Текст книги "Семилетняя война"

Автор книги: Юрий Лубченков

Соавторы: Константин Осипов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

3

В главной квартире Салтыкова не сразу поняли и поверили, что над прусской армией одержана самая решительная и полная победа.

Однако, судя по донесениям командиров, и русские войска были расстроены и очень нуждались в отдыхе. Много часовой упорный бой, необходимость отбивать атаки конницы и не раз действовать штыком, тяжёлые потери – всё это не могло не сказаться на состоянии армии. Поэтому Салтыков, исходя из тогдашних военных воззрений, решил вести преследование лишь ограниченными силами.

– Надобно разобраться, – сказал он, обращаясь к генералам и офицерам, плотным кольцом окружившим его. – А преследованьем пущай займутся лёгкая конница графа Тотлебена да австрийская кавалерия: сии полки менее всех в деле участвовали. Фридерик же и без того не скоро оправится.

– Недорубленный лес опять вырастает, – раздался чей-то негромкий спокойный голос.

Ивонин, стоявший подле главнокомандующего, живо повернулся и увидел сухопарого подполковника, лет тридцати, с энергичным лицом и удивительными голубыми глазами, в одно и то же время пронзительными, умными и насмешливыми.

Салтыков сделал вид, что не расслышал этого замечания, справедливость которого он сам смутно сознавал. Сидя на стуле и устроив поудобнее больную ногу, он принялся составлять реляцию в Петербург.

– Если найдётся где победа славнее и совершеннее, – диктовал он, покашливая, – то, однако, ревность и искусство генералов и офицеров, и мужество, храбрость, послушание и единодушие солдатства должны навсегда примером остаться.

Он помолчал и добавил.

– Артиллерия наша сохранила ту славу, которую при всех прочих случаях приобрела.

В это время подскакал Фермор.

– Ваше сиятельство, – сказал он, слезши с коня, – как свидетельствуют донесения командиров полков, наши потери составляют две тысячи шестьсот человек убитыми и одиннадцать тысяч ранеными; корпус римско-императорских войск потерял до полуторы тысяч.

Салтыков встал и перекрестился.

– Ну, а они? Пруссы? – почти закричал он.

– Потери неприятеля составляют семнадцать-восемнадцать тысяч. Пленных взято до пяти тысяч, но сие число за ничтожность почитать можно противу того, которое в Польшу и другие места разбежались. Нами взято двадцать шесть знамён, два штандарта, сто семьдесят два орудия, десять тысяч рублей и до ста тысяч патронов.

– Виктория! Знатная виктория! Но как дорого ты, Русь, за неё заплатила! – Салтыков вдруг всхлипнул. – Велите завтра торжественный молебен отслужить. Кто реляцию-то в Петербург домчит?

Ивонин выдвинулся вперёд.

– Ваше сиятельство! Пошлите капитана Шатилова. Он в битве сей немалое участие принял, сможет всякую любознательность удовлетворить. Он контузию получил, но неопасную, и уже на ногах.

– Шатилов? Добро! Тому и быть, – сказал Салтыков. – Ступай, предупреди его!

Проходя мимо давешнего подполковника, Ивонин услыхал, как тот убеждённо и решительно говорил:

– Что теперь делать надлежит? Да, конечно, итти на Берлин. Не дать время Фридерику опомниться. На месте главнокомандующего я бы тотчас объявил марш к прусской столице.

Ивонин остановился около Бибикова и, показывая глазами, спросил:

– Кто таков сей подполковник? Знаете вы его?

– Как же не знать! Он состоит в корпусе князя Волконского, определённой должности пока не исполняет. Зовут его – Александр Васильевич Суворов.

ЧАСТЬ 2

Глава первая
Коллежский асессор1

Генерал-прокурор сената, Александр Иванович Глебов, был женат на племяннице императрицы Елизаветы Петровны.

Жизнь его протекала безмятежно, если не считать одной заботы: ему вечно не хватало денег. В его поместьях с мужичков взыскивали строго: они трудились на барщине, работали на фабриках, платили подати; нерадивых, лодырей и больных у господина Глебова не было – таких быстро приводили к усердию. Однако доходов не хватало: у государыни была широкая натура, и вслед за её величеством всё сановитое дворянство стремилось жить пороскошнее и повеселее.

Если у Разумовского обедали на серебряной посуде, граф Пётр Иванович Шувалов тотчас заказывал золочёную; если Бестужев появлялся с алмазными пряжками на камзоле, Воронцов выходил с бриллиантовыми пуговицами.

При такой жизни никаких средств не хватало, и Александр Иванович не однажды, морща лоб, задумывался над тем, как обеспечить достойное существование. В конце концов выход был найден.

Его отец, генерал-аншеф Глебов, не раз говаривал:

– Нужно иметь в руке жезл власти; поелику имеешь оный, то и все блага тебе доступны будут.

Александр Иванович, обладая от природы умом быстрым и живым, решил последовать совету батюшки – сперва осторожненько, потом посмелее, а когда всё сошло, то стал действовать в широком масштабе.

Всё протекало гладко вплоть до 1756 года. В этом году генерал-прокурор заключил контракт с Сибирским приказом о поставке водки по рублю сорок копеек за ведро. Самому ему водка обходилась по восемь гривен, но как виноторговля в Иркутске была не ахти значительна, то и барыши предвиделись небольшие: он и провёл это дело между прочим, к случаю. И вдруг иркутские купцы заявили протест: они-де получали всегда водку по целковому за ведро и больше платить не желают.

В первую минуту Глебов даже растерялся. С ним спорят – и кто же? Купчишки, вчерашние холопы! И город такой, что на карте не сыщешь, и людишки там никому неизвестные, и торговлишка у них поганая, – и вдруг осмеливаются?!

Глебов вызвал к себе иркутских бородачей. Сидя на кончиках кресел, они понуро смотрели на грозного генерала, робели, однако на все уговоры и даже угрозы отвечали отказом.

– Мы спокон веку по рублю за ведро платили и твоей милости так платить станем, иначе нам раззор выйдет. И ты хоть што с нами делай, больше платить господа купцы не согласны.

У Глебова в конце концов аж дух захватило.

– Ин, ладно, – зашипел он, подскочив к купцам и тыча им прямо в зубы кулак. – Я буду просить в сенате об учинении следствия о ваших поведениях. Купцам иркутским передайте, что сколько бы велико их богатство ни было, оно, всеконечно, не затмит правосудия в высоком правительствующем учреждении и не поможет им в день ярости и гнева.

Купцы, вздыхая и опасливо оглядываясь, ретировались. В тот же вечер генерал-прокурор сообщил сенату, что по имеющимся сведениям купечество города Иркутска творит беззакония: во-первых, торгует вином плохого качества, а во-вторых, и самое главное, преуменьшает в фискальных ведомостях размер оборотов и таким путём обманывает государство, уплачивая ему неполную сумму налога. Сенаторы подивились: кто же из купцов платит сполна налоги и торгует хорошими товарами? Такого ещё, пожалуй, и не видывали. Но чтобы угодить генерал-прокурору, согласились с его предложением: послать в Иркутск ревизию. А послать решили, по рекомендации того же Глебова, коллежского асессора Крылова.

С молодых лет Крылова томило желание выйти в люди. Сидя в углу на своём высоком жёстком стуле, он завистливо глядел на проходивших с важностью в кабинет начальника высоких персон. Мечты овладевали им. Он видел себя шествующим с такой же гордой осанкой, а вокруг – льстивые улыбки, поклоны…

Он приходил в себя от чьего-нибудь окрика, шмыгал носом и принимался за переписку. Но если выпадал случай столкнуться в дверях с генерал-прокурором, он весь замирал и, не сводя обожающих глаз, склонялся чуть не до земли.

Глебов в конце концов заметил ревностную преданность приказного и оценил её. Крылов начал повышаться в чинах и вскоре сделался с приписью[14]14
  Подьячий «с приписью» – означало уже более высокий ранг. Про таких говорили просто: «С приписью».


[Закрыть].

Изредка, выпив лишнее, он изливал перед женой душу.

– Ты уразумей, Авдотья, – говорил он, не забыв, впрочем, плотно прикрыть ставни, – и мы, грешные, и господа дворяне боятся тех, кто позаметнее. Раз собака лает, значит страшна, а коли молчит, то её и не опасаются. И я молчу… до случая… Авось, приведёт господь и мне порадоваться.

Боясь сказать лишнее, он запевал хмельным голосом:

 
Жизни горькой, жизни сладкой
Дни, недели и года
Протекают, пробегают,
Как поточная вода.
 

Но пробежавшие годы укрепили благорасположение к нему господина Глебова, а с тем принесли чин коллежского асессора. То был уже восьмой чин табели о рангах. Василий Аристархович Крылов был не похож на прежнего замухрышку-писца, но держал он себя по-прежнему политично и не переставал уповать, что его настоящий час, которого он ждёт всю жизнь, ещё придёт.

Этот час пришёл неожиданно.

Генерал-прокурор вызвал к себе коллежского асессора Крылова и велел немедленно собираться в дальний вояж ревизовать иркутское купечество.

– Гляди же, – напутствовал он его, – беспременно блюди государевы интересы, не щади лихоимцев, не бойся никаких наветов, и тебе за то благодарность будет всяческая.

Последнее слово он подчеркнул особо.

Крылова несло, как на крыльях. «Всяческая»… Это понимать надо. Знать, здорово досадили иркутские купчины, господину Глебову. А ревизор, ревизор – дело великое!

2

Спустя несколько месяцев четыре тройки, звеня бубенцами, подъезжали к Иркутску.

– Знать, ваше превосходительство, доскакали, – сказал, полуоборотясь, ямщик: – и сквозь трещу[15]15
  Треща – дремучая трущоба.


[Закрыть] пробрались, и холодины плящие[16]16
  Плящие, то есть сильные (от которых пляшут).


[Закрыть] вытерпели, а теперь вон он, Иркутск.

Крылов жадно рассматривал открывшийся ландшафт. На длинном мысу, обмываемом с севера и запада Ангарою, а с востока речкой Ушаковкой, раскинулся долгожданный город. На юге он примыкал к высокой горе.

– Что за гора? – отрывисто спросил асессор у возницы.

– А Петрушиная, – словоохотливо отозвался ямщик. – С того прозывается, что…

– Молчи, дурак! – прервал его Крылов. Привстав в санях, он продолжал осматривать город. От возбуждения он даже вспотел и распахнул шубу. Внимательно оглядев деревянную стену с башнями, которой был обнесён Иркутск, он заметил новую церковь – единственное каменное строение в городе, потом остановился взором на ветхом здании, к трубе которого был привязан полинялый флаг.

– Это что?

– Казначейство, – ответил с обидой в голосе ямщик, – а то, вишь, канцелярия губернская.

– А рядом с нею: домишко, тыном окружённый, и пред оным инвалид караул несёт?

– То, ваше превосходительство, застенок, – нехотя проговорил возница, – пытошная. А глянь-ко, не нас ли встречать удумали?

Перед воротами стояла плотная толпа, а впереди всех дородный купец с иссера-чёрной бородой, и рядом с ним другой, с седыми космами волос, выбивавшимися из-под надвинутой до самых бровей бобровой шапки. В руках у обоих серебряные блюда с хлебом-солью.

Крылов выскочил из саней и с превеликой вежливостью поздоровался с купечеством:

– Я за счастье почитаю, что с именитым иркутским купечеством познакомиться довелось. А почестей ваших не стою: чины у меня не авантажные.

Его приветливое обращение рассеяло настороженную подозрительность встречавших. Чернобородый купец, облегчённо улыбаясь, приказал ямщику:

– Заворачивай, Иван, ко мне в дом. Купец Мясников умеет гостей принимать, и господин ревизор жаловаться не станет.

А седой старик добавил:

– Ин, впрямь, езжай-ка, ваша милость, к Мясникову. А в случае чем недоволен будешь, кликни меня: Бичевина всяк тут знает.

Крылов покосился на старца: имя богача Бичевина было известно даже в Петербурге.

Мясников отвёл ревизору целый этаж, поставил туда лучшую мебель, велел во всём угождать, а кормил и поил так, что асессор, отваливаясь от стола и расстёгивая мундир, не раз говаривал: «Эдак и благодетелю моему, господину Глебову, пожалуй, едать не приходилось».

Он по целым дням совершал визиты, танцевал на балах любимый иркутский танец «восьмёрку» и, меняя по ходу танца попеременно восемь дам, каждой жал ручку и тщился сказать что-нибудь значительное и по-столичному светское. Особенно охотно танцевал он с женой своего хозяина – статной тёмно-русой красавицей Катериной, но, приметив, что она его невзлюбила, не досаждал ей своим ухаживанием.

Купцы скоро попривыкли к ревизору и удивлялись только, чего ради он выписал из соседнего города воинскую команду в восемьдесят человек. Было и ещё одно обстоятельство, не нравившееся иркутянам: коллежский асессор приблизил к себе ратмана[17]17
  Ратман – член городского совета.


[Закрыть] Слезова – пьянчугу и хвастуна, отменно знавшего все плутни купцов. Слезов каждодневно являлся к ревизору и подолгу беседовал с ним наедине.

Но кроме этих двух мелких обстоятельств, асессор Крылов ничем не давал повода к неудовольствию.

Наступило лето. Крылов стал ездить на прогулки в древние рощи Архиерейской мызы, вёл богобоязненные беседы с монахами, уплетая затурану[18]18
  Затурана – мука, изжаренная на масле.


[Закрыть] и тарки[19]19
  Тарки – четырехугольные пирожки с ягодами.


[Закрыть], и с любознательностью выспрашивал у старожилов, отчего буряты называют деревянных божков онгонами, а войлочных – иргекинами, или почему северо-восточный ветер прозывается на Байкале баргузином, западный – култуком, а юго-западный – шелонником.

Воинская команда отъелась и разленилась, ратман Слезов стал реже появляться в первом этаже Мясниковского дома, и купцы даже подумывали о том, чтобы деликатно напомнить гостю об отъезде, как вдруг иркутский магистрат получил от Крылова приказ: приготовить три куска синего сукна для покрытия столов, сто дестей бумаги и ведро чернил.

Ошеломлённые градоправители помчались к ревизору.

– Василь Аристархович! Батюшка! Али нехорошо тебе живётся у нас? Что сие значит? Что ты удумал?

Крылов в наглухо застёгнутом мундире стоял перед ними, заложив одну руку за спину, в излюбленной позе генерал-прокурора сената. В этот миг всё пело в нём, но лицо его оставалось невозмутимым.

– Сие значит, – холодно произнёс он, – что с завтрашнего дня начнутся действия посланной высоким правительствующим учреждением ревизии.

В эту ночь иркутские купцы плохо спали. Всех тревожили тёмные многозначительные слова Крылова.

Не спал и сам ревизор. Могущество, которому он ещё не совсем верил, но которое так сладко ощутил в этот день, томило его. Так всё просто, – нужно только уметь повелительно отдать приказ. Чтобы уметь повелевать, нужно уметь повиноваться. Крылов в совершенстве постиг науку повиновения. И теперь он ждал зари, чтобы упиться возможностью властвовать.

Под утро его разбудил шум дождя. Унылые пепельные тучи низко нависли над городом.

Нахмурившись, Крылов оделся и, взяв с собою половину команды, вышел из дома.

В дверях он столкнулся с Катериной.

– Здравствуй, хозяюшка, – сказал он, останавливаясь и пристально смотря на неё.

Она хотела пройти, но поневоле отступила, потому что он загораживал дверь.

– Здравствуйте. Кого это в непогодь собрались воевать? – насмешливо спросила она.

– Государево дело не боится непогоды.

Она хотела что-то сказать, но промолчала и прошла в комнаты.

Крылов проводил её тяжёлым взглядом. «Эх, хороша! В Питере таких не видывал. Горда больно, да на это средства найдутся».

Он перешагнул порог и ступил на мокрый деревянный тротуар. Изо всех окон его провожали настороженные, любопытствующие взоры. Медленной, важной походкой, не чувствуя дождя, прошёл он по улице и по скрипучим ступенькам поднялся в губернскую канцелярию.

Ревизия началась.

Крылов вызвал к себе бургомистра и ратманов и сказал, упирая на каждое слово:

– Нет у меня сумнения в том, что многие непорядки и замешательства вами творились. – Он помолчал и вдруг твёрдым голосом добавил: – Я расчёт подробный учинил: расхищено вами казённых сумм на восемьсот двадцать девять тысяч семьдесят два рубля.

Купцы, моргая, глядели на него, невольно удивляясь такой точности. Но удивляться было некогда. Крылов разом остерёг их:

– Винитесь все, лихоимцы, не то на виску вздёрну.

Бургомистр Бречалов выступил вперёд и сказал за всех:

– Василь Аристархыч! Или на тебе хреста нету? Разве ж мы воры какие? Ты хучь преосвященного архиерея, хучь самого вице-губернатора господина Вульфа спроси. Да и, сам ты сколько разов в домы наши хаживал, все достатки наши знаешь!

Крылов мелкими шажками подошёл к Бречалову и вдруг с силой ударил его по лицу.

– Врёшь, злодей! – визгливо закричал он. – Для меня господин Вульф не указ, я сам себе губернатор. Сознавайся, лиходей, что хотел утаить ведомости, дабы не разузнали мы, сколько недоплатил ты матушке-государыне. Сознавайся, не то в застенок отправлю.

Генерал-прокурор сената не ошибся в своём выборе.

Бургомистр, шатаясь, подошёл к столу и нацарапал под диктовку ревизора показание. То же сделали ратманы.

– Отпусти теперь, ваша милость, – глухо промолвил Бречалов.

Крылов удивлённо вскинул брови.

– Отпустить? Лихоимцев? Да ты в уме ли? – Обернувшись к солдатам, он сказал: – Заковать их всех в железа и отвести в острог.

Крылов действовал столь стремительно, что не давал опомниться ошалевшим купцам. Спустя два дня он посадил в острог ещё сто человек, и тогда повёл следствие.

3

Слезов не зря посещал ревизора: его сообщения, а потом и собственные впечатления во время балов и променадов помогли Крылову составить табличку. В этой табличке против фамилии каждого иркутского купца стояла сумма, которую можно у него выбить. Теперь надо было приступить к этой задаче.

Направляясь в пытошную, Крылов пережил минуту колебания. А вдруг вице-губернатор или архиерей подкопаются под него? Не слишком ли он далеко зашёл? Но тут же он вспомнил сенатскую инструкцию: «Следствие производить надлежащим порядком, чиня основательные, в чём кому надлежит, допросы без наималейшего послабления и поноровки». Нет, Глебов его не выдаст! Глебов за него постоит!

Придя в застенок, он расположился напротив дыбы, в которой для этого случая переменили канаты и жирно смазали блоки. Здоровенный детина с засученными рукавами разложил на лавке плети, кнуты и длинные ивовые прутья.

Первым ввели ратмана Верховцева. Увидев орудия пытки, он упал на колени и, простирая скованные руки, вскричал:

– Ваша милость! Что это ты удумал?

– Молчи, вор! – негромко проговорил Крылов. – Государевым слугам всё известно. Недоплатил ты матушке-государыне… – он долго листал свою книжечку и наконец договорил: – недоплатил одиннадцать тысяч. К завтрему должен ты внести их нам.

– Да что ты, батюшка? – завопил Верховцев, – Как перед богом говорю, что если и был грех, то за всю жизнь больше полутора тысяч не наберётся. А таких деньжищ у меня сроду и не бывало. Вот те крест, апостолы-евангелисты. Господи сил, преблагий, преславный…

Из глубины застенка выдвинулся Слезов, приблизился к столу и что-то шепнул Крылову.

– Ин, ладно, – миролюбиво сказал ревизор. – Комиссия согласна уважить тебя. Внесёшь восемь тысячей.

Купец снова забожился, в отчаянии стал биться головой о пол.

– Не хочешь? – бешено закричал Крылов, и голос его загремел под гулкими сводами. – Эй, взять его!

Дюжий детина подскочил к Верховцеву, несколькими умелыми движениями обнажил его вплоть до колен и швырнул на лавку.

– Плетьми его! – приказал Крылов, но вдруг усмехнулся. – Господин ратман, знать, не привык к плети. Ещё занедужит. Почни его палочками.

Палач выбрал прут потолще, взмахнул им выше головы и со свистом опустил на спину купца. Слезов, крестясь, считал удары.

– Не на… не надо… – прохрипел купец. – Дам, всё отдам, в батраки, слышь, пойду, а дам…

– Вишь, как славно! Сразу бы так-то, и тебе, сударь мой, и нам поспокойней было бы. Унести его… Да следующего веди!

Четыре дня продолжалось следствие. Около ста человек были допрошены с пристрастием. Их били плетьми и розгами, пока, они не признавались в утайке той суммы, которую подсказывал им Крылов. Он не брезговал и маленьким доходом, Кузовлев дал тридцать рублей, Михаил Кудреватый – пятнадцать, Шарыпов – один рубль пятьдесят пять копеек. Всё шло впрок.

Больше всего хлопот доставил Бичевин. Старик издавал душераздирающие стоны, но не признавался.

– Может, у него и нет столько? – вполголоса спросил ревизор у Слезова.

Тот замахал руками.

– У него в подвалах бочки с медной и серебряной деньгой рядами стоят, а злато ему, слышь, но ночам змей носит.

Умирающий старик признал пятнадцать тысяч, и его отнесли домой.

Главное было сделано.

Крылов отписал в сенат, что удалось ему собрать сто пятьдесят тысяч недоданных в казну денег и что за неплатёж запечатал он, сверх того, в нескольких лавках товары.

В ответ удостоился он благодарственного от господина Глебова письма. Стороной же дано было ему знать, что от пострадавших купцов во множестве доносы и жалобы в Петербург поступают, однакоже по строгому распоряжению генерал прокурора пересылаются прямо к нему, а там уничтожаются.

Прошло ещё немного времени, и Крылова уведомили о награждении его тысячью рублей; к тому же сенат обнадёживал его, что по возвращении он и чином оставлен не будет.

Купечество было порядочно общипано. Поживиться с него было уже нечем. Собственно, теперь можно было ехать восвояси, но Крылову хотелось продлить свою жизнь в Иркутске.

Освободившись от дел, он снова предался удовольствиям: ездил на променады и танцовал «восьмёрку» с трепещущими от страха и отвращения девицами.

Потом всё это прискучило ему. Тогда он придумал интересную забаву: садился у окна и глядел на проходивших. Выбрав почему-нибудь одного, приказывал солдатам тащить его в дом и сечь изрядно розгами, а потом, угостив водкой, отпускал продолжать свой путь.

Мало-помалу жители перестали ходить перед домом Мясникова, но тогда Крылов сам отправлялся гулять по городу и, если бывал в дурном настроении, многих встречных приказывал пороть или сажать в кордегардию.