355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Когинов » Татьянин день. Иван Шувалов » Текст книги (страница 1)
Татьянин день. Иван Шувалов
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 03:15

Текст книги "Татьянин день. Иван Шувалов"


Автор книги: Юрий Когинов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Татьянин день. Иван Шувалов


Энциклопедический словарь

Брокгауза и Ефрона,

СПб., 1890, том LXXVIII

УВАЛОВ Иван Иванович (1727 – 1797) – русский государственный деятель. Уроженец города Москвы, с ранних лет хорошо знавший иностранные языки, Шувалов уже с 1749 г. начинает играть роль при дворе императрицы Елизаветы Петровны, которая в конце своего царствования сделала его генерал-адъютантом и членом конференции (тогдашнего Государственного совета). Он нередко объявлял Сенату и высшим чиновникам именные повеления; к нему обращались в затруднительных случаях, когда нужно было особенное распоряжение императрицы; через него подавались просьбы и доклады на высочайшее имя. Шувалов действовал всегда «бескорыстно, мягко и со всеми ровно и добродушно», благодаря чему у него почти вовсе не было врагов. Он отказался от предложенных ему императрицей графского титула и обширных поместий; не принял также и предложения о выбитии в честь него медали. Главная заслуга Шувалова заключается в покровительстве, оказанном им образованию. Самым видным делом его было учреждение по плану, составленному им вместе с Ломоносовым, первого русского университета в Москве для всех сословий, с двумя гимназиями при нём (1755). Как первый «куратор» Московского университета, Шувалов входил во все подробности его строя и положения; особенно трудился над улучшением преподавания как в университете, так и в гимназиях, для чего приглашал иностранных учёных, отправлял молодых русских людей для усовершенствования за границу, по возвращении откуда последние занимали профессорские кафедры в университете (таковы были Зыбелин, Вениаминов, Третьяков, Десницкий и др.), и «ради успешного распространения знаний» устроил «университетскую типографию, в которой печатались заведённые им же «Московские ведомости». По его же инициативе возникли в 1757 г. Академия художеств и в 1758 г. Казанская гимназия. Академия возникла из учеников, которые, по распоряжению Шувалова, готовились для этой цели в Московской гимназии и находилась под его непосредственным ведением до 1763 г. Впоследствии из-за границы он выслал для академии снятые по его распоряжению формы лучших статуй в Риме, Флоренции и Неаполе. Особенным покровительством Шувалова с самого начала пользовался Ломоносов, воспевший его в нескольких своих одах и «рассуждениях». При непосредственном участии и наблюдении Шувалова появилась в свет составленная Вольтером «Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand» («История Российской империи при Петре Великом»). С воцарением Екатерины II положение при дворе Шувалова пошатнулось, и он в 1763 г. уехал за границу, где пробыл 14 лет. За границей он был всюду принимаем «с великими почестями и предупредительностью», всячески старался помогать русским художникам и учёным и исполнил личное поручение императрицы Екатерины ходатайством перед Папой о замене папского нунция в Варшаве Дурини лично известным Шувалову и им же указанным Папой Грампи. Возвращение в 1777 г. Шувалова на родину было приветствовано в печати целым рядом хвалебных стихотворений, среди которых особенно замечательно «Послание» Державина. Императрица назначила его обер-камергером и сделала одним из любимых своих собеседников. У него постоянно собирались княгиня Дашкова, Завадовский, Храповицкий, Козодавлев, Янкевич, Дмитриев, Шишков, Оленин, Державин и др. С княгиней Дашковой он разделял труды по изданию «Собеседника любителей российского слова»; один из первых восхищался стихами Державина и содействовал его известности. Замеченный им на акте Московского университета Е. И. Костров трудился над переводом «Илиады», живя в доме Шувалова. Ему много обязаны Фонвизин, Богданович, Херасков. В 1784 г. он выдвинул известного крестьянина-самоучку Свешникова. Сам Шувалов писал немного: ему принадлежат лишь несколько переводов и стихотворений или без подписи, или под чужим именем.


Вместо пролога
ДОРОГА К ТРОНУ

Ужин у регента

ак вот, я и говорю...

Жирный кусок буженины, поддетый вилкой, перекочевал с блюда на тарелку фельдмаршала и тут же оказался меж его хотя и с щербинками, но ещё, можно сказать, крепких зубов.

– Так вот, ваша светлость, – разжёвывая свинину, азартно продолжал Миних, – представьте себе: Гданск, сия неприступная крепость, за стенами которой укрылся подлый король Станислав Лещинский[1]1
  Лещинский Станислав (1677 – 1766) – польский король (занимал трон в 1704 – 1711 гг.). Ставленник 1Нвсции. Не получил признания у себя на родине. Выдал дочь за французского короля Людовика XV, с помощью Франции возвращён на престол. Однако во время войны за польское наследство (1733 – 1735) вынужден был покинуть страну.


[Закрыть]
... Уже и осень промозглая с её проливными дождями минула. С Балтийского моря ударили снежные заряды пополам с солёною водой, а цитадель – стоит. Надежда матушки императрицы Анны Иоанновны – Царство ей Небесное – наша долготерпивица армия расстроена и холодом и гладом. Сколько ж топтаться ей, разутой, раздетой, вымученной вконец, у стен непокорной цитадели, куда её привёл Ласси да и, считай, бросил на произвол судьбы! И вот в ту же безвыходную пору славная наша императрица высочайшим указом своим направляет меня на сей безнадёжный военный театр, без сомнения полагая, что только я, Иоганн Бурхард Христофор Миних, вырву из рук судьбы долгожданную победу и славу.

Осанистое лицо фельдмаршала, разгорячённое венгерским, и впрямь походило на огненный лик Марса – так оно было грозно и одновременно прекрасно. Но Бирон, только мельком взглянув на воинственный лик сотрапезника, по своей привычке отвёл глаза в сторону.

«Неисправимый хвастун и наглец! – с отвращением произнёс про себя регент. – Знает ведь, что ежели б не я, не оказался бы сей полководец в который раз удачливым баловнем судьбы. Да, к умелому и отличному генералу Петру Ласси фортуна в тот тысяча семьсот тридцать четвёртый год повернулась, можно сказать, задницею. И стало ясно как день: никто гданский орешек не разгрызёт, будь военачальник и семи пядей во лбу. А тут, при дворе, этот интриган, того и гляди, всецело влезет в доверие Анны и даже мне, всесильному, подставит ногу. Вот тогда-то не она, не светлой памяти императрица, а я, герцог Бирон, настоял направить тебя под Гданск, чтобы ты, негодник, свернул там себе шею. Только, видать, я ошибся: не считая трупов и крови, ты взял-таки сию цитадель... Однако к чему бы тебе нынче вспоминать за столом то, что произошло уже более пяти лет назад? Неужто в знак того, что, как в ту пору, так и теперь, ты почуял верх надо мною, почитай, первым лицом в государстве Российском?»

Меж тем фельдмаршал ни словом, даже ни полусловом не подтвердил подозрение герцога. Поглощая невероятное, как всегда, количество еды и питья, он продолжал и продолжал вспоминать свои ратные подвиги, не вкладывая в свой рассказ, казалось, никакого потаённого смысла.

– Так вот... – Вилка вновь ловко поддела подрумяненный свиной бок, и нож в мгновение ока откромсал от него нежный, исходящий аппетитным соком ломоть. – Прибыл я, значится, к Гданску. Армия – одна рвань. Насчитал двенадцать тысяч поникших духом солдат, четыре пушки и две гаубицы. Со стен крепости – я это видел в подзорную трубу – ляхи издеваются над нами: на-кась, мол, выкуси... Но я приказал: штурм!

Никто из сидевших за ужином у Бирона, если бы и захотел, не смог бы остановить Миниха. А что, разве не они, гости регента, сами вызвали его, полководца, на давние воспомимания? Да и кто иной, если не он, Миних, может считаться истинным носителем ратной русской славы, первейшим и самым храбрым военачальником? Да вот хотя бы самая яркая его звезда, восшедшая на небосклоне всего год спустя после Гданска, – Очаков!

Сколько веков длилось сие противостояние – крымских ханов и русских богатырей! Пётр Великий потерпел поражение и чуть самолично не сложил голову в причерноморском походе. Он же, Миних, проник в Крым и взял гордость крымских татар – ключ-крепость Очаков.

Да вот же, если не хозяин славного гостеприимного дома, то родной брат его, Карл Бирон, участвовал в том геройском походе и подтвердил бы каждое выражение фельдмаршала, коли бы теперь находился не далеко отсюда, в Москве, а сидел бы рядом со всеми в покоях герцога в Летнем императорском дворце.

«Брат мой был в том походе, то – правда, – мысленно отметил про себя герцог. – И свидетельствовал предо мною не раз, что не даровитость и мужество Миниха, а случай не дал потерять всю армию в крымских степях, а затем в гнилом Сиваше. Задыхаясь в сыпучей пыли, падали люди и скотина – воды, хоть каплю воды! Гибель грозила неминуемая и при штурме Очакова, ежели бы не взрыв пороховых магазинов в самой крепости, истребивший разом более шести тысяч его защитников. А он и это – себе в заслугу... Но к чему так распетушился, сидючи за столом и геройски расправляясь со снедью? К чему вся эта воинственность и абрис Марса на испитом и блудливом лице старого сатира? Не замышляет ли чего супротив меня? А ведь не так давно не кто иной, как фельдмаршал граф Миних, твёрже других заявил: передать регентство герцогу Бирону».

Всего какой-нибудь месяц назад Петербург охватила тревога: отходит всероссийская матушка императрица Анна Иоанновна.

Была она тучной, словно вся заплыла жиром, но вряд ли кто мог предположить, что в её-то годы – сорок семь лишь прожила на свете – к ней подберётся смерть. Но, видать, караулила её давно костлявая, ждала, ждала момента, чтобы к ней, неминучей, государыня сама пришла. А накануне того дня – семнадцатого октября 1740 года, – когда всё и свершилось по воле Господа, смерть сама за нею явилась в царский дворец.

Болезнь поначалу заявила о себе неожиданною дурнотою, резью в почках, а затем уже и страшными припадками. Однажды во время охоты государыня упала в беспамятстве с лошади, и доктора, пользовавшие её в последние годы, согласно заявили: сдвинулись камни и теперь жди со дня на день мучительного конца.

Императрица слегла. Боли переносила попервости с терпением, если не сказать с мужеством. Однако вскоре случилось происшествие, которое повергло её в ужас, – в залах дворца однажды ночью появилось привидение, точь-в-точь похожее на неё самою.

Собственно говоря, дежурный офицер гвардии, совершая привычный осмотр караулов, вдруг заметил в тронной зале женскую фигуру в белом.

«Никак, поднялась с постели государыня, – отметил про себя начальник стражи и тут же не на шутку перепугался: – Однако почему императрица оказалась здесь, вдалеке от своей опочивальни, и почему она так странно себя ведёт, словно ощупью пробираясь в потёмках? К тому же ей в последние дни так недужно, что она без помощи не может даже сесть в своей постели. Надо не мешкая доложить герцогу».

Бирон, поднятый с кровати, проследовал за начальником караула в тронный зал и обмер: вдали от них, не приближаясь ни на шаг, как ни в чём не бывало медленно шествовала императрица.

   – Не может быть, – высказал вслух своё сомнение Бирон. – Я только что, проходя мимо спальни Анхен, заглянул в неё: она, матушка, спала крепким сном.

Он снова бросился на половину государыни и тотчас её разбудил:

   – Анхен, Анхен, прости, милая, ради Бога, но скажи: ты не вставала сейчас?

Коротко говоря, герцог позвал слуг и повелел провести Анну Иоанновну туда, где ещё продолжало бродить привидение, несмотря на переполох, поднятый во дворце.

Лишь когда зажгли свечи, двойник исчез. Но Анна Иоанновна успела явственно разглядеть фигуру, которую вместе с нею увидели все.

– Это моя смерть! – произнесла государыня своим низким голосом. – Вишь, в каком она, костлявая, нетерпении, что сама пришла за мною.

С этой самой ночи ни у кого уже не оставалось сомнения: конца жди со дня на день.

Но при августейших дворах каждый неминучий конец одного царствования одновременно означает и начало нового. Только всегда новое начало свершается не так просто, по какому-то единому закону, как, скажем, сама кончина предшествующей царской особы.

Вспомним Смутное время, когда российский трон, из века в век занимаемый законными наследниками, переходивший от отца к старшему сыну, вдруг оказался местом настоящей междоусобной войны. Со смертью Иоанна Четвёртого Грозного, а затем и с кончиною его сына Фёдора Иоанновича прервался целый династический род Рюриковичей и во главе государства Российского оказались люди случайные, а то и попросту самозванцы.

Что-то похожее на смуту постигло российское отечество и после кончины Петра Великого. Он не оставил завещания о престолонаследии, да и, собственно говоря, некому его было оставлять. Единственный прямой наследник по мужской линии, его внук Пётр Алексеевич, пребывал ещё в десятилетнем возрасте. Потому царствующею императрицею стала жена почившего императора – Екатерина Первая Алексевна, ещё в недавнем прошлом, как говорится, особа без роду и племени, то ли чухонка или литовка, а то и полушведка, пленённая в шведском обозе Марта Скавронская[2]2
  Марта Скавронская (1684 – 1727) – вторая жена Петра I (под именем Екатерины Алексеевны) С 1725 г. – русская императрица Екатерина 1. Возведена на престол гвардией во главе А. Д. Меншиковым, который был при ней фактическим правителем государства.


[Закрыть]
.

Посаженная на трон сторонниками Меншикова, она процарствовала всего два года, после чего её сменил уже несколько подросший Пётр Второй Алексеевич. Отрок прожил пятнадцать лет, так и не став настоящим мужем, способным отличить охоту, пиры и прочие молодеческие забавы, которым предавался самозабвенно, от того, что называется государственным управлением. Тогда-то, после смерти сего мальчика, и появилась в качестве всероссийской императрицы Анна Иоанновна, вошедшая в историю под именем Анны Кровавой.

С неё началась уже другая, не петровская линия. Дочь сводного брата Петра – Ивана, она когда-то была отдана замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма и стала жить, строго говоря, за пределами России в чужом и неуютном для неё городе Митаве[3]3
  Митава – прежнее название города Елгава.


[Закрыть]
.

Вскоре муж умер, оставив жену в бедности и неопределённости. Единственным светом в оконце для ещё не старой вдовы оказался некто Эрнст Иоганн Бирон – не шляхтич и не курляндец, человек, как говорили о нём, без кафтана и чина, но быстро завоевавший симпатии скучающей герцогини.

Когда-то дед новоявленного фаворита Бирен, немец по происхождению, служил при курляндском дворе простым конюхом. Тогдашний герцог Иаков подарил ему небольшую мызу, доходы с которой позволили вырастить двоих сыновей. Оба они пошли по военной стезе, как, впрочем, и многие их потомки.

Наособицу от них оказался Эрнст Иоганн. Военную службу он бросил и всю природную изворотливость и авантюрный склад характера посвятил тому, чтобы приблизиться к августейшему двору. Даже фамилию свою изменил на французский манер – Бирон. В Петербурге, где решил домогаться должности камер-юнкера, он потерпел провал, зато «зацепился» за двор в Митаве.

Помог случай: понравился обер-гофмейстеру двора герцогини Курляндской, и она сама положила глаз на юношу красивой наружности. Вскоре он стал её фаворитом – любимцем и любовником, хотя был уже женат, и сместил, ловко подсидев, своего благодетеля обер-гофмаршала.

Тем временем круто изменилась судьба и самой вдовствующей митавской отшельницы, – она оказалась избранной на российский трон.

Верховники, как называлась группа самых влиятельных лиц в России, выбирая Анну Иоанновну в качестве императрицы, рассчитывали на то, что она, не замешанная в местных распрях, станет ручною царицею, всецело им послушной. Для неё они выработали «кондиции» – своеобразные условия, согласно которым и хотели ограничить её власть. И одним из первых условий было – не брать с собою в Петербург проходимца и нечестного человека Бирона.

В столицу России Анна Иоанновна и приехала налегке, вроде бы одна как перст. Да только всё в её поведении оказалось обманом с самого первого её шага. «Кондиции» она тут же разорвала, а из-за её спины пред глазами верховников тотчас вырос её фаворит, всем ненавистный Бирон.

Десять лет царствования племянницы Великого Петра стали наказанием для России. «Бироновщина» – вот такое название русские люди дали этому времени. Пытки и казни, непосильные налоги и поборы, а главное, неограниченное мздоимство и форменное разорение страны немцем Бироном – вот чем было отмечено сие десятилетие.

Безродный чужеземец, не имевший даже дворянского звания, митавский фаворит вскоре стал графом и обер-камергером русского двора и был избран герцогом Курляндским.

Многие из тех, кто своею верховною властью усадил на трон «царицу престрашного зраку», оказались в опале и ссылке. И страшная судьба стала ожидать единственную прямую наследницу Петра Великого – его родную дочь, цесаревну Елизавету, положение которой ухудшалось с каждым днём.

Не скрывала своей радости императрица: корню Петра не дать живых побегов, поникнет он и более не воскреснет!

Она позаботилась о том, чтобы их, Иоанново, племя пошло в рост, стало началом новой могущественной династии. Для осуществления этой цели Анна Иоанновна выдала замуж родную племянницу, дочь сестры своей Екатерины и герцога Мекленбургского Карла Леопольда, за первого попавшегося жениха – принца Антона Ульриха Брауншвейгского.

– Их первенец моею монаршею волей будет наречен моим восприемником – императором всероссийским, – заявила государыня приближённым.

И когда у молодой четы наконец родился мальчик, нареченный Иоанном, он тут же императорским указом был объявлен наследником престола...

И вот настали последние дни царствования бывшей Курляндской герцогини на русском престоле. Имя следующего императора было уже известно. Но императору было от роду всего-навсего восемь недель. Кто же станет правителем при нём, говоря официальным языком – регентом Российской империи до совершеннолетия его императорского величества?

Двор, со дня на день ожидавший кончины императрицы, пришёл в движение: кого она назначит сама?

Первой мыслью у многих было самое простое и естественное решение: без всякого сомнения, эта высокая должность должна быть предназначена кому-то из родителей.

Однако не о том думали самые посвящённые, и в первую очередь Бирон.

Поначалу пустили слушок: и мать и отец, дескать, не могут быть назначены на регентский пост, поелику в России без году неделя и русских обычаев и русских дел нисколько не ведают. Она – герцогиня Мекленбургская, а принц Антон Брауншвейгский ни с одной стороны не имеет и капли русской крови, к тому же он глуп от рождения. Ну-ка при таких регентах хлынут в Россию их родичи и тогда растащат, разграбят державу, попадёт она совсем в управление иноземных государств. Нужен при троне свой, обладающий большим знанием и опытом государственного управления муж, ко всему прочему долго находившийся в самом близком единении с самой императрицей.

Кто таков – вслух поначалу не говорилось. Зато каждый понимал, кому отныне выпадет высочайшее правление.

А он, сей муж, и так, ещё при живой, ещё не отошедшей к праотцам императрице, уже показывал свою власть и силу.

Близились последние земные часы императрицы Анны, и её племянница Анна Леопольдовна с мужем не могли не быть теперь с умирающей рядом. Но у дверей им преградил путь Бирон:

   – Сюда нельзя. Положение её величества не даёт мне права впускать к ней посторонних.

   – Как? Это я не могу пройти к родной своей тете, это я – посторонняя? – Заплаканное лицо Анны Леопольдовны искривилось гримасой боли и гнева.

   – Я вам ясно сказал, мадам, – не сдался Бирон. – Никто не должен омрачать последние минуты её величества. Сейчас с нею лишь его величество наследник престола.

   – Так это же наш сын! – вырывается у принцессы. – О Боже, есть ли в вас, герцог, что-нибудь человеческое?..

Глаза Бирона сужаются в щёлку, словно он прицеливается из пистолета.

   – Может быть, мне кликнуть стражу? – жёстко произносит он, одновременно замечая, как холодеют, деревенеют лица не только у брауншвейгской четы, но и у самых высших сановников государства, что также стоят рядом у дверей умирающей императрицы.

К её величеству уже входили канцлер Остерман, фельдмаршал граф Миних, другие высокие государственные мужи.

   – Что у тебя в руках, какая бумага? – остановила императрица свой тускнеющий взгляд на Остермане.

   – Завещание вашего императорского величества.

   – После, – выдавила она из себя. – Ты, Андрей Иванович, что то привидение в тронной зале, – не по смерть ли мою пришёл? Вот подпишу – и всё для меня закончится. А я ещё хочу протянуть сколько смогу.

Но далее нельзя терпеть.

   – Ваше величество... Анхен, дорогая, – решается Бирон. – То бумага государственной важности. Подпиши. Ради блага отечества огласи своим несчастным подданным свою последнюю волю.

Набухшие веки чуть размежились, и из-под них блеснул знакомый огонь.

   – Я догадалась, о чём в той бумаге, – произнесла она, почти не открывая рта. – Но надобно ли тебе это, Эрнст?

Бирон упал на колени у постели и, целуя ноги императрицы, залился слезами.

   – Ваше величество, – прозвучал сочный и низкий голос Миниха, – на место регента лучше герцога Бирона никого иного не сыскать.

   – И ты, Остерман, с ними в согласии? – произнесла с трудом Анна Иоанновна.

   – Совершенно верно, матушка. Иначе бы я собственноручно сей тестамент и не составлял...

   – Что ж, подай перо, Эрнст. Мне жаль тебя, герцог. Но коли ты этого хочешь, только меня потом не проклинай...

Невольный озноб прошёл по всему телу Бирона, когда теперь за столом он вспомнил своё прощание с императрицей.

«Неужто Анхен, ещё не погребённая, ещё покоящаяся в той тронной зале, где явилось привидение, посылает мне своё проклятие в лице этой старой лисы – фельдмаршала Миниха? – со страхом подумал он. – Давеча первым подал свой голос за моё регентство, нынче, не дай Бог, что-то против меня затаил. Знаю: зачастил в Зимний дворец к родительнице императора, а та всё жалуется и плачется ему, видя в фельдмаршале своего защитника. Но погодите, дайте мне время, и я обоих – и мать и отца Иоанновых – вышлю из пределов России. Не нужны они мне. Здесь лишь я полновластный правитель. Ас ним, Минихом, я тоже решительно расправлюсь, только похороним Анхен и явится мой брат Карл из Москвы. Но чу! Может, у фельдмаршала уже с принцессою тоже свой сговор? Что стоит ему, головорезу, ночью поднять солдат?..»

Так вдруг больно кольнуло в сердце, что Бирон не вытерпел и прямо за столом спросил, что называется, в лоб:

   – Вот вы, граф, так красочно описываете изустно поистине заслуживающие самой высочайшей похвалы былые ваши баталии, что принесли России великую славу... А не припомните ли, не приходилось ли вам предпринимать что-либо очень уж сугубо ответственное, скажем, в тёмные ночные часы?

   – В ночные часы? – зачем-то переспросил Миних и на секунду помедлил с ответом. – Ах, ваша светлость, теперь наверняка не припомню. Однако я всегда любые свои действия предпринимал, исходя из обстоятельств. В том числе и в тёмное время суток... Меж тем не наскучил ли я вам своим старческим несдержанием? Не поговорить ли нам о чём-либо ином, скажем, о прекрасных дамах? Признаться, я и в мои шесть десятков к сему предмету привержен не менее, чем к ратному ремеслу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю