Текст книги "Семилетняя война"

Автор книги: Юрий Лубченков

Соавторы: Константин Осипов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

В первых числах мая Екатерина умерла. Ей наследовал Пётр, в котором и духовенство, и народ видели законного наследника и с которым связывали облегчение своей жизни. Впрочем, как и с каждым новым правителем – человеку всегда свойственно надеяться на лучшее. При этом забывают, – усмехнулся про себя Румянцев, – восточную притчу о царе и бедной вдове: “Что ты плачешь о смерти царя, он же был жесток?” – “А вдруг новый будет хуже? Я проклинала предыдущего царя, а когда нами стал править этот, умерший сегодня, я поняла, как я была неправа”.

Был доволен и Меншиков, но недолго. Поначалу он полностью завладел Петром. Под предлогом, что негоже ему быть во дворце рядом с телом Екатерины, он перевёз его к себе домой и назначил нового воспитателя – Остермана. Через несколько дней во время блестящего собрания в доме .Александра Даниловича Пётр II решительно заявил:

– Сегодня я хочу уничтожить фельдмаршала!

Поскольку под этим именем обычно фигурировал Ментиков, воцарилось смятение, тут же рассеянное самим императором, протянувшим фельдмаршалу Меншикову грамоту, возводящую его в сан генералиссимуса. Вскоре он добился изгнания из России Карла-Фридриха Голштинского.

Но подобная идиллия – с точки зрения Меншикова – длилась недолго. Его крайний деспотизм по отношению к малолетнему императору, малая симпатия последнего к Марии Александровне, всё большее влияние нового друга, Ивана Долгорукого, вели к охлаждению Петра. Болезнь Меншикова в июле ускорила дело – без него привыкли обходиться и государство без его твёрдой руки не рухнуло, уцелело – участь генералиссимуса была решена. Вскоре он был арестован, его имущество конфисковано, а сам он с семьёй сослан в Сибирь.

Пётр поехал на коронацию в Москву, да там и остался – настолько ему понравилась здешняя жизнь. Всё большее влияние приобретали Долгорукие: Пётр назначает сразу двух из этой фамилии – отца Ивана – Алексея Григорьевича и Василия Лукича в Совет. Вскоре у Петра появляется новая невеста – Екатерина Алексеевна Долгорукая. Долгорукие, почувствовав близость свершения желаний и возможность приобретения неслыханного могущества, занимались только Петром, забросив все практические дела по управлению государством, как всегда бывало на Руси.

Именно в это время влияние Дмитрия Михайловича Голицына в Верховном Тайном Совете становится особенно сильным. Он – знаток коммерции и финансов – был вдохновителем всех проектов Совета, возложившего для начала ответственность за сложное положение в хозяйстве страны непосредственно на императрицу. Для России это было внове: обычно виноватыми оказывались чины мелкотравчатые, а тут на кого замахнулись! Но верховники на этом не успокоились и этим не удовлетворились – принимаются указы, штампуемые императором, способствующие свободе торговли, для сокращения расходов было сокращено количество бюрократов, снижается подушная подать, введённая Петром 1 в 1724 году.

Как человек, владевший вотчинами, Румянцев не мог одобрить этого – отвыкнуть платить государству, крестьяне могут заново к этому обременительному действу привыкать с трудом, не говоря уже о том, что им, крестьянам, уже самим может прийти в голову мысль, не платя государству, перестать платить и помещикам. Ибо что более свято: держава или их хозяин? А если верховная власть перестала с них требовать денег, то и хозяину не грех укоротить аппетит. Александр Иванович всегда считал, что власть не может никогда показывать свою слабость: уж коли что сделано – то сделано. Но как государственный человек, он не мог не понимать, что крайняя задавленность крестьян, их нужды, резко усилившиеся в годы войн, ведущихся Петром I и требующих крайнего напряжения всех сил, способны привести Россию к бунту, к краху. Надо дать народу хоть немного оправиться. Воистину, год без налогов – удачный год для платящих его. В этом он видел высшую государственную мудрость верховников.

Его размышления прервала вошедшая преувеличенно деловой походкой Мария Андреевна. Без особой нужды поправляла свою идеальную причёску, она – обычно такая всегда уверенная в себе – смущённо прошептала:

   – Извини, дорогой, я задержалась немного...

   – Пустяки, пустяки, матушка, – добродушно, как-то чрезмерно отечески проговорил Румянцев, – я тут задумался немного, так что мне показалось, что ты и отсутствовала лишь всего минуточку.

   – Я продолжу?

   – Конечно, конечно, только ты, свет Марья Андреевна, всё-то подряд не рассказывай, не утомляй себя – уже ведь поздно. Я бы и совсем тебя не мучил более, да ужасно я соскучился по тебе, по голоску твоему, да и любопытен стал к старости излишне. К тому же я слыхал кой-чего о жизни юного Петра Алексеевича, о забавах его юношеских. Поведай-ка мне лучше о днях его последних – тут всякие слухи ходили о Долгоруких. Как там они жили, что поделывали?

Мария обиженно посмотрела на мужа. Хоть и не момент был на него обижаться – надо было потише себя вести, но не могла себя удержать. Умна была и поняла, что многое, о чём рассказывала она здесь с таким жаром, желая поразить и показать свои знания, а стало быть, и значимость, муж уже знал. Поняла, что специально ей и намекнул он об этом в наказание.

Но Александр Иванович проговорился о своей информированности не только из-за подобных низменных побуждений. Он вообще устал, и гонор супруги всё же наконец решился, начиная с первой встречи, немного согнать. А то, коли одна баба хоть немного на престоле посидит, остальные себя по меньшей мере канцлерами воображают. И смех и грех!

– Хорошо, дорогой, – покорно сказала Мария Андреевна, всё же не удержавшись и зло сверкнув глазами. – Последнее время, видимо, Пётр Алексеевич устал от столь пристального внимания Долгоруких. Он беспрерывно охотился и постоянно его сопровождал Алексей Долгорукий, его дочь Екатерина и две её сестры. Рассказывают, что как-то раз на поздравление с особо удачной охотой, он зло усмехнулся и, намекая на свой эскорт из Долгоруких, ответил: “Я сделал больше, чем взял трёх медведей: я веду за собой четырёх двуногих животных”. Но всё же Пётр обручился с Екатериной, и она была официально названа невестой императора. Долгорукие торжествовали. И, несмотря на ходившие слухи о близости разрыва, на водосвятии Пётр появился на параде, несмотря на жестокий мороз, и возвратился домой в обществе Екатерины, стоя на запятках её саней. По приезде домой он почувствовал озноб и на следующий день заболел оспой. Поговаривали, что он был болен и до этого, но всё же присутствовал на торжествах. Сначала была надежда на выздоровление, но Пётр, почувствовав себя получше, имел неосторожность открыть окно. Оспа была застужена, спасения не оставалось, и в ночь на 19 января последовала быстрая смерть.

   – Да-а, – задумчиво протянул Румянцев, – вот она, жизнь, всё уже кажется рядом, и всё теряется в одну минуту.

   – Иван Долгорукий пытался подделать завещание в пользу своей сестры Екатерины, – что, дескать, ей надлежит занять престол, как государевой невесте, но даже сами Долгорукие, не говоря уже о всех остальных, не поддержали его...

Мария Андреевна была почти во всём права, но кое-что она просто не могла знать. Дела семейные Долгоруких, дела внутренние верховников – они не предназначались для досужих и любопытствующих глаз сторонних соглядатаев...

К этому моменту в руках Долгоруких сосредоточилась огромная власть. Так, Алексей Григорьевич, Василий Лукич – члены Верховного Тайного Совета, причём как будущий императорский тесть первый из них самовластно всем распоряжается; губернатор Сибири Михаил Владимирович также вхож в Совет; Василий Владимирович – генерал-фельдмаршал.

Поэтому теперь, когда Долгорукие собирались на семейный совет, казалось, что собирается сама Власть. Это было 17-го. Представители семейства съезжались к головкинскому дворцу-резиденции Алексея Григорьевича. Глава дома, после ночного бдения у постели больного императора, прилёг сам. Поэтому собрались в его комнате. Посмотрев на всех сумрачным взглядом, в котором сквозило отчаяние, он сказал:

   – Император болен, надежды на то, что выживет, нет. Необходимо избирать наследника.

   – И кого же вы намереваетесь избрать в наследники? – поинтересовался Василий Лукич.

Хозяин молча поднял палец к потолку. Там, в верхнем этаже, находились апартаменты его дочери, невесты императора, с титулом императорского величества Екатерины Алексеевны. Василий и Михаил Владимировичи почти одновременно сделали отстраняющий жест руками, но их принялся уговаривать Сергей Григорьевич, тот самый, кого Пётр JI обещал сделать обер-шталмейстером.

   – Всё это можно просто уладить при помощи завещания. Закон о престолонаследии Петра Великого не отменен – государь согласно ему может назначить себе какого угодно преемника. И лучший выбор – в этом Алексей тысячу раз прав – для Петра II – это назначить своей наследницей и преемницей ту, с которой он собирался делить и радости и горести семейные, и трон! Это считает возможным и дипломатический корпус. Не забывайте об этом!

   – А найдутся те, кто захочет стать подданными Екатерины? – не сдавался Василий Владимирович. – Княжна с императором не обручены, а лишь венчаны.

   – Но ведь венчана, – не выдержал Алексей Григорьевич.

   – Но не обручена, – снова напомнил его родственник.

   – Мы усмирим вооружённой рукой всех, кто встанет на нашем пути! – гордо заявил Алексей.

   – Василий Владимирович! – поддержал брата Сергей, – ты же подполковник Преображенского полка, а Алексеев Иван там майор. Вы же вдвоём, как захотите, так и сделаете!

   – Что ты чушь-то несёшь? – возразил подполковник гвардии. – Как это сделается своё-то? Разве я могу об этом полку объявить? Меня тут же свои солдаты подымут на штыки! Не говоря уж о Ваньке – даже его не любят!

После этого, посчитав, что сказано всё, он кивнул своему брату Михаилу, и они вышли вон из покоев.

Алексей Григорьевич обвёл остальных взглядом, как бы спрашивая: “Ну, кто ещё?”, но все оставшиеся не сделали ни одного движения к двери. Хозяин удовлетворённо откинулся на подушках. Тогда встал Василий Лукич. Под подозрительными взглядами он подошёл к столику у камина, сел за него и взял в руки перо. И начал писать. Он писал завещание, которое предполагалось дать на подпись Петру. Написав фразу, он читал её вслух, пробуя на звучание, выслушивал замечания остальных Долгоруких, наиболее интересные записывал. Вскоре завещание было составлено. Но тут раздался голос Сергея:

   – А Пётр подпишет его?

Перо выпало из дрогнувших пальцев. Все лица омрачились.

Тишину нарушил Иван. Высокомерно глядя на остальных, он достал из кармана кипу бумаг и бросил её на стол.

   – Смотрите: это письма Петра, а это – мои. Кто из нас скажет где чьё? Рука одна! Мыс государем в шутку писали, так сами не могли отличить, где кто писал!

Взяв перо, он вывел “Пётр”. Долгорукие узнали руку императора. Всё было сказано. Время действовать. Подпишет Пётр завещание или нет – бумага всё равно будет подписана!

Однако всё оказалось не так просто: в Совете Дмитрий Голицын и Головин были резко против, также была настроена и гвардия. Вице-канцлер Остерман последнее время тяжело, почти смертельно болевший – у него всегда разыгрывался какой-нибудь недуг, когда надо было принимать решения, грозившие в силу непроясненноти ситуации ему опальностью – внезапно выздоровел и не отходил от постели умирающего императора, грозя разоблачить любой обман и подлог. Наконец Пётр умер, так ничего и не подписав. Иван в отчаянии сжёг завещание.

Пять членов Совета – двое Долгоруких, Голицын, Головин, Остерман, Михаил Долгорукий пригласили ещё двух фельдмаршалов: Василия Владимировича Долгорукого и Михаила Михайловича Голицына – старшего и открыли своё первое совещание после смерти императора. Первым взял слово Дмитрий Голицын. Видя рядом с собой теперь брата, он был настроен решительно. Напомнив присутствующим о завещании Екатерины I, гласившем, что в случае, если Пётр II умрёт без наследников, престол переходит к её дочерям Анне и Елизавете в обход детей старшего брата Петра I – Ивана, Голицын продолжал:

   – Наследника престола нет. Завещание Екатерины I просто бумага. Кто она такая, чтобы распоряжаться российской короной? Служанка нарвского пастора, из подонков общества вознесённая на самый его верх! Другое завещание, приписываемое Петру II – подлог! Подлог, – твёрдо повторил он, сурово смотря на сидевших всех рядом четырёх Долгоруких. Те опустили глаза. – Екатерине Долгорукой императрицей не быть!

   – Дети Петра, – продолжал Дмитрий Михайлович, – незаконнорождённые, и стало быть, ни на что претендовать не могут. Уж тем более на трон. Справедливость требует восстановления прав потомков старшего брата Петра I – Ивана Алексеевича. Старшая из его дочерей – Катерина – замужем за герцогом Макленбургским, человеком, что вечно занят войной с собственными подданными. Нам такой государь не надобен. Я предлагаю вторую дочь Ивана – Анну. Она вдова. И курляндцы, коими она правит, на неё не жалуются.

Все согласились. Такой выбор их удовлетворил, ибо оставлял надежду и даже давал уверенность в том, что они будут нужны: при царстве женщины всегда нужны опытные советники, поседевшие в служении предшествующим государям и отечеству.

   – И последнее, господа члены Совета, – снова раздался голос Голицына, когда он убедился, что молчаливый разговор взглядами и кивками закончился в его пользу. – Воля ваша, кто будет нашим повелителем, но я считаю, что при любом случае надобно нам себя полегчить.

   – Как себя полегчить? – каким-то не своим пронзительно-звенящим голосом спросил Головин и смущённо закашлялся.

   – Так полегчить: воли себе прибавить.

   – Это нам не удастся, – подал голос Василий Лукич.

   – Удастся, – уверенно парировал Дмитрий Михайлович, – удастся, – повторил он мечтательно. – Токмо надо не ждать нам, а действовать. И незамедлительно!

Вскоре были составлены “кондиции” или “пункты”, кои должны были быть предложены Анне, и только в случае их принятия она приглашалась занять российский престол. Принятие их императрицей свидетельствовало бы о том, что самовластию в России более не быть. По “кондициям” императрица не могла творить произвол в раздаче чинов и пожалований (выше полковника и в придворные чины), податями не отягощать, государственный доход не употребляй., без суда у дворян жизнь, честь и имение не отнимать, ныне учреждённый Совет из восьми персон всегда содержать и всё делать с его согласия. Более других диктовал Василий Лукич, он же и поехал к Анне за её согласием занять на этих условиях трон.

По Москве ползли слухи, сплетни и шёпот недовольных. Недовольны были дворяне, так как видели в этом прежде всего будущую олигархию. “Это будет царство десяти”, – писал на Москву казанский губернатор Волынский. Ещё один проект верховников, ограничивающий самодержицу не только в пользу членов Совета, но всего дворянства в целом, предполагающий значительное развитие отечественных торговли и промышленности, сулящий даже некоторое облегчение крестьянам – пока оставался неизвестным – его было решено обнародовать лишь по приезде Анны в Москву. А тем временем возникали различные партии и группы дворян, несогласных с верховниками. Они раскололись. Остерман, Прокопович, Кантемир – иностранцы, не имеющие корней в стране и могущие уповать лишь на милость государя – выступали за самодержавие. К ним примыкали и выдвиженцы Петра I типа Ягужинского, не имевшие за собой авторитета аристократии, освещённой временем и поэтому то ориентирующиеся на ничем не ограниченную монархию, бесконтрольно могущую карать и миловать. Ещё одна партия выступала за ограничение самодержавия за счёт генералитета и дворянства. Верховники в принципе не возражали против подобной постановки вопроса, но ещё раз отложили его решение до приезда императрицы, чтоб от её имени объявить о согласии с основными положениями своих оппозиционеров – ограничителей. Дворянство, не зная об этом, всё более волновалось и решило добиваться приёма у Анны, – трудно сразу вот так избавиться от многолетней привычки, что начальство мудрее тебя и способно разрешить все твои сомнения.

За несколько дней до этого приехавшая в Москву Анна участвовала в похоронах Петра II. Тепло встретила высланных ей навстречу преображенцев и конногвардейцев, холодно приветила верховников. Головкин преподнёс ей орден Андрея Первозванного:

   – Покорнейше просим принять, Ваше Величество.

   – Ах, правда, я и забыла надеть его.

Орден подал ей один из её свиты – это подчеркнуло, что награждение она получила не от Совета.

20 февраля в Успенском соборе приносили присягу. В последний момент Совет исключил все спорные пункты присяги и оставил только одно изменение обычной формулы – присягаем императрице и отечеству.

25-го наступил решающий день, в который должно было ответить на вопрос, будет ли в России самодержство или монархия будет ограничена. Предполагалась стычка между сторонниками самодержавия и верховниками. Василий Лукич приказал удвоить во дворце стражу, ближайшим начальником которой был пруссак Альбрехт. Анна вызвала его к себе.

   – Вы храбрый и разумный офицер, мой милый. Российская империя – страна широких возможностей для умных людей. Мы ценим выходцев из Европы за их надёжность, исполнительность и преданность императорскому дому. Скоро у вас предполагается перемена в высшем начальстве... Вы поняли меня?

   – О, да, Ваше Императорское Величество!..

Группа выступавших за ограничение монархии в пользу генералитета и дворян проникла во дворец. Они зачитали Анне свой проект, которая не скрывала своего разочарования, услышав и от этих про какие-то конституционные реформы.

Часть гвардии была готова принять любой проект – лишь бы его выражало большинство. Но тут Василий Лукич, обращаясь к руководителю группы оппозиционеров князю Черкасскому, спросил надменно:

   – Кто это вас в законодатели произвёл?

   – Подобное персональное обращение показало Черкасскому, что относительно него предполагаются далеко идущие выводы. Поэтому, запасаясь мужеством, он громко ответил:Вы, когда уверяли Её Императорское Величество, что “пункты” были делом всех нас, хотя мы в этом и не участвовали.

Долгорукий смутился, поскольку, действительно, прибыв к Анне, он заявил, что “кондиции” одобрены всеми духовными и светскими чинами, что не соответствовало действительности. И сейчас он не нашёл ничего лучшего, как объявить заседание закрытым. Но тут вмешалась Екатерина, сестра Анны:

   – Нечего тут думать, государыня. Извольте подписать, а там видно будет. Подписывайте, я ручаюсь за последствия.

Анна, вздохнув, вывела снизу листа “быть по сему”, и тут же добавила:

   – Господа дворяне, видя ваши разногласия, разрешаю вам обсудить вопрос о будущей форме правления в империи нашей с тем, однако, условием, что сегодня я об вашем решении извещена была!

По её приказу выход из дворца был закрыт. Вход же был свободный. Сюда набивалось всё больше и больше гвардейцев, среди которых всё явственнее раздавались крики:

   – Мы верные подданные Вашего Величества. Мы служим верно прежним государям и сложим свои головы на службе Вашего Величества! Не потерпим, чтобы Вас притесняли!

   – Замолчите, господа, – крикнула императрица, – замолчите, или будете наказаны. Не мешайте господам дворянам думать!

   – Мы верные слуги Ваши и не позволим, чтоб всякие крамольники предписывали Вам. Прикажите, и мы принесём к Вашим ногам их головы!

Тогда Анна решилась:

   – Я вижу, что я здесь не безопасна. – И обращаясь к Альбрехту добавила: – Повинуйтесь только Семёну Андреевичу Салтыкову. – Майор гвардии Салтыков, в своё время арестовавший Меншикова, был её родственником и целиком на её стороне.

После этого совещание дворян, заседавшее под крикигвардейцев: “Да здравствует самодержавная царица! На куски разрежем того, кто не даст ей этого титула!”, быстро пришло к выводу, что необходимо просить Анну Иоанновну принять неограниченную власть. Верховники, уведённые до этого Анной из зала к своему столу, выслушали это решение дворян. Была минута нерешительности, когда можно было попытаться что-то сделать, по крайней мере, погибнуть, отстаивая свой символ веры. Но Головкин, положив конец этому молчанию, громко выразил своё одобрение. Раздались крики:

   – Да здравствует самодержица!

Дмитрий Голицын, Василий Долгорукий, ставя крест на своих планах и своей судьбе, встали и заявили:

   – Да будет воля провидения!

Позднее Голицын сказал:

   – Трапеза была уготовлена, но приглашённые оказались недостойны. Я знаю, что беда обрушится на мою голову. Пусть я пострадаю за отечество. Я стар и смерть меня не страшит. Но те, кто надеется насладиться моими страданиями, пострадают ещё больше.

Россия уже подступила к бироновщине.

Внезапно Румянцев заметил некое колыхание за портьерой. Не поленился – подошёл. И что же? На него пристально взглянули глаза сына. В одной рубашке, босой, он, притаившись у дверей, судя по всему, наблюдал за разговором родителей. Разбуженный непривычным оживлением в доме, он вошёл неслышно. Александр Иванович поразился его не по-детски серьёзному и раздумчивому взгляду. Отец, вздохнув, подтолкнул его к дверям:

   – Ступай, вьюнош. Время позднее, даже уж раннее. Да и разговоры эти пока не про тебя. Так что иди спать. Мы ещё с тобой наговоримся, коли ты такой любознательный.

Пётр молча ушёл. Обернувшись к жене, внимательно вглядывавшейся в эту сцену, Румянцев спросил:

   – Как дети наши, Мария Андреевна?

   – Как... Росли, болели, выздоравливали, играли. А я при них. Словом, жили мы, Александр Иванович. Жили, – повторила она с вызовом.

Но Румянцев предпочёл его не заметить.

   – А Пётр как?

   – Как и все. Правда, росл, да умён – как видишь – не по годам. Дичится тебя, да пройдёт это – тянется он уже к тебе, привыкает. Так что ничего особенного. Жили и всё...

   – Жили и всё... – раздумчиво повторил муж. – Ну, что ж, худо-бедно все жили. И мы жить будем. Родину не выбирают. Ради неё лишь живут и умирают, коли нужда такая придёт. Будем жить, – повторил он, с хрустом потягиваясь и всматриваясь в уже наступивший рассвет за окном. – А, Маша?