355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Лубченков » Семилетняя война » Текст книги (страница 32)
Семилетняя война
  • Текст добавлен: 9 февраля 2018, 16:30

Текст книги "Семилетняя война"


Автор книги: Юрий Лубченков


Соавторы: Константин Осипов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

   – Именно об этом я и говорю.

   – Я понял эту Вашу мысль. Продолжайте.

   – Хорошо. Далее: флот – по условиям погоды – скоро уйдёт, тем самым деблокировав Кольберг с моря, что позволит подвозить пруссакам припасы.

Румянцев быстро вскинул на Леонтьева глаза. Тот, не отводя взгляда от лица командующего, продолжал:

   – Я не останавливаюсь уже на соотношении сил. Просто хочу напомнить вашему превосходительству о рескрипте высокой Конференции относительно того, что паки произойдёт нечаянное соединение Платена с защищающими Кольберг, нам надлежит отходить на старые квартиры.

   – Это всё?

   – Нет, не всё, – вмешался Еропкин, последние минуты ерзавший от нетерпеливого желания вставить слово. – Противник, ваше высокопревосходительство, обладая преимуществом в кавалерии, восстановил связь со Штеттином, откуда черпает ноне припасы. А наш подвоз затруднён недостатком транспорта и опять-таки этой же кавалерией.

   – И ещё, господин генерал-поручик, – подал голос бригадир Брандт, – скоро зима, у нас уже много больных...

   – Надо отходить, Пётр Александрович, – перебил его Еропкин.

   – Ваше превосходительство, – с бешенством процедил Румянцев, – я просил Вас высказывать доводы, а не советы. Принимать решение буду я сам. У вас всё, господа?

Члены военного совета спокойно и непреклонно наклонили головы в знак подтверждения, что всё уже сказано и добавить, а уж тем более возразить, нечего.

   – Ну, что ж, господа, отвечу вам. Да, вы правы, неприятель превосходит нас числом. И он в укреплениях. Но ведь никто и не предлагает немедленный штурм! Ведь речь идёт об осаде! Прошу также не забывать, что припасов в Кольберге не так уж и много, и скоро неприятель будет испытывать недостаток в продовольствии и фураже.

Шёпот.

   – Да, я знаю ваши доводы – вы их только что мне высказали. Но зима ведь не только прогонит наш флот от Кольберга, она не даст возможности действовать и кораблям противника. Что же касается подвоза со Штеттина, то мы – и особенно при помощи господина Берга – в состоянии прекратить подобные сообщения. Мы осаждаем, и у нас в этом случае больше возможности манёвра. О нашем снабжении – кроме подвоза, магазинов – надо налаживать и реквизиции. Война затрагивает всех, включая и тех, на чьей земле она ведётся. Это разумно. Но реквизиции – не грабёж. Таким образом мы, соблюдая меру и обеспечив себя необходимым, лишим этого противника, который будет решать задачу: драться с нами или отступить. Надеюсь, вы знаете, как должно сражаться на открытой местности?

   – А холода, – снова повторил свой довод Брандт, – как быть с ними?

   – Будем готовиться к ним. Я уже говорил как-то генерал-майору Еропкину, что война – не карнавал, не парад и не манёвры. Она не должна зависеть от того, есть ли на небе солнце, или идёт дождь.

   – А как же быть с рескриптом, ваше высокопревосходительство, – со значением напомнил свой аргумент и Леонтьев.

   – Господин генерал-поручик! Господин генерал-фельдмаршал неоднократно получал рескрипты Её Величества. Ныне получаю их и я. И они все говорят об одном – России нужна победа. Мы сидим здесь к противнику ближе и видим его более, так что не грех нам и принять решение своим умишком, и принять его на себя. И мне кажется, ваше превосходительство, что доводы политические при делах военных – не самые лучшие. Они чреваты самыми непредвиденными последствиями – если отдаваться им с упоением. Побережём себя и дело. А в данном же случае они токмо хорошо показывают Вас: кто Вы и что Вы.

Леонтьев побагровел.

   – И последнее, господа. Ведя осаду, мы тем самым ослабляем на основном фронте Фридриха и даём возможность нашей главной армии решать задачи свои без оглядки на силы Вюртембергского и Платена, без боязни того, что король прусский может внезапно усилиться за их счёт. Я решил, господа, продолжать осаду. Мы слишком долго здесь пробыли и слишком много затратили сил, дабы после всего этого отступить ни с чем. Осада будет продолжаться, и крепость будет взята! Несмотря на все и всяческие противодействия – как со стороны противника, так и со стороны своих маловеров. Я призываю вас, господа, выполнять свой долг. Мы – солдаты, а стало быть, должны сражаться и побеждать! Для этого мы и нужны России. Все свободны, господа. Спокойной ночи.

На следующий день активные участники спора, продумав свою позицию за ночь, подали Румянцеву рапорта с прошением об отпусках по болезни. Румянцев хмыкнул:

   – Насильно мил не будешь.

И подписал. В таком деле сомневающийся помощник – не помощник. Теперь его волновало всерьёз лишь одно – отношение Конференции и главнокомандующего к его самоволию. Он не стал на совете смущать умы своих подчинённых этими своими раздумьями, но про себя передумал об сём предмете предостаточно. Но вскоре он уже с удовлетворением зачитывал оставшимся генералам новый рескрипт на своё имя:

   – «...Службу вашу не с тем отправляете, чтоб только простой долг исполнить, но паче о том ревнуете, чтоб имя ваше и заслуги сделать незабвенными». Всё ясно, господа совет? Нашу настойчивость осадную, – он щедро делился единоличным решением сейчас со всеми, хотя на том совете и был в полном одиночестве, – одобряют. И поддерживают. Надеюсь, что более из нас, оставшихся, никто отныне не занедужит и что это успокоит тех, кто боялся державного гнева за выполнение долга своего. И заставит всех сделать всё возможное, дабы оценка верховная наших ратных заслуг не пропала втуне! За работу, господа!

К этому времени подошедшая лёгкая конница Берга вовсю тревожила пруссаков, постепенно отбирая у них контроль над жизненно важной артерией Кольберг – Штеттин.

В начале октября Берг у деревни Вейсенштейн разбил наголову отряд прусского майора Подчарли, пленив при этом и самого майора во главе множества его подчинённых.

Подчарли на подмогу шёл от Грейбенберга отряд де Корбиера, дослужившегося со времени до фельдмаршала. Де Корбиер, увидев, что нужда в его подмоге уже отпала, пытался избегнуть поражения и вовремя отойти. Но Суворов, подполковник конницы Берга, настиг его с эскадроном сербских гусар и долго гнал.

Русская армия тогда уже – после неудачной осады Бунцельвица совместно с союзником Дауном – выдвигалась в Померанию и – далее: на зимние квартиры за Вислу. Бутурлин поэтому приказал соединиться с Бергом кирасирским полкам генерал-поручика Волконского. Дивизия Фермора должна была двигаться непосредственно к Кольбергу. Она шла наперерез пруссакам, идущим от Кольберга к Штеттину.

Это уходил из крепости Платен. Румянцев оказался прав.

Перерезав коммуникации неприятеля и раз за разом нанося колющие удары по небольшим отрядам Платена, пытавшимся противодействовать этому, Румянцев вынудил прусского генерала к ретираде. Поначалу Платен отошёл к Трептову, а затем начал движение на Гольнау, выдвинув арьергардом сильный отряд Корбиера.

Авангард этот Берг атаковал у самого Гольнау на открытой равнинной местности, сильно раскисшей после ливней. Заболоченность, затруднившая наступление тяжёлой русской кавалерии, позволила пруссакам заблаговременно приготовиться и открыть по наступающим огонь картечью. Построившиеся в каре русские пехотинцы в подкрепление своей артиллерии давали залп за залпом, но русские шли прямо на свинцовый дождь и первой же атакой опрокинули каре.

   – Корбиер попытался спасти ситуацию, введя в дело кавалерию, но ему снова помешал Суворов, выведший своих гусар навстречу неприятельской лаве. Пруссаки были опрокинуты, причём суворовские гусары успели ещё и захватить неприятельских фуражиров.

   – Господин генерал, позвольте наказать этих дерзких русских. Всего несколько эскадронов драгун и с ними будет покончено, – умоляли Платена его офицеры, на глазах которых громили их товарищей по оружию и многолетним кампаниям.

   – Запрещаю, – сурово отвечал Платен, отвернувшись от подчинённых и от своего авангарда. – Если мы сейчас ввяжемся в бой, то на нас упадёт Румянцев! Вы этого хотите? Здесь война, а не игра в солдатики! А на войне, случается, и убивают. А случается и такое, что нужно пожертвовать частью, дабы спасти всё! Волк, попадая в капкан, отгрызает себе лапу и уходит. Мы сейчас – этот волк. Мы даже не смеем остаться в Гольнау, а вы призываете меня к самоубийственным поступкам. Стыдитесь, господа. Вы не офицеры, а кисейные барышни.

И действительно, Платен не долго пробыл в крепости.

Подошедший Фермор подверг Гольнау двухчасовой бомбардировке, после чего позволил пруссакам отойти – из-за якобы чрезмерной укреплённости Гольнау, что не позволяло предпринять штурм.

Прусский командир – от греха подальше – перенёс свой основной лагерь поглубже в лес, приказав всё же закрепиться в крепости гарнизону, прикрываемому несколькими батальонами пехоты с приданными кавалерией и артиллерией. Прикрытие расположилось на мосту, ведущем из Гольнау. По приказу Берга Суворов с гренадерским батальоном смел всех этих прикрывающих, ворвался, взломав ворота, в крепость и, вытряхнув оттуда гарнизон, гнал неприятеля штыками до лагеря самого Платена.

Платен почёл за лучшее отступить и отсюда. Берг преследовал его до Дамма. Фермор – нет.

Осадный корпус в эти дни тоже не дремал. Румянцев оставил для сдерживания наступательных амбиций принца Вюртембергского пехоту Долгорукова, после чего перешёл на западный берег Персанты и принялся громить прусские посты. Расправившись с оными, русские войска двинулись к Трептову, – выкуривать генерал-майора Кноблоха, отряд которого был направлен туда принцем Вюртембергским – для облегчения положения Платена.

Платен же, отступая на Штеттин, оставил в Трептове Кноблоха защищать свои коммуникации. Но сейчас Кноблоху предстояло более серьёзное дело – защищать от Румянцева уже не какие-то коммуникации, а свою собственную свободу и, может быть, даже жизнь.

Задача оказалась прусскому генерал-майору не по силам.

Подвергнутый артиллерийскому обстрелу, он решил не дожидаться штурма со всеми его жестокостями и предпочёл сдаться. В свой актив русские записали 61 офицера, 1639 солдат, 15 знамён и 7 пушек. Это был крупный успех всей кампании 1761 года.

Румянцев с войсками вернулся в лагерь продолжать осаду Кольберга. Его корпус был усилен до тридцати пяти тысяч. Главная же армия была уведена Бутурлиным на зимние квартиры за Вислу и Мариенвердер.

В помощь же осадному корпусу фельдмаршал оставил корпус Волконского на Варте и корпус Чернышёва в Силезии. Румянцев пытался критиковать подобное весьма неудачное расположение, но Бутурлин его доводов не принял.

Фридрих, полностью – заочно – согласный с Румянцевым, не мог уже предоставить русскому главнокомандующему свои доводы, разбив его корпуса по отдельности – был слишком слаб. Но сил для поддержки Кольберга не жалел, выделяя из своих скудных запасов всё возможное и невозможное.

Он усиливает ослабленного поражениями Платена отрядом Шенкендорфа, насчитывающего пять тысяч. Но это уже мало чем могло помочь осаждённым. Румянцев, когда ему донесли об этом отряде, отвечал на вопрошающие взгляды своих генералов:

– Господа, не понимаю вашего ожидания в отношении наших с вами совместных действий. Сей отряд, конечно, усиливает генерала Платена и делает оного последнего снова опасным как для наших магазинов, так и для припасов и фуража генерал-поручика Волконского. Не менее, но и не более. Хоть одинокий Платен, хоть вкупе с Шенкендорфом – он может только кусать исподтишка.

   – Простите, ваше превосходительство, – спокойно возразил ему генерал-майор Яковлев, – а такую возможность, как совокупный удар Платена, Шенкендорфа и принца Вюртембергского по нашему корпусу, Вы учитываете?

   – Учитываю, ваше превосходительство, – весело отвечал командир корпуса. Весело и уверенно. – Равно, как и то, что конница генерал-майора Берга, постоянно тревожащая Платена, располагает необходимыми сведениями о нём. Учитываю и то, что совокупные силы пруссаков ныне наконец-то менее наших. Наступая же, они будут действовать там, где мы находимся уже долгое время и, стало быть, можем предположить направления их ударов. И не только предположить, но и предупредить их своими действиями. И вообще, чем быстрее пруссаки надумают пойти на решительную сшибку – тем лучше. Мы уже и так слишком долго находимся здесь.

   – Вы так уверены в победе, ваше высокопревосходительство?

   – Уверен, господа. Глупа уверенность, под которой нет крепкого фундамента логики. Хотя бывает, что и она приносит победу. Но и воевать без уверенности – значит терпеть постоянные поражения. Вспомните наш военный совет после того, как Платен пробился в лагерь Вюртембергского. Тогда тоже были сомнения. Сейчас же обстоятельства складываются для нас гораздо благоприятнее. Хотя бы из-за тех же холодов, которые некоторых из Вас так пугали ранее. Наши солдаты худо-бедно, но уже обжились. Платену же с Шенкендорфом придётся идти по неподготовленным для зимнего проживания местам. И потом: у них много кавалерии. А фураж? Вот Вам, господин генерал-майор, и ещё один довод. Кто ещё хочет высказаться?

Генералы молчали. Они уже усвоили, что если, трудно и тщательно что-то для себя продумав и выверив, Румянцев приходил к какому-то выводу, то он уже не отступал, пребывая в своей уверенности до конца, и сейчас возражали ему больше по инерции. По инерции нежелания принимать на свои плечи груз ответственности.

Румянцев же подобную ответственность на себя брать не боялся. Привыкнув полагаться – и в большом, и в малом – прежде всего на самого себя, он жил и действовал по принципу: если не мы – то кто?

Осада продолжалась. Защитники крепости испытывали всё большие лишения, Платен же и Шенкендорф, скованные беспрестанно тревожащим их Бергом, не рисковали нанести румянцевскому корпусу удар, дабы попытаться деблокировать Кольберг.

Корпус Вюртембергского, так и не дождавшись действенной помощи, по приказу командира ушёл из лагеря. Сторожевые посты осадного корпуса упустили пруссаков, ушедших через плесо, соединённое с морем протоком. По приказу Вюртембергского через проток был наведён съёмный мост, по которому и переправилась пехота. Кавалерия перебралась вплавь.

Отступающих обнаружил Берг, попытавшийся преградить им дорогу у Регенвальда, но пруссаки, хоть и с трудом, но всё же пробились через его порядки и соединились с Платеном.

Румянцеву же в качестве слабого утешения достался укреплённый лагерь принца, заняв который, он окончательно не оставил Гейде никаких шансов на удачное для того разрешение их долговременного единоборства. Но, предполагая, что Вюртембергский, как человек решительный, не замедлит с энергичными действиями, Румянцев оставляет в качестве прикрытия осадных батарей и лагеря несколько батальонов пехоты – только лишь для начального сдерживания полковника Гейде, коли у него возникло бы желание попытать судьбу в чистом поле – а сам со всеми силами перебирается на западный берег Персанты.

Пока руководивший непосредственно осадными работами инженер-полковник Гербель вёл траншейные подступы к крепости и подбирался к подошве земляной насыпи перед наружным рвом укрепления, Румянцев на левом берегу реки выковыривал пруссаков из укрепления Вольфсберга и занимал устье Персанты.

Вскорости наступило время и для подведения итогов давнего знакомства Румянцева и Платена и принца Вюртембергского. Прусские генералы, получив категорическое приказание Фридриха о немедленной доставке в Кольберг продовольствия, пошли на быстрое сближение с русским корпусом. Несколько дней пикировки с помощью лишь лёгкой кавалерии в надежде, что Румянцев подставится под удар, закончились ничем, и первого декабря прусские войска двинулись на приступ русских позиций.

Основной удар был нанесён ими по Шпигскому проходу, защищённому лишь одним гренадерским батальоном с пятью пушками. Когда при извещении о диспозиции Румянцеву осторожно намекнули на подобную слабость и явную недостаточность этих сил для обороны такого важного направления, то он лишь весело возразил:

– Пустяки, господа! Всё делается, как должно. Хочу надеяться, что знатные прусские тактики купно с вами оценят эту слабость и попытаются её использовать! Сие весьма к месту!

Прусские генералы оправдали надежды русского командующего. Они бросили на этот проход кавалерию, которую гренадеры, прежде чем отступить, ещё успели потрепать картечью.

Гренадеры занимали позицию, не имевшую флангов. По причине незамерзающих болот вокруг. И когда торжествующие пруссаки отбросили русский батальон с прохода и устремились по нему, они внезапно увидели, что в тыл им заходят пехотные колонны, усиленные конницей, включающей и казаков. Началась паника, усугубленная Румянцевым, бросившим вдогонку отступающим кавалерию и лёгкие стрелковые батальоны. Убитые мешались с ранеными и пленными. Избегнувших же этой участи гнали до Одера и далее.

Гейде, узнав о поражении тех, в ком была его единственная надежда, капитулировал через три дня после этого. Сдались 2900 человек, оставшихся в живых.

Сообщение о победе вместе с ключами от крепости в Россию повёз бригадир Мельгунов. Донесение Румянцева о взятии Кольберга было, согласно распоряжению императрицы, напечатано и разослано по стране 25 декабря 1761 года.

В этот же день по смерти Елизаветы Петровны на престол России вступил Пётр III.

Эпилог
ЗЕМНУЮ ЖИЗНЬ ПРОЙДЯ ДО ПОЛОВИНЫ...

Новый император немедля заключил с Фридрихом мир – Пруссия была спасена. Румянцев был назначен командующим корпусом, коему надлежало воевать с Данией – из-за голштинских дел монарха. Но русская армия не успела начать военные действия – в результате дворцового переворота Пётр III был низложен, и на престол села его супруга. Отныне – Екатерина II. Румянцев промедлил с принятием присяги, и это стоило ему корпуса: ему на смену прибыл Пётр Панин.

Обиженный Румянцев ушёл в отставку, но вскоре был обласкан новой императрицей и назначен президентом Малороссийской коллегии. Начавшаяся в 1769 году война с турками сделала его командующим армией, во главе которой он разбил неприятеля при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле, форсировал Дунай и заключил первый из многих выгодных для России мир с османами – Кучук-Кайнарджийский. Эта война сделала его Румянцевым-Задунайским. И навсегда вписала его имя в мировую историю.

Дмитрий Попов тоже оказался в составе своего полка на Украйне. Он погибнет в одном из боев в 1772 году. Но пока до этого ещё далеко. Война начнётся только через год...

Наступившая ночь прекратила дневной шум-гам, стойко держащийся при солнечном свете в большом, многосложном и многолюдном хозяйстве Малороссийского наместника. И лишь ночью нисходила благословенная тишина – пора раздумий и осмысления дневной суеты.

У открытого окошка за простым – по-армейски, по-походному – столом расположились секретарь наместника Александр Безбородко и его гость – офицер одного из полков, расквартированных в Малороссии, секунд-майор Дмитрий Попов. Познакомившись случайно несколько лет назад, они как-то сразу потянулись друг к другу – такая симпатия зачастую бывает – почти инстинктивна, хотя при желании ей и можно найти объяснение по аналогии с пословицей “рыбак рыбака” – людей, думающих схоже не так уж и много, как и просто думающих, – вот они и тянутся друг к другу. Теперь они – уже старые знакомые, почти приятели, хотя и сохранилась в их отношениях первоначальная лёгкая куртуазность – начав так по привычке и немного из эпатажа решили в дальнейшем сие не менять.

   – Угощайтесь, Дмитрий Николаевич. Попробуйте-ка вот пирожков домашних. Чай при вашем-то казённом коште и забыли как их и с чем едят.

   – Покорно благодарю, Александр Андреевич. С удовольствием воспользуюсь вашим любезным предложением, тем паче, что подобных деликатесов я и в детстве-то не едал: всю жизнь свою по лагерям военным странствуя, так что не до разносолов было.

   – Помню, помню, Дмитрий Николаевич, рассказы ваши. Тем более тогда надо на пирожки-то налечь. Что в детстве недобрано – то в зрелости навёрстывать надо.

   – Сей принцип, Александр Андреевич, весьма опасен, так как служит оправданию многого. Не лучше ли так сказать: коли в детстве сумел довольствоваться малым – не уподобляйся в зрелости скотам неразумным, до кормушки добравшимся?

   – Так, значит, по-вашему, кто в юности всё имел, тот пусть и дальше всем владеет, а не имевший ранее пусть не имеет и сейчас?

   – Ах, Александр Андреевич, с пирожков ваших выходим мы на серьёзные материи, но – делать нечего – планида наша с вами такая. Посему отвечу: не так я считаю, как вы сие сейчас изволили трактовать. Позиция ваша в данном случае – плод застарелой желчи вашей, усугубляемый ныне благосостоянием растущим. Мне же представляется так: чем быстрее человек дорвался до благ всех жизни нашей, тем он опасней для окружающих. Добиваясь их, он готов на всё. Добившись же оного, он спешит воспользоваться приобретённым, невзирая на окружающих его. Старые же роды, ныне уже долго владеющие богатствами земли, помышляют – естественно, в идеале, Александр Андреевич! – не токмо как бы прожить позвонче, но и как бы пополезнее – пополезнее для своей державы. Когда человек насытился и опьянение этим миновало, тогда он приобретает возможность оглядеться и понять многое из того, что до сего момента ему понимать было недосуг и не с руки. Заключая всё сказанное мною, скажу: испытывающий в детстве только зависть, а в зрелости – удовлетворение от приобретённого, думает лишь о себе, а отнюдь не о державе. Вот что мне не нравится, а так – пусть старается достичь большего. Грех осуждать за это людей. Пусть их!

   – Так, значит, всё-таки дозволяете жить лучше, чем предки жили?

   – Конечно, Александр Андреевич. Дозволяю! Живите, господин секретарь, лучше, богаче, звонче, чем батюшка ваш жил. Не забывайте токмо при этом во имя чего вы живете – во имя брюха своего или во имя духа.

   – А что вы, любезнейший Дмитрий Николаевич, подразумеваете под духом? Мы все веруем!

   – Вопрос токмо: во что? В Маммону, тельца золотого, или во что-либо иное, в субстанцию менее телесную. Каждый мечтает о своём: кто о своём процветании печётся, кто о державном.

   – А по-вашему, ежели я процветаю, так держава беспременно должна в разор прийти?

   – Не обязательно. Но весьма вероятно. Когда в государстве каждый прежде о себе думает и ради этого готов соседа затоптать – державе добра не видать! Это же, представьте, Александр Андреевич, какая это редкость: чтобы интересы всех с государственными интересами в полное единение пришли!

   – Не вижу противоречий, Дмитрий Николаевич. Богатые подданные – богатое государство.

   – Богатое чем?

   – Всем!

   – Всем ли? Богаче ли оно будет совестью, честью, мужеством?

   – А, вот вы куда!

   – Именно туда. Золото не выигрывает войн, а питает их. Выигрывает железо. Железо, взятое в надёжные руки. А чем они надёжны? Тем, о чём я говорил вам сейчас и о чём вы считаете возможным не упоминать.

   – Почему же? Сие тоже полезные и нужные качества. Но странно мне, что вы не упомянули о таком важном качестве, как верноподданность. Или это не просто забывчивость?

   – Я знал, Александр Андреевич, что вы обратите на это внимание. И был уверен, что не преминете мне об этом напомнить. Разумеется, это важная черта во всех случаях. Верность должна быть, без этого державе не простоять.

   – Простите, Дмитрий Николаевич, я говорил о верноподданности, сиречь верности монарху и престолу. Конечно, это тоже верность, но верность в её высшем, идеальном, значении.

   – Мы с вами по-разному понимаем идеал, Александр Андреевич. Для меня, русского дворянина и офицера, верность – это прежде всего выполнение долга, выполнение до конца, перед землёй, породившей меня. Вспомните, как сказал Пётр при Полтаве: сражайтесь не за меня, государя вашего, а за Отечество! Вот высшая верность.

   – Так, значит, верность монарху вы отрицаете?

   – Не передёргивайте, Александр Андреевич, не старайтесь меня подловить или обвинить в чём-то. Я доказывал верность монарху задолго до того, как вы начали в политику поигрывать. Монарх как символ – да. Живые же люди стареют, умирают, случается, ошибаются.

   – Монархи ошибаются?

   – А разве вы не знаете нашей истории? Ах, да, это же не ваша история! Она только становится вашей. По-видимому, отсюда ваша экзальтированная и нерассуждающая преданность. Вам ведь ещё надо доказать, что вы свой и нужный. Только умоляю вас, Александр Андреевич, не доказывайте это мне! Я и так вас весьма уважаю и не собираюсь – поверьте! – сообщать по начальству ни о чём для вас предосудительном. Если же это уже стало вашей верой – мне жаль Россию. Когда самые умные из её слуг начинают думать так как вы – добру не быть. И, кстати, господин секретарь, вы не находите, что мы сейчас говорим о том же, с чего и начинали? Сделав своим символом веры собственное благополучие и процветание, вы неминуемо должны были прийти в своих рассуждениях к персоне, какая может вам их дать даже в ущерб всем прочим, в ущерб всем и всему. В этом и состоит, Александр Андреевич, наше с вами отличие: у кого что болит. Для меня главное – державное процветание, для вас – милость властителей.

   – Я не отделяю, – ответил Безбородко хрипло, – монарха от его державы и от его подданных. И милость верховную я желаю получать за дела во благо государства.

   – Это хорошо. Но, простите, из ваших слов я могу заключить, что не все дела власть верховную предержащих могут идти во благо государственное. Или я извратил вашу мысль?

   – Не извратили, Дмитрий Николаевич.

   – А как же тогда верноподданность? Будете ли вы верным такому властителю или нарушите свой так лелеемый принцип?

   – Не знаю.

   – Вот именно. Не знаете, Александр Андреевич. Что свидетельствует о вашей совести. От чего и происходит сей разговор. Поэтому я ещё раз вам скажу: я не желаю верить в нечто зыбкое, размытое, неопределённое. Я солдат и хочу определённости и постоянства. Эту определённость мне даёт вера в землю моих предков, которую они обильно поливали своей кровью, защищая её от различных любителей полакомиться за чужой счёт, от желающих дать нам новых властителей, к которым мы бы – по их замыслу – со временем бы начали испытывать верноподданнические чувства. Теперь на смену всем павшим пришёл я, а за мной – мои дети. Это и есть верность, Александр Андреевич. Иную мы вряд ли с вами измыслим.

   – Может быть, вы и правы, Дмитрий Николаевич.

Не может быть, а точно. Но я не хочу вам навязывать то, во что верую сам. Вера, не осенённая разумом, слепа. Подумайте на досуге. А пока предлагаю, оставив сии высокие материи, отдать должное вашим чудесным пирожкам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю