Текст книги "Джессика"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Кровать Рика по-прежнему была пуста. На луну наползло полупрозрачное облако, похожее на клочок савана, подсвеченный изнутри. Малколм повернулся набок и снова закрыл глаза.

Он уснул легко, без всякий ворочаний, но сны его были тяжелыми, тусклыми и мучительно тягучими – возможно, теперь его мозг в порядке компенсации все время оставался в медленной фазе. Малколм снова брел по серой пустыне, но теперь она была не совсем пуста. То тут, то там на больших расстояниях друг от друга торчали неподвижные фигуры, занесенные песком по колено, по пояс, по грудь или еще выше. Они были не живые, но и не мертвые. Когда Малколм, увязая в песке, добрел, наконец, до одной из них, она открыла глаза и рот. Но оттуда лишь посыпался сухой песок. И, глядя на струйки песка, текущие из пустых глазниц по щекам, Малколм понял, что смотрит на свое собственное лицо…

Он почувствовал, как песок засасывает его, опутывая руки и ноги, и попытался выбраться, пока его не затянуло с головой, но все было тщетно. Он дергался снова и снова, напрягая все силы, но лишь увязал все глубже. Наконец песок хлынул ему в нос и рот, Малколм понял, что не может больше дышать, и рванулся из последних сил, разрывая, кажется, уже собственное тело в единственной оставшейся попытке освободиться. Он почувствовал, как лопается кожа и хрустят, разламываясь, кости – а затем он вырвался, но понял, что не возносится вверх, а проваливается вниз, в темноту. Ужас падения перехватил его крик, а затем он ударился о дно пропасти…

И снова пришел в себя в своем спальном мешке, в какой-то странной, необычно высокой комнате с огромной мебелью, возносившейся над ним. Через несколько секунд он сообразил, что просто лежит на полу, свалившись во сне с кровати. Он видел унылый свет пасмурного утра, ощущал холод воздуха и твердую плоскость пола под спиной, однако по-прежнему не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, и даже не потому, что ему мешал мешок. Его тело попросту отказывалось повиноваться. «Я умер? – метнулась паническая мысль. – Или, может, сломал позвоночник при падении?» Ему хотелось кричать, но даже этого он не мог. Вспомнилась участь Мориса из «Трещины». «Неужели со мной то же самое? Рик придет… нет, он не придет, он уже мертв… но кто-нибудь же должен прийти… может, через несколько дней, а я так и буду лежать тут… и они наклонятся надо мной, будут говорить что-то вроде «надо же, такой молодой», а я никак не смогу дать им знать, что все вижу, слышу и понимаю…»

Но затем, на самом пике ужаса, он вдруг почувствовал, что его пальцы шевелятся. Все мышцы казались сделанными из ваты, но в них возвращалась жизнь. Малколм несколько раз заставил себя сжать и разжать кулаки, и с четвертого или пятого раза это вышло уже без проблем. Он вытащил руки из мешка и сел на полу.

«Сонный паралич, – вспомнил он. – Я же когда-то читал, что так бывает у совершенно здоровых людей. Сознание просыпается, а тело еще нет. Внезапное пробуждение при падении, очевидно, особенно способствует…»

За его спиной щелкнул дверной замок.

– Что тут за холодильник? – осведомился Рик. – Ты что, решил устроить себе парк в миниатюре? Ты бы еще палатку на полу поставил!

– По крайней мере я, кажется, нормально выспался, – пробурчал Малколм, догадываясь, насколько смешно выглядит на полу в спальном мешке. – Ты где был? Я уж думал, ты… с тобой что-нибудь случилось.

– Не ты один можешь не ночевать дома, – ухмыльнулся Рик. – Хотя я все-таки предпочитаю несколько более живых девушек.

Малколм, ощутивший было облегчение по поводу того, что Джессика не причинила никакого вреда Рику, вновь почувствовал раздражение по адресу соседа. «Когда-нибудь ты дошутишься!» – подумал он. Но вслух ничего не сказал. Он ненавидел конфликты, да.

Он думал об этом в начале вечера, шагая в парк. Еще недавно мысль о конфликте с Джессикой показалась бы ему совершенным абсурдом, но теперь… он уже не был ни в чем уверен. Сможет ли он объясниться с ней так, чтобы больше никто не пострадал – ни он сам, ни какие-либо иные люди, которых она когда-нибудь сочтет актуальной или потенциальной помехой для их отношений? Погода отнюдь не поднимала настроения – было пасмурно и холодно, но, в то же время, дождя не было и не прогнозировалось, так что не было и благовидного предлога для дальнейшего откладывания визита и объяснения. Если только таковой не создаст полиция… На подходе к парку Малколм увидел едущую навстречу полицейскую машину и почувствовал мгновенный укол страха, но тут же отругал себя за глупость. Конечно же, она просто едет мимо, и он не представляет для копов никакого интереса. На нем были новые ботинки – он купил их после того, как узнал, что полиция нашла труп и следы в том месте, где тело затаскивали в воду. Хотя вероятность, что кому-то придет в голову заподозрить именно его и проводить экспертизу его обуви, была бесконечно близкой к нулю – во всяком случае, днем. Но вот если он все-таки напорется на патруль после заката, могут, наверное, на всякий случай и проверить… Но пока до заката еще далеко, и даже его туристический рюкзак (который он взял на всякий случай, еще не зная, останется на ночь или нет) не дает полиции оснований до него докапываться. Нож Малколм решил с собой не брать – пусть тот и был совершенно чист во всех смыслах, незачем, опять-таки, давать кому-то повод для лишних вопросов, если в этом нет необходимости. А необходимости, очевидно, не было – едва ли после смерти Бранта на него мог напасть в парке кто-то еще.

На парковке перед входом в парк стояло несколько машин – все-таки суббота, пусть погода и не лучшая – но полицейской среди них не было. Едва Малколм миновал знак, запрещавший въезд моторизованному транспорту, и свернул на аллею, как его обогнала пара бегуний. Их забранные в хвост волосы ритмично мотались влево-вправо в такт их движениям.

Не похоже, чтобы жуткие находки этой недели особо напугали горожан, подумал Малколм с усмешкой. Хотя, конечно, полиция заверила их, что прочесала весь парк, и больше никакая собака не притащит хозяину куски человеческой плоти… Впрочем, детских воплей, обычных в это время, что-то не слышно, возможно, мамаши и впрямь еще не отошли от шока – «такой ужас в нашем мирном, спокойном городе…» Это только бегунов ничто не берет – даже погода похуже этой, а не то что какие-то там обезличенные трупы… Вот кто настоящие маньяки, подумал про себя Малколм. Бегуны оставались за гранью его понимания. Как можно по доброй воле подвергать себя подобной пытке?! Даже ради пользы для здоровья – можно совершать долгие прогулки, можно ездить на велосипеде, но это… сердце колотится, дыхания не хватает, во рту мерзкий железистый привкус, хочется просто рухнуть и лежать, мучает жажда, а из всех пор льет омерзительный пот! Малколм ненавидел потеть. Будь у него возможность, он бы вообще избавился от своих потовых желез («выжег бы их каленым железом!», порою думал он с раздражением, оказавшись в жару вдали от кондиционера или на этой проклятой физкультуре), даже понимая их роль в терморегуляции. Плохое, очень плохое инженерное решение! Где это видано, чтобы хоть одна машина охлаждалась таким безобразным, затратным и грязным способом?! Охлаждающая жидкость должна циркулировать по замкнутым трубкам внутри корпуса, а не сочиться из дырок по его поверхности! Не говоря уже о том, что при повышении температуры надо просто переключаться с теплокровного на холоднокровный режим и черпать энергию из внешней среды, а не пытаться греть и охлаждать тело одновременно… Чертова физиология, да. Ни один здравомыслящий конструктор не создал бы подобное убожество.

Размышляя таким образом, он миновал место, где затаскивал труп Бранта в воду, но не поддался искушению сойти с аллеи и подойти к озеру, а направился дальше и вскоре добрался до скамейки. Никаких следов полицейского расследования здесь не было – хотя что он, собственно, рассчитывал увидеть? Обрывки ограждающих желтых лент? Уж наверное стражи порядка, снимая ограждение, не должны мусорить. Но интересно, обследовали ли они вообще это место или ограничились тем пятачком на берегу. По логике, даже уже найдя труп, все равно должны были прочесать все с этими своими собаками, а уж те, несмотря на все усилия Малколма, обязаны были унюхать следы крови. Но скамейка и земля вокруг, присыпанные гниющими листьями, выглядели вполне заброшенными – так, словно здесь с его последнего визита не было вообще никого, ни полиции, ни простых гуляющих…

Малколм обошел скамейку вокруг, сам не зная, что ищет, затем снял рюкзак, стряхнул листья и опустился на сиденье. «Привет, Джессика», – сказал он и некоторое время смотрел на ее портрет – все такой же улыбающийся и безмятежный фотопортрет девушки, не знающей, что жить ей осталось несколько месяцев… Само собой, фотография совершенно не изменилась, хотя Малколм почти ожидал увидеть укор в ее взгляде. У него мелькнула мысль, не пуститься ли в объяснения сейчас, не дожидаясь ночи – ведь Джессика должна его слышать, но не сможет возразить или перебить, и он выскажет ей все насчет свободы, насчет неуместности клятв и насчет того, что никто больше не должен пострадать… Однако, уже почти решившись, он отказался от этой мысли. Если Джессика не сможет возразить ему словами, она может сделать это… как-то еще, и он не хотел проверять, как именно. Карсон все еще здесь, вспомнилось Малколму – или то, что от него осталось. Возможно, прямо на том же месте, где сидит Малколм. Невидимое и неосязаемое для живых, неспособное ни слышать, ни говорить, но… очевидно, не окончательно мертвое…

«Джессика не может сделать такого со мной! – возмущенно подумал Малколм. – Она же любит меня!» Но тут ему вспомнился еще один афоризм Мориса из «Трещины»: «Любовь – это вовсе не симпатия. Любовь – это жажда обладать». Поэтому, рассуждал далее Морис, нет ничего удивительного в том, что любимых убивают и чинят им всякое прочее зло, если обладание оказывается под угрозой. Любовь, часто рядящаяся в тогу бескорыстия, на самом деле – самое эгоистичное из всех чувств.

Свинцово-серые воды озера, откуда тянуло холодом, навевали самые безрадостные мысли, и даже не успевшая еще облететь с деревьев разноцветная листва не скрашивала унылой картины промозглого осеннего парка. Малколм подумал, как все-таки сильно меняет пейзаж и настроение простой факт наличия или отсутствия солнца. Осенние краски Новой Англии чудесны под солнечными лучами, но сейчас парк больше походил на… разлагающийся труп с постепенно оголяющимися костями древесных ветвей. Даже ощущение полного безлюдья, обычно столь приятное Малколму, сейчас как-то не доставляло удовольствия. Он вдруг понял, что ни разу не слышал птиц, сидя на скамейке Джессики. В других местах парка кто-нибудь постоянно чирикал и пересвистывался в ветвях, и даже в общаге, открыв окно днем, практически всегда можно было услышать с улицы птичьи голоса. Малколм вспомнил и фото птиц, сделанные в парке самой Джессикой, когда она была еще жива… Но теперь – нет. Почему-то разлапистые ветви дерева над скамейкой пернатых не привлекали. Никогда не шуршали там и белки. Возле скамейки Джессики всегда стояла тишина, более кладбищенская, чем на самих кладбищах, которых птицы и прочая мелкая живность отнюдь не избегают…

Может, и полицейская собака предпочла ничего здесь не вынюхивать, а держаться подальше отсюда, пренебрегая служебными обязанностями? А офицер-кинолог, конечно, не понял, почему его четвероногий коллега столь настойчиво натягивает поводок, и решил, что пес учуял что-то вдали, а вовсе не спешит убраться с этого места… Впрочем, быть может, подсознательно что-то могут чувствовать и люди. Может, эту скамейку посещают так редко не только потому, что она находится в самом удаленном от входа в парк месте.

Словно опровергая мысли Малколма, в жухлой траве послышался шорох. Малколм повернул голову на звук и встретился взглядом с большой коричневой крысой. Она остановилась среди почерневших листьев в каком-нибудь ярде от скамейки и уставилась на юношу – как ему показалось, выжидательным взглядом. «Пошла прочь!» – крикнул Малколм и махнул ногой в ее сторону. Крыса дернулась, но осталась на месте, и лишь когда он привстал, развернулась и скрылась в траве.

Никогда еще Малколм не чувствовал себя здесь так неуютно. Заняться было решительно нечем; он воткнул в уши наушники, запустил на плеере режим «все песни вперемешку», скрестил руки на груди для пущего тепла и прикрыл глаза. На его плеере было под тысячу композиций в разных стилях, от классики до готики и даже тяжелого рока, так что слушать все это можно было долго. Он не заснул, но постепенно погрузился в некий транс, в котором не чувствовал хода времени – пока вдруг что-то не коснулось его плеча.

Малколм испуганно вздрогнул и резко повернул голову, открывая глаза. Над ним в тусклом свете сгущавшихся сумерек стоял человек в униформе. Его губы шевелились, но Малколм не слышал слов и потянул за провод, вытаскивая наушник. Сердце юноши бешено колотилось в иррациональной уверенности, что сейчас ему зачитают его права и предложат вызвать адвоката.

– Сэр, парк закрывается, – повторил полицейский (или это был парковый рэйнджер? Малколм не был уверен).

– Да-да, – поспешно произнес Малколм, поднимаясь, – я уже как раз собирался уходить.

Человек в форме не удовлетворился одними лишь словами и проследил, как Малколм, вскинув на плечи рюкзак, проследовал к аллее, но не стал конвоировать его до самого выхода.

Малколм, выйдя на асфальт, присел якобы поправить развязавшийся шнурок и посмотрел, куда пойдет охранник, дабы самому избрать противоположное направление. Тот двинулся вправо, закономерно избрав чуть более короткий путь к выходу; Малколм, соответственно, пошел влево.

«Вот и ответ, – думал он про себя. – Они теперь патрулируют парк, и оставаться здесь по ночам нельзя… по крайне мере, еще какое-то время». И к стыду своему он понял, что вместо грусти из-за продолжения разлуки с Джессикой это обстоятельство вызывает у него облегчение.

Точнее говоря, не то чтобы «вместо». Скорее, вместе. Ему действительно все еще хотелось быть с Джессикой – той, которую он знал (или думал, что знает) раньше, той, которой она действительно была когда-то. Светлой и чистой девушкой, мечтавшей лечить людей (тоже ведь, если вдуматься, инженерная задача!) А не беспощадной карательницей, готовой без колебаний устранять любую помеху, независимо от воли и степени вины последней. «С тобой я прежняя», – говорила она. Ага – до тех пор, пока твое поведение меня устраивает. Но если устраивать перестанет… Тюрьма может быть настолько комфортной, что узник может даже не догадываться о своем пленении – пока не попытается выйти.

Он дошел до северного конца озера, пройдя, таким образом, полпути до выхода, когда почувствовал, что у него свербит в носу, и громко чихнул. Брызги вылетели из носа, и Малколм полез в карман за платком, думая, что это сопли от холода. Однако, когда он отнял платок от лица, то увидел в свете ближайшего фонаря кровавое пятно.

Ну то есть не то чтобы большое пятно – так, пятнышко. От напряжения при чихании лопнул сосудик, ничего страшного…

– Значит, так, Джессика? – произнес Малколм вслух. – Ты хочешь, чтобы я вернулся? Ты ведь понимаешь, что если меня тут арестуют, мы можем не увидеться… очень долго?

Само собой, никакого ответа он не получил. То есть мысль, что он должен идти назад, была вполне четкой, но была ли это его собственная мысль или нет? Так или иначе, он повернулся и пошел обратно. Боясь встречи с патрулем, он свернул с аллеи и стал пробираться между деревьями и кустами. Не самое приятное занятие, особенно в темноте; леса Новой Англии – это не южные джунгли, но и там попадаются плотные колючие заросли, сквозь которые лучше даже не пытаться продраться напрямую. Малколм оцарапал щеку и замучился выдирать из цепких объятий то рукав, то рюкзак, несколько раз ему приходилось поворачивать назад, отыскивая другой путь – однако он похвалил себя за осторожность, когда услышал со стороны аллеи шум мотора. Он тут же присел и замер, хотя едва ли кто-то мог разглядеть его сквозь заросли – как и он сам не смог разглядеть медленно проехавшую машину, но это, конечно, могла быть только полиция. Малколм просидел, скорчившись, минут двадцать, опасаясь, что патрульные захотят сделать еще один круг, и досиделся до момента, когда в парке погасили фонари, чей свет, пробивавшийся между ветвями, служил ему ориентиром даже в глубине зарослей, так что выбираться дальше ему пришлось в полной темноте – луна еще не взошла…

Но в конце концов он все-таки добрался до скамейки и устало плюхнулся на нее. Его сердце все еще учащенно билось – и от физических усилий, и, главное, от страха перед полицией. Вполне возможно, что за ночь патрульная машина объедет парк еще не один раз. Правда, с аллеи увидеть человека, лежащего на скамейке, невозможно – спинка его полностью загораживает. Но если он сядет во сне – Рик, помнится, говорил, что он смотрел ноутбук сидя…

Но, по крайней мере, кровь из носа у него больше не шла.

«Надеюсь, Джессика, ты знаешь, что делаешь», – проворчал Малколм, забираясь в мешок.

– Тебя так долго не было, – сказала она из темноты (на сей раз в мире сна царила такая же тьма, что и в реальности). Ее слова не были сказаны холодным обвинительным тоном, каким она говорила о Карсоне, но в них звучал явный и недвусмысленный упрек.

– Но, Джесс, здесь же рыщет полиция! – воскликнул Малколм. – Если они меня застукают, вряд ли просто выдворят из парка. Наверняка захотят проверить, не причастен ли я как-нибудь к убийству, и не знаю, что им удастся накопать…

– Полиция тебе не опасна.

– Тебе легко говорить, – пробурчал Малколм и тут же устыдился своих слов. «Ну да, тебя-то не арестуют, ты всего-навсего мертва…»

– Когда ты здесь, они не смогут преодолеть ограду. Кстати, давай уже поднимем какую-нибудь комнату. Лучше ту, что с камином.

– Да, – Малколм нашарил пульт. Стены дома поднялись от земли и остановились на нужном этаже. В камине справа от Джессики уже горел огонь, но никакого другого света в помещении не было. Малколм видел ее безупречный профиль на фоне колеблющегося пламени.

– И что им помешает? – спросил он. – Как это будет выглядеть в их мире? Им померещится кошмар? Не думаю, что это остановит офицера полиции. Или… им станет плохо?

– Во-первых, они не заметят, что здесь кто-то есть, во-вторых, у них просто не возникнет желания подойти и проверить.

– Рик заметил, – припомнил Малколм и запоздало прикусил язык – возможно, не стоило лишний раз напоминать Джессике о Рике.

– Он тебя выслеживал и знал, что ты здесь. Это не невидимость. На то, что внутри ограды, просто не обращают внимания, если не знать заранее. Но даже он не смог войти на нашу территорию, не так ли?

– А Брант? – теперь уже тон Малколма стал обвинительным. – Почему в таком случае ты впустила его?

– Я же сказала – все это, – Джессика обвела рукой вокруг, – работает, только когда ты здесь. А он пришел и залез под скамейку еще засветло.

Карсон, подумалось Малколму. Просидевший на скамейке шесть дней, прежде чем его откопали… ну ладно, пусть два дня, дальше в парке уже никого не было из-за метели. Но неужели все эти два дня он оставался жив, неспособный пошевелиться, но продолжающий помимо воли генерировать стены собственной тюрьмы, а люди ходили мимо, попросту не замечая его? Как долго он прожил с крысой внутри?

Однако история с Брантом волновала Малколма еще больше.

– Но почему ты не остановила его потом? – возмущенно спросил он вслух. – Он же меня чуть не зарезал! Почему ты не сделала с ним… того же, что с другими?

– Это не так просто и быстро, Малколм, – покачала головой она. – Я не знала, что он собирается делать, и ничего не могла за считанные секунды. Очень хорошо, что ты справился сам. Теперь нам уже больше никто не помешает.

– Но откуда мне было знать, что полиция меня здесь не заметит? Ты не говорила, что эта ограда… так хорошо работает.

– Ты не спрашивал. А мог бы. И мне бы не пришлось сидеть тут одной всю неделю, тщетно ожидая тебя.

– Раньше не пришло в голову, а теперь… Мне ведь нужно было заснуть тут, чтобы спросить тебя! Точнее – чтобы быть уверенным в ответе. А как я мог узнать заранее, опасно это сейчас или нет?

– Ты мог бы больше доверять мне, Малколм, – печально произнесла Джессика. – Неужели ты думаешь, что я бы не предупредила тебя, что тебе нельзя оставаться здесь на всю ночь, если бы это было опасно?

– Но и ты могла бы больше доверять мне, – сердито сказал Малколм. – Совсем не обязательно было заставлять меня прийти сюда с помощью кровотечений!

– Кровотечений? – недоуменно переспросила Джессика.

– Ты хочешь сказать, что у меня болела голова и шла кровь из носа… не из-за тебя? Не потому, что ты на меня злилась?

– Нет, Малколм! – Джессика, казалось, была шокирована подобным предположением. – Как ты мог такое подумать! Я… очень скучала тут без тебя, но я бы не стала причинять тебе вред! Только не тебе!

– Да? – обрадовался он. – Прости, Джесс. Кажется, я становлюсь параноиком…

– Паранойя – это весьма серьезное хроническое заболевание, – заметила она строгим медицинским тоном. – Не стоит бросаться словами, если не имеешь в виду то, что они значат на самом деле.

«А может, это и не совпадение, – подумал меж тем Малколм. – Может, тут виновата не она, а я сам. Психосоматика. Самовнушение. Чувство вины за то, что я долго не прихожу к ней, и страх, что она накажет меня за это… Надо покончить со страхом и недомолвками, раз и навсегда!»

– Раз уж мы заговорили о доверии… и о словах… – произнес он поначалу не очень уверенно, но затем набрался твердости: – Я понимаю, Джесс, что больше всего ты боишься предательства. Что тебя уже предали сперва Макмердон, потом Карсон. Но ты ведь понимаешь, что я – не они. И то, что я хочу тебе сказать, вовсе не означает, что я хочу тебя бросить. Но… – и он принялся излагать ей свои идеи о бессмысленности клятв, и свободе как необходимом условии любви, которая не может держаться на принуждении, какие бы формы таковое ни принимало – страха или чувства долга, и о том, что такое принуждение на самом деле контрпродуктивно, то есть ведет к противоположному результату…

Джессика слушала его монолог, не перебивая, а когда он замолчал, спросила лишенным выражения голосом:

– То есть ты хочешь, чтобы я освободила тебя от обещания никогда меня не бросать?

– Да, – выдохнул Малколм и замер, не зная, что за этим последует.

– Хорошо, – ответила Джессика после крохотной паузы. – Было бы и в самом деле нелепо заставлять тебя быть со мной, если ты не хочешь.

– Я хочу! – торопливо возразил Малколм. («Вот так просто! Все оказалось так просто, и зря я психовал, наслушавшись Лайзу и Рика…») – Я имею в виду, что, как бы я ни хотел этого сейчас, глупо принимать на себя обязательства на всю оставшуюся вечность. С моей стороны, конечно, это было безответственно, тем более что я сам предпочитаю точность терминологии, но в тот момент…

– Я поняла, – перебила Джессика. – Не надо оправдываться, а то я подумаю, что ты и в самом деле собираешься бросить меня прямо сейчас. Давай лучше займемся чем-нибудь более интересным.

– Вторая часть «Хоббита»! – вспомнил Малколм, желая поскорее уйти от этой темы.

– Вот именно. Вот за это я действительно была зла на тебя, Малколм Мартинсон – показать мне первую часть и потом исчезнуть на неделю! – на сей раз она явно шутила, или, по крайней мере, пыталась это сделать.

Глядя, как Бильбо, пользуясь Кольцом всевластия, ускользает от эльфов, Малколм подумал: «Вот так и мы незаметны для патрулей. Хотя трудно поверить, что можно не заметить свет от монитора среди темноты ночного парка. Может, из машины на аллее не слышно звук, но свет должен быть заметен издали. Но если Джессика говорит…» Затем, однако, его мысли переключились на другие свойства Кольца, постепенно порабощающего своего обладателя и разрушающего его тело и личность. Малколму никогда не нравилась эта идея, когда могущественный артефакт провозглашался злом, который надлежит уничтожить вместо того, чтобы научиться контролировать. Он смотрел экранизации Толкина ради спецэффектов (ну и теперь – за компанию с Джессикой), совершенно не разделяя при этом идеологию автора.

Толкин был, по сути, антиинженером: машины и вообще что-то новое у него создавали только злодеи, а у положительных персонажей царил сплошной застой и, хуже того, регресс. Но сейчас Малколму вдруг подумалось, что воздействие Кольца весьма напоминает обычную наркоманию. И что, если – думал Малколм, уже практически не воспринимая происходящее на экране – и его отношения с Джессикой тоже своеобразный наркотик? Что, если ему потребуется проводить во сне с Джессикой все больше и больше времени? Что, может, и не будет напрягать, пока продолжительность светового дня сокращается, а вот весной… Карсон не дожил до весны, на его опыт не сошлешься. И головная боль и носовые кровотечения – лишь первые проявления ломки…

А может, даже не ломки, а болезни сродни химическому отравлению или радиоактивному поражению, прогрессирующей по мере накопления дозы. Действительно ли для живого безопасно общаться с мертвым? Эффект одной беседы, может, и не заметен, но когда это общение происходит постоянно… Кто и когда исследовал этот вопрос? Никто и никогда, разумеется. Кроме, может, чернокнижников из фолиантов Лайзы, но они шарлатаны. Во всяком случае, авторитетных источников на эту тему не существует.

А сама Джессика? Что, если ее «всевластие» действует на нее как раз так, как описано у Толкина? Постепенно превращая чудесную девушку в… назгула? Горлума? Она сказала, что ни за что не повредит Малколму. Ну да, ей не нужен второй Карсон. Карсона она покарала, когда тот был ей уже бесполезен, а Малколм ей пока что полезен, и она, конечно, постарается его не отпугивать. Она умная и сама все понимает про контрпродуктивность. Но где гарантия, что она сказала ему правду?

И главное – насколько она сама способна контролировать то, что делает? Малколму снова вспомнилась участь ее родных. «Я просто хотела быть с ними». «Я очень скучала тут без тебя». Найдите десять отличий. Найдите хоть одно… Что, если Лайза и Рик все-таки правы? Если Джессика – и тут уже даже не столь важно, вольно или невольно – убивает его своей любовью, в самом буквальном смысле?

Малколм скосил глаза на девушку, сидевшую справа от него. Та, хотя и продолжала следить за событиями на экране, поймала его взгляд и улыбнулась ему. Свет от экрана падал на ее лицо – в фильме как раз началась какая-то ярко освещенная сцена – и в этом свете Малколм заметил небольшое темное пятно на скуле у Джессики. Его первым побуждением было сказать ей, что она испачкалась, но он тут же сообразил, что как раз она нигде испачкаться не могла в принципе. Ему даже показалось, что он различает на поверхности этого пятна что-то вроде… плесени.

Малколм похолодел. Он вспомнил, что Лайза рассказывала о Карсоне. Какой он видел Джессику в их последние встречи.

Разложение.

Джессика поняла значение его взгляда, и ее улыбка сползла, превратившись в испуганную гримасу.

– Мое лицо? – спросила она. – Что-то не так с моим лицом?

– Н-нет, – выдавил из себя Малколм. «Это только мое собственное воображение. Это же мой сон! Мне нужно просто поверить, поверить, что с ее лицом все в порядке…» – Твое лицо, как всегда… – произнес он, но не смог заставить себя сказать «прекрасно».

Джессика закрыла лицо ладонями.

– Нет! – воскликнула она. – Только не опять!

– Джесс, – мягко произнес Малколм. – Это просто моя иллюзия. Дурацкая ассоциация из фильма, – он нажал кнопку на пульте, останавливая показ. – Ты тут ни при чем.

– Я же старалась дать тебе все! – она, казалось, не слушала. – Все, что ты мог пожелать! Чего у тебя никогда бы не было… там! Почему, Малколм? Разве нам не было хорошо вместе?

– Было, и… почему в прошедшем времени… – пробормотал он.

– Ты больше не любишь меня, – покачала головой она, не отнимая рук от лица. – Это верный признак.

Малколм растерянно смотрел на нее. Только что он думал об опасности – смертельной, а возможно, и хуже чем смертельной, исходящей от Джессики – и в ужасе глядел на первые признаки разложения на ее лице. Но сейчас, глядя на хрупкую девушку, в отчаянии прячущую лицо в ладонях, он снова чувствовал лишь горячее желание утешить, успокоить, защитить ее. Если он и испытывал в этот момент злость, то только на самого себя, который так расстроил ее и подвел.

– Джесс, ты неправильно все поняла… Это всего лишь стресс… я, ты понимаешь, боялся, что… кто-нибудь еще пострадает… но это вовсе не значит, что я…

– Я же освободила тебя от твоего обещания, – доносилось из-под ее ладоней. – Все, как ты хотел. Что не так? Что я еще могу сделать?

– Ничего, Джесс. Все в порядке. Все хорошо… – «Это самая большая ложь, какую люди говорят друг другу», тут же подумал он и поправился: – Все будет хорошо, – «А это – ложь № 2!»

Ему невольно захотелось успокаивающе обнять ее за плечи, он даже уже протянул руку – но в последний момент испуганно отдернул, вспомнив ее предупреждение: «Ты не должен прикасаться ко мне!» Он не знал, заметила ли она этот жест.

– У всех бывают… сложные моменты в отношениях, – продолжал он вслух, в то время как холодный критик в глубине его разума не унимался: «До чего пошлая фраза. Ты вычитал ее из женской колонки в газете?» – Это совсем не значит, что все кончено.

Джессика молчала. Она не всхлипывала (у Малколма мелькнула мысль, что она больше не может плакать, ведь это тоже физиология), но и не открывала лица.

– Нам надо… как-нибудь развеяться, – нерешительно произнес он. – Сменить обстановку…

– Достроить еще одну комнату? – осведомилась Джессика с грустной иронией.

– Жаль, конечно, что ты не можешь покинуть это место, – сконфуженно пробормотал Малколм, поняв, что ляпнул глупость.

– Но ты можешь, – возразила она, неожиданно ухватившись за эту мысль. – Тебе, наверное, скучно все время сидеть тут со мной. Давай, сходи прокатись, если хочешь. Или полетай на скейте. Или… хочешь что-нибудь еще? Чтобы к этому берегу подошла яхта, к примеру?

– Боюсь, это озеро маловато для прогулок на яхте, – усмехнулся Малколм, – к тому же я понятия не имею, как ей управлять. В смысле той, которая с парусами. Но на «Роллсе» я бы, пожалуй… только ты не обидишься, что я оставляю тебя здесь одну?

– Нет, конечно. В конце концов, зачем подарки, если ими не пользоваться?

Малколм вышел из дома (дверь наружу имелась в каждой комнате) и направился к автомобилю, который стоял уже не на траве, как поначалу, а на мощеной булыжником стоянке под стилизованным под старину фонарем – часть их с Джессикой благоустройства. В свете фонаря он внимательно осмотрел машину. У него были опасения, что он и здесь обнаружит пятна ржавчины или что похуже (по этой причине он не рискнул пользоваться летающим скейтом). Однако «Роллс-Ройс» все так же безупречно сиял хромом и полировкой и завелся с пол-оборота. Малколм включил фары (он уже разобрался, как это делать), нажал кнопку, открывающую ворота, и выкатился на усыпанную тонким белым песком подъездную дорожку (также отсутствовавшую в реальном мире), которая вела к опоясывающей озеро аллее.