света избы, от слез. «Все обманывают, все, все!..»
Сзади хлопнула дверь, луч света скользнул по сугробам, погас.
– Володя! Володя!
Володя сбился с дороги, барахтался в глубоком, выше колена, снегу, проваливаясь, с трудом выдергивая ноги, падая, хватаясь за снег руками, отводя от лица холодные, скользкие и колкие, пахнущие морозной хвоей ветви, сбиваясь с дыхания, – «все обманывают, все! зачем?» – споткнулся, упал окончательно, зарылся лицом в сыпучий, свежий, чистый и мягкий снег. «Не надо, не надо мне ничего, раз так. Не надо…»
– Володя! Володя!
Забегал, заметался луч карманного фонаря по снегу, по елям. Теперь слышалось уже несколько голосов, досадливо и часто хлопала дверь.
– Куда он побежал? Что случилось?
– Обидели мальчишку – вы что, не поняли?!
– Володя! Володя!
– Следы смотрите… Ищите следы!
– Чеканутый мальчишка, ей-бо, чеканутый…
Его нашли, отряхнули от снега, привели в избу.
– Разволновался, просто разволновался, бывает, – оправдываясь, говорил Петр Сергеевич. И улыбался неловко.
Володя успокоился вскоре, утих. И взрослые тотчас же позабыли об этом случае. Нервный мальчик, балованный, подумали некоторые. Только Петр Сергеевич курил папиросу за папиросой и, сидя рядом с засыпающим Володей, утешал его. Он утешал его так:
– Ведь это случайность, сынок, мы еще наловим, не сомневайся. Мы еще завтра… А в апреле – мы ведь поедем еще раз, да? – в апреле мы наловим еще больше, чем он, – будут длинные дни. Мы приедем специально. Мы с тобой всех обловим – посмотришь, не унывай. Не унывай, сынок, всяко бывает, чего там…
– Он обманул, обманул. Вы все обманываете, все, все… – машинально повторял Володя, засыпая, вздыхая прерывисто.
– Ну, я обещаю тебе, обещаю. Меня тоже обманывали, понимаешь? Думаешь, меня не обманывали? Что ты, сынок, что ты. То ли еще будет. Ты держись, сынок, надо держаться. Люди – они все же хорошие, не всегда ведь так-то.
– Странная реакция у мальчика, не правда ли? – сказал сосед Петра Сергеевича, стягивая валенок с ноги. – Это сын ваш?
– Что? Странная? Ничего себе странная. Это мы привыкли, пообтесались, так сказать. Нам-то что, конечно. Нам – все равно. Неужели вы не понимаете? Не сын это, племянник мой.
Сосед Петра Сергеевича ничего не ответил. Он разделся, улегся на койку, вытянулся на спине, закурил папиросу.
– Послушайте, вы не спите? – спросил он через несколько минут.
Свет потушили, и во тьме алел огонек папиросы.
– Нет, – ответил Петр Сергеевич.
– Знаете, давайте завтра исправим? Вместе пойдем, а? Я тут одно местечко знаю. Я ведь и сегодня полчемодана наловил, хороших. Только не показывал. Поможем мальчику, верно?
А Володе снилась гора окуней. Во сне он забыл обиду и неудачный день и теперь опять сидел около лунки, глядя на свою нарядную – тоненьким прутиком – удочку, на розовый в лучах восходящего солнца фасад дома отдыха МХАТа, с колоннами, с искрами-окнами. И ловил окуней. Они были большие, они ворочались у него в руках, толстые, неуклюжие, теплые почему-то. Володя смеялся от счастья, а рядом с его лункой на солнце сверкала гора окуней…
Наутро они опять встали рано и опять зашуршали, заскрипели, затопали к далекому мысу. Их было трое теперь. Как и вчера, все кругом было серо-синим, застывшим, все ждало, оцепенев, солнца, которое уже поднималось, медленно, нехотя просыпаясь.
Володя забыл вчерашнюю обиду – он жил своим светлым, радужным сном. Он знал теперь, что они ничего не поймают, и не жалел об этом.
И ему было очень легко идти. Он оглядывался по сторонам, вдыхая полной грудью морозный голубой воздух и замечая все. Сосны? Сосны на берегу похожи на фаланги стройных рыцарей, ну конечно же. Восходящее солнце освещает их рыжие доспехи, зеленые кудри, и они стоят, оцепенев, выжидая. А впереди – огромная синяя равнина…
А сами рыбаки – разведчики, космонавты. Они прилетели на другую планету и шагают, разглядывая рыжих и стройных зеленокудрых великанов, шагают по голубой, непривычной «земле», оставляя глубокие синие провалы следов. Что же все-таки произойдет здесь, когда поднимется высоко в небо вон тот странный багряный шар, от которого протянулись розовые длинные пики?
– Скорее, Володя, скорее, хватит оглядываться, – повторял Петр Сергеевич деловито, и они шли, они торопились.
Пришли наконец на место – на вчерашние счастливые лунки доброго рыболова. Володе уступили самую добычливую из вчерашних. Кругом не было других рыбаков – это место не пользовалось популярностью, – а на близком берегу серебрились березы. Их много, они тоже необыкновенные, они тоже ждут чего-то. Может быть, они ждут турнира рыцарей? Из серебристых они постепенно становятся розовыми…
Володя размотал леску на своей удочке, насадил мотыля на крючок мормышки и кинул в прорубь. Как по волшебству, у него клюнуло тотчас. Петр Сергеевич много раз учил его, как подсекать, и теперь Володя без труда вытащил большого ленивого окуня. Ничуть не удивившись, как будто так и должно было быть, Володя отцепил его и бросил около лунки. И вытащил еще… Окуни были большие, казалось, что они даже крупнее, чем те, в избе.
Петр Сергеевич и добрый рыболов тоже вовсю таскали больших окуней. Стая, которую рыболов нащупал вчера, не только не ушла, но, по-видимому, даже увеличилась и проголодалась. Взрослые рыбаки суетились, их лица горели, они уже ничего не замечали вокруг, даже Володю. Около каждого росла гора окуней.
А солнце тем временем поднялось. Оно сверкало теперь нестерпимо – на него было больно смотреть. По широкой заснеженной равнине протянулись голубые и желтые полосы. Послышались легкие шелесты, шорохи. Что это?.. Как странно: березы опять изменили свой цвет – они теперь желтые. Они неподвижны пока. Или это только так кажется?
Окуни… Они очень красивые, когда живые, – яркие, пестрые. И тусклые и печальные, когда застывают. Мутнеют глаза.
Клев был на славу. Петр Сергеевич и его новый знакомый наловили уже помногу. А Володя… Мормышка, сверкая, лежала на снегу рядом с лункой, а Володя осторожно – так, чтобы не заметили взрослые, – сталкивал пойманных окуней обратно. Полосатые сильные красноперые красавцы, постояв секунду в растерянности, благодарно уходили в темную глубину, а Володя с трудом удерживался от радостных возгласов. Что ему «гора окуней»? Все было теперь у него – только ли гора окуней?
День разгорался. Солнце поднималось все выше, а снег оседал потихоньку.
Если бы никогда не кончился этот волшебный день для Володи! Если бы так было всегда…
ПОДКИДЫШ
1
Его звали Фрол.
Каждое утро он приходил на свое место минут на двадцать раньше времени, когда еще возилась у стендов полусонная, с красными, набрякшими глазами ночная смена. Как всегда, шел от раздевалки по громадному помещению цеха между теплыми замасленными серыми боками станков, привычно лавируя между ними, чтобы не идти по проходу – там дальше. Как всегда, его сразу же охватывал и слегка оглушал знакомый шум и запах теплого машинного масла, гари, горячего металла.
Сначала шагал по участку цеха шасси – здесь стройными безлюдными рядами выстроились станки-автоматы; за ними сверлильные станки и маленькие станочки для нарезки гаек – тут работали только девушки и женщины, сосредоточенно, ловко орудуя руками, коричневыми и блестящими от масла, стекающего с резьбонарезных стержней…. Затем большой конвейер, по которому медленно, тоже полусонно ползли рождающиеся остовы моторов, подставляя свои бока рабочим – их сильным, ловким, иногда цепким, играющим, иногда уставшим и вялым рукам…
Потом дверь в ЛИДу (что означало: лаборатория испытаний двигателей), подвесной конвейер с готовыми уже моторами, похожими на какие-то странные пушки, уже окрашенные в серебристый самолетный цвет, плывущие медленно и величаво, пока еще мертвые, но уже готовые к тому, чтобы руки испытателей – и его тоже – оживили их, дали им долгую или недолгую жизнь. Правда, над их дальнейшей судьбой он уже был не властен, но мог сделать все, чтобы подготовить их по мере возможности к жизни полной, бесперебойной, когда так весело и бесшумно работают клапаны, бежит по «рубашке» масло и вертится, вертится безостановочно, сильно и плавно маховик. Тогда летит вперед автомобиль, и дует свежий упругий ветер, и торопится обжигающая вода в радиатор, чтобы оттуда вернуться блаженно прохладной и снять усталость с перегретых, натруженных внутренностей мотора.
И Фрол не спеша, с солидной, спокойной осмотрительностью входил в ЛИДу – широкое и длинное помещение с тремя рядами стендов, на которых удобно лежали моторы, повернувшись стволами удлинителей в сторону широких зарешеченных окон.
В это утро Фрол вошел в лабораторию, как всегда спокойный, готовый к работе, хотя и немного невыспавшийся – вчера допоздна играли в «козла» во дворе, – ленивый, нарочито небрежный, с сознанием своей нужности здесь, хотя и с ощущением какого-то недовольства. Он знал, что работа отвлечет его, а вечером можно будет зайти в магазинчик напротив завода – «на двоих», а тогда и с женой будет мириться легче: она опять обиделась на него вчера. Он взглянул мельком на Ивана да Федора, из ночной смены, кивнул им и вышел к баку.
Люди все подходили и подходили.
Вот «молодежная бригада»: двое молодых парней из заводских кадровиков и четыре студента, присланных на практику, – они работали в стороне от конвейера, собирали генераторы на базе готовых моторов для каких-то особых нужд. Пришел Степа Солдатов, контролер лаборатории испытаний, которого почему-то прозвали Феней, – он был кудрявый, в очках, нескладный и высокий; на прозвище не обижался. Пришли двое из его, Фрола, утренней смены: Федор-маленький и Сергей – тоже бывалые испытатели. И наконец, как всегда, позже всех суетливо появился Умейко. Умейко была его фамилия, и никто не звал его по имени, а Фрол вообще не знал имени этого Умейки. Был он черен, суетлив и худ, был похож на цыгана, но без присущей цыганам ловкости. В работе он никогда не поспевал, и с ним всегда случались непредвиденные истории. Появился в лабиринте станков начальник участка Арсений Самойлович – носатый, высокий и толстый, с жидкими, как у младенца, волосиками на удлиненном черепе. Говорил он зычным басом так, что всегда было слышно издалека, несмотря на гул станков.
Раз слышно Арсения – пора начинать.
Фрол раздавил сигарету о край бака, бросил ее в песок, сплюнул и пошел в ЛИДу.
Ряд его был у самых окон – это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что зимой светлее и прохладней. Весной же и летом в утреннюю смену мешало солнце.
Конвейер моторов стоял.
Минут через двадцать он должен пойти – подготовят все для работы, дождутся опоздавших, подвезут цилиндры, картеры, блоки. Подвесной конвейер в ЛИДе стоял тоже, но на нем висело два мотора, успевших приехать в ЛИДу через специальное входное окно. Иван да Федор не сняли их, оставили. Интересно было снять один из этих моторов, так как иначе все двадцать минут до начала работы конвейера придется курить. Два мотора – двоим сидеть.
Кто возьмет?
Умейко, конечно, как пришел, кинулся на один мотор. Но Умейке это, уж как повелось, прощали. Он и так едва успеет обкатать норму, да и то если не будет простоев на конвейере. Фрол считался самым умелым и, хотя он приходил всегда первым, не пользовался этим и не брал себе мотора, если не хватало.
Второй мотор взял Сергей (предварительно оглянувшись застенчиво). Взял. Поставил.
– Что, Фрол Федорыч, покурим? – сказал и подмигнул ему Федор-маленький.
– Покурим.
Вышли к баку.
2
Внешне Фрол ничем особенным не отличался от других рабочих, разве что мягкостью в повадке. Был он чуть выше среднего роста, не всегда бритый, русоволосый. Брови широкие, редкие, внимательные серые глаза. Когда серые, а когда голубые – в зависимости от освещения. С правой стороны во рту поблескивал золотой зуб. Было ему сорок четыре, однако выглядел он старше.
Фрол закурил сигарету – третью за сегодня: уж несколько раз собирался бросить курить, но не выдерживал, убеждал себя, что все равно уж курит давно и бессмысленно теперь бросать, а что касается здоровья, то оно и так у него неплохое, а жить до ста лет он не собирался. Однако привычка считать осталась.
Курилось невкусно. Горечь какая-то. «Настроение паршивое, вот и горчит, – подумал Фрол. – Не выспался».
И вспомнилось ему, чем расстроил его вчерашний день, а вернее сказать, вечер. Когда он пришел домой, Валентина уже лежала и, повернувшись к нему спиной, старательно и упорно делала вид, что спит, хотя он знал, что она не спит, что она долго ждала его – договорились идти в кино – и теперь опять обиделась, а на его робкую извиняющуюся ласку пробурчала что-то – он не расслышал что – и во всю ночь так и не повернулась к нему.
Фрол бросил недокуренную сигарету, встал, направился к Сергею.
Мотор Сергея уже завелся, фырчал, подпрыгивая, клапана стучали вовсю.
– Завелся? – кивнув, крикнул Фрол.
– Завелся… – Сергей махнул рукой. – Опять с насосом. Давление маленькое.
– И клапана.
– Это уж как водится.
– Ты вот что, Сергей… Два рубля не найдется?
– Что? Два рубля? Черт его знает, Фрол Федорыч. Погоди, посмотрю. Пойдем.
Сергей занимался в какой-то спортивной секции, и это чувствовалось сразу. Крепкий парень лет тридцати, светловолосый, с короткой стрижкой. Он стоял у стенда в тренировочном костюме с белой полоской у шеи. Пиджак вешал у контролерского столика, где сидел Степа Солдатов – Феня. Сергей и Фрол подошли к столику. Фени не было – отошел куда-то. Сергей вытер руки паклей и принялся шарить по карманам в пиджаке. Он наклонился, и спина его под синей тренировочной майкой обрисовалась четко – два мощных валика мышц.
– Нет, Фрол Федорыч. С удовольствием бы, нету.
– Ничего, ладно.
«Может, у Сашки из молодежной? – подумал Фрол. – У Умейки и спрашивать нечего». Но все же спросил у Умейки:
– Слушай, у тебя рубля не найдется?
– Чего?
Умейко орал как бешеный. Он плохо слышал. И Фролу пришлось орать:
– Рубль, говорю! Рубль!
Фрол вытянул указательный палец вверх.
– Рубль?! – Умейко только рукой махнул: нету.
И засмеялся. И, как всегда, Фрол подумал, что Умейко – хороший мужик все-таки. Безобидный.
– Саша, привет! – сказал Фрол, выйдя из ЛИДы и подойдя к стендам молодежной бригады.
– А, Фрол Федорыч, здорово.
Сашке было лет двадцать с небольшим. Черноглазый, черноволосый, красивый. Девчонки небось с ума сходили. Жил Сашка один. Но с дороги не сбился пока, да уж теперь и вряд ли собьется. В каких-то комсомольских начальниках ходил.
– Ты, Саш, этого… – Фрол почесал в затылке. – Не богат? В получку отдам.
– Сколько тебе, Фрол Федорыч?
– Да сколько есть, хоть рубль.
Больше Фролу неудобно было у Сашки просить: все-таки один, ни отца, ни матери.
– Сейчас посмотрю, постой, – сказал Сашка. Он порылся в карманах, нашел рубль, протянул.
– Спасибо, Саша. Так, значит, в получку.
– Ерунда, Фрол Федорыч. Когда будут.
– Ладно, спасибо.
«Зря два не спросил», – все-таки подумал Фрол.
3
– Ну как, достал? – спросил Федор.
Фрол показал рубль:
– Мало, понимаешь. Еще надо. Хоть рублик.
– На, закури, – Федор протянул портсигар.
– Неохота что-то, Федя.
– Почему неохота?
– А бог его знает, Федя. Не выспался.
– Ты моих закури. Махорочка.
– Да? Откуда? – Фрол поднял широкие брови.
– Так, баба набивает. Гильзы покупаем.
– Ну?
– Ей-богу. Так после войны и отвыкнуть не могу. Все покрепше.
– Ну, давай.
Закурили оба. «Да, это что надо, – подумал Фрол. – Аж в глазах слезы, приятно».
– Ну как, хорошо?
– Хорошо. Спасибо, Федя.
– То-то.
К шуму в цехе уже привыкли. Шум, конечно, был страшный. Особенно на участке автоматного. Здесь же, в уголке, у ЛИДы, – поменьше. Но говорить все равно приходилось с натугой.
Помолчали. Пошел конвейер. Шум в цехе еще усилился: теперь уже работала вся первая смена в цехе моторов. И завизжали автоматические коловороты на конвейере.
Появился Арсений Самойлович.
– Все курите? – сказал он зычным басом.
– Курим, а то как же, – ответил Федор.
– Конвейер пошел.
– Видим.
Промолчал Арсений, прошел. Знает, что еще первый мотор только-только в ЛИДу вползает.
– Ну что, иди, Фрол Федорыч, – сказал Федя.
– Иди ты, Федя. Следующий мой.
И Федя ушел.
Фрол докурил, поднялся, вошел в ЛИДу. Федя мотор ставит. Скоро Фролу. Скорее бы.
…С Валентиной они вообще-то давно уже были не в ладах. Не то чтобы уж очень ругались, а так – перемогались кое-как, и ладно. А позавчера она пришла поздно, сказав, что было какое-то там собрание у них на фабрике. Она работала на швейной фабрике нормировщицей, и Фрол никак не мог перетащить ее на завод – не хотела. «Какое у них могло быть собрание?..» И хотя у Фрола не было никаких оснований не верить ей, да и вряд ли, думал он, она пойдет на что-то такое, однако он чувствовал, будто червячок какой-то забрался в него – и точит, и точит. Он и не верил, и уговаривал себя, что чепуха это, лучше, чем он, ей мужа все равно не найти, а червячок точил и точил. «Надо бы и мне махорочки впрок», – подумал Фрол.
Умейко тоже завел свой мотор, и теперь они с Сергеем колдовали оба. Довольно просторное помещение лаборатории осветило солнце. Фролов ряд был весь освещен – от конца до начала. «Опять ослепы мешать будут», – подумал Фрол.
В окне ЛИДы – в дальнем от Фрола углу – уже пролезал его, Фрола, мотор. Сейчас и ему начинать. А Фени все нет.
Фрол оглядел стол контролера и недалеко от стола, в углу, заметил старый мотор. Откуда он здесь? Фрол встал, подошел. Ого, поржавел порядком. Однако модель новая. Эк испакостили, черти! Где они его держали?
Вошел Феня.
– Что это, Степа? – Фрол кивнул на мотор.
– Это? А экспериментальщики привезли. На запчасти.
– На запчасти?..
Фрол наклонился, потом присел. Провел пальцем по блоку цилиндров. Палец стал бурым. «Вот сволочи!» – подумал Фрол.
– Степа, у тебя насчет денег как? – сказал он, вставая.
– Тебе много? – спросил Феня.
– Да нет, рубль всего.
– В получку отдашь?
– Отдам, конечно.
– Тогда на, разменяй. – Степа протянул трешку.
Фрол взял трешку и опять присел около мотора. Он перевалил его на другой бок, сильно испачкав руки.
– Фрол! – закричал во всю глотку Умейко. – Мотор бери.
«Да, пора, – подумал Фрол. – Еще, не дай бог, сейчас Арсений зайдет…»
А мотор уж подошел.
Фрол посмотрел на часы. – они висели посреди лаборатории на перекладине – 7.35. Быстрей ставить…
4
Мотор попался хороший. Завелся сразу. Фрол только примерил трамблер, подвел горючее, масло, воду, приконтачил зажигание и лишь нажал на стартер и отрегулировал карбюратор – мотор вздрогнул, затрясся и запел – завелся. «Левые клапана, отстойник, масляный фильтр, – машинально отметил про себя Фрол. – Еще как с давлением масла…»
Но это было только начало, потому что все неполадки проявляются не сразу: надо было дать ему поработать. Фрол прибавил газку – мотор подпрыгнул, рванулся, но не было у него сил сорваться со стенда, он только зло зафыркал, загрохотал. «Сердится!» – ласково подумал Фрол, сбавил газ и закрепил рычажок карбюратора в одном положении. Теперь мотор работал спокойно и ровно. Фрол обошел его, чтобы взглянуть на манометр масла, и кожей лица, шеи, рук почувствовал знакомое живое тепло родившегося мотора. Тепло шло пока только от отводных труб – в них выбрасывались отработанные горячие газы из цилиндров. Отводные трубы, похожие на очень толстые пальцы, всегда нагревались первыми, дымились слегка – перегорало случайно попавшее на их поверхность масло, – иногда желтели. Но через минуту подрагивающий мотор нагревался весь и полыхал здоровым и крепким рабочим жаром. И хотя он удобно, покойно лежал на стенде, закрепленный по всем правилам технологии, слегка лишь подрагивая от напряжения, казалось: не место ему здесь, в ЛИДе, на волю бы ему, на простор, на ветерок бы.
Фрол осторожно, уважительно выполнял свое дело: подкручивал гайки, регулировал клапаны, менял карбюратор или еще что-нибудь, если требовалось, – отлаживал своего питомца так, чтобы потом, когда тот уже выйдет в жизнь, как можно дольше мог бы он обойтись без чужих рук. Ведь неизвестно, какими они будут-то, эти руки.
А Сергей уже ставил на стенд второй мотор.
– Что, Фрол Федорыч, завелся? – крикнул он.
– Завелся…
– А мой остывает.
«Не дал рубль-то, «остывает»!» – подумал Фрол.
Прошло часа три. Время – к одиннадцати. Скоро обед.
Еще пока дообкатывался первый мотор и грелся второй, Фрол несколько раз подходил к ржавому мотору. Карбюратора вообще не было на нем, трамблер явно никуда не годился, и – это уж как пить дать – придется менять масляный насос. Фрол отвинтил крышку и глянул на клапаны. Даже сюда пробралась ржавчина. Что они делали с ним? Потускнел местами и валик. Как бы не подкачал блок цилиндров. Если там раковины – гиблое дело, на утиль, на запчасти…
Сдав первый и окончательно обкатав второй, Фрол опять подошел к брошенному мотору. Взять, что ли? Правда, тельфером сюда не дотянешься, а тащить тяжеловато. Можно, конечно, Федора попросить… Только вот стоит ли? Хлопот не оберешься, а после обеда, наверное, моторы все-таки пойдут. Два да после обеда два – четыре. Больше вряд ли. А сейчас очередь Федора и Умейко.
И Фрол пошел к баку за Федором.
– Слушай, Федя, может, подмогнешь? – спросил он.
– Взять хочешь? – Федор понял, о чем идет речь.
– Хочу.
– Смотри, Фрол Федорыч, проваландаешься. Я этот мотор тоже смотрел – ни к дьяволу. Сволочи там, в экспериментальном.
– Да… Но, может, все-таки подмогнешь? Бог с ним, попробую, а?
– Уж Сергей целился. Не взял.
Видно, не хотелось вставать с места Федору.
– Сергею и так хватит, чего ему? – не уступал Фрол.
– Пораньше уйти хочет. Тренировка… Погоди, сейчас докурю. Хочешь?
– Давай.
Покурили.
Федор-маленький был одногодок Фрола. Воевали на одном фронте, в одной дивизии, а встретились впервые вот здесь, на заводе. Осколком Федору перебило левую ногу, кость срослась, но криво, и теперь на ходу он прихрамывал. Ростом он был до глаз Фролу, чуть выше Умейки, но крепок и широк в плечах.
Вместе подтащили мотор к тельферу, зацепили, подвезли к свободному стенду на Фроловом ряду.
– Ну, с богом, Фрол Федорыч. Колдуй!
– Спасибо, Федя.
Умейко смотрел на них из своего ряда, улыбался.
5
Ну, конечно, и речи не было, чтобы сразу заводить. Первым делом Фрол поотвинчивал гайки и заглянул в блок цилиндров. Чисто. Аж солнце сверкнуло! Ни точечки! Теперь дело пойдет. Даже поршневые кольца на месте. Ну, голубчик, надежда есть. Блок цилиндров – живот мотора. И номер на блоке ставится. Фрол почистил бензинчиком. Ага, вот и номер!
Мотор покорно и неловко лежал на стенде, как на операционном столе. Фрол обхватил его руками, поправил. Жалобно и мертвенно поблескивала кое-где оставшаяся краска. И только ярко и весело сверкали полости блока. «Подлечим тебя, подлечим! – сказал Фрол. – Не впервой».
– Ну, как? – спросил Федор, подходя.
– В порядке! Блок в порядке!
– Ну, считай, повезло. Давай попробуй. Арсений, говорят, его списать хотел. На переплавку.
– Черта лысого ему, а не переплавку!
– Ну, давай.
Федор отошел.
Фрол вставил поршни, поглядел валик. Плохой, заменить надо, а заодно и карбюратор со склада. И трамблер. Крышку еще. Масляный насос. Да, повозиться придется! А еще два мотора, самое малое, делать. Только бы Арсений не придрался – скажет: план мне срываешь.
И Фрол отправился на конвейер.
– Зря связался, Фрол Федорыч, – крикнул Сергей. – Намаешься.
